CC BY
17
А.В. КРАВЧЕНКО
НАУКА, ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ И ПОНЯТИЕ ГРАММАТИКИ:
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
3 последние несколько лет мне не раз приходилось говорить о том, что орто-оксальная лингвистическая мысль, отлитая в освященные временем и традицией «истины» о языке, на самом деле есть не что иное, как искаженная картина определенного когнитивного феномена, отраженная в кривом зеркале основанных на так называемом здравом смысле наивных теорий [2; 3-7; 13]. Когницию, в самом широком смысле, принято отождествлять с ментальной деятельностью, при этом существует мнение, что ментальную деятельность лучше всего объяснять не на языке научных понятий и терминов, а обычными словами [11]. Однако многие согласятся со следующим высказыванием Д. Спуррета: «Либо мы считаем, что наука может объяснить, в чем мы заблуждаемся в осмыслении нашего собственного положения в мире... вплоть до того, чтобы показать глубокую ошибочность нашего здравого смысла. - либо у здравого смысла есть какой-то козырь, которым он всегда бьет науку, или даже ему вообще не нужно обращать на науку никакого внимания» [20:497].
Конечно, можно продолжать думать, что письменный язык репрезентирует язык устный, что естественный язык денотативен, а значения заключены в словах, или что язык находится в сознании в виде «ментального органа» и состоит из ментального лексикона и набора грамматических правил (так называемая языковая компетенция), с помощью которых мы выражаем идеи и передаем их из одной головы в другую через канал вербальной коммуникации. По крайней мере, у нас будут к этому основания - ведь именно это говорит нам наш здравый смысл, а все, что он говорит, облечено в языковую форму, потому что с точки зрения биологии языка [17] мы, как человеческие существа, существуем и функционируем в языке как живые системы, которыми мы являемся. Однако прогресс в науке невозможен без того, чтобы кто-то не начал думать «немыслимое». И как показывает история науки, любая идея «немыслима», если она противоречит взглядам и интуиции здравого смысла, которые разделяются большинством. К счастью, развитие науки за тысячелетнюю историю человечества примирило - по крайней мере, некоторых из нас - с тем, что существует явное несоответствие между наивной теорией мироустройства, отложившейся в нашем языке как некая «окаменелость», и тем, что говорит на этот счет наука.
По историческим масштабам, еще не так давно в разных культурах устройство мира виделось совсем не таким, как его объясняют сегодня детям в школе. Например, в донаучном осмыслении мира евреями и окружавшими их соседями-язычниками земля была плоской, покоилась на столпах и была окружена водой, а небо было твердью, напоминавшей перевернутую чашу, которую поддерживали горные столбы. В других культурах плоская земля покоилась на китах, черепахах или чем-то еще. Главным для таких концепций было то, что земля с необходимостью должна была быть плоской - в противном случае, говорил древним мыслителям здравый смысл, люди, предметы и все остальное попросту сваливались бы с ее поверхности.
Докоперниковская геоцентрическая модель вселенной считалась правильной, поскольку тоже была основана на здравом смысле, являвшемся в рассуждениях, проводимых посредством языка, на котором мы говорим. И все же, эта модель, в конечном итоге, была отвергнута наукой, хотя самый процесс был не таким уж скорым, простым или мирным. Причина, по которой в науке переход от одной парадигмы к другой так затруднен, проста: как подмечено Б. Барбером [10], ученые часто нетерпимы по отношению к новым теориям, изобретенным другими, особенно если такая новая теория не вписывается в общепринятую практикуемую парадигму.
Можно продолжить приводить примеры «научных» взглядов, сложившихся под влиянием здравого смысла. Можно вспомнить существовавшее когда-то твердое убеждение, что аппараты тяжелее воздуха не могут летать, или рассмотреть последствия теории относительности А. Эйнштейна для современной науки, или обратиться к ошеломляющим открытиям квантовой физики, касающимся природы материи. Примеры такого рода позволяют уяснить одно - мы не должны забывать, что на любом отрезке своей истории наука, по большому счету, представляет собой некую совокупность убеждений, основанных на традиции [8], которая, в свою очередь, уходит корнями в институционализированный праксис предыдущих поколений ученых. Как подчеркивал Т. Кун, «люди, чьи исследования основаны на разделяемых с другими парадигмах, подчиняются одинаковым правилам и стандартам, практикуемым наукой» [15:11]. А многое из того, что практикуется сегодня лингвистической наукой, как раз и есть такой набор освященных долгой традицией верований в то, что должно представлять собой научное исследование языка. По справедливому наблюдению Д. Росса, область лингвистики «одновременно является наглядной сферой традиционных заблуждений, касающихся особенности человека как вида, и - именно по этой причине - дает идеальную возможность для диагностики и исправления этих заблуждений» [19:711].
Концепция грамматики в ортодоксальной лингвистике - в том виде, в каком она используется лингвистами, следующими основанным на здравом смысле общим правилам и стандартам в научной практике, - наглядный пример того, насколько наука может ошибаться.
Письменноязыковая предвзятость лингвистики [16] естественным образом сказалась на том, как понимается и приобретает легитимность объект изучения в науке о языке. Целиком направив свое внимание на цепочки графических символов, которые, якобы, репрезентируют естественноязыковые явления (собственно коммуникативную деятельность), лингвисты подменили изучение естественного языка как особого измерения сложного интегрированного поведения людей в консенсуальной области взаимодействий1 изучением грамматики как искусства письма. Как результат, для многих сегодня изучение языка означает просто изучение грамматики, а самый термин «грамматика» стал употребляться почти как синоним термина «язык». Конечно, если речь идет о письменном языке, то употребление термина «грамматика» по отношению к принципам и механизмам, задействованным в организации текста, не вызывает возражений. Но нельзя забывать тот факт, что письмо, не являясь репрезентацией естественноязыкового поведения по определению, подчиняется правилам и нормам, которые существенным образом отличаются от «правил» и «норм» звукового, разговорного языка. Я взял эти слова в кавычки чтобы подчеркнуть чисто произвольный характер этих понятий применительно к разговорному языку. В самом деле, если бы существовали правила, которым подчиняется
естественноязыковое поведение, они не могли бы быть поняты и сформулированы в отрыве от когнитивной динамики коммуникативного поведения, потому что не существует такой вещи, как «чисто лингвистические данные». Но как же, в таком случае, мы оказываемся в состоянии выделить и идентифицировать определенные закономерности в коммуникативном поведении людей, которые мы описываем в терминах грамматических (т.е. имеющих регулярный и системный характер) явлений? Насколько оправданно наше использование термина «грамматика» при рассмотрении таких закономерностей? И откуда проистекают эти закономерности?
Ответом на первый вопрос является рекурсивность. В своей работе «Биология языка: эпистемология реальности» У Матурана подчеркивает, что регулярности в поведении относятся к области, в которой это поведение описывается наблюдателем, а не к лежащей в основе поведения физиологии: «...Описываемые регулярности в языковом поведении членов консенсуальной области не обязательно отображают существо лежащих в их основе физиологий, которые порождают языковое поведение разных членов. Только при условии изоморфизма исходных структур, согласующих свое поведение организмов, можно было бы ожидать некоторую степень изоморфизма в физиологии участвующих в консенсуальной области организмов, обнаруживающих аналогичное поведение. Такое совпадение, однако, следовало бы отнести на счет исторической случайности, а не структурной необходимости» [17:51-52].
В соответствии с интерналистским подходом к языку и когниции, языковое поведение - это то, что познающие индивидуумы делают как результат процессов, протекающих в мозге; то есть, оно определяется структурой и физиологией организма (см. критику интернализма в: [14]). Одно из главных усилий генеративного направления направлено на выявление особой части такой структуры или физиологии, которая ответственна за язык, - так называемого 'языкового органа' (из недавних публикаций см.: [12; 9]). Однако поскольку регулярности в языковом поведении относятся к области, в которой поведение описывается наблюдателем, или к реляционной области взаимодействий - в которой, как указывает Матурана, поведение организма определяется в условиях, в которых организм реализует собственный автопоэз - они являются описаниями первоначальной структуры организма при каждом взаимодействии и не детерминируются характером выбранного поведения: «Регулярности или правила, которые наблюдатель может описывать в осуществлении какого-то специфичного поведения - будь то ухаживание, охота, или речь различных организмов, которые это поведение являют - не указывают на гоморфизм лежащих в их основе физиологий» [17:51]. Или, попросту, тот факт, что змеи и ежи охотятся на мышей, не означает, что их организмы имеют изоморфную структуру. Но как раз на доказательство этого и направлен используемый в работах по созданию искусственного интеллекта так называемый тест Тюринга: наблюдая за специфическим 'человекоподобным' поведением робота, определить глубинную структуру, 'ответственную' за такое поведение, а затем найти подобную структуру в человеческом организме. Не удивительно, что когнитивисты первого поколения так и не смогли получить ожидаемых результатов.
И все же, поскольку вся идея генеративной грамматики основана на рекурсив-ности синтаксических структур, а в биологической теории познания языковое поведение есть тип рекурсивного поведения, может показаться, что генеративизм в своем подходе к языку, его природе и происхождению, все-таки, действительно стоит на биологических позициях. Однако это лишь поверхностное впечатление. Следующий отрывок из «Биологии языка» Матураны помогает понять, почему:
Всякий вид поведения осуществляется через процедуры, которые могут применяться рекурсивно, а могут и нет. Если рекурсия возможна в определенном виде поведения, и если это приводит к поведению того же вида, то получается закрытая генеративная область поведения. Есть множество примеров: один из них - человеческий танец, другой - человеческий язык. Однако характерной особенностью языка является то, что такая рекурсия осуществляется в поведении организмов в консенсуальной области. В этом контексте, поверхностная синтаксическая структура или грамматика данного естественного языка может быть лишь описанием закономерностей в сопряжении элементов консенсуального поведения. В принципе этот поверхностный синтаксис может быть каким угодно, потому что его формирование зависит от истории консенсуального сцепления и не является необходимым результатом какой-то необходимой физиологии. Напротив, 'универсальная грамматика', о которой лингвисты говорят как о необходимом наборе глубинных правил, общих для всех человеческих естественных языков, может подразумевать лишь универсальность процесса рекурсивного структурного сцепления, который у людей происходит через рекурсивное применение компонентов консенсуальной области в отсутствие консенсуальной области. Детерминация этой способности к рекурсивному структурному сцеплению не является консенсуальной; она определяется структурой и целиком зависит от работы нервной системы как закрытой нейронной сети [17:52].
Итак, если рекурсия приводит к поведению того же вида, получается закрытая генеративная область поведения. Она генеративная в том смысле, что специфическая закономерность в поведении одного организма провоцирует аналогичным образом структурированное поведение другого организма - и так далее в рекурсивном порядке. В танце, например, определенное движение одного партнера 'вызывает' (провоцирует) определенное движение другого партнера, которое, в свою очередь, ведет к следующему движению первого партнера и т.д. Однако язык отличается от танца тем, что подобная рекурсия 'осуществляется в поведении организмов в консенсуальной области'. Языковое поведение не есть вид структурированного поведения, в котором каждая отдельная структура, подобно движению в танце, может быть эксплицитно описана через референцию к движениям, которые непосредственно предшествуют или следуют за ней, но без референции к онтогенетической истории самих танцоров. Танцоры могут быть молодыми и не очень, профессионалами или любителями, обладать хорошим здоровьем или недомогать - но все эти факторы не имеют ничего общего с реальной 'структурой' танца: если танцор А делает движение Х, танцор В делает движение Y, и если танцор В делает движение Y, танцор А делает движение 2. Закономерности, наблюдаемые в танце, не являются примерами поведения как результата истории онтогенеза танцоров. Однако именно такую 'генеративную' модель Хомский предложил для объяснения языка, а его последователи приняли ее и поддержали. Рассматривая письменные тексты как репрезентации актов вербальной коммуникации и ошибочно отождествляя графические символы с реальным языковым поведением, которое интегрировано в единое целое с широким спектром распределенных в пространстве и времени когнитивных процессов, характеризующихся сложной динамикой [1], генеративисты предлагают модель языкового поведения, аналогичную модели танца. А поскольку для того, чтобы танец был исполнен правильно, танцоры должны знать всю структуру танца, т.е. его 'синтаксис' - чего, конечно же, нельзя сказать о детях, 'усваивающих' язык
естественным путем, -делается вывод, что люди рождаются с 'языковым органом', который отвечает за их языковую 'компетенцию'. Но на самом деле это, конечно же, совсем не так.
Языковое поведение есть генеративное поведение в консенсуальной области; в силу этого, оно является описанием структуры организма в момент, когда такое поведение имеет место, в то время как сама структура организма является результатом истории взаимного структурного сцепления между организмами (их онтогенеза). Человеческий младенец, последовательно проходя ступени в своем развитии, оказывается в структурном сцеплении с другими организмами - такими, например, как мать или кормилица - чье языковое поведение играет важную роль в том, как молодой организм 'настраивается' на среду как реляционную область взаимодействий. Поскольку язык является продолжением органов чувств человека [18], от которых его нельзя отделить ни по онтологическим, ни по эпистемологическим основаниям, и потому, что человеческие организмы, будучи живыми системами, структурно детерминированы, языковые взаимодействия, образующие одно из измерений когнитивной области организма, становятся реляционной областью в которой люди существуют как единства взаимодействий.
Хотя здравый смысл говорит нам, что закономерности, которые мы наблюдаем в языковом поведении других (т.е. рекурсия), вроде бы не зависят от субъектов языкового поведения как организмов с уникальными историями собственного индивидуального развития, настаивать на этом - значит снова прибегать к здравому смыслу как к главному козырю. В естественноязыковом поведении закономерностей гораздо меньше, чем в графических артефактах, которые мы называем 'письменными текстами'. Эту неоспоримую истину легко увидеть, стоит только обратиться к множеству доступных корпусов 'разговорного языка' (которые, тем не менее, продолжают оставаться всего лишь транскриптами реального дискурса и не репрезентируют физический контекст, в котором имело место транскрибированное языковое поведение). Не означает ли это, что, возможно, следует вести речь о двух типах грамматики для каждого отдельного языка в культурах, имеющих письменную традицию? Ведь если грамматика - это искусство письма, как можно оправдать наше использование слова грамматика при рассмотрении специфических структур в естественноязыковом поведении людей, особенно если мы понимаем, что между письмом и устной коммуникацией нет однозначного соответствия?
Рассматриваемая как «система, посредством которой слова и морфемы отдельного языка организуются в более крупные единицы, в частности, в предложения» [21:121], грамматика представляет собой гораздо более сложный объект для лингвистического анализа, нежели чем лексикон - и этот факт хорошо задокументирован огромным количеством теоретических концепций, в рамках которых грамматика отдельного конкретного языка может описываться под такими разными углами зрения, что эти описания оказываются порой просто не сопоставимыми. Возможно, это можно объяснить тем, что для того, чтобы описать нечто как систему, нужно более или менее хорошо понимать (а) каковы характеристики системы в общем, и насколько они применимы к грамматике, и (б) если грамматика на самом деле является системой, то что является ее конечной функциональной целью? Параллельное существование радикальным образом различающихся грамматических теорий указывает на то, что такое понимание пока отсутствует.
То, что грамматика представляет собой систему, принимается ортодоксальной лингвистической наукой как само собой разумеющееся, а потому не заслужива-
ющее серьезного обсуждения. Но что такое система? Как говорит нам толковый словарь, система, в общих чертах, это либо нечто целое, представляющее собой совокупность закономерно расположенных и находящихся во взаимной связи частей, либо определенный порядок в расположении и связи методов/действий. Как совокупность закономерно расположенных и находящихся во взаимной связи частей, грамматика описывается в терминах морфологических и синтаксических категорий, а как определенный порядок в расположении и связи методов/действий она описывается как набор правил. Как набор правил, грамматика позволяет нам говорить о мире вокруг нас и о нашей жизни в этом мире. Это достигается путем соединения лексических и грамматических значений, когда мы, делая выбор из двух или более форм конкретных лексических единиц, различаемых в рамках той или иной категории, организуем эти формы в конструкции, предложения, тексты. Обязательность выбора той или иной формы при построении высказывания считается специфицирующим свойством каждой грамматической категории. Тем не менее, в действительности выбор грамматической формы не является, строго говоря, безоговорочным, а зависит от того, что генеративисты называют 'компетенцией', и что я называю достаточным опытом языкового поведения в консенсуальной области. Естественно, что 'достаточность' в данном случае - условное понятие, и именно поэтому лингвисты, обсуждающие одинаковые последовательности языковых знаков, часто расходятся в своих 'компетентных' суждениях об их грамматичности.
Как только мы составили полный перечень категорий и определили набор правил для соединения вместе различных форм, у нас появляется 'компетенция', необходимая для порождения любого числа грамматичных (т.е. «правильных») предложений. По крайней мере, именно это говорит нам генеративная грамматика, хотя сама она так и не смогла ни предложить исчерпывающего перечня категорий, ни выявить конечный набор правил. Кстати, представители других теоретических направлений тоже не могут похвастать существенными достижениями в изучении грамматики, если под таким изучением понимать попытки сформулировать конечный набор правил, по которым соединяются слова и фразы для выражения значений. Подобное весьма тривиальное наблюдение заставляет задаться неизбежным вопросом: «А почему, собственно?».
Выскажу предположение, что, применительно к естественному языку, самое понятие грамматики ошибочно в своей основе, и ошибочность эта уходит корнями к первым греческим грамматикам, которые представляли собой, главным образом, пособия по хорошему письму. Человек, знавший буквы (гр. gramma 'буква', gram-matikos 'знающий буквы'), умел писать так, что позднее он сам или другие люди могли понять написанное. Задача эта была не из простых, потому что механизмы, задействованные в понимании письма, существенным образом отличались от механизмов понимания устной речи. Письмо не является репрезентацией устной речи как особого вида когнитивных взаимодействий с социальной средой; тогда как речь, будучи динамическим поведением в реальном времени, телесно воплощена, и присущая ей динамика должна контролироваться и анализироваться в режиме реального времени обеими сторонами, участвующими в коммуникации, письменный язык бестелесен относительно человека как деятеля. Естественноязыковое поведение не является автономным видом деятельности, онтологически независимым от других видов человеческой деятельности, оно интегрировано в сложную когнитивно-поведенческую динамику человека и интерпретируется наблюдателем именно
как таковое, т.е. как поведение в наблюдаемом физическом контексте в реальном времени, когда каждая мелочь принимается во внимание. Лицевая мимика, жесты, вариации в скорости, модуляции, высоте, тембре и тоне голоса, поза, направление взгляда и т.д. и т.п. - все это принимается в расчет в ходе вербальной коммуникации. И именно потому, что функция языка состоит не в передаче значений, но в оказании ориентирующего воздействия на других в ходе взаимодействий в консен-суальной области в реальном времени, структура нашей нормальной речи в повседневном дискурсе далека от того, чтобы соответствовать стандартам, навязываемым так называемыми грамматическими правилами. Изучение когнитивной динамики языкового поведения должно привести к переосмыслению традиционного понятия грамматики, которая в своем сложившемся виде пока не является грамматикой естественного языка.
Примечания
1 Консенсуальная область - область взаимосвязанных поведений, являющаяся результатом онтогенетического взаимного структурного сцепления между структурно пластичными организмами.
Литература
1. Коули С. Дж., Кравченко А.В. Динамика когнитивных процессов и науки о языке // Вопросы языкознания. № 6. 2006. С. 133-141.
2. Кравченко А.В. Место концепта в соотношении языка, сознания и мышления // Жанры речи: Жанр и концепт. Вып. 4. Саратов, 2005. С. 84-102.
3. Кравченко А.В. Методологический порок ортодоксального языкознания. М.В. Пименова (ред.). Новое в когнитивной лингвистике (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 8). Кемерово, 2006. С. 41-47.
4. Кравченко А.В. Является ли язык репрезентативной системой? // Язык и познание: методологические проблемы и перспективы (Studia Lingüistica Cognitiva). Вып. 1. М.: Гнозис, 2006. С. 135-156.
5. Кравченко А.В. О лингвистическом шаманизме // Лингвистические парадигмы и лингводи-дактика. Мат-лы 11-й междун. науч.-пр. конф. 13-16 июня. 2006 г. Иркутск. С. 110-119.
6. Кравченко А.В. Языкознание и знание языка: об одном образовательном парадоксе // Т.Ю. Тамерьян (ред.). Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. 8. Владикавказ, 2006. С. 402-407.
7. Кравченко А.В. О понятии «литературный язык» в традиционном языкознании // Т.Ю. Тамерьян (ред.). Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. 9. Владикавказ, 2007. С. 46-52.
8. Кравченко А.В. О традициях, языкознании и когнитивном подходе // Выходя за традиционные рамки. Сб. к юбилею Е.С. Кубряковой. М. (в печати).
9. Anderson S.R. andD. W. Lightfoot. The Language Organ: Linguistics as cognitive physiology. Cambridge: Cambridge University Press, (2002).
10. BarberB. Resistance by scientists to scientific discovery. Science 84, 1961. 596-602.
11. Harris R. Integrationism, language, mind and world. Language Sciences 26, 2004. 727-739.
12. Jenkins L. Biolinguistics: Exploring the biology of language. Cambridge, MA.: Cambridge University Press, 2000.
13. Kravchenko A.V. Myths linguistics lives by: Conceptual fallacies in understanding language and communication. 2nd Biennial Conference on Cognitive Science. 9-13 June, 2006, St. Petersburg, 2006. Vol.1. 95-96.
14. Kravchenko A.V. Whence the autonomy? A response to Harnad and Dror. Pragmatics and Cognition 15(3), 2007. 587-597.
15. Kuhn T.S. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: The University of Chicago Press, 1962.
16. LinellP. The Written Language Bias in Linguistics. Routledge, 2005.
17. Maturana H. Biology of language: The epistemology of reality. In G. Miller and E. Lenneberg (eds.), Psychology and Biology of Language and Thought. New York: Academic Press, 1978. 28-62.
18. Morris C.W. Foundations of the theory of signs. In O. Neurath, R. Carnap and C. W. Morris (eds.), International Encyclopedia of Unified Science, vol. 1, part 2. Chicago, 1938.
19. Ross D. Homo sapiens as ecologically special: what does language contribute? Language Sciences 29(5), 2007. 710-731.
20. SpurrettD. Distributed cognition and integrational linguistics. Language Sciences 26(4), 2004. 497-501.
21. Trask R.L. A Dictionary of Grammatical Terms in Linguistics. Routledge, 1993. С.Е. КУЗЬМИНА
О ПОНЯТИИ ЯЗЫКОВОЙ ИНТЕРФЕРЕНЦИИ
^^настоящее время в условиях постоянного взаимодействия языков и культур, рас-ЬЛространенности естественного и искусственного многоязычия проблема языковой интерференции как никогда актуальна. Между тем понятие интерференции не имеет однозначного толкования в лингвистике.
В настоящей статье указываются основные подходы к интерпретации данного понятия, рассматривается объем понятия языковой интерференции и предлагается определение, которое может быть использовано при исследовании и систематизации интерферентных явлений в речи.
Термин «интерференция» (от Lat inter «между, взаимно» и ferentis «несущий, переносящий»), заимствованный лингвистикой из психологии (а психологией - из физики), как известно, был впервые использован учеными Пражского лингвистического кружка. Вслед за ними многие языковеды и сейчас трактуют интерференцию как отклонение от норм контактирующих языков в речи двуязычных людей, то есть билингвов, или более широко - как любые изменения в системе языка, возникающие вследствие его контакта с другим языком. В подобных определениях интерференция рассматривается прежде всего как результат процесса взаимодействия языков, то есть как факты языка и речи, оцениваемые с точки зрения нормы1.
В других определениях интерференции акцент делается именно на процесс взаимодействия систем двух языков и их элементов в ходе общения двуязычного населения или, как в определении Э. Хаугена [10], явление «наложения» двух языковых систем.
Ряд имеющихся определений затрагивает, помимо собственно лингвистического, психолингвистические аспекты взаимодействия языков. В этом случае под интерференцией понимается отрицательный перенос навыков речевой деятельности на одном языке на другой язык, перенос норм родного языка в другой язык в процессе речи, нарушение билингвом правил соотнесения контактирующих языков. В определениях такого типа отражается психологический механизм языковой интерференции.
