CC BY
3
УДК 821.134.3.0
DOI: 10.31249/litzhur/2024.65.05
Е.В. Огнева
© Огнева Е.В., 2024
НАРУШЕНИЕ ОБЕТА: ГОТИЧЕСКАЯ ФАБУЛА В ПОРТУГАЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1-й ПОЛОВИНЫ XIX в.
Аннотация. В статье рассматривается генезис и становление готической литературы в Португалии 1-й половины XIX в.: изучается ее путь от «кладбищенской поэзии» конца XVIII в. к романтической поэме и балладе; прослеживается эволюция отдельных фабул и мотивов, характерных для пиренейского фольклора, и их трансформация в романтической поэзии, драме и прозе; выявляется роль переводческой деятельности португальских романтиков в освоении европейской готики и затрагивается проблема литературных влияний. На примере фабулы и мотивов, связанных с нарушением обета, в статье демонстрируется, как постепенно усложняется готическая поэтика и расширяется проблематика в творчестве таких выдающихся португальских писателей, как Алешандре Эркулано (новелла «Дама Козья Нога») и Ж.Б. Алмейда Гаррет (драма «Брат Луис де Соуза»).
Ключевые слова: готическая литература; португальский романтизм; Алешандре Эркулано; Ж.Б. Алмейда Гаррет; нарушение обета.
Получено: 31.01.2024 Принято к печати: 03.03.2024
Информация об авторе: Огнева Елена Владимировна, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник, филологический факультет, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, Ленинские горы, 1, стр. 51, 119991, Москва, Россия.
ORCID ID: https//orcid.org/0009-0000-2884-940X
E-mail: [email protected]
Для цитирования: Огнева Е.В. Нарушение обета: готическая фабула в португальской литературе 1-й половины XIX в. // Литературоведческий журнал. 2024. № 3(65). С. 74-86. DOI: 10.31249/litzhur/2024.65.05
Elena V. Ogneva
© Ogneva E.V., 2024
BREAKING A VOW: GOTHIC PLOT IN PORTUGUESE LITERATURE OF THE 1 st HALF OF THE 19 th CENTURY
Abstract. The article examines the genesis and formation of Gothic literature in Portugal in the first half of the 19 th century: it observes the literary path from "cemetery poetry" of the late 18 th century to the romantic poem and ballad; it traces the evolution of individual plots and motifs inherent in Iberian folklore, and their transformation in romantic poetry, drama, and prose; it reveals the role of the translation activities of Portuguese romanticists in the development of European Gothic, as well as touches upon the problem of literary influences. Using the example of the plot and motives associated with breaking a vow, the article demonstrates how Gothic poetics is gradually becoming more complex and the range of aspects is expanding in the works of such pre-eminent Portuguese writers as Alexandre Herculano ("Dame with the Goat's Foot") and J.B. Almeida Garrett (drama "Frei Luis de Sousa").
Keywords: Gothic literature; Portuguese romanticism; Alexandre Her-culano; J.B. Almeida Garrett; breaking a vow.
Received: 31.01.2024 Accepted: 03.03.2024
Information about the author: Elena V. Ogneva, PhD in Philology, Leading Researcher, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University, Leninskie Gory, 1, building 51, 119991, Moscow, Russia.
ORCID ID: https//orcid.org/0009-0000-2884-940X
E-mail: [email protected]
For citation: Ogneva, E.V. "Breaking a Vow: Gothic Plot in Portuguese Literature of the 1 st Half of the 19 th Century". Literaturovedcheskii zhurnal, no. 3(65), 2024, pp. 74-86. (In Russ.) DOI: 10.31249/litzhur/2024.65.05
Португальская литература на рубеже XVII-XIX вв. не создала своего готического романа. Однако исследователи единодушно (см., напр.: [2], [4]) утверждают, что интерес к поэтике «тайн и ужасов», характерной для «черной» литературы [5], особенно явно начал проявляться в поэзии XVIII в., когда Филинто Элизио (1734-1819), Анастасио да Кунья (1744-1787) и М.М. Бар-
боза ду Бокаже (1765-1805) в унисон заявляли о своем желании насытить сердце ужасом, упиться страхами.
Сцены ночной ворожбы, кладбищенские колдовские ритуалы, призванные вызвать умершую возлюбленную или разгадать зловещие «тайны гробовые», стали практически общим местом в португальской лирике тех лет. Страшные образы, описания тлена, мрачные пейзажи и интерьеры (каждый из упомянутых поэтов рисовал свой, особенный locus terribilis) португальских предро-мантиков так или иначе послужили подсказкой для последующей эпохи - опыт предшественников был учтен романтиками, создававшими свой художественный мир.
Вторым и не менее важным источником вдохновения для них был иберийский и - шире - европейский фольклор1. Знатоками его показали себя Антонио Фелисиано де Кастильо (18001875), Алешандре Эркулано (1810-1877) и Ж.Б. Алмейда Гаррет (1799-1854) - три наиболее значимые фигуры португальской романтической литературы.
Третьей важной составляющей, обусловившей их интерес к готическим фабулам и мотивам, стало героическое прошлое Португалии, точнее - VII-XVI вв.2
И, наконец, немаловажным - а в ряде случаев и решающим -фактором обращения к готике стало влияние на португальцев иноязычной европейской литературы.
Годы вынужденной эмиграции Алмейда Гаррет провел на родине Анны Радклифф, Хораса Уолпола, Мэтью Грегори Льюиса и Чарльза Метьюрина, а Эркулано - во Франции, на родине Жака Казота3. Собственно говоря, переводческий интерес и стал, скорее всего, тем культурным триггером, который впоследствии
1 Ж.Б. Алмейда Гаррет собрал, отредактировал и издал поистине огромный корпус старинных иберийских романсов.
2 В частности, Алешандре Эркулано по долгу службы работал в архивах, читал и систематизировал старинные хроники. Он вошел в историю португальской культуры не только как писатель, но и как историк.
3 В 30-е годы XIX в. Португалию наводнили романы Радклифф, не очень профессионально переведенные с французских изданий; «Монах» Льюиса полностью был переведен лишь в 1861-м, «Влюбленный дьявол» Казота - только в 1872-м. Зато в изобилии переводились авторы «второго ряда», среди которых пальма первенства отдавалась д'Арленкуру.
заставил их обратиться к своему наследию, искать аналогии и осмыслять их.
Эрудицию португальских романтиков нельзя недооценивать. 30-е и 40-е годы XIX в. вошли в историю национальной литературы как десятилетия переводов современных европейских авторов и писателей прошлой эпохи. Больше всего было переводов с французского (Шатобриан, Ламартин) и немецкого (Бюргер); английских авторов зачастую переводили с французских изданий - такая судьба постигла М.Г. Льюиса, Метьюрина, Скотта. Ж.Б. Алмейда Гаррет, долго проживший в Англии, естественно, читал английские книги в оригинале; А. Эркулано честно признавался, что английским свободно не владеет, а кладет рядом с английским текстом французский перевод.
А вот А.Ф. де Кастильо уходил от ответа на вопрос, знаком ли ему роман Льюиса «Монах» и некоторые английские баллады. А вопрос был не праздный - в 1836 г. он написал поэму «Ночь в замке», которую впоследствии многие сочли переделкой баллады из льюисовского «Монаха» «Алонсо Отважный и Краса Имоген». Поэт же утверждал, что роман Льюиса прочел только несколько лет спустя после создания «Ночи в замке». «Замысел поэмы, по признанию самого автора, возник за два года до ее публикации (т.е. еще в 1834 г. - Е. О.), а сюжет заимствован из народной баллады, услышанной поэтом на улицах Порто», - пишет А.В. Родосский [1, с. 71]. Однако ссылок на такую балладу или романс нам нигде найти не удалось, как не удалось это современникам Ка-стильо, которые упрекали поэта в заимствовании.
Но так или иначе эта поэма - одно из первых португальских произведений романтической эпохи, где автора привлекла фабула, связанная с нарушением обета. Кастильо рассказывает, как во время пышного празднества в средневековый замок возвращается рыцарь, считавшийся погибшим. Никем не узнанный, он видит свою невесту с другим и, укоряя несчастную Инес за нарушение обета верности, убивает и ее, и соперника. Собственно, в поле готической литературы повествование переходит лишь в финале, когда речь заходит о зловещей молве - в замке по ночам видят призраков - мстителя и убитых.
Алешандре Эркулано же честно признавал и даже подчеркивал, что обращается к английским и немецкоязычным источни-
кам, создает не только их переводы (так, «Ленору» Бюргера он переводил дважды, перевел и «Дикого охотника» того же автора), -но и «имитации», стилизации, переосмысливает оригинальный текст. В частности, через два года после поэмы Кастильо он начал переводить балладу из романа «Монах». У него она получила название «Афонсо и Изолина». Тем самым подчеркивается, что испанский акцент в именах персонажей сменился на португальский. Это уже не абстрактный рассказ о наказанной неверности, а обращение к своему национальному прошлому. В подзаголовке поэт добросовестно называет свой перевод «версией» (как это было и в случае с переводами стихотворений Бюргера).
Действительно, он вносит некоторые коррективы. У Льюиса дева не ждет нареченного и нескольких месяцев, у Эркулано жених не возвращается долгие годы, невеста вправе предположить, что он пал в битве. В оригинальной версии дева дает обет, призывая Господа в свидетели - у Эркулано речь идет лишь о человеческой клятве, небеса не упомянуты. Португальский поэт сокращает балладу, убирая зловещие предвестия, чующих мертвеца собак, потухающие факелы. Зато добавляет настойчивости Изолине, которая не просто просит странного гостя поднять забрало и показать лицо, но даже отваживается упрекнуть того в нерыцарском поведении: оставаясь в шлеме на пиру, гость бесчестит свои доспехи!
Видимо, это и провоцирует загробного гостя - в финале она оказывается в его «когтях». Вот только эти «когти» бледного призрака и остаются в португальской версии от ужасного образа, созданного Льюисом, - описание копошащихся в шлеме червей Эркулано опускает. Зато отсылка к голосу «молвы», что увековечила историю проклятого замка, как в поэме Кастильо и балладе Льюиса, сохраняется.
Ориентация на английские источники заявлена Алешандре Эркулано и в подзаголовке поэмы «Замогильная невеста» (1838) -«Подражание английскому». При этом Эркулано имеет в виду не какое-то одно определенное произведение, а «английское» как атмосферу, спектр тем и мотивов. Он восхищался балладами XVIII в., ему, по его собственному признанию, были известны «Милый Уильям и прекрасная Маргарет», «Призрак Маргарет» и их варианты.
Однако это явно далеко не все. В поэме речь идет о знатном рыцаре доне Суэйро, жившем в замке на границе с Испанией. Собственно, это руины - «говорящие развалины», готовые поведать свою страшную историю. Знатный и загадочный вдовец, дон Суэйро встречает на охоте прекрасную лесную деву4 и, мгновенно влюбившись, предлагает ей руку и сердце. Дева поначалу отказывает, упрекая жениха в том, что подобными лживыми обещаниями тот уже недавно обольстил юную Элвиру, и та, обесчещенная и уже нелюбимая, до сих пор живет в его замке.
Опьяненный страстью дон Суэйро спешит в замок, чтобы отравить постылую Элвиру, а ночью возвращается к лесной деве -та назначила местом венчания часовню на кладбище. Каков же его ужас, когда вместо красавицы в его объятиях оказывается хладный труп - его покойная жена дона Дулсе, тоже отравленная им когда-то, и его клятвы «быть телом и душою с любимой навеки» сбываются самым буквальным и страшным образом: полусгнивший скелет не отпустит его из своих костлявых рук!..
Средневековый замок - свидетель преступлений, ночное кладбище, пустынный лес - зловещие локусы, традиционные и для готической литературы, и для иберийского фольклора. Образ дона Суэйро, по нашему глубокому убеждению, не только связан с фигурой изменника из английских баллад, но и с другой не менее важной традицией - с испанским культурным мифом.
Дон Хуан, соблазнитель и клятвопреступник, запятнавший себя кощунством и убийствами, намного больше сходства имеет с героем «Загробной невесты», чем совестливый английский поселянин «милый Уильям». И «граница с Испанией», и имя Элвира, и призрак-мститель - маркеры «донхуановской» темы в этой поэме Эркулано, который не мог не знать особенностей иберийской традиции. К тому же португальского поэта прельщает не столько сама фабула, сколько возможность передать силу и страстность роман-
4 Этот узнаваемый зачин сразу же отсылает нас к целому комплексу старинных иберийских романсов о «плохом охотнике» или «злом охотнике» (mal cazador, mau caçador). Историки фольклора насчитывают таких не менее 17, 12 из них - португальские. Тайные грехи, предательство, месть, прошлые преступления «всплывают» в ходе роковой охоты и нередко приводят к несчастью или смерти охотника. Кроме того, не следует забывать, что Эркулано - переводчик «Дикого охотника» А.В. Бюргера.
тического характера: дон Суэйро не просто злодей-отравитель, вариант Синей Бороды. Он способен проникнуться красотой цветущей природы, способен пламенно влюбиться в один миг - и масштаб его злодейства равен масштабу его страсти...
Фигура искусительницы, Лесной Девы, под пером Эркулано обретает некую двусмысленность. Это не призрак убитой Дулсе, внешность ее незнакома герою поэмы. «Ангельское» в ее облике (белизна, рядом с которой и лебедь покажется темным) настораживает - это белизна не чистоты, а холода. Единственный обет, который дон Суэйро не нарушает в своей многогрешной жизни, -это обет избавить новую возлюбленную от Элвиры, т.е. совершить убийство. Иными словами, справедливость в поэме торжествует за счет инфернального, что приводит лишь к умножению грехов.
О неослабевающем интересе к готической фабуле, связанной с нарушением обета, свидетельствует тот факт, что Эрку-лано возвращается к ней, разрабатывая и другие жанры. Так, в 1843 г. в трех номерах «Панорамы», издания, которое он создал и редактировал, «с продолжением» печатается его повесть «Дама Козья Нога».
Следуя канонам жанра романа-фельетона, автор прерывает повествование на самом интересном месте - в номерах «Панорамы» оно делится просто на три части. Но параллельно Эркулано работает над составлением сборника «Легенды и повести», куда войдет и «Дама.» - а там уже эти части будут на старинный лад называться «тровами» (trovas) и у всей истории появится подзаголовок «Романс жограла» (rimance de um jogral).
А это уже придает рассказанной «у очага» легенде новое измерение, тем более что писатель в книжной версии добавляет еще одну деталь по сравнению с журнальной: он уведомляет читателей, что материал свой почерпнул из «Книги графа дона Педро о знатных родах» (1340), тем самым апеллируя к авторитету хроники и добиваясь своеобразного эффекта правдоподобия5.
5 Подобные средневековые хроники (Цую (!е linhagens) содержали не только подробные описания генеалогических древ иберийской знати, но зачастую возводили начало благородных родов к полумифическим героям былых времен. Так и история графов Бискайи из главы IX «Книги графа дона Педро» действительно включает в себя несколько легенд, мотивы которых позаимствовал Эркулано.
Эркулано соединил несколько преданий из старинной хроники в одну повесть, нарочито усложнив композицию с помощью своего рода тройной рамки и множества нарративных инстанций: автор, повествователь «у очага», средневековый жограл, граф Педро в хрониках - и старинные манускрипты, на которые ссылаются персонажи «Дамы...». Создается «эффект пазла», так как каждый из рассказчиков знает лишь свою часть истории, растянувшейся на несколько сотен лет. А перед читателем она разворачивается в обратной последовательности.
Однако в каждом поколении бискайских рыцарей, о которых идет речь, кто-то не внемлет мрачным предостережениям и нарушает тот или иной обет, завет или запрет. Так, дон Диого Лопес отправляется на охоту, встречает прекрасную даму и женится на ней, невзирая на то, что у нее козье копытце, и готов выполнить ее странное условие - никогда больше не осенять себя крестным знамением.
Их сын впоследствии узнает историю своей демонической матери, не человека, а «души, не нашедшей покоя» (alma penada), - та когда-то в прошлой жизни нарушила обет верности мужу, ушедшему воевать и была убита разгневанным супругом. А в старинном манускрипте говорится, что супруг этот обесчещен за нарушение завета умирающего отца, умолявшего сына никогда на охоте не убивать самку с детенышами. Только вот первопричина всех бед так и остается неизвестной: старик, глава рода, собиравшийся на смертном одре открыть тайну родового проклятия, не успевает этого сделать!
Таким образом, выстраивается сложная цепь следствий, причина которых, отправная точка уже вроде бы и несущественна. Пронизанная романтической иронией повесть «Дама Козья Нога», в отличие от баллад и поэм со схожей готической фабулой, дает возможность уйти от «объяснения» и просто любоваться самой повествовательной техникой, напоминающей игру зеркал6. Готическая фабула, основанная на нарушении обета, позволяет Эрку-лано на сей раз воссоединить сразу несколько излюбленных мотивов - наказания «злого охотника» и явление «замогильной
6 Итальянская исследовательница Ориана Аббати называет этот прием Эркулано "а йс^ао (!е йс^ао", вымыслом второго порядка, игрой, опровергающей изначально заявленную установку на правдоподобие [2, с. 729].
невесты». Кроме того, в этом произведении уже как бы уравнивается значимость фольклорного, христианского и инфернального запретов: все персонажи вовлечены в своего рода порочный круг преступления и расплаты - так логика традиционного готического мотива размывается.
Важно отметить еще одну значимую деталь. У Дамы в повести нет имени. Диого Лопесу она является безымянной, и в прошлой жизни она - просто неверная жена Аржимиро Черного и любовница Астринжилдо Белого! Словно она не человек, а функция, орудие злого рока.
Готические мотивы в творчестве современника Эркулано, Ж.Б. Алмейды Гаррета встречаются не так часто. Можно разве что с некоторыми оговорками назвать в качестве примера его поэму «Адозинда» (1828), в основе которой лежит сюжет народного романса «Силвана», - историю кровосмесительной страсти знатного дона Сижнандо, заточившего в мрачную башню и обрекшего на смерть свою добродетельную дочь. Греховное влечение в поэме -результат проклятия отшельника. Проклятие, впрочем, не распространяется на загробную жизнь Адозинды - девушку ждет утешение на небесах. Преступного отца ждет наказание: он отвергнут и небом, и адом, обречен на вечные муки «души, не нашедшей покоя». Готический пейзаж (замок, башня) теряет свой таинственный и ужасный колорит, так как история страданий Адозинды заключена в «светлую раму»: ее обсуждают счастливые молодые юноша и девушка, современники Алмейды Гаррета.
В романе «Арка святой Анны» (1845-1850) писатель вновь обращается к Средневековью, воссоздавая конфликт городских низов города Порто с жестоким епископом. Но и здесь «ужасное» (пейзаж, подземелья и закоулки старинного города, страхи и предрассудки его обитателей) уравновешивается светлым: справедливость торжествует, загадочное и пугающее находит свое разумное объяснение.
Современникам Алмейды Гаррета не раз приходилось слышать его иронические высказывания о том, как легко можно использовать «рецепты» готической литературы: взять «набор» из дамы, рыцаря, старого верного слуги и призрака, который отравляет им жизнь - и произведение готово! Переделать, переосмыслить это собрание общих мест, не просто упиваясь «прекрасным
ужасом» и красочно воссозданной атмосферой старины, - задача не из легких. Тем более что Алмейда Гаррет хочет создать произведение историко-философское, актуальное, вглядеться в очертания национальной судьбы. И вот в 1843 г. он заканчивает работу над драмой «Брат Луис де Соуза», где парадоксальным образом использует готическую «матрицу» - фабулу, связанную с нарушением обета, с наказанием неверности, с возвращением загадочного и страшного рыцаря.
«Сам образ таинственного черного рыцаря, никем не узнанного, неизвестно откуда появившегося и окутанного атмосферой тайны, стал общим местом у португальских романтиков», - пишет А.В. Родосский [1, с. 82]. Однако Алмейда Гаррет сознательно его использует, причем так, чтобы читатели, знакомые с «Ночью в замке» Кастильо, в полной мере ощутили и переклички, и противопоставления. К жене, давно счастливой с другим, неожиданно возвращается первый супруг, ошибочно считавшийся погибшим. Но прекрасная, чистая душой дона Мадалена не запятнала себя изменой, как Изолина или Дама Козья Нога у Эркулано. Ее супруг много лет назад отправился на битву при Алказаркибире и, по свидетельству очевидцев, погиб...
Достойно проведя должный срок вдовства, она вступает во второй брак, в котором растит дочь. Но ни на чем вроде бы не основанное ощущение неотвратимого несчастья, мрачные предзнаменования, строгий взгляд, который, казалось, следит за всеми с портрета первого мужа, - все это готовит нас к внезапному появлению суровой и укоряющей фигуры. Только в драме Алмейды Гаррета она облачена не в латы, а в черную одежду паломника. Словно покойный рыцарь восстал из могилы и готов заявить свои права на двоемужницу!..
Дона Мадалена и ее муж невинны, их союз заключен по неведению, - но она чувствует себя так, как чувствовала Изолина, когда черный гость поднял забрало на ее пиру. Готический мотив «работает», и никакие компромиссы героев не устраивают. Незаконные супруги отвергают предложение «ожившего мертвеца» вновь исчезнуть из их жизни. Романтический максимализм не позволяет любящим длить супружескую жизнь в обмане - и несчастная пара уходит в монастырь, разлучаясь навсегда. Их любовь
изображается драматургом как последнее пристанище в ненадежном, пошатнувшемся мире.
Не случайно писатель выбирает не славное Средневековье, а конец XVI - начало XVII в. Это одна из мрачнейших страниц в истории Португалии. Проиграна битва при Алказаркибире, там без вести пропал король дон Себастьян. Независимость Португалии оказывается химерой - страну завоевывают (и на целых сорок лет воцаряются в ней) кастильцы...
Это не просто фон для трагических событий, разыгравшихся в семье доны Мадалены: нашествие кастильцев вынуждает ее покинуть новый дом и перебраться в замок первого мужа - она словно магнитом медленно притягивается к своей неотвратимой беде. Пожар в оставленном особняке новой семьи становится символом крушения целой - счастливой - эпохи и в жизни семьи, и в жизни страны7.
Вряд ли Алмейда Гаррет мог предположить, что его драма спровоцирует в последующие 200 лет такое «интерпретационное безумие» [3, с. 47-48], как охарактеризовал споры вокруг «Брата Луиса де Соузы» известный исследователь португальской романтической литературы Габриэл Магальяэнш. Приводя биографические и политические интерпретации, он подробно останавливается еще на одной, которая и нам кажется обоснованной. Это прочтение драмы сквозь призму «себастьянизма» - существовавшей на протяжении веков веры португальцев в «чудесное» возвращение короля Себастьяна, с которым связывались упования на лучшее будущее. Алмейда Гаррет делает первого мужа доны Мадалены соратником Себастьяна; ложность известия о его гибели должна вроде бы подкрепить себастьянистскую легенду.
Да только это не окрыляет героев драмы: возвращение пропавшего разрушает благоденствие семьи и приносит несчастье! Речь, конечно, не идет о развенчании легенды. Но переклички тут настораживают. Португальский национальный характер, склонный
7 В этом смысле нельзя не согласиться с теми исследователями, которые, анализируя драму Алмейды Гаррета, ставят знак равенства между образами семьи и Португалии в «Брате Луисе де Соуза». Представляется вполне правомерным их утверждение, что истинным протагонистом в пьесе является именно «семья», а не один из героев [3, с. 49].
прельщаться не только героическим, но и иллюзией, показан в своей романтической уязвимости.
Так готические фабулы и мотивы, связанные с нарушением обета, создают в португальской культуре первой половины XIX в. особый тип романтического универсума, где настоящее неотторжимо от прошлого, где царят сильные страсти и дерзкое своеволие, а жажда абсолюта сталкивается с «силой судьбы». Переставляя акценты, вводя новые нюансы, португальские романтики демонстрируют, с одной стороны, стойкий интерес к готическому, а с другой - желание модифицировать его.
Список литературы
1. Родосский А.В. Национальные особенности португальской романтической поэзии. СПб.: Филфак СПб ГУ, 2005. 152 с.
2. Аbbati O. A Dama Pé de Cabra: do Livro de Linhagens às Lendas e Narrativas de Alexandre Herculano. Persistência e transformaçâo de uma lenda medieval // L'épopée romane. [Actes du XVe Congrès international Rencesvals tenu à Poitiers du 21 au 27 août 2000]. T. 2. Poitiers: Centre d'etude superiers de civilisation medievale, 2002. P. 727-739. (Civilisation Médiévale. 13-2)
3. Magalhaes Coelho G.A. Garrett e Rivas. O romantismo em Espanha e Portugal. Vol. 2. Lisboa: Imprensa nacional - Casa da moeda, 2009. 412 p.
4. Sousa M.L. Machado de. O "horror" na literatura portuguesa. Lisboa: Instituto de Cultura Portuguesa, 1979. 113 p.
5. Sousa M.L. Machado de. A literatura "negra" ou de terror em Portugal (séculos XVIII e XIX). Lisboa: Novaera, 1978. 469 p.
References
1. Rodosskii, A.V. Natsional'nye osobennosti portugal'skoi romanticheskoi poehzii [Cultural Peculiarities of Portuguese Romantic Poetry]. St Petersburg, PhilFac SPb GU Publ., 2005, 152 p. (In Russ.)
2. Abbati, O. "A Dama Pé de Cabra: do Livro de Linhagens às Lendas e Narrativas de Alexandre Herculano. Persistência e transformaçâo de uma lenda medieval". L'épopée romane. [Actes du XVe Congrès international Rencesvals tenu à Poitiers
du 21 au 27août 2000]. T. 2. Poitiers, Centre d'etude superiers de civilisation medievale, 2002, pp. 727-739. (Civilisation Médiévale. 13-2) (In Portuguese)
3. Magalhâes Coelho, G. Garrett e Rivas. O romantismo em Espanha e Portugal. Vol. 2. Lisboa, Imprensa nacional - Casa da moeda, 2009, 412 p. (In Portuguese)
4. Sousa Machado de, M.L. O "horror " na literatura portuguesa. Lisboa, Instituto de Cultura Portuguesa, 1979, 113 p. (In Portuguese)
5. Sousa Machado de, M.L. A literatura "negra" ou de terror em Portugal (séculos XVIII e XIX). Lisboa, Novaera, 1978, 469 p. (In Portuguese)
