CC BY
90
УДК 94(47+57)” 1917/1991”:82’0
К.В. Средняк НА ПУТИ К ЗАПА ДНОМУ ЧИТАТЕЛЮ: ОСОБЕННОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА В УСЛОВИЯХ ЭМИГРАЦИИ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
В статье рассматривается трансформация творческой деятельности советских писателей-эмигрантов в условиях отсутствия цензуры. Объектом изучения выступает третья волна послереволюционной эмиграции, датирующаяся концом 1960-х - началом 1980-х годов. Автор описывает особенности восприятия эмигрантами зарубежного книжного рынка, выявляет факторы, препятствовавшие профессиональной адаптации литераторов за рубежом, анализирует проблемы их взаимодействия с читательской аудиторией. В связи с тем, что литературная эмиграция не представляла собой единства (деление на «официальную» и «неофициальную», или «вторую», литературы), вхождение писателей в западную литературную среду проходило по-разному. Для большинства из них обретенная свобода не соответствовала доэмигрантским представлениям о ней. Признанные в СССР писатели оказались не готовы принять новые законы литературного творчества. Профессиональная адаптация шла быстрее и успешнее в среде неофициальных литераторов.
Ключевые слова: третья волна российской эмиграции, писатели, Запад, книжный рынок, конкуренция, тираж, издатели, перевод, читатели, коммуникация.
В последнее время все чаще звучат разговоры о кризисе отечественной культуры в связи с ее коммерциализацией. Конкурентная борьба, погоня за прибылью, следование вкусам потребителя - все это характеризует теперь не только экономику, но и сферу творчества. Внедрение рыночных механизмов в культуру и искусство происходит в нашей стране особенно болезненно. Люди творческих профессий, становление которых происходило в Советском Союзе, с трудом адаптируются к изменившимся условиям. Молодежь же, напротив, нередко идет по пути простого копирования западных образцов и демонстрирует готовность выполнять любые желания публики.
Если мы обратимся к прошлому, то увидим, что в отечественной истории существовали примеры подобных конфликтов. Речь идет об эмиграции, испытавшей на себе столкновение российской и западной литературных традиций. Наиболее отчетливо это проявилось в деятельности писателей, покинувших СССР в годы брежневского «застоя». В отличие от своих предшественников из первой и второй послереволюционных волн, они не замыкались в среде русского зарубежья, а стремились выйти к западному читателю и работать в условиях свободного рынка. Поэтому анализ их опыта представляется чрезвычайно ценным для понимания реалий современной российской культуры.
Несмотря на то, что эмиграция 1960-1980-х гг. в целом продолжает оставаться самой неизученной из всех эмиграционных волн [1], существует ряд значимых отечественных и зарубежных работ, посвященных особенностям литературной деятельности известных ее представителей (А. Солженицына, В. Максимова, В. Войновича, В. Аксенова, И. Бродского и др.). Попытки дать общую характеристику третьей волне как культурно-историческому феномену предприняты в работах Д.В. Мышаловой, Б.А. Ланина, В.В. Агеносова, Е.Ю. Зубаревой и др. Однако, призванные дать ориентир читателю в навалившейся на него массе незнакомых или забытых имен, книги указанных авторов содержат лишь краткий обзор написанных в эмиграции произведений. Гораздо более содержательными в этой связи представляются труды западных исследователей, в частности, монографии проф. В. Казака [2] и Д. Глэда [3]. В них литературная эмиграция 1960-1980-х гг. рассмотрена через призму причин ее фор-
мирования, биографий и тематики художественных произведений отдельных авторов. Вместе с тем, проблемы профессиональной адаптации писателей-эмигрантов требуют дальнейшего научного рассмотрения.
Оставляя в стороне сюжеты, стилистические особенности и жанровую специфику созданных в эмиграции произведений, обратимся к практической стороне литературной работы в условиях свободного рынка. Как писала от имени всей литературной эмиграции
Н. Белинкова, писатели обрели на Западе то, чего им не хватало в СССР, а именно «возможность бесцензурного высказывания» [4, с. 197]. Однако у долгожданной свободы оказалось две стороны. В письме редактору «Нового журнала» Р. Гулю С. Аллилуева, обобщая свои впечатления от общения с представителями третьей волны, замечала: «Все претендуют на талант и гениальность, думают, что на Западе «развернутся», и забывают, что на Западе люди живут лучше <...>, но и работают несравненно больше <.. .> тут эта самая Свобода, с которой неведомо что делать, и никто не бежит предлагать бесплатные льготы за гениальность» [5, с. 375]. Подобная мысль звучит и в одном из очерков С. Довлатова, в котором он, рассуждая о своей литературной деятельности в Советском Союзе, отмечал, что отсутствие возможностей давало ему и его друзьям право считать себя непризнанными гениями [6, с. 211]. Таким образом, преувеличение собственной значимости, вывезенное эмигрантами из СССР, стало исходным посылом для их литературной деятельности за пределами родины.
Однако жизнь на Западе рассеяла некоторые иллюзии. Литературная деятельность в «свободном» мире предполагала иные стандарты, не знакомые советским писателям. Во-первых, эмигрантов поражали масштабы западного книжного рынка. «Вы, в России, не можете себе представить, - писал Д. Дар своей ученице А. Майзель, - как много в мире печатается книг, стихов, романов, повестей, рассказов, статей, эссе» [7, с. 248]. Были случаи, когда, получив широкий доступ к достижениям мировой литературы, выходцы из СССР меняли отношение к собственному творчеству. Так, пользовавшийся большой популярностью в Советском Союзе прозаик А. Кузнецов за 10 лет жизни в эмиграции не создал ни одной новой книги. В беседе со своим лондонским другом Л. Владимировым он признавался: «Я теперь, почитав настоящих, понял, что мне марать бумагу нечего. А ведь думал, что писатель» [8, с. 92]. Похожая мысль звучит и в его письме С. Крикорьяну, написанном спустя год после побега из СССР: «Увидел, что привез-то я с собой - провинциальный темный лепет, просто стыд такое печатать. Мне жаль стало тех двух ребят, что переплыли Черное море в Турцию на надувной лодке, вернее, одного из них, художника-абстракциониста. Если он тут не овладеет культурой - кому он нужен? Там абстракционисты - протестанты, творят нечто смелое и необычайное, но это ТАМ. И вот он убежал, а его «смелое и необычайное» здесь - вчерашний день» [9, с. 163]. Во-вторых, наличие огромного книжного рынка вызывало необходимость включаться в борьбу за читателя, овладеть правилами которой «грешным детям соцреализма» было непросто. Первой реакцией на обнаружение зависимости литературы от угождения вкусам потребителей и от извлекаемых из этого коммерческих выгод становилось неприятие западного литературного мира и его законов. Наибольшее недоумение у эмигрантов вызывало отличное от советского понимание литературы и роли писателя в обществе. Делясь своими наблюдениями по этому поводу, прозаик С. Соколов замечал: «Иногда в представлении массы райтер - это человек, умеющий набросать письмо, заявление, пособие по бегу трусцой.» [10, с. 471]. В. Максимов в одном из интервью признавался: «У меня к литературе отношение молитвенное... А тут писатель - профессия как профессия. Все пишут. И лихо так» [11, с. 400]. Похожая мысль повторяется у многих эмигрантов, признавших иной статус литературы на Западе. Обобщая свой двенадцатилетний опыт жизни в США, С. Довлатов пришел к выводу, что там автор «Войны и мира» - «писатель», и тексты на консервных банках создают - «писатели» [6, с. 210]. Подобные наблюдения не соответствовали тем ожиданиям в отношении западного общества, какие имели литераторы до эмиграции. Высокий уровень развития политических и гражданских институтов, в их представлении, предполагал адекватный ему уровень культуры и культурных запросов. Новостью и огорчением, по
замечанию поселившегося в Германии прозаика Б. Хазанова, являлось то, что литература вытеснена из жизни этого общества. Писатель констатировал, что живет в мире, который не только равнодушен, но каким-то особым образом враждебен и чужд литературе: «Мы живем в массовом обществе, где слишком много занимательного и слишком мало времени, чтобы обращать внимание на литературу» [12, с. 33]. В этой связи откровением для советских писателей стали и функции, закрепившиеся за книгами на Западе. В письме друзьям в СССР В. Шляпентох отмечал: «Здесь <...> на долю литературы приходится ограниченное число функций, чаще всего не самых благородных (развлекательность, секс), но, конечно, эстетическая функция существует, зато ноль или почти ноль гражданских, а также разведывательных, пионерских, новаторских» [13, с. 221].
Наблюдение законов зарубежного книжного рынка приводило советских писателей к пессимистичным заключениям по поводу собственных перспектив на Западе. «Мне отвратительна мысль, что я должен ВЫНЕСТИ свое творчество на РЫНОК, рекламировать его, конкурировать с другими торгашами, искать покупателя.», в одном из писем делился своими переживаниями Д. Дар [7, с. 248]. «Мы теперь оказались в антимире, где книги выходят тысячами и мало кому нужны, где свобода писать обо всем и по-всякому убила интерес к смелости эксперимента и к неожиданной мысли, где слово не учит, а продается», с возмущением писал Е. Эткинд в частном письме Г. Свирскому [14, с. 502]. Однако, как показал опрос, проведенный в 1989 г. профессором В. Казаком, почти все русские писатели, эмигрировавшие с начала 1970-х гг, сохранили за рубежом литературную активность. Но теперь на пути книги к читателю вместо цензуры вставал финансовый вопрос. В поисках средств на публикацию своих произведений некоторые литераторы проявляли чудеса изобретательности. Так, А. Ге-нис в своих мемуарах повествует о проекте журнала «Русский плейбой», в котором помимо него приняли участие С. Довлатов и П. Вайль. Первый и единственный номер журнала был куплен бизнесменами из Филадельфии за 1000 $ [15, с. 201-203]. На эти деньги П. Вайль и
А. Генис выпустили свою первую эмигрантскую книгу «Современная русская проза». В целом же публикация своих книг оставалась проблемой для большинства эмигрантов, что позволило вынести ее в качестве темы для обсуждения на конференции «Третья волна эмиграции: русская литература в изгнании», проходившей в Лос-Анджелесе летом 1981 г. Основным докладчиком по этой проблеме был американский исследователь А. Грин [1 6, с. 245]. Он указывал на необходимость учета интересов издателей и следования их рекомендациям, т.к., в отличие от советских, западные издательства ориентированы на получение прибыли, а не на воспитание читателя. Вместе с тем, А. Грин призвал не питать больших надежд относительно успеха на Западе. По его подсчетам, во второй половине 1970-х гг. США в среднем публиковалось около 1500 романов в год, из них в списки бестселлеров попадало 40-50 произведений, достигших уровня продаж в 100 000 экземпляров. При этом популярная телевизионная программа имела в неделю аудиторию в 30 млн американских семей.
Особенно остро ситуацию с публикациями русских произведений на Западе воспринимали известные в СССР писатели. На родине их узнавали в лицо и печатали миллионными тиражами. В условиях капиталистического мира они превращались в рядовых литераторов, известных весьма ограниченному кругу людей. Ощущавшийся недостаток внимания приводил порой к курьезным случаям. Так, оказавшись в Нью-Йорке, В. Войнович зашел с женой в копировальную контору. Беря протянутые им страницы, копировщик спросил: «Oneofeach?» (Каждую по одной?), на что писатель, обращаясь к супруге, воскликнул: «Он спросил «Вой-нович?». Он меня узнал! Ты представляешь!» [17, с. 139]. Интерес аудитории к собственной персоне и произведениям можно было поддерживать за счет периодического появления на страницах авторитетных газет и журналов. Однако если в первые месяцы после приезда литераторы могли надеяться на внимание со стороны зарубежных СМИ, то затем оно угасало. При этом интерес к писателям проявлялся не столько с эстетической, сколько с политической точки зрения. По мнению Б. Хазанова, только при наличии в той или иной книге общественно-политической проблематики и разоблачения тоталитаризма публика соглашалась
переваривать чуждый ей материал «реалии непонятной, подчас абсурдной советской действительности» [12, с. 190].
Важным показателем положения советских писателей за рубежом было наличие читателя в среде западной общественности. Настоящий успех, сопоставимый даже с советскими мерками, снискал А. Солженицын. В письме Е. Кушеву от 23 февраля 1976 г. Б. Сапир отмечал: «Я живу в деревне под Амстердамом и Вы бы посмотрели, сколько человек записались на получение голландского перевода «ГУЛАГА» [18]. Вообще популярность А. Солженицына является исключением для переводной литературы. Тираж одного «Архипелага ГУЛАГА» в мире составил около 10 млн экземпляров. Однако интерес к произведениям писателя был продиктован не столько их художественной ценностью, сколько общественным резонансом вокруг самого автора. Что касается другого нобелевского лауреата, И. Бродского, то, согласно точке зрения О. Матич, он, при всей своей аполитичности, был в глазах Запада жертвой советского режима, и его биография могла быть сконструирована как диссидентская [19, с. 102]. Это, наряду с талантом, частичным переходом на английский язык и вниманием к англо-американской литературе, обеспечило поэту повсеместное признание.
Примеры А. Солженицына и И. Бродского, равно как и тиражи их произведений, не характеризовали третью волну в целом. Многочисленность оказавшейся в эмиграции литературной интеллигенции приводила к тому, что эмигрантская литература стала массовым явлением не столько в смысле массы читателей, сколько массы писателей. Изданные на собственные средства книги чаще всего так и оставались лежать на полках в книжных магазинах. «Те самые книги, которых так страстно ждут в Москве, здесь лежат какими-то сиротливооскорбительными кучками, их не покупают» [20, с. 24-25] , с горечью констатировала Р. Орлова. Сложности, связанные с поиском средств на издание книг, вместе с отсутствием спроса на эмигрантскую литературу объясняли и небольшие (относительно советских) тиражи публикуемых произведений. Например, первый том нашумевшей антологии неофициальной поэзии «У Голубой Лагуны», составленной поэтом-эмигрантом К. Кузьминским, вышел в 1980 г. тиражом 600 экземпляров, второй том - 500 экземпляров. Покупателями ее стали сами авторы, а также кафедры славистики американских и европейских университетов. В том же 1980 г. вышла книга Д. Дара «Исповедь безответственного читателя», ставшая главным трудом последних двадцати лет его жизни. Тираж издания составил 500 экземпляров, 100 из которых автор получил для подарков и 400 было пущено в продажу в Израиле, США и Европе. Поэту М. Юппу деньги на его первую книгу, «Срезы» (1984 г.), собрали друзья. Издание вышло тиражом 600 экземпляров. До конца 1980-х годов автору, уже на собственные средства, удалось опубликовать еще три книги стихов («Пространство», 1986; 400 экз.; «Зов», 1988; 700 экз.; «Ипостась», 1989; 300 экз.), но они прошли фактически незамеченными, ни одной рецензии в прессе на них не появилось.
Проблема читательской аудитории была актуальна и для именитых писателей, какими были, например, А. Гладилин и В. Аксенов. В. Аллой описал случай с А. Гладилиным, свидетелем которого стал сам. Зайдя в книжный магазин, чтобы забрать деньги за отданную на комиссию книгу, известный прозаик неожиданно для себя получил поздравления в связи с большим успехом его книги: было продано двадцать экземпляров. Однако особой радости у
А. Гладилина, бывшего кумира советской молодежи, это не вызвало: «Это успех?! О чем вы говорите? В Москве у меня были полумиллионные тиражи, которые расходились, как горячие пирожки.» [21, с. 142]. В интервью 2003 г. В. Аксенов, проживший в США 21 год, рассказал об опыте публикации там своих произведений. Первое время он печатался в гигантском американском издательстве «Рэндом хаус». Однако единственной книгой, принесшей ему «роялти» [часть авторского гонорара, складывающаяся из отчислений с каждого проданного экземпляра после достижения заданного уровня продаж - К.С.], стал запрещенный советской цензурой роман «Ожог», проданный в количестве 30 тысяч экземпляров. Соответственно, со временем изменилось и отношение издателя к автору: «Извини, но у твоих книг очень плохие salesfigures (показатели продаж), их мало покупают. Ты, говорит,
literarycelebrity (литературная знаменитость), но verypoor-sellingone (но очень плохо продаваемая)» [22, с. 283]. Вообще, по признанию С. Довлатова, книги некоммерческие, «серьезные», расходились микроскопическими тиражами [6, с. 210]. Труднее всего приходилось поэтам, т.к. поэтические сборники вообще никто не покупал. Это сыграло свою роль в том, что некоторые поэты, как, например, Ю. Вознесенская, в эмиграции перешли на прозу. «Запад стал прозой, концом мечтаний... Переход на прозу был неизбежен» [23, с. 137], - говорил Д. Савицкий на конференции «Поверх барьеров», проходившей во Фрибурге в 1987 г.
Путь к иностранному читателю для большинства эмигрантов лежал через перевод, но и здесь были свои трудности. Несмотря на то, что с течением времени многие литераторы овладели языком страны проживания и даже использовали его в своем творчестве, существовала проблема неадекватности их языкового уровня тому интеллектуальному и культурному уровню, какой они имели в русском языке. Похожие проблемы испытывали и переводчики. «Западный читатель не обладает советским кодом, - говорил Д. Савицкий, - он всегда читает «мимо». <...> Не обладает им [кодом - К.С.] в большинстве случаев и переводчик» [23, с. 156-157]. В первой изданной книге самого Д. Савицкого («Раздвоенные люди», Париж, 1980 г.) было около 60 технических ошибок, а в тех местах, где переводчица не понимала автора, она просто выкидывала из текста фразу или целый абзац [23, с. 163-164].
Продолжая писать на русском языке, писатели-эмигранты не изменяли и своей тематике, в центре которой оставалась Россия и ее проблемы. «Я - русский писатель. Я пишу на русском языке, на русскую тему и в русском духе. У меня русское мировоззрение», - заявлял
В. Войнович после десяти лет жизни в эмиграции [24, с. 104]. По свидетельству Б. Хазанова, для эмигранта всегда актуальной остается только его страна, причем такая, какой он ее оставил [12, с. 78]. «Да, нас переводят на другие языки, читают, иногда хвалят в газетах, но ей богу же, проблемы и горести наши не так уж интересуют француза и немца», - говорил
В. Некрасов в одном из своих выступлений на радио «Свобода» [25, с. 412]. Предпринимавшиеся попытки превратить новую действительность в материал для осмысления и творчества не всегда давали ожидаемый эффект. В беседе с В. Ерофеевым С. Соколов на этот счет замечал: «Когда сюда приехал Солженицын, первые года два он был самым популярным иностранцем в Штатах, потому что писал о проблемах и ужасах другой страны, но как только он стал <...> учить Америку жить, сразу потерял аудиторию» [26, с. 201]. Подобное правило действовало не только в США, но и странах Западной Европы. Прозаик Е. Попов в мемуарах Ф. Горенштейне рассказывал об их совместном выступлении перед немецкой аудиторией. «Первая часть рассказа Горенштейна «Последнее лето на Волге» была воспринята слушателями с нескрываемым одобрением. Ядовитая история о том, как герой перед отъездом на Запад побывал в родных местах, где увидел свинство, пьянство, нищету и одичание, неоднократно прерывалась аплодисментами и дружным хохотом. Но вот герой оказывается в Берлине, и аудитория мгновенно замолкает. Более того, как только чтение заканчивается, один из слушателей задает злобный вопрос: «Послушайте, если вы так ненавидите наш город, если здесь, на ваш взгляд, одни шпана и жирные немки, то зачем же вы здесь живете?» Начинается унылый скандал» [27, с. 168].
Отсутствие обширной читательской аудитории воспринималось литераторами по-разному. Одни очень сильно переживали потерю читателя. «Снисходительная рассеянность демократии» стала для них тяжелым испытанием. Однако, наряду с разочарованием в возможностях советского литератора на Западе, были и другие позиции: «...Я не думаю, что эмиграция - это вакуум, - говорил в одном из интервью И. Бродский, - Многое зависит от того, к чему человек приучен <...> Если его деятельность зависит от немедленного отклика прессы или аплодисментов публики, то ему солоно приходится» [28, с. 177].
Неожиданное признание со стороны западной общественности получала деятельность писателей-эмигрантов по наведению мостов между культурами. Так, бестселлером, разошедшимся в количестве 50 000 экземпляров, стала книга Р. Орловой «Двери открываются
медленно», посвященная проблемам адаптации эмигрантов из СССР в условиях взаимодействия русской и западной культур.
В целом, адаптация к условиям западного книжного рынка проходила легче в среде молодых литераторов. Не познавшие успеха «по-советски», они обзаводились литературными агентами и активнее своих признанных коллег включались в борьбу за читателя. При этом они продолжали не только экспериментировать со словом, тематикой и стилем, но и противопоставлять себя всему принятому и официальному. Эта тенденция нашла воплощение в полном снятии существовавших в СССР табу. В области литературной критики это проявилось в «развенчании» авторитетов (А. Синявский); в вопросе о месте писателя в обществе - в берущем свое начало от Э. Лимонова демонстративном отказе от учительской, пророческой роли литератора и признании первостепенности коммерческих интересов (Ю. Дружников); в области языка - в нецензурности как стилистическом приеме (Ю. Алешковский); в области тематики - в характерном для Ю. Мамлеева интересе к мистике, создании эстетики безобразного и ужасного, а также востребованности в эмигрантской литературе темы секса и эротики (М. Армалинский).
Следование законам западной книжной индустрии не лишало литераторов из СССР способности видеть и анализировать негативные стороны этого явления. Так, Ю. Мамлеев отмечал, что поступление заказа на написание книги - большая удача для писателя, но одновременно и «удавка на горло собственной песне» [29]. Только работая по схеме «контракт-аванс-книга» можно было добиться заметного коммерческого успеха, хотя о творческом вдохновении в этом случае приходилось забыть. С. Довлатов в письме другу, поэту Н. Сага-ловскому признавался, что в трудную минуту ослабел и продал за 1000 долларов несуществующую повесть «Иностранка», так что пришлось ее «в испарине» писать [30, с. 330].
Проведенный анализ показывает, что литературная эмиграция 1960-1980-х гг. представляла собой некую «лабораторию свободы» (термин, использованный Д. Бобышевым на Московском поэтическом Биеннале-2003), в которой происходила адаптация советских писателей к существующим на Западе условиям рынка и конкуренции. Главным условием для них стало отсутствие цензуры. Вместе с тем, эмиграция вскрыла противоречие между представлениями писателей о свободе и действительным положением интеллигенции в капиталистическом обществе. Масштабы книжного рынка, отличное от российского понимание роли писателя в обществе, необходимость самостоятельного поиска издателей и средств на публикацию книг неприятно поразили советских авторов. Бывшие члены Союза писателей остро переживали отсутствие читательской аудитории. Представители «второй» литературы быстрее адаптировались к западным условиям. Однако достигаемый ими успех отличался от того, что под этим понятием подразумевалось в СССР.
Библиографический список
1. Пронин, А.А. Историография российской эмиграции [Текст] / А.А. Пронин. - Екатеринбург: Изд-во Урал.ун-та, 2000. - 186 с.
2. Казак, В. Лексикон русской литературы XX века [Текст] / В. Казак. - М.: Культура, 1996. - 492 с.
4. Белинкова, Н. Хождение по свободе [Текст] // Новый колокол. - М.: Весть-ВИМО, 1994. - 275 с.
5. Гуль, Р. Я унес Россию: Апология эмиграции: в 3-х т. [Текст] / Р. Гуль. Т.3: Россия в Америке. -М.: Б.С.Г.-ПРЕСС, 2001. - 496 с.
6. Довлатов, С. Переводные картинки: в джунглях американского издательского бизнеса [Текст] // Иностранная литература. 1990. № 9. С. 203-211.
7. Письма Д. Дара А. Майзель, 1978-1980 [Текст] // Вопросы литературы. 1996. № 2. С. 245-254.
8. Кузнецов, А. «Я дошел до точки.» [Текст] // Новый мир. 2005. № 4. С. 82-108.
9. Переписка Сергея Крикорьяна и Анатолия Кузнецова, 1969-1972 [Текст] // Звезда. 2000. № 7. С. 149-168.
10. Соколов, С. На сокровенных скрижалях: речь, сказанная 16 мая 1981 г. на конференции «Русская литература в эмиграции» (Лос-Анджелес) [Текст] // Лицей на Чистых прудах. Вып. 2. - М.: Моск. рабочий, 1991. - 489 с.
11. Тревога: разговор с В. Максимовым [Текст] // Континент. 1980. № 25. С. 389-419.
12. Хазанов, Б. Допрос с пристрастием: литература изгнания [Текст] / Б. Хазанов, Д. Глэд. - М.: Захаров, 2001.- 269 с.
13. Шляпентох, В. Десять писем в Россию [Текст] // Время и мы. 1981. № 62. С. 213-237.
14. Ефим Эткинд: Здесь и там [Текст] - СПб.: Академ. проект, 2004. - 640 с.
15. Генис, А. Довлатов и окрестности [Текст] / А. Генис. - М.: «ВАГРИУС», 1999. - 301 с.
16. Green, A. Book Publishing and the Emigre Writer/A. Green [Текст] // The Third Wave: Russian Literature in Emigration. - AnnArbor: Ardis, 1984. P. 244-250.
17. Довлатов, С. Соло на ундервуде. Соло на IBM [Текст] / С. Довлатов. - СПб.: Азбука-классика, 2003. - 256 с.
18. Переписка Б. Сапира и Е. Кушева, 1976-1977 гг. [Текст] // Архив Института Восточной Европы. Ф. 27 (Е. Кушев).
19. Matich, O. Is There a Russian Literature Beyond Politics? [Текст] / O. Matich // The Third Wave... P. 180-190.
20. Орлова, Р. Двери открываются медленно [Текст] / Р. Орлова. - Benson, Vermont: Chalidze Publications, 1984. - 131 с.
21. Аллой, В. Записки аутсайдера / В. Аллой [Текст] // Минувшее: Исторический альманах: в 25-ти т. Т. 23. - СПб.: Atheneum; Феникс, 1998. - 626 с.
22. Аксенов, В. Американским писателем я не стал: интервью [Текст] // Иностранная литература. 2003.№ 1. C. 278-283.
23. Савицкий, Д. Выступление на конференции во Фрибурге, февр. 1987 [Текст] // Синтаксис. 1987. № 18. С. 151-164.
24. Интервью с В. Войновичем, 1990 г. [Текст] // Глэд, Д. Беседы в изгнании.
25. Некрасов, В. Спасибо партии и правительству! [Текст] / В. Некрасов // Континент. 2003. № 117.
С.409-413.
26. «Время для частных бесед.»: интервью В. Ерофеева с С. Соколовым [Текст] // Октябрь. 1989. №
8. С. 195-202.
27. Попов, Е. Из настоящих писателей гарнитура не составишь [Текст] / Е. Попов // Октябрь. 2002.
№9. С. 152-184.
28. Один вечер с Иосифом Бродским: интервью [Текст] // Время и мы. 1981. № 63. С. 173-178.
29. Мамлеев, Ю. «Здесь просто другая планета!»: интервью, 1991 [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.futurum-art.ru/interviews/mamleev.php (Дата обращения: 17.04.2012).
30. Письма С. Довлатова Н. Сагаловскому, 1984-1986 [Текст] // Малоизвестный Довлатов. - СПб.: АОЗТ «Журнал «Звезда», 1999. - 512 с.
