CC BY
60
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ ДОРОГ: ФАНТАСТИЧЕСКОЕ И РЕАЛЬНОЕ В ПРОЗЕ О.М. СОМОВА
О.Б. Костылева
AT LITERARY CROSSROADS: FANTASY AND REALITY IN O.M. SOMOV'S PROSE Kostyleva O.B.
The article is devoted to the poetry of fantasy and to the peculiarities of its realization in the stories and novels by O.M. Somov. The article shows the interference of mystical (folkloric) and really psychological idea of the character in Somov's prose; the mechanisms of interaction of the magical and commonplace, as well as the role of laughter in realization of the author's perception of the world.
Статья посвящена поэтике фантастического и особенностям ее реализации в рассказах и повестях О.М. Сомова. В работе показано пересечение мистической (фольклорной) и реально-психологической концепций образа в сомовской прозе; раскрыты механизмы взаимодействия волшебного и обыденного, а также роль смеха в выражении авторского мировидения.
Ключевые слова: поэтика, фонтастиче-ское, О.М. Сомов, мистическая, реальнопсихологическая концепция, авторское ми-ровидение.
УДК 802.09-32 «18»
Круг деятельности О. Сомова, одного из ярких представителей литературного движения первой трети XIX века, достаточно широк. Поэт и прозаик, журналист и редактор, переводчик и критик, О. Сомов внес значительный вклад в отечественную словесность, находящуюся в напряженном поиске самостоятельных путей развития.
Программная теоретическая работа Сомова «О романтической поэзии» начинается с постановки проблемы воображения: «Воображение, усыпающее цветами тернистый путь нашей жизни, есть самая прихотливая способность души человеческой. Оно скучает однообразием, ищет всегда нового и тогда только вполне наслаждается, когда находит нечто дотоле ему незнакомое» (10, 1).
«Новое», «небывалое» - это ключевые слова романтизма вообще и фантастической романтической повести (новеллы) в особенности. Атмосфера чудесного, сверхъестественного базировалась на иррациональном восприятии мира и активно поддерживалась в русской словесности первой трети XIX века, особенно в 1820-1830 годах, на которые приходится расцвет фантастической образности. Что касается О. Сомова, его прозу по характеру фантастического можно разделить на группы в зависимости от доминирования реального или сверхъестественного либо их равноправия в художественном мире повести (рассказа).
Среди рассказов и повестей О. Сомова можно выделить те, в которых фантастическое, сказочное, волшебное доминирует. Это
такие произведения, как «Русалка», «Оборотень», «Купалов вечер», «Киевские ведьмы», «Недобрый глаз», «Сказка о Никите Вдови-ниче», «Сказание о храбром витязе Укроме-табунщике», «Сказка о медведе Костоломе и об Иване, купецком сыне», «В поле съезжаются, родом не считаются». В их основе лежат фольклорные предания, и невероятные события поэтому никак не могут быть объяснены естественными законами.
В произведениях «Сказание о храбром витязе Укроме-табунщике», «Сказка о медведе Костоломе и об Иване, купецком сыне», «В поле съезжаются, родом не считаются» функции чудесного предельно близки целям народных сказок: в них выражены патриотические идеи, показаны героические характеры.
Более сложна по формам и функциям фантастическая проза, содержащая образы народной демонологии, среди которых у Сомова выступают черти, призраки, колдуны, ведьмы, покойники, русалки, оборотни и т.д. С помощью этих персонажей писатель пытается решить важнейшие общечеловеческие проблемы (трагедийность человеческой судьбы, рок, предательство, месть, вероотступничество и т.д.), углубленно разрабатывает различные стороны характера человека.
Так, в волшебном сюжете «Сказки о Никите Вдовиниче» присутствуют характерные для романтизма игровые мотивы. Главный герой - мальчик, обыгрывающий в бабки нечистую силу на кладбище. Мотив игры включает сказку в широкий контекст романтической и реалистической литературы. Особенно явственно прослеживаются параллели с «Пропавшей грамотой»
Н.В. Гоголя.
Умерший отец пытается помочь своему сыну и вызволить его из бедности. Он открывает Никите некоторые секреты игры с покойниками и тайную силу черной бабки. Успешная игра - результат прежде всего личной ловкости главного героя (никто в деревне до сих пор не мог обыграть Никиту) и волшебного вмешательства покойника-отца с его советами.
Но для победы над темной силой ловкости и умения мало. Необходимо заступни-
чество Бога. Вспомним персонажа гоголевской «Пропавшей грамоты», который, дважды проиграв ведьме в дурака, лишь на третий (решающий) раз выиграл, перекрестив карты. Похожим образом действует и Никита Вдовинич: «Тут он начал причитать в уме-разуме все посты и все заговенья, середы и пятницы, понедельники и честные сочельники, а родительскую субботу помянул чуть не трижды...» (8, с. 319).
Вмешательство высшей божественной силы, направленной против демонологических персонажей, необходимо, чтобы подчеркнуть могущество темной стихии, которой даже очень ловкий и бесстрашный человек не может противостоять в полной мере. Таким образом, за авантюрно-фантастической стороной сюжета явственно проступает этический аспект, и выигрыш волшебной черной бабки видится как заслуженная награда герою за его ловкость, бесстрашие, бедность и благочестие.
Далее Никите Вдовиничу остается лишь пожинать плоды своего удальства. Однако судьба героя неожиданно катится по наклонной вниз. Жизненное крушение героя вызвано, казалось бы, в основном бытовыми и психологическими причинами. «В "Сказке о Никите Вдовиниче", - пишет З. Кирилюк,
- успех героя оказался непрочным и непостоянным: счастье изменяет ему, как только он стал пассивным потребителем благ, заработанных смелостью, ловкостью и мастерством. В этой же сказке угадывается и другая, характерная для фольклорных произведений мысль, отражающая этические представления народа, - убежденность в том, что нечестно добытое богатство не может принести человеку счастье» (4, с. 14).
Представляется, тем не менее, что смысл сказки гораздо шире того нравоучения, которым она заканчивается («...избави боже от злой жены, нерассудливой и причудливой, от пьянства и буянства, от глупых детей и от дьявольских сетей»). И здесь мы вновь вынуждены вернуться к мотиву игры.
Игра является одновременно союзником и противником героя. Никита Вдовинич, хоть и не по своей инициативе, состязается в мастерстве с дьявольской силой, играет со
смертью, находя своеобразное упоение, если воспользоваться словами классика, «бездны мрачной на краю». Игра осознается как модель жизни в целом. Она позволяет подняться над обстоятельствами, бросить вызов даже не кому-то персонально, а самой судьбе. Это источник могучей силы, творческой энергии человека, расширение горизонтов возможного и одновременно разрушающая и иссушающая душу страсть. Не случайно азартные игры испокон веков ассоциировались с дьявольским искушением.
Таким образом, игра амбивалентна. Она соединяет в себе противоположные тенденции, позволяющие автору уйти от застывшей однозначности образа, от прямолинейной категоричности суждений и создать динамичную, диалектически сложную картину мира. Сквозь сюжет сказки проступает и философский подтекст: удержать счастье бывает труднее, чем завоевать его; везенье и невезенье в жизни чередуются (герою повезло с волшебной бабкой, но не повезло с женой и сыном); жизнь мстит (в данном случае, с помощью нечистой силы) за попытки переиграть ее. Произведение отсылает читателя к бытийным основам человеческого существования.
Образ колдуна в прозе О. Сомова («Русалка. Малороссийское предание», «Оборотень. Народная сказка», «Сказки о кладах») не только опирается на фольклорные традиции, но и актуализует оппозицию «свой-чужой». Как будет показано далее, изображение этого волшебного персонажа у Сомова не ограничивается вышеперечисленными произведениями и выходит далеко за рамки жанра повести-сказки: некоторые черты колдуна мы можем увидеть и в героях немифологических.
Колдун сказок Сомова - «чужой» во всех смыслах этого слова: он находится в «системе исключений» (Ю. Манн). В «Русалке» колдун живет «за Днепром, в бору, в глухом месте», «в страшном подземелье или берлоге», то есть выключен из социума.
В полном соответствии с христианским мировоззрением писателя, колдун является существом вредным, враждебным человеку и православной вере. Как отмечает
М. Журина, «языческое и христианское в произведениях Сомова в непримиримом конфликте» (1, с. 17). Мысль вполне справедливая, он она не исчерпывает всей глубины и сложности демонологических образов.
На амбивалентность «чужого» обращал внимание еще Ю. Лотман, отмечая, что отнесенное народной молвой к колдовской сфере всякое знание, умение, «хитрость» -это способность к творчеству. «В представлении разных народов, - пишет ученый, -индивидуальное творчество связывается с шаманизмом или колдовством: общество испытывает в нем нужду и постоянно к нему обращается, и одновременно общество видит в нем силу, нарушающую его равновесие и таящую потенциальную угрозу для сложившегося порядка» (6, с. 223). Действительно, визит к колдуну в повестях
О. Сомова в конечном итоге разрушает человеческие судьбы и отнимает саму жизнь. Но мотивация действий демонологического персонажа не столь однозначна. Это, по сути, образ знахаря, сочетающий в себе черты колдуна и лекаря. Особенно на это обращает наше внимание автор «Сказок о кладах»: «Рассказывали, что он (знахарь) заговаривал змей, огонь и воду, лечил от всякой порчи, от укушения бешеных собак и даже прогонял нечистого духа; ну, словом, каждую людскую беду как рукой снимал» (8, с. 176). Колдун - существо, в котором люди нуждаются, но при этом относятся к нему как к «чужому», с недоверием и страхом, смешанным с уважением.
В приведенных выше примерах фантастическое доминирует и не снимается никакими естественными причинами. Однако не менее интересны случаи, когда сверхъестественное имеет вполне реальную мотивировку либо в тексте заключен определенный параллелизм мистического и бытового аспектов. Не удовлетворяясь «чистой» фантастикой, Сомов в одном из рассказов прямо выразил важную для него мысль: «. но теперь... настает век взыскательной существенности, и от писателя требуют поменьше мечтательности и побольше дела» (8, с. 106).
Так, в «Страшном госте» история предательства паном Венжевичем своего со-
перника в любви Липроде и появления затем призрака убитого ротмистра оборачивается сном. В «Приказе с того света» источником фантастики становится мистификация, розыгрыш односельчанами главного героя с целью заставить его отдать дочь замуж за незнатного молодого человека (ср. с повестью Гоголя «Сорочинская ярмарка»). Развенчание мнимого мистического сюжета с помощью шутки - одна из характернейших черт художественного письма О. Сомова. Юмор, играющий большую роль в мирови-дении и творческой манере писателя, часто «заземляет» фантастику, снимает страх от мистики. Автор уравновешивает добродушной (реже - едкой) иронией крайности романтической школы, иногда доходя даже до пародии.
Иронизирует Сомов над апологетами романтизма и в предисловии к «Оборотню»: «Корсары, Пираты, Гяуры, Ренегаты и даже Вампиры попеременно, одни за другими, делали набеги на читающее поколение или при лунном свете закрадывались в будуары чувствительных красавиц. Воображение мое так наполнено всеми этими живыми и мертвыми страшилищами, что я, кажется, и теперь слышу за плечами щелканье зубов. Напуганный сими ужасами, я и сам, хотя и в шутку, вздумал было попугать вас.» Далее автор прямо говорит об этой стороне своего таланта: «. моя муза так своевольна, что часто смеется сквозь слезы и дрожа от страха...» (8, с. 145-146).
Яркий пример сочетания страшного и смешного демонстрирует мистический гротеск «Киевских ведьм». В сюжете очевидны традиции карнавального переворачивания «верха» и «низа»: персонажи фольклорной демонологии, кривляясь, пародийно повторяют свадебные и другие народные обряды. Амбивалентный характер авторского смеха не позволяет упростить картину до традиционного осмеяния и посрамления «черта». Мистический гротеск смыкается, с одной стороны, с комическим, с другой - с ужасным. И смех в данном случае является лишь «полумерой», не способной ни предотвратить, ни смягчить трагической развязки.
Иной ракурс взаимодействия смеха и фантастического сюжета мы можем наблюдать в «Кикиморе» и «Сказках о кладах». Рассказчик и автор в них разделяются, в результате чего мы имеем возможность приобщиться как минимум к двум разным точкам зрения.
Наиболее очевидно ирония развенчивает фантастику в «Сказках о кладах». Народные легенды и предания о кладах, охраняемых нечистой силой, которые являются человеку только при определенных условиях, писатель поместил в произведение без изменений, с помощью приема «рассказ в рассказе». (Так, старый капрал сообщает майору историю, рассказанную ему, в свою очередь, гусаром Прытченко). Автор не скрывает иронии, наблюдая за кладоиска-тельством майора, забросившего свое помещичье хозяйство.
Но если комичные приключения майора Нешпеты приводят к снижению мисти-ко-романтического пафоса старинных легенд и частично дезавуируют их фантастику, ограничивая прямое вмешательство чудесного в основной сюжет, то целый арсенал средств т.н. завуалированной фантастики, «странно-необычного», напротив, помогает сохранить ауру волшебства, не нарушая причинно-следственных связей и законов материального мира. Эти «пограничные» области фантастики удерживают повествование в рамках реальности, но при этом намекают и на возможную ирреальную трактовку событий и образов.
Такие намеки чаще пародийны, чем серьезны, но не будем забывать, что пародийные ассоциации - это «вывернутые наизнанку» серьезные. В первую очередь нас интересуют смыслы, связывающие человека с колдуном, бесом, и т.д., то есть нечистой силой. Как было отмечено выше, в одной из легенд «Сказок о кладах» действует колдун-знахарь, обладавший магическими способностями к врачеванию. В современном автору сюжетном времени есть его пародийный двойник - это жид Ицка Хопылевич Неме-ровский.
«Честный еврей» (иноземец, приобщенный к тайне, а потому «чужой») выдавал
себя «за отличного искусника в строении плотин и в разных таких хозяйственных делах, при коих простодушные малороссияне предполагают отчасти сверхъестественные знания» (8, с. 190).
«Врачество, умельство разного рода, "хитрости художнические", связанные с приобщением к знанию, одновременно означают и постижение некоей тайны. Человек же, приобщенный к тайне, воспринимается как "чужой" и опасный», - пишет Ю. Лот-ман (6, с. 225). Однако в нашем случае комическая особенность «чужого» персонажа состоит в том, что он не-врач, не-механик, не-колдун. Читатель понимает всю лжеуче-ность «честного еврея», когда от половодья рушится плотина. Однако это не мешает корыстному и расчетливому Ицке с важным видом заявлять, что он обладает тайной добывания кладов.
В данном случае мы имеем дело с комической маской шарлатана, традиционной для карнавальной культуры и комедии дель арте. Интересно, что и в народном сознании, и в литературной традиции тип шарлатана связывался именно с иноземцами, с «чужими». В этой связи вспомним героя сомов-ской повести «Кикимора»: управитель по имени Вот-он Иванович (по мнению рассказчика, немец или француз), как и герой «Сказок о кладах», делает вид, что приобщен к тайному знанию, и это придает его фигуре в глазах многих крестьян мистический ореол. Авторский юмор развенчивает таинственность персонажа, но ощущение «чуждости» остается: «Однако же крестьяне все по-прежнему думали, что в нем сидит бесовщина и что его недостает только на путное дело». Таким образом, Вот-он Иванович и Ицка Хопылевич являются пародийно-комическими дублерами по отношению к сфере мистической образности, «снижают» фантастику, но не изгоняют полностью чудесное из сюжета благодаря наличию у себя определенных «демонологических» признаков.
Подводя итог, можно отметить, что специфика взаимодействия реального и чудесного в прозе Сомова проявилась не толь-
ко в столкновении этих противоположных сил и разрушении чудесного с помощью смеха, но и в их взаимопроникновении, в сложной динамике смысловой игры, когда за разоблаченным волшебством мерцает недосказанность, а писатель вовсе не торопится поставить окончательную точку. Все это, безусловно, способствовало плодотворным поискам других писателей - современников Сомова, открывало широкие горизонты переходной - от романтизма к реализму - литературной эпохе 1820-1830-х годов для принципиально новых художественных решений.
ЛИТЕРАТУРА
1. Журина М. Творческая эволюция О.М. Сомова и проблемы фольклоризма: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 2007.
2. Калинина Е.В. Проблемы романтизма в критике Ореста Сомова // Русская литература XIX века: метод и стиль: Сб. науч. трудов. - Фрунзе, 1991.
3. Кирилюк З. Фольклор в творчестве Ореста Сомова // Научные доклады высшей школы: Филологические науки. - М., 1965. - № 4.
4. Кирилюк З. На пути к реализму: Орест Сомов и его роль в литературном движении начала XIX века // Сомов О. Купалов вечер: Избр. произведения. - Киев, 1991.
5. Ломова Е.А. Структура и типология повествовательных форм в романтической прозе 20-30-х годов XIX века (на материале повестей В. Одоевского, О. Сомова, М. Погодина и Н. Павлова): Автореф. дис. канд. филол. наук. - Томск, 1990.
6. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. - СПб., 2002.
7. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. - М., 1988.
8. Сомов О. Были и небылицы / Сост., вступ. ст. и примеч. Н.Н. Петруниной. - М., 1984.
9. Сомов О. Купалов вечер: Избр. произведения.
- Киев, 1991.
10. Сомов О. О романтической поэзии. - СПб., 1823.
Об авторе
Костылева Ольга Борисовна, директор Ставропольского филиала ГОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический университет». Сфера научных интересов - русский романтизм, творчество О.М. Сомова. sfpglu@mail.ru
