CC BY
90
МОТИВ ВОЗВРАЩЕНИЯ В АНТИУТОПИИ ХХ ВЕКА Ю.И. Королева
Ключевые слова: футурология, антиутопия, психология, возвращение.
Keywords: futurology, anti-utopia, psychology, return.
Антиутопии ХХ века вскрыли фундаментальные противоречия классической утопии, с которыми бьется и современная футурология. Во-первых, противоречие между органической природой человека и техническим прогрессом, неизбежно сокращающим и уничтожающим адекватные ей внешнюю естественную среду и внутренний эмоционально-душевный состав личности. Во-вторых, противоречие между вероятностно неизбежной индивидуальностью, неповторимостью человеческой особи и коллективистской унификацией личности как условия социальной стабильности. В-третьих, противоречие между неограниченными и непредсказуемыми возможностями человеческого разума и социально-историческими ограничениями.
Главным предметом антиутопической гуманистической критики в решении этих проблем является изменение природы человека, ее искажение, усечение, роботизация, превращение в «машину потребления» и т.д. Причем, в зависимости от доминирующих условий и способов преобразования человека в фантастике ХХ века сформировалось два типа антиутопии: техногенно-психологическая («Республика Южного Креста» В. Брюсова, «Машина останавливается» Э. Форстера, «451° по Фаренгейту» Р. Брэдбери) и социально-психологическая («Мы» Е. Замятина, «О дивный новый мир» О. Хаксли, «1984» Дж. Оруэлла). В произведениях первого типа психология будущего человека изменяется вследствие полного замещения естественной природной среды искусственной технической. В антиутопиях второго типа акцентируется насильственное изменение естественно-природной сущности человека в целях социальной стабильности, а научно-технический прогресс оказывается побочным и инструментальным фактором.
Общность названных проблем в антиутопиях того и другого типа сформировала устойчивый эстетический и мотивный комплекс, репродуцируемый и в современной художественной футурологии.
Независимо от первопричин создания нового идеального мира антиутопии техногенно-психологического типа моделировали его как герметически замкнутую систему. Такие герметические модели, с точки зрения современной футурологии, достаточно перспективны в качестве спасения «последнего человечества» в условиях глобальных военных, экологических катастроф или межпланетных путешествий. Неизбежны и потому справедливы в таком герметическом обществе ограничения социально-личностной свободы граждан. Антиутопии исключают, во-первых, жизненную необходимость герметичности: на поверхности земли (Форстер) и за Зеленой стеной (Замятин) жизнь возможна. Во-вторых - фактор временности: страна бога Машины или страна Благодетеля изначально устроены как социальный идеал всеобщего счастья на века. Сохранение в неизменности достигнутого совершенства и постоянное возобновление базовых свойств идеального мира осуществляется как силовыми мерами и тотальным надзором, усиливающими внутреннее напряжение сопротивления, так и масштабной пропагандой. В. Брюсов в повести «Республика Южного Креста» первым в отечественной фантастике прогнозировал неизбежность массового психоза в искусственном герметическом обществе, не имеющим перспективы возвращения к естественному свободному бытию. Но Брюсов, обозначив моменты создания и самоуничтожения страны, идеально благоустроенной в условиях вечного антарктического холода, но без учета психологического фактора, не раскрывает содержания и механизма последнего. Замятин, развивая и совершенствуя этот утопический проект, подробно исследует энтропийные процессы на почве психологии как движения вспять, инволюции человека и исторического возвращения.
Герой Замятина, обладая всей полнотой культурно-исторической памяти, демонстрирует совершенство нового мира с постоянной оглядкой на прошлое. Адресация его послания не потомкам, а далеким «предкам или существам, подобным их диким, отдаленным предкам... » [Замятин, 1989, с. 23] изменяет аксиологический вектор классической утопии, которая подвергала критике прошлое с точки зрения будущего, тогда как Замятин предоставляет будущее суду прошлого, оказывающегося, в конечном счете, миром лучшим, чем утопическое будущее. Способ презентации идеального мира в соответствии с этой логикой формулируется как «прыжок через века, с + на - <...> ассо-
циация по контрасту» [Замятин, 1989, с. 11]. Полярность настоящего-будущего (+) и прошлого (-) обозначена четырьмя фундаментальными оппозициями: порядок / хаос, свобода / контроль, мы / я, сча-
стье / несчастье, - в границах которых оцениваются все элементы природного и социального мира. Причем, новые ценности будущего мало противоречат современным установкам свободных, либеральных обществ на здоровый образ жизни нормального среднестатического законопослушного гражданина. Д-503 - интеллигентный, творческий человек, довольный своим местом в обществе. Он не только рационально мыслящий, но и здравомыслящий гражданин единого государственного организма. Недостаточность такого человека в антиутопии Замятина начинает раскрываться с того момента, когда культура тысячелетней давности предстает не умозрительно, а в материально-чувственной данности - в Древнем Доме-музее; и еще более отдаленное, доисторическое, прошлое - дикие предки, заросшие шерстью и обитающие в диких лесах, - оживает и просматривается за Зеленой стеной.
Образ Древнего Дома - этот хронотоп-интеграл вертикали и горизонтали обратной перспективы, - кроме того, оказывается контрапунктом точек зрения автора и героя. Антиутопическая позиция автора, до сих пор скрытая в иронии, теперь, в детальном и явно ностальгирующем описании интерьера дома рубежа XIX-XX веков, противостоит первоначальному брезгливо-критическому взгляду героя. Постепенно посещение Дома приводит Д-503 к пробуждению подавленных «древних» эмоций.
Ф. Ницше, с философией которого некоторые исследователи (Н.В. Губина, М.Ю. Любимова, А.Л. Семенова, Л.В. Полякова и др.) связывали роман Замятина, развивая идею вечного возвращения, утверждал, что «человек повторяется»: «Я открыл для себя, что прежний человеческий и животный мир, да и вообще глубочайшая древность и прошлое всего ощутимого бытия продолжает во мне творить, любить, ненавидеть, завершать...» [Ницше, 1990а, с. 547-548]. При этом, подобно Ницше, Замятин вводит своего героя в лабиринт противоречивых, парадоксальных переживаний, разрушающих математическую логику его мышления. «Ведь я теперь живу не в нашем разумном мире, а в древнем, бредовом, в мире корней из минус-единицы» [Замятин, 1989, с. 58], в котором любовь - сладкая мука, и радостно - умереть от любви: «Ближе - прислонилась ко мне плечом - и мы одно, из нее переливается в меня - и я знаю, так нужно. Знаю каждым нервом, каждым волосом, каждым до боли сладким ударом сердца. И такая радость покориться этому “нужно ”» [Замя-
тин, 1989, с. 54] (выделено нами - Ю. К.). Ср. у Ницше: «Утверждали ли вы когда-либо радость? О, друзья мои, тогда утверждали вы также и всякую скорбь. Все сцеплено, все спутано, все влюблено одно в другое» [Ницше, 1990б, с. 234]. Сладкая мука, скорбь, боль, смерть от любви возводят несчастье в высшую, нежели душевный покой и окружающий комфорт ценность. Но эта парадоксальная «личная необходимость несчастья» как раз и утверждает, по Ницше, принцип индивидуальности. Точно также необъяснимая, «нелепая» тяга к страданиям, лишениям, полунощным бдениям, наконец, к ужасу разрушения Единого Государства пробуждает в сознании «нумера» личность.
Вечным повторением человека обусловлено и вечное повторение способов, которыми человек удовлетворяет свойственную выделившейся из коллективного бессознательного личности «волю к власти» -«я чувствовал себя над всеми». Новые общества устраиваются «старым» человеком, который, будучи верен своей природе, настаивает как на безусловной и окончательной истинности своего творения, так и на безусловной власти над ним, над облагодетельствованным им человечеством. И в утверждении и защите своей истины и власти использует средства, предоставленные тем же старым человеческим опытом: надзор и насилие. Пробудившееся личностное самосознание «нумера» утверждается желанием единоличного обладания предметом своей любви, рождающего агрессию по отношению к соперникам и вместе с тем идею бунта, государственного переворота, захвата власти, которая вынуждена защищать себя еще более радикальными в отношении к человеческой природе средствами.
С момента посещения Древнего Дома в записках Д-503 принцип контраста в отношении к прошлому последовательно замещается принципом тождества. Парадоксальность аксиологической перекодировки усиливает антиутопический иронический пафос повествования: «Есть запах ландыша - и есть мерзкий запах белены: и то и другое запах. Были шпионы в древнем государстве - и есть шпионы у нас... да, шпионы. Я не боюсь слов. Но ведь ясно же: там шпион - это белена, тут шпион - ландыш» [Замятин, 1989, с. 32]. Подобным же образом оправдывается очевидное сходство Операционного с древними инквизициями, перлюстрация частной переписки оценивается героем как «естественный порядок», предательство, доносы преподносятся как религиозное священодейство. Чем далее, тем ближе смыкается будущее с прошлым, все более и более отдаленным: «...новый Иегова на аэро - такой же мудрый и любяще-жестокий, как Иегова древних» [Замятин, 1989, с. 100], День Единогласия - «это нечто вроде того,
что для древних была их «Пасха». Мысль, о том, что «в каждом из нас - та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты» [Замятин, 1989, с. 92], завершает инволюцию человека, отождествляя психо-физическую природу человека с первоначалами органической жизни. Такой логический ход повествования вновь отсылает к ницшеанской идее «вечного возвращения», возникшей на основе предположения Е. Дюринга (немецкого философа-экономиста), что вся Вселенная в принципе, может иметь вид комбинации всего нескольких элементарных частиц и, следовательно, мировой процесс в данном случае был бы калейдоскопом их разумных комбинаций, число которых имеет предел. Подобным образом рассуждает персонаж романа Замятина: «Если мир бесконечен - то средняя плотность материи в нем должна быть равна нулю. А так как она не нуль - это мы знаем -то, следовательно, вселенная - конечна, она сферической формы...» [Замятин, 1989, с. 160]. По Ницше, все становление имеет место только в рамках вечного круговращения и постоянного количества силы. Таким образом, бытие в том виде, в котором оно существует, не имеет цели и смысла, оно неумолимо вновь и вновь повторяется. Ницшеанская идея позволяет Замятину развить до кульминации антиутопиче-ский скепсис в отношении к возможности и стабильности искусственно сотворенного человеком мира. «Неужели обвалились спасительные вековые стены Единого Государства? Неужели мы опять без крова, в диком состоянии свободы - как наши далекие предки?» [Замятин, 1989, с. 104].
В финале романа Замятина развертываются две альтернативы утопическим моделям искусственных герметических цивилизаций. Первая - насильственное преобразование природы человека на уровне его «атомарного» состава, - получившая вариативное развитие в антиутопиях ХХ века: удаление центра фантазии мозга (Замятин), искусственное выращивание человеческого эмбриона (Хаксли), травматическое психо-физическое разрушение личностных установок человека (Оруэлл), бетризация - операционное удаление центра агрессии в мозге человека (Лем),- направленных, главным образом, на сохранение сложившейся социальной структуры и власти и не нуждающейся в жесткой герметизации общества (социально-психологические антиутопии). Вторая, питающая в целом антиутопический пафос, - отпустить человека на свободу естественного природного и исторического развития, обусловленного фундаментальными законами материальной вселенной. «А вдруг он, желтоглазый, - в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни - счастливее нас?» [Замятин,
1989, с. 69] - вопрос, к которому приходит герой Замятина в момент выбора между бегством за Зеленую стену и операцией по удалению фантазии. Так в чем его счастье, в чем психологический изъян новых технических и социальных утопий? В причастности к естественной материи природы, породившей человечество, в возможности переживания «сладкого ужаса» перед бесконечностью пространства и времени, в страданиях и лишениях борьбы с окружающим враждебным миром, формирующих и утверждающих индивидуальную личность, в разгуле безумных страстей, в свободе жизнетворческих и миростроительных фантазий, в свободе воли. Это, по сути, сентиментально -романтическая концепция человека, которая в пределе своей логики возвращения к природе обозначает образы «дикаря» и «хаоса», что, в свою очередь, утверждает принципиальность ситуации выбора в финале. Именно эта ситуация становится не смыслоразрешающей, а смыслообразующей, заключающей идею союза новой технической цивилизации и старого романтического человека как базовой ценности утопии. С перспективой такой утопии в финале строятся современные антиутопии, следуя логике возвращения в развитии сюжета.
В романе С. Лема «Возвращение со звезд» человечество достигает абсолютного материального благоденствия, социальной гармонии, высокой культуры, благодаря чудесам научно-технического прогресса, позволившего, кроме того, усовершенствовать природу человеку операцией бетризации, лишающей человека способности к агрессии и естественному деторождению, не ущемляя при этом никаких других личностных проявлений. Адреналиновая подпитка естественной природы человека также учтена и осуществляется посредством виртуальных ужасов техники иллюзионов. Тотальный надзор в целях социальной стабильности и безопасности осуществляется, но, благодаря все тому же техническому прогрессу, совершенно неощутим для любого человека. В этот счастливый, беспечный, сытый мир возвращаются астронавты, покинувшие землю 125 лет назад, в течение которых продолжалось их межпланетное путешествие в поисках новой обетованной земли, и, вернувшись, они находят ее на родной планете. Но при этом обнаруживают, что это не только другая земля, но и другое человечество, в природе, в жизни, в культуре которого не осталось ничего естественного, натурального, духовно глубокого и значительного, что человеческое существование в своем самодовольном благоденствии утрачивает смысл и ценность жизни. Но для бывшего астронавта именно жизнь в ощущении постоянной опасности была наполнена смыслом, и обретала высочайшую ценность: «Каждый из нас был чем-
то бесценным, человеческая жизнь приобретала величайшую ценность там, где не могла уже иметь никакой ценности, там, где тончайшая, почти не существующая оболочка отделяла жизнь от смерти» [Лем, 1991, с. 186]. В финале автор ставит главного героя перед уже знакомым выбором: отказаться от изначальной полноты естественной человеческой природы, согласившись на бетризацию, или остаться верным ей, возвращаясь вслед за сделавшими свой выбор това-рищами-астронавтами в межпланетный корабль, то есть в мир хаоса, опасностей, лишений, который и есть «подлинная жизнь». Брегг выбирает третий путь - возможность компромисса между естеством и прогрессом. Он остается на земле с женщиной, которую успел полюбить, с чудесами науки и техники, которые покорили его, но готов бороться против бетризации, надеясь восстановить полноту естественной природы людей нового общества на разумных основаниях, не нарушая социальной гармонии.
Литература
Брюсов В.Я. Республика Южного Креста // Брюсов В.Я. Повести и рассказы. М.,
1983.
Замятин Е.И. Мы : Роман ; Хаксли О. О дивный новый мир : Роман. М., 1989.
Курчаткин А.Н. Записки экстремиста : Книга ирреальной прозы. М., 1990.
Ланин Б.А. Анатомия литературной антиутопии // Общественные науки. М., 1993.
№ 5.
Лем С. Возвращение со звезд. М., 1991.
Ницше Ф. Веселая наука //Ницше Ф. Собрание сочинений : в 2 тт. М., 1990а. Т. 1.
Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Собрание сочинений : в 2 тт. М., 1990б. Т. 2.
Оруэлл Дж. 1984 // Дж. Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. М., 1989.
Тимофеева А.В. Антиутопия : об истоках и возникновении жанра // Вопросы современной лингвистики и литературоведения. М., 1993. Вып. 2.
Форстер Э.М. Машина останавливается // О дивный новый мир : Английская антиутопия. Романы. М., 1990.
Чаликова В.А. Крик еретика. (Антиутопия Е. Замятина) // Вопросы философии. 1991. № 1.
