CC BY
67
ветра, и его рубашка надувается пузырем и бьется на ветру, как парус рыбачьей лодки» [8, с. 27].
Аналогично, правильно переведенная законченная мысль позволяет без искажений передать смысл целого текста с информацией первого рода.
Поэтому в задачи преподавателей теории перевода входит:
1) научить студентов определять вид информации, которая содержится в переводимом тексте;
2) выделять отрезки текста, содержащие образ или законченную мысль;
3) извлекать всю содержащуюся в этих отрезках информацию;
4) подбирать правильный код, который воссоздаст эту информацию без потерь в переводе.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Рецкер Я. И. Теория перевода и переводческая практика / Я. И. Рецкер. - М., 1974.
2. Ревзин И. И. Основы общего и машинного перевода / И. И. Ревзин, В. Ю. Розенцвейг. - М., 1964.
3. Комиссаров В. Н. Современное переводоведение / В. Н. Комиссаров. - М„ 2000.
4. Амаду Ж. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3 / Ж. Ама-ду.-М., 1987.
5. Amado J. Capitaes da Areia / J. Amado. Sao Paulo: Martins, 1973.
6. Амаду Ж. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 1 / Ж. Амаду. - М., 1986.
7. Арнольд И. В. Стилистика современного английского языка / И. В. Арнольд. - М., 1990.
8. Амаду Ж. Капитаны песка / Ж. Амаду. - Ростов н/Д: Феникс, 2000.
Белякова Елена Ивановна - кандидат филологических наук, доцент кафедры английской филологии Гуманитарного института Череповецкого государственного университета. Тел.: 8 (8202) 51-72-29.
Beliakova, Elena Ivanovna, Candidate of Science (Philology), Associate Professor, Department of English Philology, Institute of Humanities, Cherepovets State University. Tel.: 8(8202)51-72-29.
УДК 81.42
Д. В. Минец, С. Ю. Лаврова
«МУЖСКОЕ» И «ЖЕНСКОЕ» В АСПЕКТЕ КОММУНИКАТИВНОГО СТИЛЯ
АВТОДОКУМЕНТАЛЬНЫХ ЖЕНСКИХ ТЕКСТОВ: СПОСОБЫ И МОДЕЛИ
САМОРЕПРЕЗЕНТАЦИИ
D. V. Minets, S. J. Lavrova
«MASCULINE» AND «FEMININE» IN COMMUNICATIVE STYLE OF WOMEN'S AUTODOCUMENTAL TEXTS: METHODS AND MODELS
OF SELF-REPRESENTATION
Статья посвящена анализу тендерного аспекта структуры языковой личности. Конструирование тендера в тексте определяется тендерной идеологией: мужские тексты воспроизводят традиционные стереотипы мужественности, женские - либо следуют патриархальному дискурсу, либо сознательно отвергают его как подавляющий женский, либо узурпируют мужские стереотипы.
Тендер, автодокумент, эго-дискурс, языковая личность, речевой портрет.
The paper is about the gender aspect of the structure of a linguistic personality. Gender construction in the text is defined by gender ideology: men's texts reproduce traditional stereotypes of manliness, while women's texts either go with patriarchal discourse or consciously deny it as suppressive feminine or assume masculine stereotypes.
Gender, autodocument, ego-discourse, language person, speech portrait.
Изучение тендера в дневниковом и мемуарно-автобиографическом дискурсе перспективно в связи с общей тенденцией всего XX столетия -усилением интереса к человеческой личности. Продуцируемые женщинами-авторами в эго-дис-курсе (термин «эго-дискурс» как родовое понятие к гипонимам эпистолярный, дневниковый, мему-арно-автобиографический дискурсы) тексты последовательно отражают связь человека и языка. Для обозначения совокупности этих текстов используется термин Ирины Савкиной «женские автодокументальные жанры» [1]. В основе статьи лежит предположение о гендерной обусловленности авторского «Я» (гендер как параметр языковой личности) и его экспликации в тексте языковыми и речевыми средствами. Важно, что трехуровневая структура языковой личности наиболее полно предстает при исследовании ее именно с тендерных позиций: гендерная языковая личность = языковая личность + гендер. Тендерный подход расширяет возможности антропоцентрического исследования языка, без которого невозможно выделение метагендерного, общечеловеческого [2, с. 15] и гендерного (лингвогендер-ного), то есть манифестирующего пол, уровней [3, с. 18-27].
В настоящей работе материалом для наблюдения были выбраны автодокументы пяти женщин-авторов, в чьих письменных произведениях со всей очевидностью обнаруживаются индивидуальные речевые черты, - это М. Башкирцева («Дневник»), Г. Кузнецова («Грасский дневник»), И. Одоевцева («На берегах Невы», «На берегах Сены»), 3. Гиппиус («Петербургский дневник»), М. Цветаева («Сводные тетради»). Вполне очевидные различия, связанные с возрастом авторов, разным жизненным, профессиональным опытом, образом жизни, личными интересами, нашли отражение в модели и семантике «Я»-конструктов.
Наиболее очевидный прием самопрезентации в лирическом «Дневнике» М. Башкирцевой - прямая самохарактеристика. Дневниковый текст демонстрирует саморефлексию женщины, воплотившей романтический идеал художника с извечным конфликтом между мечтой и действительностью. «Я»-модель, априори выстроенная на общей оппозиции «я - мир», в тексте задана ее частной вариацией «я - другие»: семантика «инакости» -доминанта дискурса Башкирцевой. Самоопреде-
ления с точки зрения «гендерного наполнения» (бинер «женщина - мужчина») последовательны на протяжении всего текста: художница не отождествляет себя с женскостью и выстраивает свою идентичность в отталкивании от нее: женщина-художник в XIX веке редко воспринималась серьезно. Оценочные характеристики других субъектов дневникового дискурса подразумевают диаметральное разведение культурных сфер «женщина» и «творчество». Релевантной оценкой женского творчества становится формула «минус-женское» («способности совсем не женские»).
Эксплицитное обозначение внешних характеристик собственной личности - специфика типично женского типа письма. Для М. Башкирцевой акцентирование внешнего женского «Я» и позитивная оценка собственной внешности - естественная тактика речевой самопрезентации. Экспрессия, характерная для канонического жанра женского дневника, у Башкирцевой поддерживается синтаксисом: восклицательный знак - черта ее идиостиля. Распространенный способ актуализации эмоций - их вербализация с помощью эмо-тивных слов, обладающих эмоциональной значимостью на основе своего семного состава {говорение «курсивом»). Разветвленная система самохарактеристик через грамматический мужской род как способ нейтрализации гендерного фактора у Башкирцевой - сознательный выбор родо-половой установки: 1) отказ от принадлежности к определенному полу через «приписывание среднего рода особи женского пола» [4] («существо», «создание») подается как отказ от «Я»: акцентуация «бесполого» начала в сознании носителей русского языка связана со средним родом и категорией «обезличенности»: в дневнике этот аспект оттенен семантикой «особости» (частотный атрибут «странный»); 2) выбор форм мужского рода интерпретируется как выбор в пользу обобщения, характерного для пословиц (в частности, лексема «человек»), В итоге имеем согласовательную аномалию, подчеркивающую противоречивость наличия в одном существе «общечеловеческих» и «чисто женских» признаков, в виде грамматических метаморфоз (ж. р. —> м. р.; ж. р. —> с. р.): «...Не думайте, что это я, думайте, что это просто человек...»-, «Я была вообще худа, хила и некрасива, что не мешало всем видеть во мне существо, которое... должно было сделаться со временем
всем...». Вывод убедителен: женщина успешно создает свой тендер, лишь присваивая мужской пол: «Ах, как силен этот г-н Башкирцев! (Картина была подписана мужским именем.) Тогда я сказала, что художник - женщина, девушка, и добавила - красивая девушка... О, нет, этому поверить не могли\». Но, если «неженские» проблемы творчества она решает в рамках своего пола, создавая тендер «на материале» своего биологического пола, «она оказывается лишь тенью «настоящего» тендера - мужского» [5]: «работа мальчика».
«Петербургские дневники» 3. Гиппиус - сложное дискурсивное образование: статусно-ориентированный тип дискурса [6, с. 232] в формате автокоммуникации. Дневниковый текст характеризуется нарративной спецификой: чередование характерной для жанра дневника повествовательной формы 1-го лица единственного числа с авторским «мы» - особенность конструирования авторской идентичности. Коллективное «мы» («Все растерялись, все «мы», интеллигентные словесники») - нарративная форма идеологической публицистики: выражение групповой самокатегоризации, что нетипично для женских текстов и дает основание предположить, что «мужественность» выстраивается в соответствии с традиционными представлениями об активной роли «мужского» в общественных процессах. У Гиппиус повествование осложнено и тендерным фактором - выбором форм мужского рода в косвенных номинациях при самохарактеристиках: «...Если бы я даже не была писателем...»-, «...Меня как писателя-беллетриста...». Приобщение к миру задается грамматически с опорой на мужской род - выражение себя как «общечеловека». Заметим, что фигура Гиппиус - пример мужского «самоотождествления» в поле женской литературы: лирика от мужского «Я», мужские псевдонимы в печати.
«Я»-сфера Гиппиус характеризуется языковой двойственностью. Доминантная форма выражения авторской речи в «Петербургских дневниках» по жанровым канонам - лирическое «Я» в женской ипостаси, но наглядное проявление стилевой двойственности - уже в его речевом портрете. Широкое использование просторечных, вульгарных и табуированных лексических единиц («Гришка же, смышленая шельма», «Львов - дурак», «блевотина войны»), а также просторечных форм («матросье кронштадтское», «хамье отъевшееся», «ихнее», «тыща») - при сопутствующей демонст-
рации владения великолепным литературным языком - объясняется речевой маской, сознательным следованием мужскому стереотипу речевого поведения. Отмеченные черты субъязыка соотносимы со стереотипными представлениями о мужской речи, где использование ругательств и отклонение от норм грамматики индексируют мужскую силу.
Наличие содержательной оппозиции «свое / чужое» обусловливает соприсутствие двух способов речевой организации в тексте. Включенность описываемого явления в «личную зону» (семья) характеризуется позитивно-оценочным тоном повествования, что соотносится с проявлением «женского» начала («женского» дискурса). При описании же «чужого» (имеющего отношение к Советской России) лексика приобретает конкретный характер. Основное средство выражения «холодно-рационального» принципа отражения действительности - словотворчество. Объект номинации и оценки - актуальные явления общественной жизни: «малограмотство», «революционство», «обольшевичевшиеся». Фраза тяготеет к афористичности и ироничной модальности; синтаксический строй отличает резкость членения предложений, что соответствует «мужскому» дискурсу: «сворачивание» предложения до структурного минимума, парцелляция: «Гроб на салазках. Везут родные. Надо же схоронить. Гроб напрокат. Еще есть?»-, саркастические умозаключения формульного типа: «В гробах - покойники, кому удалось похорониться. Это не всякому удается». На уровне речевой организации отметим речевые агрессию и провокацию. Семантика «чужого» (советского) - фактор проявления в дневнике агрессивной авторской позиции.
В случае Гиппиус следует говорить о репрезентации идентичности, связанной с недоминантной формой языкового поведения. Языковая модель текста («женский пол - мужской гендер») общественным сознанием интерпретируется как узурпация женщиной стереотипов, исторически приписываемых мужчине. Полагаем, что предельный аналитизм и критичность «Петербургских дневников» - показатель жесткой позиции не столько женщины-мыслителя, -философа, но человека прежде всего. В этом плане показательна отмечаемая Н. Фатеевой [7, с. 575] тенденция женских текстов к уклонению от самоотождествления с женским полом как средство нейтрализации тендерной оформленности: выражение себя в
качестве «общечеловека», а не только лица определенной половой принадлежности.
Уровень авторского самоопределения касаемо творческой сферы у Галины Кузнецовой и Ирины Одоевцевой сходен: практические помехи, сомнения в собственных силах и авторитетность рядом находящихся мужских фигур - учителей (Бунин, Гумилев), мужей (Г. Иванов у Одоевцевой) - поставили названных женщин-авторов в положение «ведомых», которое в свою очередь было принято ими. Субъективно обусловленное предубеждение к способности женщин писать сохранило диаметральное разведение сфер «женщина» и «творчество». При подобной тендерной маркировке они приобретают статус взаимоисключающих у Г. Кузнецовой: «Я хочу, чтобы вы были писателем, а не барышней/». При позитивной оценке творчества рассматриваемых женщин-авторов другие фигуры дневникового дискурса (как правило, мужчины) исходят из той же гендерной схемы «минус-прием» («не-женское», иначе «мужское»): «почти мужская одаренность». Квалификация через атрибут «мужской» становится показателем качества, таланта: лексема «поэтесса» в гендерной метаморфозе «м. р. -> ж. р.» приобретает отрицательную коннотацию в дилогии И. Одоевцевой: «...я из поэта превратилась в «салонную поэтессу». Более того, сами номинации, встречающиеся в тексте {«ученица Гумилева», «жена Георгия Иванова»), применительно к Одоевцевой выстраиваются через критерий отношения как на грамматическом уровне (родительный посессивный), так и на смысловом: «жена = женщина по отношению к мужчине, с которым состоит в официальном браке»; «ученик / ученица -человек, который учится чему-н. у кого-н.». Та же ситуация, но импликативно, в «Грасском дневнике» Г. Кузнецовой. В итоге женщина оказывается тенью мужского тендера. Конструирование неязыковой оппозиции «женщина - творчество» приводит к тому, что формула «женщина-творец» в дилогии Одоевцевой получает покомпонентную оценку. Первый элемент с положительной коннотацией - мужская позитивная оценка внешности женщины: «прелесть какая хорошенькая», второй - с отрицательной: «Посмотреть на вас, пока молчите - да, конечно... А как заговорите, вы просто для меня горбунья, хромоножка. Одним словом -уродка».
К показателям тендерного толка отнесена и от-
меченная в работе Б. А. Земской, М. В. Китайгородской и Н. Н. Розановой [8] преференция женщин к использованию уменьшительных суффиксов {деминутивов), обнажающая семантику «уничижения», в том числе и «самоуничижения»: так задается отказ от собственной полноценности. При этом исследователями отмечается преимущественное употребление деминутивов женщинами при общении с детьми. Однако в женских текстах
- иная тенденция: семантика «уменьшительности» связывается с образом мужчины, который интерпретируется как ребенок в руках Женщины-ма-тери (имеем дело с «инфантилизацией» мужчин): Г. Кузнецова подробно фиксирует малейшее изменение состояния И. Бунина.
Дневниковый текст «Сводных тетрадей» Цветаевой специфичен: это объединение в дневниковом тексте эпистолярных, художественных и эс-сеистических субтекстов. При этом, несмотря на жанровую аморфность, тетради характеризуются «моноцентризмом»: главный персонаж - женщина-поэт Марина Цветаева. Центральный семантический бинер тетрадей - «Я {ПОЭТ)» - «ДРУГИЕ {НЕ ПОЭТЫ)». В тексте бинер имеет различные вариации: в том числе онтологическую и тендерную. Отождествление своей личности с разными героями разных эпох - особенность цветаевского текстового пространства (так называемая примерка имени собственного на себя). В «Сводных тетрадях» - единая линия эволюции отождествления, в начале которой имя собственное Марина, в конце - Орфей, посредине - Психея. Привычная «половая самоидентификация» и у М. Цветаевой снимается - женское «Я» ее дневниковых текстов абсолютно свободно: Цветаева позиционирует себя как то, что «над» этим - Психея (ее формула личности). В ее собственной мифологии Психея -душа, бесплотность. Анализ текста «Сводных тетрадей» показывает, как субъективно-оценочная модальность фразового порядка перерастает в текстовую, окрашиваясь личностным отношением писателя: саморефлексия женщины в роли поэта: «Да, женщина - поскольку колдунья. И поскольку
- поэт». И как итог - формула творчества, которую в макротексте «Сводных тетрадей» можно рассматривать как формулу пола: «Поэт - вне порядка вещей» (вне пола - в нашем случае). При этом значение слова «поэт» - не основное номинативное, а переносное (человек, наделенный поэтическим отношением к окружающему). Форму-
ла поэта - Орфей-. «Орфей, разрываемый на части менадами, - вот божественность поэта» (Цветаева хотела быть именно поэтом, таким, как Орфей, когда уже пол несуществен).
Герменевтико-философский концепт «Психея» - основной в «Сводных тетрадях» при характеристике собственного «Я». Частотность самой лексемы «Психея» в автотексте невысока, смысловой компонент передается именем «душа», одним из лексических вербализаторов концепта. На уровне значимостной составляющей лексема «душа» - важнейшее понятие в поэтическом словаре Цветаевой, центральный элемент ее картины мира, имеющий однозначный приоритет над телом, что отражает русскую языковую картину мира вообще. В гиперонимическое поле Психеи входят разнородные понятия с разным коннотатив-ным компонентом в семантике - «душа», «женщинег», «поэт».
Образная составляющая (интерпретационный слой) концепта предполагает анализ автоконтекстов и выделение способов вербализации концепта Психея. Выявленные метафоры-образы отождествляются с признаками концептем, формирующих модель «Я». К тому же словарные значения Психеи [9, с. 1622] гендерно маркированы: в «Сводных тетрадях» душа как женский образ (уровень портрета) связана с традицией мифологического изображения человека и интерпретируется как объект для самоидентификации творческой личности. Важно первое значение: «По представлениям древних греков - душа человека, изображаемая в виде бабочки или девушки с крыльями бабочки». Ласточка в фольклорной философии
- любимая Богом птица, а в поэтической культуре
- аллегория души человеческой. В этом контексте в идеолексиконе М. Цветаевой большой значимостью обладают концептемы «рука» и «крыло». Когнитивный признак «крылатость» - характеристика души человека: «Крылья - свобода, только когда раскрыты в полете, за спиной они - тяжесть. Крылья - синоним не свободы, а силы, не свободы, а тяжести»; «Ко мне он пришел - под крыло». Образуется окказиональный смысловой параллелизм: «рука - крыло».
В тексте номинация «Психея» сопрягается с другими, смежными по ассоциации. Р. Войтехович определяет их как ассоциативные «валентности» образа [10, с. 29]. К таковым отнесены пары: Психея - Гений; Психея - Дева Мария; Психея -
Марина Мнишек. Душа интерпретируется Цветаевой как синоним гения. В связи с этим неслучайно обращение Цветаевой к образу Гения как мужского воплощения Музы, к образу Психеи, страдающей души, и к Орфею, певцу-праведнику, получившему прибежище на острове, где ценили в нем не мужское начало, а дар пения, дар Души. Женское - важный компонент семантики формулы Психеи: «Только через живую женщину с ребенком на руках я могу ощутить (полюбить) Богоматерь». «Богородица» и «женщина с ребенком» рассматриваются как контекстные синонимы. Не случайно еще один центр тетрадей - узел Мать и ребенок: новорожденный Мур дается во всех подробностях своего младенческого существования, что соотносимо с традиционным материнским дискурсом «женского письма». Собственная роль - роль поэта - рисуется М. Цветаевой также как роль матери (по Юнгу, «творческий процесс ... берет начало в материнской сфере» [11, с. 517]): «Если кто-нибудь чрезмерно восхваляет Вам свою ненаписанную вещь - не возмущайтесь: это замысел. Каждая мать праве надеяться, что родит -гения...». Уровень личного мифа представлен оппозицией «тело» - «душа». Душа у Цветаевой постоянно связана с болью, это - некий «ободранный человек»: «Человек без кожи — вот я. (Уже само слово я...)». В «Сводных тетрадях» структура Психеи как формулы личности варьируется в диапазоне от абстрактного понятия до жизне-творческого амплуа. Обобщая многообразие контекстов, вслед за Р. Войтеховичем, выделим 3 компонента ее семантики - душа, женщина, личный миф, в разной мере участвующие в формировании концепта «Психея» в тексте. Цветаева рефлектирует на тему «поэт и Психея», разрабатывая свою трактовку образа Психеи, которую нельзя вместить в готовые категории мужественного и женственного.
Анализ языкового поведения женщин выявил: в текстах «торжествует» не только психофизический пол автора, но и эстетический тендер, навязанный автору, причем первое может не совпадать со вторым. Можно говорить об изменчивости культурной репрезентации пола во времени. Выбранные в качестве предмета рассмотрения «репрессивные» дискурсивные практики на тот культурно-исторический момент в отношении женского в России (и за рубежом) показали, что языковую и тендерную свободу пишущего определяет
также масштабность личности и творчества. Гиппиус и Цветаева причисляются к ряду авторов, чья жизнь и творчество свидетельствуют о ломке шаблонных стереотипов в разных областях, в том числе и сфере тендера.
В целом, сам акт дневникового письма в какой-то степени предстает как способ повторить усилия поиска или создания «Я». Этого «Я», может быть, и не находящего места во внешнем мире, но существующего и осуществляющегося в самом процессе само(о)писания (трагический подтекст, создаваемый за счет того или иного экстралингвистического фона, усиливает процесс саморефлексии, которая становится выше привычных полороле-вых стереотипов).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Савкина, И. JI. «Пишу себя...»: автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века / И. JI. Савкина. - Tampere, 2001.
2. Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность / Ю. Н. Караулов.-М., 1987. -С. 15.
3. Кирилина, А. В. О применении понятия «гендер» в
русскоязычном лингвистическом описании / А. В. Кирилина // Филологические науки. - 2000. - № 3. - С. 18 - 27.
4. Фатеева, Н. А. Современная русская «женская» проза: способы самоидентификации женщины-как-автора / Н. А. Фатеева. - [Электронный ресурс]. URL: http://www. owl.ru/avangard/sovremennayarus.html.
5. Чичинскайте, Р. Особенности женского письма: публицистика Киры Сапгир / Р. Чичинскайте. - [Электронный ресурс]. URL: http://vww.leidykla.eu/fileadmin/Literatura/ 49-2/97-112.pdf.
6. Карасик, В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В. И. Карасик. - М„ 2004. - С. 232.
7. Фатеева, Н. А. Языковые особенности современной женской прозы. Подступы к теме / H.A. Фатеева // Русский язык сегодня: сб. ст. Вып. 1 / отв. ред. Л. П. Крысин. - М., 2000.-С. 575.
8. Земская, Е. А. Особенности мужской и женской речи / Е. А. Земская, М. В. Китайгородская, Н. Н. Розанова // Русский язык в его функционировании: коммуникативно-прагматический аспект. - М., 1993. - С. 90 - 156.
9. Словарь современного русского литературного языка: в 17т,-М.; Л, 1950-1965.-Т. 11.-С. 1622.
10. Войтехович, Р. Психея в творчестве М. Цветаевой: Эволюция образа и сюжета: дис. ... д-ра филол. наук / Р. Войтехович. - Тарту, 2005. - С. 29.
11. Юнг, К. Г. Психоанализ и искусство: пер. с англ. / К. Г. Юнг, Э. Нойманн. - М.; Киев, 1998. - С. 517.
Минец Диана Владимировна - аспирант кафедры русского языка и общего языкознания Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.
Тел.: 8-921-137-28-11; e-mail: [email protected]
Лаврова Светлана Юрьевна - доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой русского языка и общего языкознания Гуманитарного института Череповецкого государственного университета.
Тел.: 8 (8202) 24-62-50; e-mail: [email protected]
Minets, Diana Vladimirovna - Postgraduate Student, Department of Russian and General Linguistics, Institute of Humanities, Cherepovets State University.
Tel.: 8-921-137-28-11; e-mail: [email protected]
Lavrova, Svetlana Jurjevna - Doctor of Science (Philology), Professor, Department of Russian and General Linguistics, Institute of Humanities, Cherepovets State University.
Tel.: 8 (8202) 24-62-50; e-mail: [email protected]
УДК 800.8
H. П. Павлова
К ОРФОГРАФИЧЕСКОМУ ПОРТРЕТУ РЕБЕНКА
N. P. Pavlova
ON THE ORTHOGRAPHIC PORTRAIT OF A CHILD
Наблюдения за процессом освоения детьми-дошкольниками подтверждают предположения о том, что при формировании навыка дети проходят несколько этапов, сходных с теми, которые наблюдаются и при освоении ребенком устной речи. Самое красноречивое тому подтверждение - спонтанные детские тексты. Выбор стратегии написания (примене-
