Морально-психологическое состояние офицерского корпуса накануне Гражданской войны: 1916-1917 гг Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 94(470)

А. В. Анисимова

Морально-психологическое состояние офицерского корпуса накануне Гражданской войны: 1916-1917 гг.

В статье представлена общая картина морально-психологического состояния офицерского корпуса в условиях разложения русской армии в 1916-1917гг. Делается акцент на событиях февраля - марта 1917 г как на главном деморализующем факторе.

Ключевые слова: разложение армии, офицерство, кадровый состав, Февральская революция, моральная деградация.

A. V. Anisimova

Moral and Psychological Condition of the Officers on the Eve of the Civil War: 1916-1917

In the article the general view of the officers' moral and psychological state in the conditions of decomposition of the Russian Army in 1916-1917 is presented. The emphasis is made on the events of February - March, 1917 as the main demoralizing factor.

Keywords: Army decomposition, officers, a personnel structure, the February Revolution, moral degradation.

Исход любого сражения во многом определяется моральным состоянием войск, в нем участвующих, степенью воодушевления накануне и во время битвы, осознанием правоты дела, за кото -рое предстоит сражаться и, возможно, умереть. Безусловно, имеют огромное значение количественный и качественный состав войска, полководческие таланты командиров, выбранная диспозиция и т. д. и т. п. Но все же значение морально-психологического фактора на войне нельзя недооценить. Армия, лишенная боевого порыва, веры в то, за что она идет в бой, скорее всего, обречена в этом бою на поражение, если только ей не противостоит такая же «бездуховная» и слабая в моральном отношении армия.

Гражданская война - это серия крупномасштабных военных операций, локальных сражений и мелких военных стычек, исход которых также не в последнюю очередь определялся тем, с каким настроем шли в бой воюющие стороны, и тем, что было сделано командованием этих сторон для обеспечения должного настроя.

Офицерский состав - костяк армии, промежуточное звено между рядовым составом и высшим командованием. Именно офицеры ведут в бой вверенные им подразделения и по сути дела сообщают им воинский дух и уверенность в победе. А для этого, как минимум, надо и самим обладать этим самым воинским духом. В против-

ном случае, если уговоры и убеждения не действуют, в силу вступают репрессии и террор как единственно возможное средство заставить солдат умирать.

Белая армия (в собирательном значении этих слов) таких мер не применяла. Естественно, действовали военно-полевые суды; полагалась смертная казнь за дезертирство или бегство с поля боя, но все же широкомасштабной системы террора, возведенного в ранг закона, в отличие от РККА, здесь не существовало. Таким образом, белогвардейские офицеры могли в бою полагаться лишь на внутренние убеждения, воинский пыл и готовность к самопожертвованию своих солдат. Насколько белогвардейское офицерство было в состоянии разжечь и поддерживать в своем воинстве эти необходимые качества? Насколько само оно обладало этими качествами накануне Гражданской войны? С каким эмоциональным настроем, в каком моральном состоянии вступило офицерство в Российскую смуту начала XX в.? Как повлияло это настроение, это состояние души на оценку сложившейся для армии и для страны в целом обстановки и, в конечном счете, на сам выбор среди офицерства, с кем и за что воевать?

В какой-то степени дать ответы на эти вопросы поможет исследование той эмоциональной атмосферы, которая сложилась в офицерской

© Анисимова А. В., 2012

среде в 1916-1917 гг. Свидетельства по данной проблеме содержатся в воспоминаниях офицеров и генералов бывшей царской армии, относящихся к периоду Первой мировой войны.

В Гражданскую войну многие офицеры вступили в уже подавленном состоянии. Оно было обусловлено не только поражениями русских войск, низким материальным обеспечением армии практически на всем протяжении войны, но и общей ситуацией деградации русской армии, которая затронула не только массу рядового, но и значительную часть офицерского состава. «Первые ласточки» будущего повального разложения армии появились в 1916 г. Об этом свидетельствуют многие очевидцы надвигавшейся катастрофы. Полковник Р. Р. фон Раупах, служивший в Первую мировую войну в качестве военного юриста, свидетельствует: «В 1916 году в тыловых частях впервые появились случаи насилия над командным составом, и при том не только со стороны отдельных солдат, но и частей. Армия заболела, и к 1917 году болезнь эта стала безнадежной. Армию надо было считать потерянной и к борьбе негодной. К февралю 1917 года у меня, как военного следователя по Финляндии, было в производстве шесть дел, квалифицированных как явное восстание» [1].

По мнению фон Раупаха, объяснение подобного положения дел заключается в смене качественного состава армии. «К 1916 году храбрейшие полегли, и на их место стали прибывать сырые, от сохи взятые бородатые дяди. В большинстве это были отяжелевшие темные мужики, которым все на свете, кроме их собственной хаты и села, было чуждо и не нужно. Обратить такой материал в течение месячной подготовки в солдата не мог бы, конечно, никто, а потому с укомплектованием частей в них стали быстро расти всякого рода нарушения дисциплины, бороться с которыми ввиду их массового характера оказалось невозможным по причинам уже чисто техническим» [2].

Разложение охватило не только рядовой состав, но и многих офицеров. Оппозиционные власти настроения среди офицерства появились, пожалуй, даже раньше, чем наступило разложение среди рядового состава. А. И. Деникин называет в качестве причины некоторые порядки, введенные в армии по отношению к командному составу и вызывавшие протест среди офицеров. Вследствие революции 1905-1907 гг. «офицерский корпус почему-то был взят под особый надзор департамента полиции, и командирам полков

периодически присылались черные списки, весь трагизм которых заключался в том, что оспаривать "неблагонадежность" было почти бесполезно, а производить свое, хотя бы негласное расследование не разрешалось... Эта система сыска создавала нездоровую атмосферу в армии» [3].

Здесь же А. И. Деникин указывает еще одну причину, способствовавшую накоплению негативных по отношению к власти настроений. «Среди служилых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько необеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство. Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства - подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость. Офицерский корпус с половины XIX века совершенно утратил свой сословно-кастовый характер» [4].

И как следствие, «жизнь как будто толкала офицерство на протест в той или другой форме против «существующего строя» [5].

Но, тем не менее, это была лишь оппозиция, протест, но еще не разложение. Оно наступает позже, параллельно с разложением всей армии в целом, и к концу 1917 г. достигает своего апогея. Основную причину такого морального перерождения современники видели, в первую очередь, в военных неудачах тех лет, которые вырвали из рядов армии лучших ее представителей. В течение войны кадровый состав Императорской пехоты сменился шесть раз (!). С. С. Керсновский так описывает этот процесс: «Первый кадровый состав Императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях 1914 года. Второй окрасил своей кровью снег первой зимней кампании - снег Бзу-ры, Равки и Карпат. Третий состав - это "перебитые, но не разбитые" полки великого отхода. Пришедший ему на смену четвертый состав вынес вторую зимнюю кампанию. Пятый лег в ко-вельские болота. Шестой догорал в Буковине и Румынии, и на смену ему запасные полки готовили седьмой» [6].

В свою очередь, нехватка кадрового офицерства на фронтах войны, по мнению А. И. Деникина, «заставила командование поступиться несколько требованиями военного воспитания и образования, введя широкое производство в офицеры солдат - как за боевые отличия, так и путем проведения их через школы прапорщиков с низким образовательным цензом.

Последние два обстоятельства . вызвали два явления: несомненно понизили боевую ценность офицерского корпуса и внесли некоторую диф-

ференциацию в его политический облик, приблизив еще более к средней массе русской интеллигенции и демократии» [7].

С. С. Керсновский еще более мрачно оценивает последствия такого «опрощения» производства в офицеры: «Появились офицеры, в которых не было ничего офицерского, кроме погон, и то защитных. Офицеры, не умевшие держать себя ни на службе, ни в обществе... Вчерашний гимназист, а то и недоучка-полуинтеллигент в пра-порщичьих погонах, командовал ротой в полто-раста-двести мужиков в солдатских шинелях. Он мог повести их в атаку, но не был в состоянии сообщить им воинский дух, той воинской шлифовки и воинской закалки, которой сам не обладал. [...] Между начальниками и подчиненными стало чувствоваться отчуждение, не наблюдавшееся прежде. [...] Одни напускали на себя не принятое в Русской Армии высокомерие и этим отталкивали солдата. Другие безвозвратно губили себя панибратством, попытками "популярничать". Солдат чуял в них "не настоящих" офицеров.» [8]

Причину деградации и морального разложения в офицерской среде Керсновский видит и, наверное, небезосновательно, в изменении самого стиля обмундирования. «Из военной жизни под ... преступным предлогом "военного времени" вытравлялась вся обрядность, вся та торжественная красота, что прививала офицеру и солдату сознание святости воинского звания. Безобразнейшая обмундировка, так и напрашивавшаяся на неряшливое ношение, отнюдь не способствовала внедрению этого сознания. ... Утрата воинского вида влекла за собой и снижение воинского духа» [9].

Ситуация в армии ухудшилась после издания печальной памяти Приказа № 1, напрочь стершего последние сдерживавшие факторы соблюдения элементарных норм воинской дисциплины в отношениях между рядовым составом и офицерством. Хотя уже сам факт свершения Февральской революции и падения монархии обозначил новую точку отсчета в жизни, как самого государства, так и армии. Идея, которой была призвана служить армия, рухнула. Вместе с ней рухнула и сама армия, став по существу уже не армией, а вооруженной распропагандированной толпой. «Это конец, это анархия», - так отреагировал на манифест об отречении Императора генерал П. Н. Врангель [10].

Февральская революция и отречение Николая II, падение русской монархии стали для боль-

шинства генералитета и кадрового офицерства настоящим потрясением. П. Н. Врангель характеризует это состояние как «недоумение», «ошеломление». «Офицеры, как и солдаты, были озадачены и подавлены» [11]. Буквально ту же реакцию на события описывает и А. И. Деникин: «Войска были ошеломлены - трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифестов. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание» [12].

По всей видимости, влияние Февральской революции в психологическом плане на военный состав было много сильнее, чем последовавшей в скором времени за ней революции Октябрьской. Так, о будущем генерале, а тогда еще полковнике, В. О. Каппеле говорили, что «Февральскую революцию он пережил в нравственном отношении очень тяжело, может быть, тяжелее, чем октябрьскую, так как вторая явилась естественным продолжением первой» [13]. Именно после февраля обозначился психологический слом в среде офицерства и рядового состава, лишивший их того стержня, вокруг которого закручивался до этого весь смысл несения воинской службы: «За Веру, Царя и Отечество!». Один из камней фундамента, на котором базировались моральные устои русской армии, был вынут, и следом за ним рухнуло все здание. «В настоящих условиях с падением Царя пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающие его обязательства; при этом власть и эти обязательства не могли быть заменены ничем соответствующим. Что должен был испытать русский офицер или солдат, сызмальства воспитанный в идее нерушимости присяги и верности Царю, в этих понятиях прошедший службу, видевший в этом главный понятный ему смысл войны?..» [14]

Что испытывал русский офицер в эти дни между двумя революциями, весьма наглядно характеризуют пропитанные горечью, отчаяньем и сарказмом по поводу создавшегося положения слова барона А. П. Будберга: «. сейчас же все мы, несчастные уговаривающие разных рангов, продолжающие судорожную работу и пытающиеся что-то спасти и что-то предотвратить, напоминаем каких-то фанатиков, которые своими телами хотят остановить сорвавшуюся огромную колесницу, летящую с крутого откоса в глубокую пропасть; мы судорожно цепляемся за что-то, молим о каком-то чуде, но большинство понимает, что спасения уже нет; армия, у которой выбили ее душу - дисциплину, давно уже перестала существовать; осталась одна видимость, полная

уже внутри такого гноя и разложения, что только одно великое чудо могло бы нас спасти.» [15] Но в чудеса барон не верит и делает, соответственно, вывод: «. раз нет средства для остановки начавшегося разложения, будь то физическое или нравственное, значит, крышка!» [16]

Не все испытывали схожие чувства, среди офицеров началось расслоение по политическому принципу. 1917 г. - это время, когда в военной среде предпринимались первые попытки сделать выбор своей позиции по отношению к происходившим событиям, поскольку ситуация практически не оставляла шанса оставаться в стороне.

Даже советская историография не могла замолчать растерянность и смятение, возникшее среди офицеров в связи с начавшимися на фронте беспорядками. Конечно, все это преподносилось в осторожной форме и с явным акцентом на позитивность происходивших событий, но то, что они не воспринимались однозначно даже будущими большевиками, все же указывается. Так, в советском жизнеописании командира одного из красных партизанских отрядов на Востоке России П. Е. Щетинкина по поводу его реакции на события 1916 г. говорится: «. ему, Щетинкину, как офицеру, полагалось быть верным воинской присяге. Эти противоречия мучили его, рождали глубокие размышления.» И далее: «.но как быть? Где выход? Он же офицер, да еще с большими наградами. Не срывать же с себя офицерские погоны и кресты!..» [17] В этих строках, безусловно, насквозь идеологизированного произведения отражены душевные сомнения, кото -рые тогда владели всеми офицерами без исключения. И вопросы «как быть?» и «где выход?» ставил перед собой не только будущий красный партизан П. Е. Щетинкин. Вот только ответили офицеры на них по-разному.

Внутренний конфликт, возникший тогда в среде офицеров, попытался описать А. И. Деникин: «Офицерство несомненно переживало тяжелую драму, оказавшись между верностью присяге, недоверием и враждебностью солдат и велением целесообразности. Часть офицеров, очень небольшая, оказала вооруженное противодействие восстанию и в большинстве погибла; часть уклонилась от фактического участия в событиях; но большая часть в рядах полков, сохранивших относительный порядок, в лице Государственной Думы искала разрешения вопросов мятущейся совести» [18].

В данной ситуации положение могло бы спасти новое правительство, на которое, как видно,

поначалу такие надежды возлагались. Однако Временное правительство за все время своего существования зарекомендовало себя абсолютно беспомощным, некомпетентным даже в том, что касалось наведения внутреннего порядка, не говоря уже о порядке в армии. В условиях, когда требовались жесткие и категоричные меры, Временное правительство проявляло мягкость и нерешительность; когда требовались действия, оно ограничивалось лишь словами, выливавшимися в откровенную демагогию. Отношение к Временному правительству среди военных было, мягко выражаясь, неприветливым. А. Ф. Керенский, ставший военным министром, на фронте своими визитами и сопровождавшими их «пламенными» речами ничего, кроме раздражения, злости и насмешек, не вызывал. Генерал Н. А. Епанчин так вспоминал приезд на фронт Керенского 12 мая 1917 г.: «.Керенский вместе с Брусиловым ездил по митингам, где договорился до того, что совершенно охрип. Он говорил все одно и то же: лягал старый порядок, клялся, что он "старый революционер", и убеждал сражаться "до победного конца". Беда была в том, что он, по-видимому, не знал, с кем он говорит. . Кончая уговаривание, он сказал, что если они не пойдут, то он "возьмет ружье и пойдет один". В задних рядах закричали: "Ну что ж, ступай, коли охота". В этот день я впервые увидел Керенского и, видя и слыша этого шарлатана, полишинеля, а вернее прохвоста, я окончательно убедился, что дальнейшая служба невозможна» [19].

Таким образом, деградация, смятение и хаос, воцарившиеся в армии к октябрю 1917 г., дополнялись абсолютным неуважением к существующему правительству, его полным неприятием со стороны как простого солдата, так и кадровых офицеров и генералов. На фронте среди офицеров сложилась двойственная ситуация. С одной стороны, новоиспеченные офицеры, офицеры, недавно вынырнувшие из рядовых, не имеющие ни должного уровня образования, ни опыта командования вверенными им частями, ускоряли и без того стремительный развал армии. Здесь даже не важно, сознательно они это делали или нет. Результат в любом случае получался отрицательный в силу отсутствия у них указанных качеств. С другой стороны, старое кадровое офицерство, не только наблюдавшее этот процесс, но и вовлеченное в него помимо воли, старалось всеми силами исправить ситуацию, но натыкалось только на стену ожесточения, ненависти, презрения, в лучшем случае, равнодушия.

Вообще, сама оценка ситуации в некоторой степени зависит от психологических качеств того, кто ее оценивает. В этом плане воспоминания очевидцев иногда довольно резко различаются именно по своему психологическому настрою. Например, на фоне мрачного описания действительности, царившей в армии накануне и после Февральской революции генерала А. И. Деникина и чуть ли не инфернальной картины барона А. П. Будберга, как-то даже оптимистически звучит краткое замечание атамана Семиречья Б. В. Анненкова: «Большевики сделали свое гнусное дело, и теперь осталось лишь завершить его, убрав с фронта лучшие части. Первыми стали уводиться партизанские отряды, сформированные из добровольцев и нисколько не разложившееся. Тяжело было уходить с фронта, но и делать было нечего!» [20] Странно, но Б. В. Анненков, хотя и писал свою «Колчаковщину» уже по прошествии нескольких лет после этих событий, но практически не уделяет внимания описанию той обстановки, о которой уже было сказано выше.

Примерно в том же духе выдержаны воспоминания будущего атамана Забайкальских казаков Г. М. Семенова, находившегося в конце войны на Кавказском фронте. О положении на фронте в начале 1917 г. он писал: «Первые же дни революции показали невозможность для офицерского состава справиться с развалом армии. В полках оставались солдаты, вовсе не желавшие воевать и постепенно расходившееся по домам, и офицерский состав, который чувство долга заставляло оставаться на своем посту до конца» [21]. Чтобы справиться с ситуацией деградации в войсках, Г. М. Семенов и Р. Ф. Унгерн фон Штернберг пытаются реализовать идею добровольческих формирований из айсаров. Цель заключалась в том, «чтобы попытаться оказать давление на русских солдат если не моральным примером несения службы в боевой линии, то, действуя на психику, наличием боеспособных, не поддавшихся разложению частей, которые всегда могли быть употреблены как мера воздействия на части, отказывающиеся нести боевую службу в окопах» [22]. Эксперимент удался лишь частично: сами дружины «показали себя блестяще», но, тем не менее, «фронт продолжал митинговать и разваливаться» [23].

Были и те, кто не испытывал душевных колебаний при выборе позиции в 1917 г., но таких было меньшинство. Это были либо давние и убежденные противники царской власти, либо те, для кого «здоровье» русской армии было превы-

ше всего, те, кто справедливо видел ее возрождение в сильной и твердой власти, какого бы окраса она ни была. М. Тухачевский, находясь в немецком плену, говорил: «Если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной и сильной державой, я пойду за ним» [24]. Справедливости ради стоит отметить, что Тухачевский говорил это именно в плену, то есть в 1916-1917 гг. на фронте он не был и не мог быть прямым очевидцем разворачивающейся трагедии.

При сопоставлении воспоминаний и просто высказываний очевидцев развала фронта можно условно выделить три направления возможного развития ситуации.

Первое представляют кадровые царские офицеры с большим стажем, для которых Февральская революция стала настолько сильным шоком, что они так и не смогли от него оправиться. Эти люди вступили в начинавшуюся Гражданскую войну полные самых патриотических и, если можно так выразиться, светлых и чистых намерений спасти страну от «чумы большевизма», но совершенно морально подавленные и исполненные, скорее, не воинского духа, а чувства долга офицера. Дальнейшее ведение войны для них диктовалось, скорей, печальной необходимостью, но не эмоциональным порывом.

Второе направление представляют те, кто воспринимал сложившуюся ситуацию более адекватно. Это - молодое офицерство, придерживавшееся антибольшевистских настроений, которое не было окончательно подавлено; предпринимавшее некоторые шаги по исправлению ситуации и, надо сказать, небезуспешные, и, что самое главное, полное боевого порыва, желания сражаться и победить. Их недостатком было то, что в силу своей молодости они не получили ключевых постов в грядущей Гражданской войне, а, стало быть, не могли оказать решающего влияния на ее ход. Им предстояло стать теми, кого объединят потом одним словом - «атаманщина».

И, наконец, третье направление, - это те, кто по разным причинам (их рассмотрение не является непосредственной целью данной работы) сделал ставку на новое советское правительство. Эти люди, воспламененные надеждой на восстановление армии и ее былой славы, при четком, холодном и жестком руководстве большевиков стали серьезной и грозной альтернативой для будущего Белого движения. В такой ситуации можно предположить, что белые проиграли Гра-

жданскую войну еще в конце 1916-1917 г., когда она, по большому счету, даже не успела начаться.

Примечания

1. Раупах Р. Р. фон Facies Hippocratica (Лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 г. / ред. и коммент. С. А. Манькова [Текст]. - СПб., 2007. - С. 174.

2. Там же.

3. Деникин А. И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Февраль - сентябрь 1917 [Текст]. - Мн., 2003. - С. 8-9.

4. Там же. - С. 9-10.

5. Там же. - С. 9.

6. Фомин С. В. Золотой клинок империи Свиты Его Императорского Величества генерал от кавалерии граф Федор Артурович Келлер // Граф Келлер [Текст]. - М., 2007. - С. 470.

7. Деникин А. И. Указ. соч. - С. 10.

8. Фомин С. В. Указ. соч. - С. 470.

9. Там же. - С. 470-471.

10. Врангель П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. Т. 1: Воспоминания. Мемуары [Текст]. -Мн., 2002. - С. 22.

11. Там же. - С. 23.

12. Деникин А. И. Указ. соч. - С. 62.

13. Гагкуев Р. Г. Генерал Каппель // Каппель и каппелевцы. 2-е изд., испр. и доп. [Текст]. - М., 2007.

- С. 29.

14. Врангель П. Н. Указ. соч. - С. 22.

15. Будберг А. П. Дневник. Часть первая [Текст].

- М., 2003. - С. 7.

16. Там же. - С. 8.

17. Кашуткин П. В. Революцией мобилизованный и призванный... Очерк жизни и деятельности П. Е. Щетинкина [Текст]. - М., 1977. - С. 18, 22.

18. Деникин А. И. Указ. соч. - С. 45.

19. Фомин С. В. Указ. соч. - С. 568.

20. Гольцев В. А. Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова [Текст]. - М., 2009. - С. 44-45.

21. Семенов Г. М. О себе: воспоминания, мысли и выводы [Текст] // С. Л. Кузьмин (сост.) Барон Унгерн в документах и мемуарах. - М., 2004. - С. 289.

22. Там же.

23. Там же.

24. Соколов Б. В. Михаил Тухачевский. Жизнь и смерть «Красного маршала» [Текст]. - Смоленск, 1999. - С. 43-44.