CC BY
89© Ю.Н. Ковалева, 2006
ОБЗОРЫ, РЕЦЕНЗИИ
«МУЧЕНИК ПЕРЕКРЕСТКОВ»:
СПОРЫ О ГОГОЛЕ И РУССКО-УКРАИНСКОМ ВОПРОСЕ В ПУБЛИКАЦИЯХ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
Ю.Н. Ковалева
Для русского читателя и большинства отечественных литературоведов ответ на вопрос о месте Н.В. Гоголя в истории мировой культуры однозначен: Гоголь — великий русский писатель, одна из самых значительных фигур в истории русской культуры.
Такой ответ, однако, вряд ли будет признан правильным в гоголеведении современной постсоветской Украины и в обширном украинском зарубежье. Значительную роль здесь играет политический фактор, но, несомненно, есть и более глубокие причины, и в первую очередь это стремление понять и объективно оценить роль украинской культуры в возникновении феномена Гоголя. Тем не менее приходится констатировать, что объективность и свобода от идеологических подтекстов в спорах о том, какому из двух культурных миров, русскому или украинскому, в большей мере принадлежит Гоголь (а также и некоторые другие русские писатели), пока не дается вполне ни российским, ни украинским гоголеведам. Сказанное подтверждается, например, недавним выступлением П.В. Михеда, украинского ученого, уважаемого и в Украине и в России, который, говоря о возникшей в современной Украине необходимости «обоснования национальной парадигмы осмысления и интерпретации русских культурных текстов и формирования главных направлений развития национальной русистики», первое из этих направлений определяет как «изучение русскоязычной литературы Украины, или украинской русскоязычной литературы». Объектом этого направления, как утверждает П. Михед, «являются рус-
скоязычные тексты, написанные украинцами или созданные этническими русскими авторами под мощным влиянием украинской культуры в силу различных причин и обстоятельств»1. К украинской русскоязычной литературе П. Михед не только безоговорочно относит творчество Гоголя, но вполне серьезно размышляет о возможности отнести к ней же и М.А. Булгакова с его «Мастером и Маргаритой».
Проблема «Гоголь и русско-украинский вопрос»2 в последние годы в высшей степени занимает и российских гоголеведов. В советском литературоведении, то есть на протяжении большей части XX века обсуждать ее было не принято. В официальной науке Гоголь рассматривался исключительно как писатель, принадлежащий русской культуре. В украинском зарубежье, напротив, названная проблема обсуждалась активно и страстно, нередко — пристрастно. В конце прошлого века молчаливый запрет на обсуждение указанной проблемы перестал существовать, и полемика вокруг нее в высшей степени активизировалась как в России, так и в Украине. Гоголь оказался ключевой фигурой и в политических спорах, и в спорах, касающихся культурного наследия, попытки объявить Гоголя принадлежащим исключительно русской или исключительно украинской литературе, «приватизировать» его, по меткому выражению П. Михеда3, предпринимались и предпринимаются каждой из спорящих сторон.
Проблема «Гоголь и русско-украинский вопрос» не нова, она возникла еще при жизни писателя. Тогда же появились и первые
попытки как «присвоить» Гоголя, так и «отказаться» от него, отторгнуть его по причине национальных пристрастий. В образованном обществе России неприятие Гоголя было редкостью. Однако известны отрицательные оценки, которые давал его произведениям и личности Ф. Толстой (его называли Толстой-Аме-риканец). А.О. Смирнова писала Гоголю (3 ноября 1844 года): «У Растопчиной... разговорились о духе, в котором написаны ваши “Мертвые души”, и Толстой сделал замечание, что вы всех русских представили в отвратительном виде, тогда как всем малороссиянам дали вы что-то, вселяющее участие, несмотря на смешные стороны их... что Коробочка не гадка именно потому, что она хохлачка»4. О том же вспоминает С.Т. Аксаков: «Известный граф Толстой-Американец говорил (про Гоголя. — Ю. К), что он “враг России” и что его следует отправить в Сибирь»5.
В украинском культурном мире традиция отторжения Гоголя восходит к Т. Шевченко. Сравнивая в предисловии к «Кобзарю» (написано в 1847 году, напечатано позже) Гоголя с В. Скоттом, шотландцем, писавшим на английском языке, Шевченко говорит об обоих писателях, что они «от себя отреклись», и противопоставляет им Р. Бернса, который писал на родном шотландском языке 6. Последователями Шевченко Гоголь чаще всего рассматривается как отступник, предавший Украину, так как он писал по-русски, а не по-украински, и большую часть своей сознательной жизни прожил в России. В последующем украинском гоголеведении (имеется в виду прежде всего украинское зарубежье) складывается и на долгое время становится определяющей традиция противопоставлять Гоголю Шевченко, который рассматривается как защитник украинских национальных интересов, первый истинно национальный писатель.
Работы литературоведов украинского зарубежья до сих пор не всегда доступны для русского читателя. Однако в настоящее время с содержащимися в них концепциями можно ознакомиться благодаря основательным статьям Ю.Я. Барабаша, посвященным их изложению и анализу: «”Наш” или “не наш”: Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья»7 и «От берега — к горизонту: Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья».
В первой из названных статей Ю. Бара-баш рассматривает основные точки зрения на Гоголя и его творчество в украинской эмиг-
рантской среде в 1920—1950-е годы, когда сторонники идеи государственного самоопределения Украины переживали состояние поражения. Это влекло за собой поиск измены как главной причины поражения. «Ее символом, знаком, носителем и стала для многих фигура Гоголя, а формулой-метафорой — “гоголевский сиддром”»8. Это политизированный подход к Гоголю, в 20—50-е годы он был доминирующим. Ю. Барабаш рассматривает своеобразие его проявлений в оценках известных гоголеведов Е. Маланюка, Д. Донцова и Ю. Липы. Все они положили в основу своего подхода к Гоголю критерий национальности — «украинский ключ» (из стихотворения Шевченко «Гоголю»). Наибольшее внимание ученый уделяет рассмотрению воззрений Е. Маланюка, так как его точку зрения он считает наименее политизированной и поэтому самой интересной. Е. Маланюк, отмечает Ю.Барабаш, первым обратился к Гоголю «с позиций национальной самокритики» (с. 151). Он сформулировал концепцию малороссийства как исторической болезни нации, «эквивалента нашей обворованности» (с. 155) (формулировка Е. Маланюка. — Ю. К). «Нельзя не признать, — утверждает Ю. Барабаш, — что нациоцентризм Маланюка сужал рамки анализа такого многоаспектного феномена, каким был Гоголь», однако, по мнению ученого, без учета национальной составляющей «представление о Гоголе будет... неадекватным», и именно такой неадекватностью «болеет», за редкими исключениями (И. Мандельштам, В. Гиппиус, А. Белый) уже на протяжении полутораста лет «все русское гоголеведение» (с. 155—156).
Однако в центре внимания Ю. Барабаша — «литература без политики». Этими словами украинский литературовед Ю. Шерех определил самое существенное, с его точки зрения, в книге Д. Чижевского «История украинской литературы. От начал до эпохи реализма» (Нью-Йорк, 1956). В работах украи-ниста и гоголеведа Д. Чижевского нет признаков политической или идеологической тенденциозности. Они объективны, научно взвешены. Таковы, например, «Очерки из истории философии на Украине» (1931), в которых есть специальная глава о Гоголе. В них, утверждает Ю. Барабаш, «Гоголь предстает в духовной соотнесенности с такими фигурами, как Г. Сковорода, Я. Козельский, Г. По-летика, С. Гамалия, кирилломефодиевцы (П. Кулиш, Костомаров, Гулак), в контексте характерных черт украинской (сущност-
но отличной от русской)... психической организации, фундаментальной, на его взгляд, “философии сердца”» (с. 172). Вместе с тем, по мнению Ю. Барабаша, Чижевский далек от распространенной в эмигрантской среде нациоцентрической трактовки Гоголя. В «Истории украинской литературы» Чижевский вводит понятие «украинской школы» в русской литературе, украинские повести Гоголя названы в ней «вершиной развития» этой школы, в то же время Чижевский говорит о Гоголе как об «утраченном для украинской литературы» (с. 172—173). Ю. Барабаш делает попытку уточнить содержание понятия «украинское гоголеведение» и отмечает, что оно всегда отличалось пиететом к «украинству» Гоголя, хотя и начиналось в трудах, созданных на русском языке (П. Кулиш, М. Максимович и др.). Отсутствие такого пиетета, по мнению ученого, сужает для гоголеведа возможность адекватной оценки творчества писателя. В связи с этим упоминается и противопоставляется Чижевскому В. Зеньковский, который, будучи этническим украинцем, всегда подчеркивал, что «по воспитанию и чувствам всецело и абсолютно принадлежал России» (с. 180). Создав свои труды о Гоголе в русле «российской имперско-православной традиции», Зеньковский, по мнению автора статьи, «ограничил поле исследовательского поиска» (с. 180).
Во второй статье Ю. Барабаш анализирует интерпретацию проблемы «Гоголь и русско-украинский вопрос» в украинском зарубежье второй половины XX века и начала века XXI. Начало этого периода отмечено возрастающим стремлением к научной объективности. Украинские литературоведы развивают традиции Чижевского.
Юрий Шерех уже в 1945 году рассматривает имена Шевченко и Гоголя не в оппозиционном противопоставлении, а в корреляционной связи, говорит о них, как об «опоре» современной литературы украинского зарубежья, утверждает: «Неуклонно ясно: исток нашей национальной прозы — Гоголь»9. В то же время из-за русского языка Гоголя он не считает возможным включить писателя в историю украинской литературы. Позиция Ю. Шереха не вполне ясна, однако Ю. Барабаш считает достоинством его концепции то, что он, как и Чижевский, отрицает конъюнктурно-идеологические мотивации, по которым Гоголя нередко объявляют чисто украинским писателем. Ю. Барабаш иронически замечает: «В последние годы за-
числение пана Миколы в украинское литературное братство приобрело характер едва и не моды и в материковом литературоведении» (с. 143). В связи с этой тенденцией Ю. Барабаш называет эмигрантские публикации
о Гоголе Н. Глобенко, П. Голубенко, выступление Яра Славутича «Чого Микола Гоголь писав росшскою мовою?» и цитирует слова последнего, высказавшего предположение, что «хитрый малоросс» М. Гоголь обратился к русскому языку с определенной миссией — средствами имперского языка «прославить Украину в мире» (с. 143).
Традиции Чижевского продолжает и Ю. Луцкий, которого Ю. Барабаш называет «украинским космополитом», «человеком культуры», свободным от «политических шор» (с. 153—155). Среди его важнейших трудов — монография «Между Гоголем и Шевченко» (1978). Оппозиция «Гоголь — Шевченко» для Луцкого, по его собственным словам, — «ключевая проблема интеллектуальной истории Украины» (с. 157). Как утверждает Ю. Барабаш, в отличие от многих Луцкий рассматривает проблему противостояния Гоголя и Шевченко в объективной плоскости, как следствие и свидетельство движения истории «от малороссийства к украинству» (с. 156). Творчество и жизненная судьба Гоголя интерпретируется им «не в пределах прокрустова ложа “наш — не наш”, а в силовом поле между “берегом и горизонтом”, то есть как в национальном контексте, так и с позиции универсальных, всечеловеческих духовных ценностей» (с. 156). В то же время Ю. Луцкий привлекает внимание читателя к украинскому генетическому и этнопсихологическому корню Гоголя как личности. В монографии «Страдания Миколы Гоголя, известного также как Николай Г’ог’оль» (1998), по мнению Ю. Барабаша, «самим названием книги... подчеркивается момент драматической амбивалентности писателя, его промежуточного положения между двумя разными духовнокультурными мирами, если угодно, принадлежности к ним обоим» (с. 157). Эту раздвоенность Гоголя (в одном из писем Ю. Луцкий называет его «мучеником перекрестков») ученый в книге «Между Гоголем и Шевченко» оценивает и как «болезненную», и как «вдохновляющую», так как она стала залогом выхода писателя из слишком тесного для него мира Диканьки и Миргорода в широкий общечеловеческий мир. «Универсальности он достиг благодаря переходу от украинской к русской тематике», — утверждает Луц-
кий и высказывает мнение, что Гоголь так и не стал по-настоящему национальным русским писателем, скорее выдающимся представителем «украинской школы» в русской литературе, которому «посчастливилось выйти вообще за пределы национального» (с. 162).
Рассмотренные выше обзоры Ю. Бара-баша представляются не только весьма основательными, но и объективными. Ученому удается избежать ангажированности по отношению как к русским, так и к украинским национальным пристрастиям. Собственные исследования Ю. Барабаша посвящены прежде всего творчеству Гоголя и Шевченко. В них ему постоянно приходится касаться проблемы «Гоголь и русско-украинский вопрос».
Значительное место в работах Ю. Барабаша занимает осмысление особенностей языка Гоголя, украинца, пишущего по-русски, а также обсуждение вопроса о том, к какой, собственно, литературе, русской или украинской, принадлежит его творчество. К этим проблемам ученый обращается в работе «Шотландско-ирландские параллели в гоголеведе-нии украинского зарубежья» (2003). Юрий Барабаш отталкивается от упомянутых выше суждений Т. Шевченко, который первым увидел типологическое сходство этнического украинца Гоголя с шотландцем В. Скоттом в том, что оба они писали не на родном языке. Ю. Барабаш считает, что Гоголь и В. Скотт писали «на языке империи», так как ее «духовное пространство» они «считали невозможным завоевать средствами, так называемого “наречия”, языка, не имеющего в империи легитимного статуса... к тому же в литературном отношении еще не достаточно сформировавшегося»10 (с. 358). Ту же проблему приходилось решать и писателям-ирландцам.
Барабаш анализирует работы ученых украинского зарубежья, обращавшихся к проблеме гоголевского русскоязычия, О. Стро-мецкого и О. Ильницкого. Работа О. Стро-мецкого «Гоголь. Исследование стиля, философии, метода и развития персонажей» (Львов, 1994) оценивается им как «вчерашняя», «эмигрантская», «антиколониальная» (с. 364), иными словами, политизированная. «Современная, диаспорная, постколониаль-ная» точка зрения, для которой «феномен Гоголя» — не предмет политико-идеологических дискуссий» (с. 364), отражена, по мнению Ю. Барабаша, в работе О. Ильницкого «Гоголь и постколониальный контекст», хотя, если судить по представленным Ю. Ба-рабашем положениям работы этого ученого,
она отнюдь не свободна от идеологических подтекстов. В то же время трудно не согласиться с Ильницким, и Ю. Барабаш сочувственно цитирует его слова, когда он протестует против того, что Гоголь «вопреки всей его национальной и культурной неоднозначности записывался исключительно в архив русских» (с. 361). Однако Ю. Барабаш не принимает и трактует как отклонение от истины «неоднократные ссылки на “ненависть”, “поразительное презрение” Гоголя к России» и характеристику Гоголя как «украинского постколониального писателя» из числа тех, «кто напряженно противопоставлял себя имперской власти». «Ничего подобного не было», — утверждает Ю. Барабаш (с. 362). Ученый отмечает, что к ирландско-шотландским параллелям гоголеведы украинского зарубежья обращаются также при обсуждении особенностей русского языка Гоголя, в частности, того, каковы место и функции украинизмов в его языке.
Для ранней (20—30-х годов) украинской политической эмиграции, которая, как правило, относилась к Гоголю враждебно, данная проблема не представлялась существенной. Однако представители послевоенной эмиграции, поставив перед собой задачу во что бы то ни стало «отвоевать» Гоголя у русской литературы, наибольшее внимание сосредоточили на украинской составляющей его языка. Нередко были и крайности, отмечает Ю. Барабаш, «когда гоголевские украинизмы трактовались как средства камуфлирования писателем своей украинской Самости, чуть ли не тайного его стремления к украинской культурной и языковой экспансии “на Московщину”» (с. 363). Эту мысль высказывает, например, О. Стромецкий. Однако Ю. Барабаш справедливо утверждает: «Как не очевидна в гоголевском языке украинская составляющая... перед нами все-таки язык русский... если угодно, “идиолект русского языка”11, но все же русского, нравится это кому-то или нет» (с. 363) 12.
С вопросом о языке Гоголя связан и вопрос о том, к какой из двух литератур принадлежит его творчество. О. Ильницкий в поисках ответа на этот вопрос основывается на принятых в западном литературоведении определениях ирландской литературы: «англоязычная литература, создаваемая ирландцами», «англо-ирландская литература», и предлагает говорить о Гоголе как об «украинско-русском» или «русско-украинском» писателе (с. 364).
Большое внимание в работах Ю. Бара-баша уделяется выявлению своеюбразия восприятия Гоголем великороссийской действительности. Эту проблему он изучает в статье «Подтексты “петербургского текста” (-их”, -ов”)» (2001), рассматривая особенности петербургских повестей с «этнонациональной точки зрения»13. Именно такой, по мнению ученого, является точка зрения Гоголя: это «взгляд с инородческих окраин империи на Петербург как ее столицу, как центр, средоточие и символ чужой колониальной власти». Так, по мнению исследователя, воспринимал «Петембург» кузнец Вакула (с. 21— 22). О «Невском проспекте» ученый пишет: «В генетической памяти [Гоголя] живет национальный миф, миф “обетованного Киева”... и имплицитно он все время оппонирует имперскому мифу Петербурга, который демонизируется, десакрализируется... Это образ инфернальный... модель... трагически абсурдного анитимира... Здесь резкая разграничительная черта между “петербургскими текстами” Пушкина и Гоголя... по существу противостоящие одна другой модели национального мировидения» (с. 26—28).
Ключевой в исследованиях Ю. Барабаша является тема «Гоголь и Шевченко». Его монография «Если я забуду тебя, Иерусалим...»: Гоголь и Шевченко. Сравнительно-типологические опыты» в 2004 году была удостоена высшей государственной награды Украины — Национальной премии Т.Г. Шевченко 14. Большое внимание в этой книге уделяется гоголевской и шевченковской идее нации, и исследователь рассматривает бинарную оппозицию «родина — чужбина» как структуру, определяющую национальное сознание обоих художников. И Гоголь, и Шевченко пришли в литературу с любовью к Украине. Впоследствии украиноцентризм Шевченко укрепляется и возрастает, в то время как украинская самоидентификация Гоголя, достигнув своей вершины к середине 30-х годов, затем утрачивает свою четкость. С конца 30-х годов оппозиция «родина — чужбина» в сознании Гоголя постепенно разрушается. Он начинает воспринимать Россию как родину. Украина, как утверждает Ю. Барабаш, «отходит куда-то за духовный горизонт», оставаясь лишь «в проблесках подсознания».
На рубеже XX—XXI веков как российское, так и украинское литературоведение, судя по последним публикациям, идет о пути создания более широкого и объективного взгляда на творчество Гоголя, чем тот, кото-
рый существовал прежде. Однако путь это не простой, он порой проходит через обострение традиционных споров.
К числу работ, оставляющих сложное впечатление, относится интересная и фундаментальная монография М.Я. Вайскопфа «Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст» (1993, 2002). Автор этой русскоязычной работы (Вайскопф — израильский ученый) стремится к объективности в суждениях о Гоголе и русско-украинском вопросе. Вероятно, поэтому так тщательно собраны и рассмотрены в монографии Вайскопфа высказывания Гоголя, которые можно интерпретировать как проявление его «чуждости» России. Рассуждая о статье Гоголя «Взгляд на составление Малороссии» (1832) и его же отрывке «Размышления Мазепы» (1834)15, Вайскопф пишет: «В статье о Малороссии Гоголь открыто разделяет украинский и русский народы, отдавая свои восторженные симпатии первому»16. И далее: «В его творчестве надолго сохранилась геополитическая дихотомия: свободный, живой и живописный юг — рабский, болотно-равнинный и застывший север. Под югом могли подразумеваться Украина, Италия, Греция; под мертвенным севером — только Петербург и Россия» (с. 284). Вайскопф говорит о «неприязненном подходе» Гоголя к России — к ее «географическому, климатическому, религиозному и социальному облику» (с. 288). Нельзя не согласиться, что в своих «юношеских опытах» Гоголь давал некоторые основания для подобных умозаключений. Кроме того, развивая эту тему, ученый отмечает, что в дальнейшем, в период зрелости, отношение Гоголя к России изменится. Однако читателя не оставляет ощущение повышенной увлеченности автора монографии поисками доказательств антирусских настроений Гоголя.
В 2002 году В. Воропаев выступил со статьей «Гоголь и “русско-украинский вопрос”»17. В ней он высказал свое мнение обо всех наиболее проблемных аспектах обсуждаемой темы. В. Воропаев предложил П. Михеду ознакомиться с его статьей и, возможно, поспорить. Предложение было принято. Так, в 2003 году появилась статья П. Михеда «“Приватизация” Гоголя? (Возвращаясь к русско-украинскому вопросу)»18. В результате два уважающих друг друга ученых разошлись во мнениях практически по каждому из обсуждаемых вопросов. Показательно, что в спорах они апеллируют к Гоголю, порой к одним и тем же текстам, но при этом, как правило, приходят к про-
тивоположным выводам. В споре о языке гоголевского творчества В. Воропаев утверждает: «Гоголь писал только по-русски» и приводит слова Гоголя из разговора с О.М. Бодянским: «Нам... надо писать по-русски: надо стремиться к поддержке и упрочению одного владычного языка для всех родных нам племен». П. Михед, возражая ему, напоминает, что Гоголь иногда писал по-украински и по-итальянски (с. 95), хотя речь идет о литературном творчестве и аргументы должны быть связаны именно с ним. Возникает спор
об отношении Гоголя к украинцам и русским, а также к России и Москве. Воропаев цитирует Гоголя (вновь из разговора с Бодянским): «Русский и малоросс — это души близнецов, пополняющие одна другую... Отдавать предпочтение одной в ущерб другой невозможно». Далее он приводит известные слова Гоголя о столице России: «Москва — моя родина». П. Михед отвечает цитатами также из Гоголя. В письмах к Максимовичу последний писал: «Что ж, едешь или нет? — влюбился же в эту старую толстую бабу Москву, от которой, кроме щей да матерщины, ничего не услышишь» (12 марта 1834 года). Тому же адресату (20 июля 1833 г.): «Бросьте, в самом деле, кацапию, да поезжайте в гетманщину» (с. 96, 98). Ученые не согласны друг с другом и обсуждая вопрос о том, насколько сильно разошлись пути Украины и России в результате монголо-татарского нашествия. В той же статье Гоголя «Взгляд на составление Малороссии», в которой П. Михед, как и М. Вайскопф, видит свидетельство безоговорочного “разделения” Гоголем украинцев и русских, В. Воропаев находит «подтверждение представлений писателя о цельности Российской империи». Он цитирует слова Гоголя о языке украинских казаков, который, по мнению писателя, «несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому». Итак, как говорит П. Михед в статье «“Приватизация” Гоголя?», «о Гоголе, видно, нельзя так категорично» (с. 95).
Особенно горячим становится спор ученых, когда речь заходит о переводах «Тараса Бульбы» на украинский язык. В центре внимания — текст на украинском языке, подготовленный на основе перевода М. Садовского (1910) в издательстве И. Малковича (Киев, 1998). В. Воропаев в статье «Гоголь и “русско-украинский вопрос”» пишет: «Переводя... по-
весть “Тарас Бульба” на украинский язык, нынешний переводчик позволяет себе украинизировать текст, существенно искажая при этом смысл. Например, такие основополагающие, значимые слова, как “Русская земля”, заменены словами “Украинская земля”. Тем самым огромное сужается до малого, и это уже не Гоголь». Об искажении смысла повести «Тарас Бульба» пишет и В. Прокопенко (Киев). В статье «Замашка украинской натуры»: «Тарас Бульба» в самостийном переводе»19 он показывает целый ряд таких украинизированных фрагментов в сравнении с гоголевским оригиналом. В них слова «Русская земля» заменены словами «Козацкая земля», «русская сила» стала «украинской силой» или «козацкой силой», «южная первобытная Россия» названа Украиной.
В отличие от В. Воропаева и В. Прокопенко, П. Михед в статье «’’Приватизация” Гоголя?» считает рассматриваемый перевод вполне правомерным. Одним из его доводов является то обстоятельство, что в некоторых случаях «русский и украинский читатель прочитывают разные значения слов в силу различного, как принято говорить, культурноисторического опыта» даже при абсолютно точном их воспроизведении при переводе (с. 105). Ученый приводит интересный пример: в переводе «Тараса Бульбы», сделанном в 1952 году, буквально сохраняются слова «русская земля» — в украинском тексте «руська земля». Однако, утверждает П. Михед, «для каждого украинского школьника “руська земля” — это и есть Украина, а “русская земля” переводится как “росшська земля”». Причина в том, считает П. Михед, «что украинский язык сохраняет форму, известную из “Повести временных лет” и “Слова о полку Игоре-ве”» и «именно к этой семантике, уже в форме “русская земля” тяготеет и Гоголь» (с. 105). Все это интересно и важно. Но права устраивать ревизию гоголевского текста переводчикам все-таки не дает.
По поводу здравиц, посвященных в «Тарасе Бульбе» православной вере и русскому царю (часть их не вошла в рассматриваемый перевод), П. Михед пишет: «Миф Украины (в его второй редакции) Гоголь щедро дарит православной империи и не задумывается, кажется, какая судьба уготована этому подарку. Повесть “Тарас Бульба” стала одним из слагаемых русского духовного мира. И главный парадокс заключался в том, что украинский читатель как бы не замечал гоголевской риторики. Читатель находил свой смысл
вопреки воле автора... монархический дух постепенно выветривался... А повесть украинизировалась в глазах читателей» (с. 110).
С утверждениями автора статьи можно и согласиться, и поспорить. Русский читатель также «находил свой смысл» в повести «Тарас Бульба». Пресловутый «монархический дух» вряд ли когда-либо имел для него большое значение. Вероятно, русский читатель его тоже «как бы не замечал». Повесть «Тарас Бульба» действительно стала одним из слагаемых русского духовного мира, как и все творчество Гоголя, и теперь уже навсегда. Завершая свою статью, П. Михед пишет: «Никому не удастся вырвать Гоголя из прочных уз его принадлежности к Украине... помещая его в сугубо российский контекст, исследователь невольно выстраивает ложную перспективу его творческого развития» (с. 112). Это верно, как верно и то, что, помещая Гоголя в сугубо украинский контекст, исследователь добивается тех же результатов. П. Михед прав: «Нет необходимости “приватизировать” Гоголя. Дело это безнадежное» (с. 112). Гоголь — наше общее бесценное наследство.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Михед П.В. О современных направлениях развития украинской русистики (литературоведческий аспект) // Доклады и тезисы конгресса «Русская словесность в мировом культурном контексте». Режим доступа: http://www.dostoevsky-fund.ru/sites/krs/doc_text.htm.
2 Здесь использовано название статьи В.Во-ропаева «Гоголь и “русско-украинский” вопрос» (Московский журнал. М., 2002. №1).
3 См.: Михед П. «Приватизация» Гоголя? (Возвращаясь к русско-украинскому вопросу) // Вопросы литературы. 2003. №° 3. С. 94—112.
4 Переписка Н.В. Гоголя: В 2-х т. Т. 2. М., 1988. С. 124.
5 Аксаков С.Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 40—41.
6 См. об этом: Барабаш Ю. Шотландско-ирландские параллели в гоголеведении украинского зарубежья // Гоголь как явление мировой литературы. M., 2003. С. 357—365.
7 Барабаш Ю.Я. «Наш» или «не наш»: Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья // Boпрocы литературы. 2004. № 1. С. 144— 180; Он же. От берега — к горизонту: Гоголь в литературном сознании украинского зарубежья // Там же. 2005. № 1. С. 135—165.
8 Барабаш Ю. «Наш» или «не наш»... С. 149. Далее ссылки на эту статью даются в тексте.
9 Барабаш Ю. От берега — к горизонту... С. 137. Далее ссылки на эту статью даются в тексте.
10 См. об этом: Барабаш Ю. Шотландско-ирландские параллели... С. 358. Далее ссылки на данную статью даются в тексте.
11 Ю. Барабаш использует выражение из работы П. Mиxeда «Про гоголівский ідіолект...» (2002).
12 Об этом см. также: Ю. Барабаш. <^ой бедный protege»: Проза Шевченко после Гоголя // Boпрocы литературы. 2002. № 12. С. 127—155.
13 Барабаш Ю. Подтексты «петербургского текста» (-их», -ов») // H.B. Гоголь: Загадка третьего тысячелетия. M., 2002. С. 20. Далее ссылки на эту статью даются в тексте.
14 Первая, украиноязычная, версия этой книги вышла в Харькове в 2001 году, вторая, русскоязычная, там же в 2003 году.
15 Напомним, что сам Гоголь относил их к числу «юношеских опытов». См об этом: Boрo-паев Б.А., Bинoградoв И.А. Комментарии // Гоголь H.B. Собр. соч.: B 9 т. Т. 7. M., 1994. С. 509.
16 Bайcкoпф M^. Сюжет Гоголя: Moрфo-логия. Идеология. Контекст. 2-е изд. M., 2002. С. 282. Далее ссылки на эту работу даются в тексте.
17 Статья существует и в электронном варианте. Именно на него делаются ссылки в данной работе. См.: http://www.e-journal.ru/index02042002/ hml. Используемые Boрoпаeвым гоголевсекие тесты цитируются по данной статье.
18 См. об этом: Mиxeд П. «Приватизация» Гоголя? С. 94.
19 Прокопенко B. Замашка украинской натуры: «Тарас Бульба» в самостийном переводе // Родина. M., 2003. № 4. С. 58—59.
