Насилие и жертвоприношение как феномены публичного правосудия: философско-правовой аспект Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 343.01

Сумачев Алексей Витальевич

доктор юридических наук, профессор. Тюменский государственный университет alekssumachev@mail.ru

Лезьер Виктория

доктор философских наук, профессор, Президент «Центра культуры и познания» Французская республика, регион Вар,город Бриньоль vika_64@list.ru

Alexey V. Sumachev

doctor of jurisprudence, professor. Tyumen state university alekssumachev@mail.ru

Lezyer Victoria

doctor of philosophy, professor, President of «Center of culture and knowledge» French republic, region Var, city of Brinyol vika_64@list.ru

Насилие и

жертвоприношение как феномены публичного правосудия: философско-правовой аспект

Violence and sacrifice as

phenomena of public justice: philosophical and legal aspect

Аннотация. В настоящей статье анализируется взаимосвязь категории «священное» в истории и философии права и категорий «насилие», «жертвоприношение». Действительно, жертвоприношение и насилие тесно связаны друг с другом и находят свое базовое основание в представлении об абсолютном господствующем начале бытия, которое получило сущностное определение через категорию «священное». Авторами выдвигается тезис о том, что генезис публичного правосудия коренится в архаическом жертвоприношении и представляет собой не что иное, как способ удовлетворения божества, сообщения со сферой священного, устранения социальной аномалии. Показано, что человек устанавливает отношения со Священным через ритуальное действие, понимаемое как специфический прием обращения с его могущественным всеприсутствием. Концептуальные положения статьи опираются на исследования Р. Жирара, А. Рэдклиффа-Брауна, П. Рикера, которые отличает постоянно проводимая аналогия между современным типом публичного правосудия и архаическим типом жертвоприношения, которая основывается на молчаливо подразумеваемом целепо-лагающем эффекте, связанном с этими двумя публично-правосудными жестами.

Ключевые слова: преступление, наказание, вина, насилие, жертвоприношение, правосудие, священное, ритуальное действие, религиозные установки.

Annotation. In the present article the interrelation of the category «sacred» in the history and legal philosophy and the categories «violence», «sacrifice» is analyzed. Really, sacrifice and violence are closely connected with each other and find the basic basis in idea of the absolute dominating beginning of life which has received intrinsic definition through the category «sacred». Authors the thesis that genesis of public justice roots in archaic sacrifice moves forward and the way of satisfaction of a deity, the message with the sphere sacred, elimination of social anomaly represents no other than.

It is shown that the person establishes the relations with the Sacred chekrez the ritual action understood as specific reception of the address with his powerful vseprisutstviye. Conceptual provisions of article rely on R. Girard, A. Radcliff-Brown, P. Rik-er's researches which are distinguished by constantly carried out analokgiya between modern type of public justice and arkhaicheksky type of sacrifice which is based on silently implied tselepo-lagayushchy effect connected with these two public and right judgment gestures.

Keywords: crime, punishment, fault, violence, sacrifice, justice, sacred, ritual action, religious installations.

Категории «святость и легитимность», основанные на трансцендентном источнике, в области философии права воспринимаются часто в модусах неприкосновенности, незыблемости, следовательно, правотворчество, как созидание нормы в праве и как юридический разум в целом базируются исходно на религиозном идейном фундаменте. Не случайно, библейский Адам - это лишь архетип, образец того настоящего, актуального зла, которое совершается каждодневно, ведь зло лежит в традициях, в ис-.

камнем на индивидууме, и раз он виновен, он должен быть наказан. Из самого родового характера деяния (первородного наследуемого греха) вычленяется индивидуальная виновность и, с юридической точки зрения, она, безусловно,

требует уголовной кары.

,

установок и уголовного права, остается актуальной и для современной юридической герменев-.

, , -

менно должны были выполняться членами рода. Как комментирует это положение А. Рэдклифф-Браун, «ритуальные обязательства конформности и рационализации обеспечиваются ритуаль-. -ной санкции - вера в то, что если правила ритуала не соблюдены, то, вероятно, произойдет какое-то несчастье» [1, с. 136] [1, л. 136]. К ритуальным запретам относилось табу, которое можно назвать априорным принципом моральной и религиозной мысли. Как пишет Э. Кассирер, «в своем первоначальном и буквальном смысле табу, по-видимому, означает только вещь, которая особым образом выделена, - она не находится на одном уровне с обычными, простыми, . -

сферой страха и опасности... Человек, совер-, -

ным. Представления об опасности «заражения »

жизни ... Сказано ведь: «Одна единственная вещь, отмеченная табу, может заразить всю ». -. -ступник, но и его семья, друзья и весь род запятнаны им: опозорены, запятнаны ...» [2, с. 561562; 2, л. 561-562]. Система табу налагает на человека неисчислимое количество долгов и обязанностей, хотя все они имеют одно общее свойст-- ,

.

избегать, от некоторых действий - воздерживаться. Табу - это лишь запрещение и подавление, а не моральные и религиозные требования. Ведь именно страх преобладает в системе табу, страх же может лишь запрещать, а не направлять. Несмотря на все свои очевидные недостатки, система табу была единственной системой социальных ограничений и принуждений, которая была изобре-.

было ничего такого, что не управлялось бы и не регулировалось бы особыми табу.

Следование системе табу помогало поддерживать жизнь рода в формах насилия. Не случай-

но, известный философ и антрополог Р. Жирар напрямую связывает священное с феноменом насилия: «Подлинное сердце и тайную душу

священного составляет насилие. Мы еще не

,

. , им это удалось, как только священное превратилось в ту таинственную субстанцию, которая

, ,

- ,

их мучит и терзает, отчасти так же, как эпидемия или природные катаклизмы, они оказались перед лицом набора феноменов, на наш взгляд разнородных, но аналогии между которыми действительно весьма примечательны» [3, с. 26, 27, 43; 3, лл. 26, 27, 43].

Насилие, как определено в словаре по «Философии права», - это неправовое принуждение с использованием средств физического и психического воздействия на жертву, в качестве которой могут выступать индивиды, малые и большие группы и целые народы. Насилие предполагает изъятие у объектов воздействия их естественных прав на жизнь, здоровье, человеческое достоинство, свободное самоопределение. Являясь сугубо социальным феноменом, насилие выступает как одна из форм неправа. В продолжение известного евангельского тезиса, гласящего, что где нет закона, там нет и преступления, можно утверждать, что там, где изначально отсутствуют законы и нормы, запрещающие насилие, там нет

и насилия» [4, с. 184; 4, л. 184].

,

ничто, являются выражением негативной индивидуальной и массовой активности и представляют собой проявление радикальной опасности, обусловленной наличием внутренней нечистоты. Они создают источник, питающий всеобщее рас. -

вования не знает другого способа реакции на эти

,

ответного насилия и лишения. Часто, реализуя по своей видимости роль созидательного источника в восстановлении нарушенного благосостояния, на самом деле, насилие и лишение продолжают процесс разрушения социального целого.

В архаическом обществе насилие сдерживалось

не за счет силового противодействия ему, а в - -

опустошения зла за счет социального схематиз-

,

принцип и закон добра. Жертва выказывает в контексте насилия только свое физическое естество и не более. Она может быть только объек-; -

ется от состояния жертвенности, поскольку жертва внешним образом включена в контекст насилия, а ее состояние не связано с присутствием доброй воли как проявлением сознательной самоотверженности во имя утверждения . -шение связано с целеполагающим схематизмом .

В этой связи и появляется этико-юридическая категория вменения: тот, кто совершил некое

деяние, должен взять на себя вину за его последствия, а тот, кто берет на себя эти послед,

видит эту свободу в том самом действии, которое ему приписывается: «тот, кто завтра окажет, -

ность за действие и совершает его» [5, с. 522523; 5, л. 522-523].

,

в истории государства противопоставлялись греху как области зла. Как комментировал французский философ Р. Жирар: «Жертвоприношение не дает развиться зародышам насилия. Оно помогает людям держать месть на безопасной ... -ношение и вообще обряды должны в тех обществах, которые лишены судебной системы и потому живут под угрозой мести. Тем не менее, не следует говорить, что жертвоприношение «заменяет» судебную систему. Во-первых, потому, что невозможна замена того, чего, несомненно, никогда прежде не было, а во-вторых, потому, что в отсутствие добровольного и единодушного отказа от всякого насилия судебная система незаменима ...» [3, с. 26, 27, 43; 3, лл. 26, 27, 43].

, , -

рическое указание на отсутствие чего-либо в

,

прихода и ухода как взаимосмены, ритмического присутствия и отсутствия, жизни и смерти. Жертва как присутственный объект в результате ее уничтожения уходит как носитель жизни в запредельное, тем самым, провоцируя небытие на порождение и передачу блага субъекту жерт-.

Схематизм жертвоприношения исторически создавался в различных репрезентативных модификациях и имел многоцелевое предназначение: жертва могла быть искупительной и очистительной, жертвой умилостивления, просительной жертвой, жертвой правильного выбора в судьбоносном действии рода. Таксономия коллективных жертвоприношений в свое время была детально и подробно воспроизведена в известном исследовании ученика Э. Дюркгейма - М. Мосса.

Позволим себе обширное цитирование его под,

нашего исследования: «Поводы для принесения

,

, -

вает обилие средств. К тому же, ученые, особенно в Германии, обычно подразделяют жертвоприношения на несколько категорий: речь ведется, например, об искупительных жертвах, благодарственных, жертвоприношениях-просьбах и ..

категориями подвижны, нечетки, часто неразличимы; одни и те же приемы в той или иной степени встречаются во всех жертвоприношениях ... - ,

. -ста, встречающиеся в жертвоприношении, соединяются. Все сходящиеся в ней силы слива... , жертва, можно описать посредством кривой: она поднимается до максимума сакральности, где

пребывает лишь мгновение, и потом вновь постепенно спускается с него. Грешник, как и преступник, - существо сакральное. Если он прино-

, ,

мере, одна из целей - это избавление от скверны. Это искупление» [6, с. 20, 55, 100, 104; 6, лл. 20, 55, 100, 104].

Из приведенного описания можно заключить, что

границы между схемами жертвоприношений не , -

ношения могла эволюционировать от одного типа жертвенного целеполагания к другому. Функция жертвоприношения использовалась и предназначалась сообществом людей в целях , .

,

должен обладать неприемлемостью для рода в результате наделения его статусом жертвы и одновременно он должен быть приемлем для Священного и богоугоден. В этом смысле жертва еще при жизни становится причастной сфере сакрального с его силой и могуществом. Такое положение создает амбивалентность жертвенного предназначения для сферы профанного по.

на максимально возможной дистанции по отношению к членам рода, вызывая одновременно

чувство благоговения и ужаса. Контакта с ней

,

повседневное бытие рода пиететом, кануном, необычайно серьезного события, которое необходимо пережить и быть готовым к нему. Очистительно-искупительная жертва, с точки зрения восстановления блага внутри рода, может расцениваться как объект юридической фармаколо-,

способ избавления от социальной аномалии. Такое четкое соблюдение формы действия, его ритмической последовательности устанавливает тесную взаимосвязь процедуры и результата всякого практического целеполагания и таким образом приобретает универсальное социаль-.

.

Чтобы более наглядно представить схематизм юридического нормотворчества как фармакологии и вообще показать, почему мы пользуемся , -

ческому источнику человеческого жертвоприношения. Описание такого жертвоприношения дается в уже упомянутой работе Р. Жирара «Свя-»: «

Афины содержали на свой счет несколько несчастных для жертвоприношений ... В случае

нужды, те. когда город поражало или грозило

- : , ,

чужеземное вторжение, внутренние распри, - в распоряжении коллектива всегда имелся фар-мак ... Жертва считается той скверной, которая заражает все вокруг себя и смерть которой действительно очищает общину, поскольку возвращает туда мир. Поэтому «фармака» и проводили чуть ли не повсюду - чтобы он впитал всю нечистоту и взял ее на себя; после этого «фарма-» ,

в которой участвовало все население. Если на-

ша гипотеза верна, то легко объяснить, почему ... : стороны, его считают жалким, презренным и даже виновным существом, он подвергается вся, -

лию; с другой стороны, он окружен чуть ли не

,

роль в своем рода, культе» [3, с. 118-119; 3, л. 118-119].

Приведем пример очистительного жертвоприношения, которое было необходимо по всем ри-.

Эдипа из одноименной трагедии Софокла.

В жертву должен быть принесен убийца и осквернитель, и тогда мор в Фивах прекратится.

Подлинно драматическим действием «Царя » , -

.

предшествуют поиски и разбирательство. Естественно, что исходят они от того же лица, которое должно стать во главе ритуального очистительного действия, - от царя. Царь-жрец должен

избрать, а значит, и найти жертву. Это входит в

, :

«Я буду мстить за родину и бога. / Я не о ком-нибудь другом забочусь, - / Пятно снимаю с

самого себя» [3, с. 136, 138; 3, лл. 136, 138] -, -

ность царя и его общины. То, что стало мором для граждан Фив, для Эдипа одновременно является ущербом царственного достоинства, ставит под вопрос его роль как жреца, то есть человека, находящегося в общении с богами.

Первоначально Эдип предпринимает два вполне согласующихся с ритуалом действия. Он отправляет в Дельфы посланника, чтобы тот вопросил бога о смысле, стоящем за бедствием,

. , , -, -

. , .

неведомого ему преступника и осквернителя Фив: «И вот теперь я - и поборник бога, / И мститель за умершего царя. / Я проклинаю тайного убийцу» [3, с. 247-249; 3, л. 247-249].

Преступнику-жертве заранее определено нака-( ), -

ники царской воли даже предупреждены о пред. , , своюпредзаданность. Эдип, пока еще в соответствии с ритуальными мерками, обращается к прорицателю Тересию с тем, чтобы он назвал имя убийцы Лая. Отказ Тересия нарушает благообразие ритуального действия-расотедования и порождает конфликт между царем и прорицателем. Как пишет ПЛ. Сапронов, «они обмениваются обвинениями в убийстве, после чего ритуал может быть осуществлен Эдипом только на свой страх и риск. Поиск убийцы теряет связь с . , -нирован, но ход его уже не определяется указа.

божеством исполнителя ритуала в его самостоятельного вершителя. Царь-жрец становится царем-героем по мере того, как обнаруживается, что осквернителем Фив является сам Эдип» [7, с. 200-201; 7, л. 200-201].

Судьба в лице Эдипа взрастила достойную очи, -

становится по собственной воле. Его жертвенными действиями движет сознание собственной виновности. Не только «в проклятье рожден я, в браке проклят», но «и мною кровь преступно » - . -новей, значит, в самом Эдипе источник его пре-.

сам за свои поступки: выкалыванием глаз и уходом в изгнание он сводит счеты с самим собой.

, , . , -

ностью этого обычая скрывается вполне уловимая для коллективной практики цель внести

умиротворяющий эффект внутрь сообщества и

, -

стигло за счет анонимного способа исключения вредоносного начала из родового «тела».

Сама процедура изоляции фигуры фармака как символического виновного лица и последующее

его изгнание или убийство представляет собой , -

вавшимся в ходе истории схематизмом уголов-. -

чается в том, что речь здесь идет не об индиви-

,

. -

альной причины неблагополучия, которая бы - ,

действует принцип оценки на уровне эмпирической аксиологии и коллективной ответственности. Коллективное состояние дел и разрушительные процессы внутри рода квалифицируются как некое подобие социальной порчи, болезни, заражения и инфекции. Это начало публичного правосудия находит опору в спасительном средстве благодати Священного, используя объект жертвоприношения в качестве посредника в обменном процессе между сакральным и . -пает в данном случае в качестве судебной инстанции и источника нормализации текущего состояния дел, в ней сосредоточен закон бытия, который все расставляет по своим местам и вносит в сущее порядок и мир. По мнению Р. Жирара, «Первобытная религия «приручает» насилие, регламентирует, упорядочивает и направляет его в нужную сторону - а именно против всех форм действительно недопустимого насилия и умиротворения. Первобытная религия создает странную комбинацию из насилия и не.

. , силами мешать мести, ослаблять ее, обходить или отклонять на второстепенную цель, подобно всем собственно религиозным процедурам, судебная система ее рационализирует, успешно кроит и ограничивает месть по собственному

желанию; она манипулирует ею без всякого рис;

технику исцеления и профилактики насилия.

, -

приношения, в конечном счете, одна и та же

,

.

сочетании с по-настоящему сильной политиче-

ской властью. Как и всякое техническое достижение, она является обоюдоострым оружием как освобождения, так и подавления, и именно так расценивают ее в первобытных обществах, чей взгляд в данном случае, несомненно, объектив.

принципе божеству и принимаются им, так и судебная система опирается на теологию, гарантирующую истинность ее справедливости» [3, с. 27, 30, 36; 3, лл. 27, 30, 36].

Именно в такой модификации мы можем наблюдать генезис юридического как публичного про,

.

,

,

инспектирующей дистанции по отношению к текущему состоянию дел в общине. Вместе с тем, оно присутствует внутри рода, однако, не участвует в его целеполагающей практической активности. Родовое насилие как нарушение порядка, вина и

Литература:

1. Radcliffe-Brown A.K. Structure and Function in Primitive Societe. Glencoe, 1952. P.136-152.

2. Кассирер Э. Опыт о человеке: Введение в философию человеческой культуры // Избранное. Опыт о человеке. М. : Гардарика, 1998. С. 440-722.

3. . / . . Г. Дашевского. М. : Новое литературное обозре-

, 2000. 400 .

4. . . . -варь / В.А. Багинин, В. П. Сальников // Сер. «Мир культуры, истории и философии». СПб. : «Лань», 2000. 400 .

5. . , // -

. / Пер. с фр. и вступит. статья И. Вдовиной. М. : « - - »; « », 2002. 624 .

6. . . Избранные произведения / Пер. с фр. под общей ред. И.В. Утехина; науч. редактура И Б. Утехин и . . ; . . . СПб. : «Евразия», 2000. 448 с.

7. .. . .,

1997. 512 с.

проклятие фокусируется в человеческой жертве. Жертва замещает и представляет это насилие как . , -зуется в рамках публичного правосудия и функционирующей судебной системы. Следует отме-,

,

охарактеризовать схематизм жертвоприношения как процесс коллективного вменения.

Следует так же заметить, что общий взгляд на проблему социальной квалификации жертвоприношения сконцентрирован вокруг самого действия и его ритуальной части без опоры на какое-то рациональное обоснование. В этом способе восстановления нормы существования человеческого рода коренятся истоки таких видов уго-, ,

, -

.

представление о переходе через принципиаль-, -

храняет социальное качество как норму. Literature:

1. Radcliffe-Brown A.K. Structure and Function in Primitive Societe. Glencoe, 1952. P.136-152.

2. Kassirer E. Experience about the person: Introduction to philosophy of human culture // Favourites. Experience about the person. M. : Gardarika, 1998. P. 440-722.

3. Jirag R. Sacred and the violence / Lane with fr. G. Dashevsky. M. : New literary review, 2000. 400 p.

4. Baginin V.A. Legal philosophy. Short dictionary / V.A. Baginin, V.P. Sal'nikov // Sulfurs. «World of culture, history and philosophy». SPb. : «Fallow deer», 2000. 400 p.

5. Rikyor P. Guilt, ethics and religion // Conflict of interpretations. Sketches about the hermeneutics / Lane with фр. also will enter. I. Vdovina's article. M. : «The CANON-press C»; «Kuchkovo field», 2002. 624 p.

6. Moss M. Social functions of sacred. The chosen works / Lanes with . under the general editorship of I.V. Utekhin; науч. editing I.V. Utekhin and N.M. Gerenko; drawing up V.Yu. Trofimov. SPb. : «Eurasia», 2000. 448 p.

7. Sapronov P.A. Heroism phenomenon. SPb., 1997. 512 p.