CC BY
71
та над прошлым»: XX век в коммуникации и памяти послевоенных поколений Германии и России: сб. статей / редкол.: О.С. Нагорная и др. - Челябинск: Каменный пояс, 2014. - С. 210-223.
13. Shutz A. Constructs of though objects in common sense thinking // Shutz A. Collected Papers. The Hague, 1962. - Vol. 1. - P. 10-85.
УДК 78
14. Ortner Sh. Theory in Anthropology since the Sixties // Comparative Studies in Society and History, 1984. - P. 126-166.
15. Searle John. The Background of Meaning // Speech Act Theory and Pragmatics / ed. J. Searle et al. Dortrecht, 1980. - 227 p.
Болкова полина Отаниславовна
доктор философских наук, доктор искусствоведения Ростовская государственная консерватория (академия) им. С.В. Рахманинова
Горбатова Олеся Васильевна
учитель музыки, Московская прогимназия «Гармония» [email protected]
МУЗЫКА В КОНТЕКОТЕ РИТОРИЧЕСКОГО КАНОНА: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
В статье представлен опыт рассмотрения музыки с позиции риторического канона в рамках концепции диалогической природы гуманитарного знания М.М. Бахтина. В данной концепции субъект восприятия, вступая в диалог с художественным текстом, выступает как создатель личностного смысла. Авторами анализируется процесс овладения этическим моментом содержания музыкального произведения, который осуществляется методами эстетического анализа: сопереживание, вчувствование, сооценка. В работе предложен вариант актуализации этического момента музыкального произведения, связанный с созданием новой художественной формы, в которой музыка является составной частью другого вида искусства: кино, балет.
По мнению авторов статьи, процесс общения выступает аналогичным диалогическому процессу с той лишь оговоркой, что собственно диалог являет собой диалог сознаний, в рамках которого происходит взаимодействие рационального и эмоционального, внешнего и внутреннего, познавательного и этического, текста и контекста. Другими словами, если общение являет собой опыт взаимодействия двух субъектов, то диалог в контексте научной концепции М.М. Бахтина - опыт взаимодействия субъекта речи и предмета речи, в котором второй субъект представлен лишь опосредованно.
Ключевые слова: риторический канон, Этос, Логос, Пафос, диалог, общение, коммуникация.
Принимая во внимание обстоятельство, согласно которому всякий художественный текст являет собой риторически организованную речь, основанную на триединстве Этоса, Логоса и Пафоса, где Этос позиционируется в качестве внутреннего мотива речи, Логос - ов-нешненного или, что то же - опредмеченного в том или ином языке высказывании творца, а Пафос -как развернутое во времени единство внутреннего и внешнего [см.: 5], нельзя не признать следующего. Среди самых разных видов искусства именно музыка оказывается наиболее сложным для эстетического анализа типом речи, что обусловлено посреднической ролью исполнителя. Действительно, если изначально запечатленное в нотах невербальное высказывание опознается музыкантом-исполнителем на уровне Логоса, подобно тому как опознается читателем книга либо зрителем - картина, то собственно исполнение музыкального произведения являет собой процесс развертывания речи на уровне Пафоса, что ставит слушателя перед необходимостью восполнить ущербность последнего собственными Логосом и Этосом. Причем актуализация этической составляющей музыкального содержания выступает здесь самым уязвимым моментом в деятельности воспринимающего музыкальное искусство субъекта. Почему? Для
ответа на этот вопрос обратимся к проблеме содержания словесного художественного творчества, разработанной М.М. Бахтиным в контексте диалогической природы гуманитарного знания [1]. Специально оговорим, что актуальность поставленной отечественным мыслителем в 20-е годы ХХ века проблемы обусловлена отчасти несовпадением терминологического аппарата, характерного для гуманитарной науки начала прошлого века, и современной научной парадигмы.
Так, одним из камней преткновения становится несовпадение такого базового для М.М. Бахтина понятия, как «диалог», с распространенным в современной гуманитарной науке понятием «коммуникация», которое, в свою очередь, теснейшим образом связано с понятием «общение». Удивительно, но, появившись в научной литературе лишь в начале ХХ века, термин «коммуникация» весьма быстро завоевывает авторитет в среде ученых-гуманитариев. Например, в 60-е годы только в американской научной литературе существовало более пятидесяти различных описаний процессов коммуникации. Знаменательно, что и отечественная научная литература предлагает широкий спектр различных толкований содержания данных понятий. Весьма распространенной является точка зрения, согласно которой понятия «диалог», «ком-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «iv- № 6, 2014
© Волкова П.С., Горбатова О.В., 2014
328
муникация» и «общение» рассматриваются в качестве синонимичных.
В частности, в словаре иностранных слов коммуникация определяется как «акт общения, связь между двумя или более индивидами, основанная на взаимопонимании; сообщение информации одним лицом другому или ряду лиц» [13, с. 240]. Аналогичным образом в «Философском энциклопедическом словаре» под коммуникацией (от лат. communicatio - связь, сообщение) рассматриваются процессы социального взаимодействия, при этом данный термин трактуется как синонимичный общению [15, с. 237]. Точно так же и в «Большом энциклопедическом словаре» коммуникация квалифицируется как «специфическая форма взаимодействия», «общение, передача информации от человека к человеку» [4, с. 609]. В своих исследованиях такие авторы, как А.С. Золотнякова, Б.Д. Парыгин, В.М. Соковнин, доказывают, что и общение, и коммуникация - это процесс взаимодействия индивидов, в котором происходит обмен информацией, осуществляется личностное взаимодействие и контакт, реализуется нравственное отношение и происходит передача ценностных установок [7; 11; 14].
Напротив, отказываясь от точек зрения, в которых акцентируется внимание на синонимичности интересующих нас понятий, М.С. Каган считает недопустимым ставить знак равенства между «общением» и «коммуникацией», поскольку последнее исключает какое бы то ни было личностное начало в силу односторонности коммуникативного процесса: в отличие от отправителя информации ее получатель всегда пассивен. Подобное неравенство приводит к обособленности участников обозначенного процесса, и только совместное общение порождает общность партнеров [8, с. 145-150]. В свою очередь, отрицая ценность homo communicans, И.В. Пешков также настаивает на том, что в ситуации, когда входящая или исходящая информация обладает самодовлеющей ценностью, ее массовое усвоение приводит человечество к «миру, лежащему в честно распространяемой лжи» [12, с. 8]. Очевидно, что в данном контексте термин «коммуникация» выступает синонимом понятия «воздействие», тогда как термин «общение» в большей степени отвечает понятию «взаимодействие».
Солидаризируясь с М.С. Каганом и И.В. Пешковым, выскажем предположение о том, что именно таким образом трактуемый процесс общения выступает аналогичным диалогическому процессу с той лишь оговоркой, что собственно диалог являет собой диалог сознаний, в рамках которого происходит взаимодействие рационального и эмоционального, внешнего и внутреннего, познавательного и этического, текста и контекста. Другими словами, если общение являет собой опыт
взаимодействия двух субъектов, то диалог в контексте научной концепции М. М. Бахтина - опыт взаимодействия субъекта речи и предмета речи, в котором второй субъект представлен лишь опосредованно. Более того, именно реальное отсутствие собеседника и ставит читателя, зрителя или слушателя перед необходимостью восполнять его отсутствие через единство или, как это называет М.М. Бахтин, - со-бытие текста и контекста, познавательного и этического, внешнего и внутреннего.
Потому, размышляя о задачах и методах эстетического анализа, М.М. Бахтин настаивает на строгом разграничении (различении) «познавательно-этического момента, действительно являющегося содержанием, то есть конститутивным моментом данного эстетического объекта, и теми суждениями и этическими оценками, которые можно построить и высказать по поводу содержания, но которые в эстетический объект не входят» [1, с. 287]. При этом ученый неоднократно подчеркивает, что содержание как таковое «не может быть чисто познавательным, совершенно лишенным этического момента», поскольку «этическому принадлежит существенный примат в содержании» [1, с. 287]. Подобное положение дел обусловлено, согласно позиции мыслителя, тем, что «по отношению к чистому понятию и чистому суждению художественная форма не может осуществить себя: чисто познавательный момент неизбежно останется изолированным в художественном произведении как нерастворенный прозаизм. Все познанное должно быть соотнесено с миром свершения человеческого поступка, должно быть существенно связано с поступающим сознанием, и только таким путем оно может войти в художественное произведение» [1, с. 287]. И далее: «...Самым неправильным было бы представить себе содержание как познавательное теоретическое целое, как мысль, как идею» [1, с. 287].
При этом овладение этическим моментом содержания осуществляется только и исключительно «путем сопереживания или вчувствования и со-оценки, но отнюдь не путем теоретического понимания и истолкования. Непосредственно этично лишь самое событие поступка (поступка - мысли, поступка - дела, поступка - чувства, поступка -желания и пр.) в его живом свершении изнутри самого поступающего сознания; именно это событие и завершается извне художественной формой, но отнюдь не его теоретическая транскрипция в виде суждения этики, нравственных норм, сентенций, судебных оценок и т. п.» [1, с. 287]. Обратим внимание на тот факт, что процесс «овладения этическим моментом» во многом коррелирует с процессом понимания, который являет собой исходный феномен мышления. Для аргументации представленной позиции достаточно вспомнить, что, во-первых, понимание возникает только и ис-
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова «й- № 6, 2014
329
ключительно в ситуации непонимания, ибо мыслить человек начинает лишь тогда, когда у него появляется потребность что-либо понять. Другими словами, в данном случае речь идет о поступающем сознании, суть поступка которого заключается в преодолении ситуации непонимания. Потому понять - не значит усвоить «готовое» знание, но выступить его непосредственным создателем.
Во-вторых, мысль М.М. Бахтина, согласно которой осуществляющий эстетический анализ исследователь должен а) «вскрыть имманентный эстетическому объекту состав содержания, ни в чем не выходя за пределы этого объекта, - как он осуществляется творчеством и созерцанием» [1, с. 288] и, далее, «выделив в пределах возможного и нужного теоретический момент содержания в его чисто познавательной весомости»; б) понять связь этого теоретического момента содержания с «этическим моментом и его значение в единстве содержания» [1, с. 290], - наталкивает нас на следующие размышления. По сути, единство познавательного и этического моментов содержания полностью отвечает ситуации, в рамках которой необходимо различать «два противоположных способа перехода результатов мыследеятельности в организованности рефлексивной реальности», то есть сознания. «Одно дело, когда отпечатывается склеенное, сращенное с предметностью представление, и другое -когда отпечатывается сам путь движения, "взятия" данной предметности. Объективируясь в сознании, эти два отпечатка будут играть весьма различные роли, обслуживать различные функции»: первый -строит базу для ассоциирования, второй - строит приспособленную к интенциональным актам рефлексивную реальность [2, с. 23]. «Сращенное с предметностью представление» - это, по сути, знание как итог познавательной деятельности сознания, осуществляющейся трансцендентальной логикой мышления, в то время как рефлексивная реальность представлена феноменом понимания, для которого онтологическая функция выражена одновременно состоянием «быть» и интенцио-нальными актами «являть себя» [см.: 9].
В контексте диалогической природы гуманитарного знания М.М. Бахтина первый способ перехода результатов мыследеятельности в организованное сознание мы связываем с овладением познавательным моментом содержания, второй -с этическим. Как пишет Г.И. Богин, «вторичные объекты принципиально рефлективны: они суть знание о знании, переживание переживания, оценка оценки» [2, с. 44]. Обратим внимание, что указание в цитируемом фрагменте на переживание и оценку позволяет нам сформулировать третий аргумент в пользу идентичности процессов «овладения этическим моментом» и понимания, поскольку аналогично тому, как этический момент содержания актуализируется посредством «сопереживания
волящему, чувствующему и действующему сознанию» [1, с. 287], так и процесс понимания актуализируется через переживание. Как свидетельствует Г.И. Богин, «все понимаемое переживается», более того, все то, что не переживается, при определенных условиях не может быть и понято [2, с. 28].
Четвертый аргумент мы связываем с положением, согласно которому и художник, и созерцатель сопереживают «отнюдь не психологическому сознанию (да ему и нельзя сопереживать в строгом смысле слова), но этически направленному, поступающему сознанию» [1, с. 288]. Действительно, словно вторя М.М. Бахтину, Г.И. Богин подчеркивает, что «если переживание является лишь компонентом "настроения", не направленного ни на что, то мы имеем не смысл, а ... эмотивное состояние» [2, с. 29].
В данном контексте указание на смысл в противоположность эмоции как сугубо психологическому феномену позволяет нам перейти к последнему, пятому аргументу, позволяющему нам поставить знак равенства между процессом «овладения этическим моментом» и процессом понимания. Для этого нам необходимо возвратиться к риторическому канону, в рамках которого Этос позиционируется в качестве внутреннего мотива речи, Логос - ов-нешненного или, что то же - опредмеченного в том или ином языке высказывании творца, а Пафос -как развернутое во времени единство внутреннего и внешнего. Дело в том, что в данном контексте собственно этический момент содержания являет собой сугубо смысловой момент авторского высказывания, который лишь потенциально присутствует в художественной речи, будучи отмечен имплицитным характером. Напомним: понять - не значит усвоить «готовое» знание, но выступить его непосредственным создателем.
Специально заметим, что прежде не подвергаемая сомнению верность этого положения на данном этапе нашего исследования требует существенной корректировки. Имеется в виду обстоятельство, согласно которому вступающий в диалог с текстом субъект в действительности является создателем не столько нового знания, сколько того, что в терминологии А.Н. Леонтьева получило название личностного смысла. Размышляя над тем, каким образом предупредить его возможную утрату в процессе жизнедеятельности субъекта, что с неизбежностью влечет за собой и устранение сознания как подлинного регулятора жизни, А.Н. Леонтьев ставит перед сознанием ряд задач. Первая связана с необходимостью осуществлять себя как познающее сознание. Процесс этот, по мысли отечественного психолога, может протекать либо в сторону развития значения, либо в сторону усвоения и использования прежних значений, где собственно «значение - представитель и носитель культуры» [10, с. 75]. Далее, по мысли
330
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 6, 2014
А.Н. Леонтьева, сознанию необходимо осуществлять себя как смыслообразующее сознание. Эту задачу ученый называет «задачей на смысл», предлагая решать ее в два действия: открытие личностного смысла и выражение открытого [10].
Вне всяких сомнений, в рамках рассматриваемой нами диалогической концепции гуманитарного знания М.М. Бахтина первая задача отвечает «выделению в пределах возможного и нужного теоретического момента содержания в его чисто познавательной весомости», вторая, точнее первое действие второй задачи, - «понять связь этого теоретического момента содержания с «этическим моментом и его значение в единстве содержания» [1, с. 290]. Что же касается второго действия «задачи на смысл», то мы связываем его с ситуацией, когда исследователь «должен как-то транскрибировать этический момент, которым созерцание овладевает путем сопереживания (вчувствования) и сооцен-ки». Как поясняет М.М. Бахтин, «совершая эту транскрипцию, приходится отвлекаться от художественной формы, и прежде всего от эстетической индивидуации: необходимо отделить чисто этическую личность от ее художественного воплощения и индивидуальную эстетически значимую душу, и тело, необходимо отвлечься и от всех моментов завершения; задача такой транскрипции трудная и в иных случаях - например, в музыке - совершенно невыполнимая» [1, с. 290]. На наш взгляд, представленная М.М. Бахтиным позиция относительно музыкального вида искусства не вполне убедительна по той простой причине, что как «в искусстве слова смысл не понятен и не словесен» [6, с. 47], так и «в изобразительном искусстве... безобразное впечатление является конечной целью изображения» [там же], аналогично тому, как в музыке «интонационный образ, резонирующий с человеческим мировосприятием, высоко парит над звуковым, динамическим, зримым пространственным материалом» [16, с. 139]. Более того, сам М.М. Бахтин считает необходимым после процитированного нами фрагмента сделать следующее уточнение: «.В некоторых случаях - например, при восприятии музыкального произведения - методически совершенно допустимо интенсивное углубление этического момента, в то время как экстенсивное его расширение разрушило бы данную художественную форму; этический момент вглубь не имеет границ, которые могли бы быть неравномерно нарушены: произведение не предопределяет и не может предопределить степени глубины этического момента» [1, с. 292].
Другими словами, во всех без исключения видах искусства актуализация смысла оказывается главной целью как читателя и зрителя, так и слушателя с той лишь оговоркой, что если первые два в качестве «подсобного значения средства» [1, с. 287] имеют Логос творца, который оказывается
синонимичным познавательному моменту содержания, то слушатель вынужден работать исключительно с Пафосом исполнителя, в котором Логос и Этос слиты нераздельно на уровне со-бытия данного (нотный текст) и созданного (звучащая ткань произведения). Причем, в отличие от читателя и зрителя, которые, пусть и не вполне профессионально, но в состоянии самостоятельно разобраться с тем, что написано в книге или изображено на картине, слушатель зачастую не владеет языком музыки, посредством которого оформляется художественная речь композитора. Точно так же у слушателя нет возможности длительно, не торопясь вчитываться в книгу или же вглядываться в картину. Музыка - искусство временное, а потому требует особой концентрации мысли от вступающего в диалог с композитором субъекта.
Принимая во внимание тот факт, что «теоретическая транскрипция, формула этического поступка есть уже перевод его в познавательный план, то есть момент вторичный, между тем как художественная форма - например, форма, осуществляемая рассказом о поступке или форма его эпической героизации в поэме, или форма лирического воплощения и т. п. - имеет дело с самим поступком в его первичной этической природе, овладевая ею путем сопереживания волящему, чувствующему и действующему сознанию.» [1, с. 287], один из возможных вариантов актуализации этического момента какого-либо музыкального произведения мы связываем со следующей ситуацией. Имеется в виду создание такой новой художественной формы, в которой отмеченная нами актуализация осуществляется уже в другом, не собственно музыкальном виде искусства. Например, когда конкретное музыкальное произведение является частью кинофильма, в рамках которого зрительный ряд может рассматриваться в качестве опыта перевыражения музыкальной речи в речь изобразительную, или же музыка оказывается неотъемлемой составляющей балетного спектакля и т. п.
Во всех подобных случаях смысл музыки становится доступным за счет возможностей другого вида искусства. На наш взгляд, именно такой опыт и может рассматриваться как «интенсивное углубление этического момента» [1, с. 292]. В то же время обозначенный нами опыт никоим образом не исключает возможности транскрибирования этического момента музыкальной художественной речи как таковой. Независимо от того, посредством какого языка будет осуществляться такая транскрипция - вербального, языка жестов и пластики человеческого тела и т. п., - при любых обстоятельствах «готовность к перевыражению есть лингвистический коррелят рефлективной способности человека [3, с. 9-10].
Подытоживая все вышеизложенное, заметим, что проекция риторического канона на разрабаты-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «й- № 6, 2014
331
ваемую М.М. Бахтиным диалогическую концепцию гуманитарного знания позволяет не только выявить проблемные места данной концепции, но и задать новое направление пути их преодоления в рамках музыкального вида искусства.
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Проблема материала, содержания и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М.М. Работы 1920-х годов. - Киев: Next, 1996. - С. 258-318.
2. Богин Г. И. Субстанциальная сторона понимания текста. - Тверь: ТГУ, 1993. - 137 с.
3. Богин Г.И. Типология понимания текста. -Калинин: Изд-во Калинин. ун-та, 1986. - 86 с.
4. Большой энциклопедический словарь: в 2 т. -Т. 1 / гл. ред. A.M. Прохоров. - М.: Сов. энциклопедия, 1991. - 863 с.
5. Волкова П.С. Реинтерпретация современного искусства: опыт осмысления. - Saarbrüken: LAP, 2012. - 312 с.
6. Выготский Л.С. Психология искусства. - М.: Педагогика, 1984. - 437 с.
7. Золотнякова А.С. Проблемы психологии общения: социальный и личностный типы общения,
их профессиональные, познавательные и генетические аспекты. - Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. унта, 1976. - 146 с.
8. Каган М.С. Мир общения: проблема межсубъектных отношений. - М.: Политиздат, 1988. -319 с.
9. Ковалева С.В. Структура сознания: фило-софско-онтологический аспект. - Saarbruken: LAP, 2011. - 388 с.
10. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения. - М.: Педагогика, 1983. - 320 с.
11. Парыгин Б.Д. Основы социально-психологической теории. - М.: Мысль, 1971. - 351 с.
12. Пешков И. Человек общающийся // Пешков И.В. Введение в риторику поступка. - М.: Лабиринт, 1998. - 297 с.
13. Словарь иностранных слов. - 10-е изд., стереотип. - М.: Русский язык, 1983. - 608 с.
14. Соковнин В.М. О природе человеческого общения (опыт философского анализа). - Фрунзе: Мектеп, 1974. - 146 с.
15. Философский энциклопедический словарь. -2-е изд. - М.: Сов. энциклопедия, 1989. - 815 с.
16. Холопова В.В. Музыка как вид искусства: учеб. пособие; 4-е изд. - М.: Лань, 2014. - 320 с.
332
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова «iv- № 6, 2014
