CC BY
349
ства) // История масонства. Великие цели. Мистические искания. Таинство обрядов. М., 2002. С. 380.
7. Беме Я. Аврора, или Утренняя заря в восхождении / пер. с нем. А. Петровского. М., 2001. С. 124.
Поступила в редакцию 16.05.2008 г.
Rykova E.K. “Psychological Sketches” of Ivan Petrovich Turgenev in the context of aesthetic strivings of the
epoch. This article is devoted to tracing of formation sources of a psychological direction in the domestic literature which it is necessary to search in creativity of the Russian writers who have been influenced by Freemasonry. In their diaries one can find an original genre of “a psychological sketch”, that has reflected condition of a person absorbed in introspection. The basic attention is given to diaries of Ivan Petrovich Turgenev (1752-1807) who had become young N.M. Karamzin’s preceptor. Thus, it is concluded that Karamzin’s psychologism is connected with the lessons he received from writers-masons.
Key words: Russian literature of XVIII century, psychologism, N.M. Karamzin, writers-masons’ diaries.
МОТИВЫ «СУДЬБЫ» И «ВОЛИ» В РОМАНЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
Г.Е. Горланов
В статье рассматриваются философские взгляды М.Ю. Лермонтова по вопросу предопределения судьбы. Играет ли какую-либо роль воля в жизни отдельно взятой личности? Этот вопрос решает в своем дневнике Печорин, вырабатывающий волевой характер, к сожалению, направленный не во благо окружающих его людей. В «Фаталисте», по мнению автора статьи, выдвигается тезис о кажущемся единстве «судьбы» и «воли», неразрывно существующих в результате сложной, зачастую противоречивой диалектики. Автор подтверждает свой тезис, опираясь на роман М.Ю. Лермонтова.
Ключевые слова: судьба, воля, предопределение, разум, детерминизм.
Русская ширь, многоверстовые дороги способствовали развитию раздумий. Русский неспешный народ склонен был к размышлениям. Не составляет здесь исключений Печорин. «И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем; я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с приведением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге» [1].
По сути дела, выдвигается тезис о первенстве воли и практического разума, получаемого путем сложной диалектики, обосно-
ванной в немецком идеализме (особенно у Фихте-старшего). У Лермонтова он выступает как органический устой его поэтического мировоззрения. «Возможно, что тезис этот вошел в сознание Лермонтова не без посредства Гете, который сам разделял положение Фихте о примате действования («в начале было дело»). «Идеи - создания органические... их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара» (т. 4, с. 87).
Лермонтов сетовал, что в современной ему России слишком мало обществ, где царит ум, «таких обществ у нас в России мало, в Петербурге еще меньше, вопреки тому, что его называют совершенно европейским городом и владыкой хорошего тона» (т. 4, с. 117). «Надо полагать, - жаловался он М.А. Лопухиной, -что люди вовсе не созданы мыслить, потому
что мысль сильная и свободная - такая для них редкость» (т. 4, с. 378).
Страсти - первая ступень к познанию себя и действительности. «Страсти не что иное, как идеи в первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной сердца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью - лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие божие» (т. 4, с. 87).
Печорин рассуждает и действует согласно рассуждениям Канта, считающего детер-менированность «всего и вся». При всей взаимосвязи «в мире природная детерминация не властна над людьми, наделенными свободой воли» [2]. Также считал и Шеллинг в своей идее о воле, без которой немыслимо существование человека как личности. Сопоставим Шеллинга: « В последнем и высшем свете нет иного бытия, кроме чтения. Хотение (т. е. воля. - Г. Г) есть первобы-тие...» [3], у Лермонтова: «Хотеть - значит. жить, одним словом» (т. 2, с. 355). При этом герой романа шел, естественно, не от Канта, а от исторических реалий России 30-х гг. Х1Х в.
«Из жизненной бури я вынес только несколько идей - и ни одного чувства. Я давно уже живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его. первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй. - второй?» (т. 4, с. 113). «Только осуществленная мысль, только идея, претворившаяся в дело, представляют значение в глазах Лермонтова. С этим взглядом тесно связывается у него понятие о совершенстве. Ему был вполне чужд отвлеченно-трансцендентный взгляд на совершенство как на иде-
ал, к которому следует стремиться, но который в то же время заведомо никогда не может быть осуществлен. Только идея, способная стать действительностью, - такова мысль Лермонтова, - заслуживает право быть образной или нормой совершенства» [4].
Такой взгляд писателя на действительность имеет право на существование, т. к. его практическая значимость подтверждается непосредственной жизнью человеческого общества (по крайней мере - русского). Сильная же его сторона сказывается в оптимистическом взгляде на существование человека, который может активно вмешиваться в предначертанную свыше судьбу, может закалять свою волю в невзгодах. Поскольку же ему дарован Всевышним разум, то человек может и активно познавать существующую действительность, как это делали Печорин, лирический герой, да и сам автор, получивший дар Божий и всячески его совершенствовавший своим постоянным трудом. Его утверждение:
Мне нужно действовать, я каждый день Бессмертным сделать бы желал... (т. 1, с. 359)
- это прямое продолжение дискуссии о воле и судьбе.
«Той же высокой оценкой направленного к совершенствованию действия оправдывается в глазах Лермонтова гордость, в которой его привлекает не надменная кичливость, не превознесение своих заслуг, но великая и практическая и плодотворная сила, способностью гордого существа дольше и энергичнее противостоять всему, что мешает его действованию, осуществлению его планов и задач» [4, с. 365]. Как мы уже отмечали, определяющим началом в поэзии является воля, совершенствующая самосознание личности. В «Герое нашего времени» эта философская категория связана, прежде всего, с действиями и рассуждениями Печорина, проверяющего свою волю на окружающих. «И в самом деле, что может противостоять твердой воле человека? воля заключает в себе всю душу; хотеть - значит ненавидеть, любить, сожалеть, радоваться, - жить, одним словом; воля есть нравственная сила каждого существа, свободное стремление к созданию или разрушению чего-нибудь, отпечаток божества, творческая власть, которая из ничего
созидают чудеса. О, если б волю можно было разложить на цифры и выразить в углах и градусах, как всемогущи и всезнающи были бы мы!..» (т. 4, с. 217).
Рассуждения Лермонтова, выражаемые через раздумья Вадима («Вадим»), решительного и отважного человека, могли бы стать неплохим определением «воли» в философском энциклопедическом словаре. Так мог бы записать в дневнике и Печорин, посвятивший себя выработке этого необходимого качества сильного человека. Эта «нравственная сила» у персонажа «Героя нашего времени» направлена на «созидание» и в то же время на «разрушение».
Чего больше? Читателю наиболее запоминаются сцены, в которых герой того времени выступает как разрушитель. Да, воля может «созидать чудеса», а могут эти чудеса приносить горе, как это получилось с Вадимом и Печориным. Лермонтов задолго до Ф.М. Достоевского рассматривал волю, присущую русскому архетипу, направленную как во благо, так и во зло. Сколько неприятностей выпало на долю окружающего светского общества от действий Печорина, нарушавшего божии заповеди. Родион Раскольников в «Преступлении и наказании» Достоевского пошел еще дальше, проверяя свою волю специальной соответственной теорией сильной волевой личности, имеющей право чинить собственный суд во благо других обездоленных людей. Выдуманное право сильной личности рано или поздно приводит к катастрофе, т. к. оно направлено против общечеловеческих, выработанных веками, правил законопослушаний, опирающихся на мудрость божественных учений. Раскольников принимает грех на душу, загубив двух женщин. Раскаянье пришло позже. Хорошо еще, что ему было к кому обратиться - к Богу, прощавшему грехи заблудших рабов своих.
Трудней обстояло с патрулем А. Блока, состоящим из двенадцати атеистически настроенных бойцов революции. «Труднее» им было потому, что обратиться они не могли за помощью к Самому, ибо не верили в него. Господь сам пошел навстречу оступившимся, встав в «белых венчиках из роз» во главе отряда. Он повел людей на Голгофу, в надежде разделить вместе с ними выпавшие на их долю муки.
Печорин также займется поисками спасения своей души, но прежде он еще раз испытает свою волю на предмет предопределения своей судьбы: все ли решается по конкретным людям на Небе или же все зависит от воли людей. В споре по этой проблеме в «Фаталисте» замешана даже астрология. Читаем: «.Звезды спокойно сияли на темноголубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что же? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником!» (т. 4, с. 129).
Прекрасен сам по себе ночной пейзаж с рассыпанными на темно-голубом пространстве спокойно сияющими звездами. Какое они могут иметь отношение к людям? Рассказчику даже стало смешно, «что светила принимают участие в наших ничтожных спорах». Это рассуждения здравомыслящего, образованного человека, интересующегося астрологией. Все здесь реалистически материалистично. Далее акцент сменяется, и на смену здраво рассуждающему серьезному человеку приходит художник с воображением и с философией. Продолжаем читать дневник Печорина. «Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни нашего счастия, потому что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и сильного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми, или с судьбою.» (т. 4, с. 129).
Небо и Земля, люди и звезды. Жалкие и слабые люди, взирающие на небо, видя спо-
койное мерцание звезд и их таинственную отдаленность, начинают думать о заманчивой связи с ними. Если они есть, эти загадочные создания, значит, кто-то их сотворил, значит, они кому-то нужны. Трава, деревья, реки, озера, солнце, наконец, в небе все они напрямую связаны с деятельностью человека, Солнце освещает землю и дарит своим теплом жизнь на ее безмерных просторах. Когда же оно переусердствует, создавая зной на полях, то люди многолюдными крестными ходами обращаются с молебствиями к Небу, и оно частенько помогает им, посылая долгожданный дождь. А что звезды? К ним, начиная с детских лет, постоянно обращался Лермонтов, чувствуя их какую-то особенную привлекательность. Да и он ли только? А волхвы, священники, другие поэты во все времена, ученые, простые люди? Расположение звезд, пусть не всех, но наиболее приближенных к Богу, влияет на судьбы людей. Многие века, развивая такое предположение, утверждали в правоте таких мнений многих живущих на земле, причем, не дожидаясь научных экспериментов ученых-астрологов. И вот уже по земле по-хозяйски звучат афоризмы типа «Браки совершаются на небесах».
Теперь спустимся с высоких и прекрасных лермонтовских высот на грешную, опять-таки лермонтовскую землю с его же миропониманием. От решения вопроса де-терменизма, есть или нет предопределение, зависит очень много как в жизни Печорина, так и в биографии его автора. Источники фаталистических убеждений Лермонтова, нашедшие свое воплощение в главе «Фаталист», могут быть навеяны трудами ученых-философов, фольклорными мифологическими сюжетами, самой жизнью. Сам он в иронической форме возводил свой фатализм к влиянию верований Востока:
Судьбе как турок иль татарин За все я ровно благодарен;
У бога счастья не прошу И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока Меня с ученым их пророка Невольно сблизили.
...Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг (т. 1, с. 93).
Процитированные строчки относятся к 1840-у г. Примерно, в это же время готовился к печати роман «Герой нашего времени». Интересна здесь фраза «Я жизнь постиг». То есть, «ученье их пророка» - дело стоящее, но не менее важно познание жизненного пути.
Для нас выявление источников фатализма интересно, но все-таки важнее само его проявление в творчестве писателя. Сам он человек беспокойный, ищущий истину и смело выражающий ее, не разделявший мнение светского общества, а главное - тонко чувствующий его неприязнь по отношению к себе. Он ощущал в своем «я» фаталистическое чувство обреченности. Конечно же, антагонизм, существовавший между ним и обществом, не мог не сказаться на его мировоззрении. По этой причине и в стихах, и в прозе много детерменизма, рождаемого противоречиями жизни:
Но тщетны мечты, бесполезны мольбы
Против строгих законов судьбы (т. 1, с. 368).
Это с одной стоны, а с другой - куда же девалась воля, вырабатываемая лирическим героем и Печориным? Вот господам-офицерам наскучил бостон и они, бросив карты под стол, стали рассуждать «о том, что мусульманские поверы, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников». Были и «за» и «против» такого мнения. Словесный спор завершен мнением «- Все это вздор! - сказал кто-то. - Где эти верные люди, видевшие список, на котором означен час нашей смерти?.. И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок? Почему мы должны давать отчет в наших поступках?» (т. 4, с. 126).
Резонный вопрос, на который могут ответить только конкретные аргументированные случаи из жизни. Неожиданно вызвался доказать Вулич на собственном примере: «Господа - сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнию, или каждому из нас заранее назначена роковая минута» (т. 4, с. 127). Вызвался держать пари Печорин, отрицая предопределение. Сцены «Фаталиста» рассмат-
ривали многие ученые. Поэтому я не буду останавливаться на них специально.
Сама по себе воля без соотношения с человеческими ценностями той страны, где проживает личность, может привести к большим трагедиям, ибо такая воля может вырасти в эгоизм. Такая болезнь постоянно преследует героев «Вадима» из одноименного романа, Кирибеевича из «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», Арбенина из «Маскарада», Демона из поэмы «Демон», Печорина из «Героя нашего времени». Для Печорина счастье - насыщенная гордость. «Если б я почитал себя лучше, - признается он, - могущественнее всех на свете, я был бы счастлив» (т. 4, с. 87). Но судьба ставила свои условия ему, а сам он чувствовал себя волевым человеком, играющим «роль топора в руках судьбы». «Как орудие казни, я упал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления.» (т. 4, с. 110).
Спор о предопределении у Лермонтова состоит из трех позиций фатальных исходов, в которых одновременно выступают «за» и «против» (тезис и антитезис). Первым стреляет в себя из пистолета, выбранного из кучи пистолетов, Вулич. Он вобрал в себя всю имеющуюся волю, добавим, выработанную в сражениях и картежных упражнениях волю. Он так взвинтил свое сознание, что наполнил себя какой-то особой аурой. Все находившиеся вокруг «.Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть», - заключает Печорин. Последний его психологический выкрик: «- Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели» (т. 4, с. 128). Дыхание у всех на минуту остановилось, глаза выражали страх. Спокоен был только стреляющий. Пистолет дал осечку. Естественна реакция толпы: радость и одновременно сомнение в заряженности пистолета. Продырявленная фуражка, висевшая под окном, подтвердила честность славянина-серба. В глазах офицеров, не придавших особого значения спору Печорина с Вуличем, «экспериментатор» доказал - не судьба была ему застрелиться, не судьба.
С первым предопределением соперничает мнение Печорина, увидевшего печать смерти товарища. Судьбу, рок прочитал от-
рицатель предопределения («- Утверждаю, что нет предопределения.»). Тонкий психолог, волевой человек, Печорин вполне аргументированно доказывает свое мнение: «Я замолчал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться» (т. 4, с. 127). Если Вулич шел на эксперимент, как это делают заядлые игроки в карты, чувствуя, что «снимут банк», хотя в глубине души осознавали шаткость положения («- Может быть, да, может быть, нет»), то у Печорина все подкреплено жизненным опытом. Оказывается, воля, превращаемая психологически яркой личностью в стрессовую ситуацию, может на некоторое время отодвинуть роковую минуту.
Наблюдения жизненные не подвели Печорина: в конечном счете, он оказался прав -Вулич в самом деле был убит в этот вечер. Ошибся он только во времени. Важнейшую роль здесь сыграл частный случай. Вспомним все трагедии, свидетелями которых мы бываем - везде роковую роль играют частные случайности. Не спроси Вулич по доброте душевной пьяного казака с саблей, то остался бы жить. Однако экспериментатор должен был спросить. Должен был, потому, что находился в добродушно-ослабленном состоянии после выигранного пари. Стрессовая ситуация для него кончилась. Так что причина кроется не в словах, обращенных к казаку: «Кого ты, братец, ищешь?» - Тебя!» -отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца. » (т. 4, с. 131), а в моменте стрельбы из пистолета, когда находился в возбужденном состоянии, когда обнажились нервы офицера и Печорин прочитал на его челе, что там было написано.
Выходит дело, предопределение судьбы есть. Вот и Вулич перед тем как испустить последний вздох признает правоту противника в споре, сказав лишь всего два слова: «Он прав!». «Сознает человек или не сознает выпавшее ему на долю предопределение, прямо ли он испытывает судьбу или предоставляет самой судьбе осуществить начертанное, счастлив или нет исход испытания - во всех случаях предопределение неизменно торжествует. Жизнь есть цепь предопределе-
ний - со счастливым или несчастным исходом: предопределений, в которых удача и катастрофа часто следуют непосредственно одна за другой, своим контрастом и быстрой сменой как бы оттеняя неумолимость самого предназначения» [4]. И все-таки воля и судьба, запряженные в одну жизненную телегу, всякий раз уживаются друг с другом, создавая иллюзию гармонического единства, даруя личности уверенность в своих неограниченных возможностях на земном пути.
Печорин прав. На этом бы можно было и закончить рассуждения, если бы не одно «но, -признание самого «победителя»: «Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы, не знаю, наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил» (т. 4, с. 130). Почему засомневался Печорин, а вместе с ним и Лермонтов в предопределении, ведь «доказательство было разительно»? Для большей наглядности читателя ожидает третий пример. После кошмарно проведенной ночи вызывают нашего героя из дома для обуздания невменяемого от пьяни вооруженного, если так его можно назвать, человека. Продолжаясь, повторяется сцена вечера с выстрелом Вулича, только на его месте оказывается Печорин («. подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу»). Как и серб прошлым вечером, он собрал всю свою волю: «Сердце мое сильно билось»). Прыжок на врага (он в то время был именно врагом). раздался выстрел. пуля сорвала эполет. «Дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него» (т. 4, с. 132).
Дым, как и во втором эксперименте (с обращением Вулича к казаку) оказался случайной деталью, не будь дыма, противник успел бы найти шашку. Опять виной всему - случай. Предопределение же подготавливается волевыми усилиями людей, создающими силой духа стрессовую ситуацию, при которой возникает благоприятная обстановка.
И опять резюме автора: «После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом?». Но итог этот подан читателю не в утвердительной, а в вопросительной интонации, как бы подтверждающей тезис героя: «Я люблю сомневаться во всем.». Без окончательного ответа оказалось и ранее осмысление поступка: «верю ли я теперь предопреде-
лению или нет..?». Ответа точного Лермонтов не дает. А может быть, и нет точного ответа? Будь, скажем, точная и окончательная вера в фатализм, то тогда всякие волевые действия окажутся неуместными, зачем они?.. Коли на роду написано, то, значит, так оно и будет, пытайся ты переменить ситуацию или нет. Жизнь в таком случае потеряет всякий интерес. Поэтому после слов о сомнениях идет объясняющая фраза: «Это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает» (т. 4, с. 133). Вот какой молодчина Печорин! Такому свойству характера можно было бы у него поучиться тому же Грушницкому, например.
Кажется, все решено: предопределение -предопределением, а воля решительного, натренированного жизненными испытаниями человека стоит на первом месте.
Статью мы начинали с пейзажной астрономической картины звездного неба, он тогда посмеялся («мне стало смешно») над «премудростью» людей, живших ранее, «думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах.». И вот после случившегося рокового вечера он вновь обращает свой взор к звездам. И. «несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги» (т. 4, с. 130). Такая предосторожность была кстати. Он, наткнувшись на свинью, разрубленную шашкой, начал думать о земном, об опасности, нависшей над ним - окажись на месте зарубленной свиньи пьяный казак с шашкой. Конечно же, звезды заставили его смотреть под ноги, передавая свои невидимые биотоки. К этой истине предки и Михаил Юрьевич пришли раньше. Нет, нельзя иронизировать над мистическим опытом прошедших веков!
Печорин также займется поисками спасения своей души, но прежде он еще раз испытает свою волю на предмет предопределения своей судьбы: все ли решается по конкретным людям на Небе или же все зависит
от воли людей? Возможно, существует некая золотая середина?
В «Фаталисте» Печорин оказался прав с Вуличем и в то же время сам своим волевым порывом опроверг свою же теорию. Помог в этом тот же Вулич, опустивший руки перед опасностью (в случае с выстрелом он был волевым). Стало быть, побеждает народная мудрость: «Бог-то Бог, но и сам не будь плох». Воля человека в судьбе может играть во многих случаях решающую роль. У героя была такая решительная воля, которая и поспособствовала тому, что он не остановился на жизненном пути, а, нашедши мужества, отправился в дальнейшие поиски. Слабый, безвольный человек после всех мытарств, которые преподнесла судьба, сник бы и поджидал спокойно свою кончину, может быть, наедине со стопкой водки или в одиночестве, на скамеечке под тенистыми липами. Множество возможностей могло бы быть на его жизненной дороге, Печорин же выбрал беспокойный образ существования - его жизненный путь приведет в «аравийские земли» Пророка, где он и приобретет свой окончательный покой.
1. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: в 4 т. М., 1964. Т. 4. С. 129-130. Далее ссылки на цитируемый текст даются по этому изданию с указанием тома и страницы в круглых скобках.
2. Гулыга А.В. Иммануил Кант. М., 1977. С. 122.
3. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л., 1969. С. 192.
4. Асмус В.Ф. Круг идей Лермонтова // Вопр. теории истории и эстетики. М., 1968. С. 359.
Поступила в редакцию 16.06.2008 г.
Gorlanov G.E. Motifs of “fate” and “will” in M. Lermontov’s novel “The Hero of Our Time”. The article is devoted to Lermontov’s philosophic views on the question of fortune predetermination. Does will play any role in one’s life? This question is solved in Pechorin’s diary, who works out his strong-willed character which is not directed to the good of people around him. According to the author’s viewpoint, in “Fatalist” there raised a thesis about the seeming unity of “fate” and “will” which indissolubly exist as a result of complex and contradictory dialectics. The author proves his point of view relying on Lermontov’s novel.
Key words: destiny, will, predetermination, reason, determinism.
«ЖЕНСКИЙ ВОПРОС» В РОМАНАХ Н.С. ЛЕСКОВА «НЕКУДА» И «НА НОЖАХ»
А.В. Ганина
Актуальный для второй половины XIX столетия в России «женский вопрос» является зависимым от нигилистического течения. Рассматриваются трактовка Н.С. Лесковым понятий «женский вопрос» и нигилизм, изображение писателем героинь-нигилисток. Приводится классификация женских образов в романах «Некуда» и «На ножах». Решением «женского вопроса» у Лескова является жизнь без теорий, что обусловлено несовершенством современного писателю нигилистического течения.
Ключевые слова: «женский вопрос», нигилизм, нигилистка, тип нигилистки, женский персонаж.
Понятием «женский вопрос» во второй половине XIX в. обозначался вопрос о роли женщины в обществе, об изменении патриархального представления о женщине как зависимой от мужчины, об утверждении женской самостоятельности, эмансипации. Понятие «женский вопрос» для многих было сопряжено с понятием нигилизма.
На волне демократических преобразований в стране в 60-е гг. XIX в. тема нигилизма была очень свежа. Общество разделилось на сторонников и противников этого явления. С
жаром приветствовали нигилизм радикалы, с настороженностью, а порой нетерпимостью относились к нему консерваторы. Об опасностях и крайностях нигилизма писали Тургенев, Гончаров, Достоевский, Лесков, Писемский и др.
Для Лескова «женский вопрос» - это, прежде всего, вопрос перехода женщины в нигилизм, и переход этот имеет негативные этические последствия.
Ключом к пониманию такого отношения писателя к нигилизму является его взгляд на
