CC BY
61
МУЖ-ВОСПИТАТЕЛЬ:
ГЕНДЕРНАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
МИХАИЛА ЗОЩЕНКО И НИКОЛАЯ ОСТРОВСКОГО
А.И. Куляпин
Ключевые слова: сюжет, гендер, пародия, социалистический
реализм, мотив.
Keywords: plot, gender, parody, socialist realism, motive.
Знаменитая гегелевская формула «исторические события повторяются дважды: первый раз как трагедия, а второй - как фарс» далеко не всегда отвечает реалиям советской эпохи. Исторические события в культуре 1920-30-х годов могут разыгрываться сначала в виде фарса, и только потом уже - в виде трагедии. Вероятно, этим объясняются факты создания советскими писателями пародий на еще ненаписанные произведения. Парадоксальная вывернутость литературного процесса связана с попытками официозных писателей защитить идеи и ценности, ранее подвергнутые писателями-попутчиками осмеянию. Принципиально новых аргументов «за» близкие к власти литераторы выдвинуть не в состоянии, а значит остается только пафосно повторять то, над чем так весело поиронизировали их более талантливые предшественники.
Зощенко - замечательно тонкий диагност социальных болезней своего времени. Историки и культурологи не случайно так часто приводят его рассказы в качестве наилучшей иллюстрации к той или иной особенности советской жизни. Характеризуя семейную политику двадцатых годов, именно к Зощенко апеллирует В. Паперный. По его мнению, в культуре первого послереволюционного десятилетия устремления государственной власти были «направлены на редукцию семьи до уровня сожития», «...описание нового отношения культуры к браку находим в рассказе М. Зощенко "Свадьба"» [Паперный, 1996, с. 147, 148].
«Свадьба» (1927), безусловно, яркое, но, пожалуй, не самое наглядное описание нового отношения к браку. В фельетоне «Брачный аппарат "Тустеп"» (1928) Зощенко вообще предлагает «полностью механизировать» регистрацию браков и оформление разводов, устано-
вив уличные автоматы, при помощи которых за гривенник можно «без задержек» провести эти процедуры [Зощенко, 1991, с. 295-296]. Еще интереснее и масштабнее та же тема решена в рассказе «Горько» (1929). Герой этого рассказа подобно Витьке Завитушкину из «Свадьбы» поразительно легко заключает и расторгает браки, но в отличие от него подводит под свои поступки серьезную идеологическую платформу.
«Ответственный работник товарищ П.» разводится со своей прежней женой и женится на барышне, выражающей собой «мелкобуржуазную стихию» [Зощенко, 2000, с. 722, 723]. Делает он это для того, чтобы «заново ее воспитать и привить ей новые взгляды». Верочка - «безусловно, так сказать, чуждый элемент», но, - заверяет товарищ П., - «не пройдет и полгода, как все это переменится, и это будет вполне сознательный товарищ, спутник трудовой жизни, полноправный гражданин, у которого на первом месте классовый интерес, а уж потом все такое остальное» [Зощенко, 2000, с. 723].
Опыт по перековке человеческого материала блестяще удается: «меньше чем через полгода эта барышня очень удивительно переменилась к лучшему»:
«Она перестала мазать свои губки. Она пошила себе длинные платьица. Она начала ходить с портфельчиком. И так далее, и тому подобное.
Короче говоря, это была воспитательная работа, достойная всеобщего удивления.
В короткое время пустую барышню он превратил в достойного спутника своей жизни, с которым он пошел рука об руку к намеченным идеалам.
Правда, шли они так недолго. Месяца два или полтора, чего-то вроде этого. После чего тов. П. развелся с ней и женился на другой молодой барышне» [Зощенко, 2000, с. 724].
Несложно догадаться, что история повторится, и, судя по всему, не один раз.
Зощенко верен своей обычной тактике - утверждая нечто, он тут же подрывает к этому утверждению доверие. Перевоспитать человека можно, но человеческая природа останется неизменной, - примерно так можно передать мысль сатирика.
Зощенко еще до того, как каноны соцреализма были окончательно закреплены в творчестве писателей тридцатых годов, представил принципиально важные для этого направления мотивы в комическом освещении. «Истинным мужем», по наблюдению М. Литовской и Е. Созиной, литература соцреализма признает только того, кто «вы-
полняет функцию вожатого-учителя» [Литовская, Созина, 2004, с. 286]. Опережающая пародия Зощенко вряд ли могла бы смутить Н. Островского, даже в том случае, если бы он был с ней знаком. В романе «Как закалялась сталь» (1934) Павка Корчагин выведен как раз таким мужем-воспитателем, над которым горько посмеялся Зощенко.
Островский ориентируется, разумеется, не на Зощенко, а на Чернышевского. «Расширение умственных горизонтов женщины с целью ее освобождения легло в основу тактики русского феминизма и было распространенным занятием молодежи» 1850-60-х годов. В этой атмосфере «брак, осознаваемый как долг, превращается в дело спасения женщины» [Паперно, 1996, с. 84, 113-114].
Корчагин спасает Таю Кюцам из мещанского болота, подобно тому, как в романе Чернышевского «Что делать?» спас Веру Павловну Лопухов, правда, брак героев Островского не фиктивен изначально.
«- Заваруха в семье только начинается. Отсюда надо выбираться на свежий воздух, подальше от этого гнезда, - убеждает Корчагин Таю. - Жить надо начинать заново. Раз уж я в эту драку влез, будем доводить ее до конца. И у тебя и у меня личная жизнь сейчас безрадостна. Я решил запалить ее пожаром. Ты понимаешь, что это значит? Ты станешь моей подругой, женой? <...>
Я уже решил: союз наш заключается до тех пор, пока ты не вырастешь в настоящего, нашего человека, а я это сделаю, иначе грош мне цена в большой базарный день. До тех пор мы союза рвать не должны. А вырастешь - свободна от всяких обязательств. <... >
- Сейчас же я предлагаю тебе дружбу и любовь» [Островский, 1955, с. 385-386].
Свое предложение Тае Корчагин делает сразу после того, как произносит «последнюю свою речь на большом собрании» [Островский, 1955, с. 384]. Надежд на выздоровление больше нет - только став негодным для борьбы в большом мире, он собирается заняться обустройством личной жизни, что означает для него «запалить ее пожаром».
Корчагин воспроизводит, в этом отношении уже невольно, модель поведения даже не Лопухова, а самого Чернышевского. Как показало исследование И. Паперно: «Чувство неполноценности побудило Чернышевского искать такую невесту, чье положение улучшилось бы благодаря браку с ним» [Паперно, 1996, с. 89]. Корчагин выбирает Таю в спутницы жизни в точке невозврата к нормальной телесности.
Впрочем, чувство неполноценности определяло гендерное поведение Корчагина (и еще ряда мужских персонажей романа) и до обострения болезни. Как типичный герой соцреализма он соединяет «эротический мазохизм с политическим» [Смирнов, 1994, с. 257]. Пав-
ка всегда пасует перед женщинами. Симптоматична сцена его знакомства с Анной Борхарт:
«Девушка, слушая шутливое представление Дубавы, рассматривала Корчагина. Поправила выбившийся из-под сиреневой повязки виток волос.
С глазами Корчагина встретилась - несколько секунд длилось немое состязание. Глаза ее, иссиня-черные, вызывающе искрились. Пушистые ресницы. Павел отвел взгляд на Дубаву. Почувствовал, что краснеет, невольно нахмурился» [Островский, 1955, с. 215].
Бегство Павки от любви суперполноценной Риты Устинович к робкой, задавленной отцом-тираном Тае Кюцам закономерно. Не зря сцена знакомства Корчагина с Таей зеркальна по отношению к сцене его знакомства с Анной Борхарт: «Здороваясь с Павлом, она смущенно подала ему руку и до кончиков маленьких ушей покраснела перед незнакомым молодым человеком. Павел не сразу отпустил ее крепкую, с ощутимыми бугорками мозолей руку» [Островский, 1955, с. 374]. От роли воспитуемого, в положении которого Павка был во время политучебы у Риты Устинович, он переходит к роли вожатого-учителя.
План, намеченный Корчагиным, реализуется полностью. Его союз с Таей плавно трансформируется в «комфракцию», так он именует свою семью после того, как Тая сообщает: «я кандидат партии». «- Итак, товарищ Корчагина, мы с тобой составляем комфракцию», - говорит Павел [Островский, 1955, с. 394]. Переход на канцелярский язык совершенно неуместен, но как бы комично не звучала пафосно-официозная фраза Корчагина, напрасно было бы искать здесь авторскую иронию. При этом объективно сквозь текст Островского просвечивает второй план, в котором легко опознать стиль Зощенко.
По мере превращения Таи из подруги в товарища семейные связи становятся для нее все менее обременительными:
«Мало видит ее Павел. Чем глубже уходит она в работу, тем реже у нее свободные вечера, и Павлу вспоминаются слова Берсенева:
"Если у большевика жена - товарищ по партии, они редко видят друг друга. Тут два плюса: не надоедят друг другу, и ссориться некогда! "
Что же он может возразить? Этого надо было ожидать. Были дни, когда Тая отдавала ему все свои вечера. Тогда было больше теплоты, больше нежности. Но тогда она была только подругой, женой, теперь же она воспитанница и товарищ по партии.
Он понимал, что чем больше будет расти Тая, тем меньше часов будет отдано ему, и принял это как должное» [Островский, 1955, с. 397].
Сходство сюжетов Островского и Зощенко усиливается благодаря намеку на потенциальную серийность действий Корчагина. Еще до встречи с Таей он старается «привить новые взгляды» «серенькой мещаночке» Муре Волынцевой. Во время вечеринки Мура очень недвусмысленно кокетничает с Корчагиным, он же спешит перевести эротический дискурс в политический. Тем не менее, когда Мура вместе с Павлом покидает вечеринку, ее подруга многозначительно роняет: «Ого! Заело, значит?» [Островский, 1955, с. 285].
Как ни странно, в своих любовных увлечениях идейно закаленный большевик Корчагин беспартиен. В поле его внимания попадают и интеллигентка Тоня Туманова, и коммунист Рита Устинович, и мещанка Тая Кюцам. Под запретом только чувство к аристократкам.
Любовь рабочего к аристократке - общее место литературы 192030-х годов. Одна из самых колоритных и показательных вариаций на эту тему появляется в романе В. Зазубрина «Горы» (1933). Герой романа рассказывает о своих любовных похождениях времен революции:
«Обернулся я, значит, в Питер. Дурь женская из головы у меня не выходит. Приглядел одну, дознался - настоящая столбовая графиня. Свела меня с ней старуха, бывшая ее стряпка. Насильничать я не любитель, купил ее за два пуда ржаной муки и фунт сала свиного. Выдача пайковая ей была легкая, как нетрудовому элементу, на день осьмушка семечек подсолнечных. Взошел я в графскую спальную. На полочках безделушки, недотрожки. Постеля - узоры, цветочки, кружева. Взял я свою графиню за белы рученьки, повалил на подушки. Сапоги из озорства не снял. Простыни, одеяло вывозил дегтем и грязью, ровно по ним мужик на телеге проехал. Не поглянулась мне графиня.
Встал я с постели в сердцах, плюнул и матерное выражение сказал» [Зазубрин, 2012, с. 105].
Массовое увлечение историями о любви большевика к аристократке вскоре стало предметом пародий. В повести С. Кржижановского «Возвращение Мюнхгаузена» известный своей правдивостью барон, изучая проблемы советской семьи и брака по книгам и газетам, обнаруживает и в самом деле существенное противоречие: «Кипы советской беллетристики привели меня к чрезвычайно отрадным выводам и прогнозу: в то время как газеты твердят о непримиримой ненависти класса к классу, беллетристика их не признает никакой иной любви, кроме как любви чекиста к прекрасной белогвардейке, красной партизанки к белому офицеру, рабочего к аристократке и детитулирован-ного князя или графа к простой черноземной крестьянке» [Крижанов-ский, 2001, с. 207].
Зощенко разрабатывал фабулу о любви нового человека к аристократке и в серьезном, и в комическом ключе. Этой теме посвящен один из первых его рассказов - «Любовь» (1922). По свидетельству жены писателя, этот рассказ был написан отчасти под влиянием «сватовства» к ней юного комиссара Коли Брыкина, «отчасти под влиянием истории Шуры Николаевой, кот<орая> в действительности выходила в ту зиму замуж за "пролетария" - какого-то комиссара, большевика... И эта история почему-то сильно волновала тогда Михаила. <...>» [Михаил Зощенко, 1997, с. 63]. Истории эти взволновали Зощенко потому, что он, как и его герой, увидел тут «историческую перспективу»: «Тут, ух как широко! Тут, можно сказать, - история. Да-с, история и инстинкт женщины. Скажем, через сорок лет голубую кровь, хе-хе, им перельем» [Зощенко, 2000, с. 57].
В.В. Зощенко утверждает, что в лице длинноусого инженера, безропотно смирившегося с уходом жены к новому человеку, Зощенко «отчасти изобразил себя, вернее - одного из представителей интеллигенции, кот<орая> не могла, не умела ни сильно чувствовать, ни бороться за свою любовь, за свою "женщину"... А в уста героини рассказа, Натальи, вложил он мою фразу, кот<орую> порой в минуту раздражения его пассивностью, кажущейся мне бездеятельностью, я бросала ему - "неживой ты! Сделай что-нибудь!.."» [Михаил Зощенко, 1997, с. 64]. Героиня рассказа «Любовь» действительно повторяет слова В. В. Зощенко: «Не живой ты. Ну, сделай что-нибудь человеческое. Убей меня, что ли, Гришку, наконец, убей» [Зощенко, 2000, с. 57].
В середине 1930-х годов у самой В.В. Зощенко завязался роман с кадровым партийным работником Николаем Авдашевым. В дневнике она называет причину, подтолкнувшую ее к измене: «Как ни странно -только с ним, "большевичком", с таким простым человеком, мне, изломанной интеллигентке, было по-настоящему хорошо.» [Михаил Зощенко, 2002, с. 14].
Под влиянием философии Ницше в мире раннего Зощенко возникла поляризация двух мужских образов - «зверя» и «неживого человека»: «Первый из них связывается Зощенко со здоровым, волевым, жизнеспособным, но нерефлектирующим и некультурным началом, а второй - с рефлектирующим, культурным и утонченным, но "мертвым" и безвольным» [Кадаш, 1996, с. 5]. В рамках этой классификации Гришка - конечно, «зверь», а длинноусый инженер - «неживой человек». Зощенко еще в начале 1920-х годов предугадал, что выбор «аристократок» будет однозначным. Героини Зощенко, как и его жена, отдают предпочтение «зверю».
Тот же выбор и по сходным мотивам делает героиня Островского. Павка Корчагин привлекает Тоню Туманову именно тем, что он «живой», в отличие от мужчин из ее окружения. Тоня восхищается им: «Сколько в нем огня и упорства! И он совсем не такой грубиян, как мне казалось. Во всяком случае, он совсем не похож на всех этих слюнявых гимназистов... » [Островский, 1955, с. 71].
Как бы ни тянуло «аристократок» к «простым людям» и «простых людей» к «аристократкам», союз между ними не мог быть прочным. «Не поглянулась» графиня герою В. Зазубрина, столь же быстро разочаровываются в аристократках персонажи Зощенко и Островского. Характерно совпадение сюжетов и даже фраз у этих представляющих противоположные полюса советской литературы, и совершенно непохожих писателей.
«Аристократка» Зощенко начинается с откровенного признания рассказчика: «Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место» [Зощенко, 2000, с. 233].
Герою Зощенко вторит Павел Корчагин. На двусмысленно соблазнительную фантазию Нелли Лещинской он отвечает со всей пролетарской прямотой:
«- Что бы вы со мной сделали, если бы вам удалось взять Варшаву? Тоже изрубили бы в котлету или же взяли бы себе в наложницы?
Она стояла в дверях, грациозно изогнувшись; чувственные ноздри, знакомые с кокаином, вздрагивали.
- Кому вы нужны? <... > Я бы тебя даже как бабу не взял - такую!» [Островский, 1955, с. 282-283].
С персонажами Зощенко и Островского не поспоришь, назвать аристократок «бабами» язык, действительно, не поворачивается.
Интересно, что во всех рассмотренных выше примерах пародия появляется раньше объекта пародирования. Ю.Н. Тынянов в свое время писал: «Если пародией трагедии будет комедия, то пародией комедии может быть трагедия» [Тынянов, 1977, с. 226]. Эта формула подходит и к описываемому случаю. Впрочем, комедия Зощенко не так уж и смешна, а трагедия Островского не лишена элементов комизма.
Литература
Зазубрин В.Я. Горы // Зазубрин В.Я. Алтайская баллада. М., 2012.
Зощенко М.М. Уважаемые граждане: Пародии. Рассказы. Фельетоны. Сатирические заметки. Письма к писателю. Одноактные пьесы. М., 1991.
Зощенко М. Сочинения. 1920-е годы: Рассказы и фельетоны. Сентиментальные повести. М.П. Синягин. Ранняя проза. СПб., 2000.
Кадаш Т.В. Мировоззренческие аспекты творчества М. Зощенко: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1996.
Кржижановский С. Возвращение Мюнхгаузена // Крижановский С. Клуб убийц букв. Собрание сочинений. СПб., 2001. Т. 2.
Литовская М., Созина Е. От «семейного ковчега» к «красному треугольнику»: адюльтер в русской литературе // Семейные узы: Модель для сборки. М., 2004. Кн. 1.
Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. СПб., 1997. Кн. 1.
Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. СПб., 2002. Кн. 3.
Островский Н. Как закалялась сталь // Островский Н. Собрание сочинений: в 3-х тт. М., 1955. Т. 1.
Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М., 1996.
Паперный В. Культура «Два». М., 1996.
Смирнов И.П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.
Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
