CC BY
111
Е.А.Капустина
Барнаул
«МНЕ, БАБОЧКЕ, ЗАЛЕТЕВШЕЙ В КОМНАТУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ...»
(проблемы поэтики В. ХЛЕБНИКОВА)
В литературоведении, особенно последнего десятилетия, исследования в рамках энтомологического дискурса приобрели чрезвычайную популярность. Такой интерес инспирирован, во-первых, энтомологичностью самой литературы, во-вторых, обусловлен введением в литературоведческий обиход новых методологических подходов. Наиболее пристальное внимание уделяется исследованию энтомологии Велимира Хлебникова. При изучении данного аспекта литературоведы отдают явное предпочтение наиболее мифогенным и узнаваемым в случае Хлебникова насекомым - мухе и кузнечику [1].
Энтомологический текст [2] Хлебникова многоэлементен и полисемантичен. «Словарь» насекомых (согласно частоте их употребления в текстах поэта) выглядит примерно так: стрекоза (коромысел), мотылек/ бабочка, кузнечик, муха, овод, оса, паук, пчела, жук, блоха, вошь, сверчок и т.д.
В творческой концепции Хлебникова насекомое приобретает смысл своеобразного семантического иероглифа. «Я» (Хлебников и вообще творец, демиург) соотносится с «насекомыми» не только в стихотворениях и поэмах, но и в автобиографической прозе, письмах. Поэтому есть смысл говорить о том, что насекомые являются формами субстанциональности «я-поэта» [3] и музы, выступают их атрибутами, а также связаны с генеративным процессом, являются аналогами письма, слова, буквы.
«Я-поэта» по-разному репрезентируется в пределах поэтического мира Хлебникова: то умаляется до кузнечика, овода и т.д., то укрупняется, становясь Юношей Я-Миром/ Мировым Древом, городом/ государством/ вселенной/ звездой. Зачастую в творчестве Хлебникова происходит мифологическое отождествление Поэта и Мира. Слияние «я-поэта» и «мира» - это осознание себя единым «я», единой космогонической инстанцией. Подобное отождествление является возвратом к архемиру, в котором еще нет ни Поэта, ни Текста, ни генеративного процесса в их метакультурном смысле. Поэт и процессы текстопорождения зашифрованы, их аналогами выступают различные докультурные архисюжеты, в которых Текст, Слово, Буква/ Звук творятся в лоне природы, а потому «ткутся», «плетутся», «льются», «поются» и т.д. Поэтому такие хлебниковские насекомые, как птицы и звери, воплощают в себе забытые человеком интенции. Они
«осуществляют» возврат к архаике, дифференцирующийся как погружение в «естественное» бытие, часто имеющее коннотации потерянного рая-вырея [4].
В последний период своего творчества Хлебников, начиная с 1919 года, отказывается от «самообожевания» (термин М. Константиновой [Константинова, 1995: 385-408]; см. стихотворение «Отказ», январь, 1922). Вероятнее всего, поэтому в данном цикле Поэт максимально приближен к самому Хлебникову. А потому Тексты последнего периода можно интерпретировать как визуальные или как фильм-сновидение о Хлебникове-Поэте. Невероятно точно О.Э. Мандельштам почувствовал «язык» текстов этого периода, «ставший», с его слов, «именно звучащей и говорящей плотью» [Мандельштам, 2000: 187].
В этот период Поэт «собирает себя воедино» [Хлебников, 2001: 294], показывает себя, свой настоящий человеческий Лик, погружая читателя в особого рода психологическую и телесную практику. Моделирование зафиксированных в стихах параметров физического, телесного проявления Поэта позволяет говорить о нем с точки зрения семантики и функциональности имени и наименований, тела и его метаморфоз, лика (глаз/ очей, рта, волос/ бороды, руки) Поэта.
«Пророк» является основной мифологемой последнего периода творчества Хлебникова. Мотивы пути, скитаний, странничества можно назвать сквозными. Все они связаны с биографией Хлебникова и обусловлены особенностями хронотопного мышления Будетлянина, стремящегося к космической открытости: «Крыша небом крытая,/ Ветром стены загорожены,/ В потолок зелень глядит,/ На полу цветы зеленые» [Хлебников, 2001, II: 275].
Неслучайно некоторым современникам Хлебников «чем-то внешне напоминал юродивых многочисленных представителей старой бродячей Руси» [5]. Так, напр., по причине странничества Хлебникова
О.Э. Мандельштам указывал на связь поэта с древнерусским нравственным идеалом XVI - XVII вв. [Мандельштам, 2000: 188].
Именно в этот период снимаются хищнические интенции «я-поэта», а потому неоднократно маркируется мифологема «душа». В связи с этим формой субстанциональности «я-поэта» становится бабочка, творящая ценою собственной жизни: «Мне, бабочке, залетевшей/ В комнату человеческой жизни,/ Оставить почерк моей пыли/ По суровым окнам...» [Хлебников, 2001, II: 254]. Этот сюжет варьируется на протяжении всего творчества: напр., история
безвольной смерти мотылька в стихотворении «Когда над полем
зеленеет» (1912), или самосожжение «я-поэта» в стихотворении «Я вышел юношей один» (1921).
В примечаниях к Собранию сочинений Хлебникова, изданного под общей редакцией Р.В. Дуганова (2001), указано: стихотворение «Мне, бабочке, залетевшей...» датируется 1921 годом и впоследствии его сокращенный вариант входит в сверхповесть «Зангези» 1922 года (VI плоскость). Обычный сюжет - бабочка, залетевшая в комнату и бьющаяся в оконное стекло, - приобретает в тексте стихотворения Хлебникова философско-онтологическое звучание. Жанр текста можно дифференцировать как реквием.
Бабочка - это и поэт, и душа, и символ сокровенной сути. Вероятно, именно поэтому в последний период своего творчества, незадолго до смерти, Хлебников открыто соотносит «я-поэта» с бабочкой [Хлебников, 2001, II: 254]. Следовательно, имеет смысл говорить о парадигме «Бабочка/ Поэт/ Хлебников». В оппозиции к ней выступает «комната человеческой жизни/ большеокий рок». Эти две парадигмы соотносятся по принципу живое/ мертвое, разомкнутое/ замкнутое, природа/ цивилизация, поэт/ люди и т. д.
«Комната человеческой жизни» - это хлебниковская идиома. Хлебников идентифицирует человеческую жизнь, по сути представляющую процесс и в большей степени соотносимую с категорией времени, с «комнатой» - пространственной категорией. Причем основным признаком комнаты становится замкнутость. А потому жизнь внутри ее предстает серой и скучной, а, следовательно, мертвой: «Так серы и скучны обои из мертвых растений/ Человеческой жизни...» [Хлебников, 2001, II: 254].
В интерпретации поэта «комната человеческой жизни» не имеет дверей, а потому «залетевшему» в нее нет обратного пути. Частично функцию двери выполняют окна. Однако они имеют амбивалентное значение: во-первых, представляют «открытую дверцу в другой мир»; во-вторых, они определяются автором, как «прозрачное нет».
Следовательно, бабочка, находящаяся в комнате человеческой жизни, видит «другой мир», полный движения и жизни: «...Где пение птиц и синий сквозняк,/ Где мило все, даже смерть/ В зубах стрекозы», или «За ними шелест и пляска/ Бабочек любви стучится./ Пляшет любовь бабочек высоко в ветре» [Хлебников, 2001, II, 254]. Но она не может попасть туда, вырваться из комнаты, являющейся в случае бабочки «чужим жилищем». А потому не может прервать серое, скучное, мертвое течение жизни. По этой причине окна наделяются эпитетом «суровые» и, более того, определяются, причем неоднократно, «стеклом рока».
В случае Хлебникова жизнь - это Рок, идентификация усложняется, так как Рок персонифицирован - «человекоподобен» и «с большими очами». Бабочка, находящаяся внутри комнаты, становится метафорой «я-поэта», поглощенного Роком. Она находится внутри, в толщи жизни, а потому становится заложником собственной судьбы.
Бабочка - визуальный знак поэта, его напряженная жизнь. Тело «я-поэта» обобщается, деформируется, трансформируется, при этом важна даже не сама анатомическая конструкция, а ее знаковые части. В данном случае такой частью тела являются крылья. Их особая функциональность связана с творчеством, в частности с генеративным процессом. В данном тексте они выступают не только элементом телесности бабочки, но и являют некое подобие палитры, а, вернее, чернил. В тексте стихотворения аналогом чернил выступает пыльца крыльев бабочки, с помощью которой, так сказать, природой «оформлен» окрас насекомого.
Таким образом, «окно» комнаты человеческой жизни трансформируется в лист бумаги, «пыль» крыльев бабочки - в чернила, буквы, текст: «синее зарево и точек узоры вдоль края крыла» [Хлебников, 2001, II: 254]. Удары бьющейся о стекло бабочки семасиологизируются в некое подобие генеративного процесса и в результате являют «почерк»: «Мне, бабочке, залетевшей/ В комнату человеческой жизни,/ Оставить почерк моей пыли/ По суровым окнам...» [Хлебников, 2001, II: 254].
Следовательно, процесс текстопорождения осуществляется ценой жизни, иными словами, за счет утраты собственного я: «О, улетевшая прочь пыль/И навсегда полинявшие крылья!», или «Скучны и жестоки мои крылья,/ Пыльца снята. Навсегда» [Хлебников, 2001, II: 254].
В тексте генеративный процесс определяется как «.жизнь тела, которую проживает писатель» [Подорога, 1995: 53]. Он постулирует: изображение (написанное/ нарисованное) появляется не нанесением линий на бумагу, а «как бы «втиранием» самого себя, собственной телесности в колеблющийся и неустойчивый образ» [Подорога, 1995: 49] [6]. О том же самом, только в поэтической форме, Будетлянин писал много раньше, утверждая, что судьба его, как, впрочем, и любого творящего - это «. пылью своей быть живописцем себя» [Хлебников, 2001, II: 254]. В стихотворении «Евгению Спасскому», написанному незадолго до смерти, в мае 1922 г. об этом же Хлебников писал: «Так, душу обмакнув/ В цвет розово-телесный,/ Пером тончайшим выводить» [Хлебников, 2001, II: 403].
Мифологема «крылья», сопоставимая разве что с «руками», имеет большое значение в поэтике Хлебникова. Она приобретает нетрадиционную семантику, свойственную только идиоматическому «почерку» поэта. В творчестве Хлебникова «крылья» становятся «текстом»: «золотописьмо тончайших жил» [Хлебников, 2001, I: 104], «точек узоры вдоль края крыла» [Хлебников, 2001, II: 254]. Так, в стихотворении «Старые речи» (1921) «новые речи» - это множество бабочек «с крылами и пылью голубой», помещенных в «широкий мешок песни» [Хлебников, 2001, II: 237]. Когда этот водопад речи/ бабочек выпускают из мешка, они разбиваются о «жесткие каменья». «Пыль» крыльев бабочки по своей функциональности идентична «коже» человека.
По замечанию В. Подороги, персонажи Ф.М. Достоевского «люди бескожие». Писатель попросту «отказывает признавать в коже границы телесного опыта» [Подорога, 1995: 55]. Функцию кожи выполняют их комнаты - «кромки бытия, соединяющие внутреннее измерение существования с внешним» [Подорога, 1995: 49].
Хлебников, напротив, человеческую жизнь сравнивает с комнатой, олицетворяющей для поэта «внешнее», «чужое», «тесное». Это связано, как указывают исследователи, с «особенностями хронотопного мышления поэта как. циклично организованного...стремящегося к космической открытости» [7]. Поэтому «кромкой бытия», связывающей внутреннее (я) и внешнее (мир) в творчестве Хлебникова, является кожа-одежда, но не кожа и одежда.
О трепетном отношении Будетлянина к костюму из холста, сшитого самим поэтом, который он, не снимая носил в последние годы жизни, упоминают многие современники Хлебникова. К месту вспомнить символичное замечание Б. Лившица относительно одежды, а именно костюма Хлебникова: «В иконографии «короля времени - и живописной и поэтической - уже наметилась явная тенденция изображать его птицеподобным. В своем неизменном сером костюме, сукно которого свалялось настолько, что, приняв форму тела, стало его оперением, он и в самом деле смахивал на задумавшегося аиста.» [Лившиц, 1989: 407]. Это объясняет трепетное отношение поэта к
удобной, а потому любимой им одежде. А также невозможность часто ее менять, т.к. она становится кожей.
Для художника процесс текстопорождения становится процессом утраты кожи - одежды, пыли в случае бабочки. Он символизирует обнажение всех порогов чувствительности и делает «тело раной» [Подорога, 1995: 55]. Иными словами, «написать» для
Хлебникова - это снять с себя кожу, кодирующую идиоматический генофон Хлебникова-творца. Естественно, что все это сопряжено с невероятным страданием, мукой, болью, свойственной умиранию. Этот процесс, а также рефлексия по поводу его, описан поэтом в разбираемом стихотворении.
В разных вариациях он становится лейтмотивом последнего периода творчества поэта. Так, в тексте «Я вышел юношей один» (1921) акт самосожжения символизирует рождение текста (лоскутов): «Я волосы зажег,/Бросался лоскутами колец... И огненное Я пылало в темноте» [Хлебников, 2001, I: 284]. Таким образом, в разбираемом стихотворении текст на крыльях бабочки (точки, узор) выступает оттиском, отпечатком, подобием внутреннего, сокрытого от всех. Неслучайно написан он пылью, имеющей собирательное значение и являющейся синонимом праха. Здесь важен аспект смерти/ воскресения, т.к. создание текста происходит путем утраты духовной и физической ипостасей художника.
Примечания
1. Много ценных замечаний касающихся поэтики текста, структурным элементом которого являются насекомые, можно встретить в работах, посвященных анализу литературы, объединенной понятием «авангардная». См.: Леннквист, Б. Мироздание в слове. Поэтика Велимира Хлебникова / Б. Леннквист. - СПб.: Академический проект, 1999. - 238 с.; Амелин, Г.Г.; Мордерер, В.Я. А вместо сердца пламенное мот (об одном метаязыковом элементе Серебряного века) // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сб. к 70-летию Вяч. Вс. Иванова. - М.: ОГИ, 1999. - С. 204-223; Hansen-Love, Aage A. Мухи - русские, литературные // Stadia Litteraria Polono-Slavica, 4 SOW. - Warszawa. - 1999. - Р. 95-130; Фарино, Е. Введение в литературоведение: Учебное пособие. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2004. - С. 541-545, 616-617; Якобсон, Р. Подсознательные вербальные структуры в поэзии // Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования (1911
- 1998). - М.: Языки русской культуры, 2000. - С. 78-82; Mickiewicz, D. Semantic Functions in zaum // Russian literature. - 1984. - XV-IV; Vroon, R. Velimir Khlebnikov's “Kuznechik” and the art of verbal duplicity // Культура русского модернизма / Readings in Russian Modernism Ed. Ronald Vroon and John E. Malmstad В подношение Владимиру Федоровичу Маркову / To Honor Vladimir Fedorovich Markov UCLA Slavic studies. New Series. Vol. I - Moscow: Nauka. Oriental Literature Publishers, 1993. - P. 349-364. Bibliogr.: p. 362-364; Пурин, А. Смысл и заумь // Воспоминания о Евтерпе: Статьи и эссе / А. Пурин. - СПб.: Журнал «Звезда», 1996. - С. 93-109; Стояновский, М. Анализ стихотворения Хлебникова «Кузнечик», или небесспорные суждения по поводу. // Начало. М., 1998. - С. 148-159; Парнис, А.Е. Об
анаграмматических структурах в поэтике футуристов // Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования / Отв. ред. Х. Баран, С. И. Гиндин. - М.:
РГГУ, 1999. - С. 852-868; Сосновская, И.В. Анализ лирического
стихотворения [Анализ стихотворений «Кузнечик» В. Хлебникова и «Восход Луны» И. Бунина] // Литература в школе. - 2002. - № 3. - С.38-39; Гончарова, О.М. Поэтический сюжет русской лирики XVIII-XX вв. в контексте национальной традиции // Вестник молодых ученых. Сер. Филологические науки. - 2002. - № 10. - С. 3-13; Капустина, Е.А. Миф о Поэте (семантика мифологемы Кузнечик в творчестве В. Хлебникова раннего периода)// Художественный текст: варианты интерпретации. Материалы IX научнопрактической конференции (20 - 21 мая 2004 г.). Выпуск 9. - Бийск: НИЦ БГПУ им. В.М. Шукшина, 2004. - С. 158-161; Капустина, Е.А.
«Биографический код» стихотворения В. Хлебникова «Кузнечик»// Филология: XXI век (теория и методика преподавания): Материалы
Всероссийской конференции, посвященной 70-летию БГПУ. 10-11 декабря, 2003 г./ Под ред. Н.Б. Лебедевой, Е.А. Косых. - Барнаул: Изд-во БГПУ, 2004. -С. 208-214; Россомахин, А. Кузнечики Велимира Хлебникова. - СПб.: Красный матрос, 2004. - 88 с.
2. Понятие «энтомологический текст» употреблено по аналогии с определениями «петербургский текст», «суточный текст» и др., введенными в литературоведческий обиход В.Н. Топоровым. Следовательно, энтомологический текст - это «.своего рода гетерогенный текст, которому приписывается некий общий смыл, на основании которого может быть реконструирована определенная система знаков, реализуемая в тексте». См.: [Топоров, 1995: 274-275].
3. Вслед за Е. Фарино нами используется дефиниция «я-поэт». В случае Хлебникова она представляется наиболее адекватной, так как отождествление жизни и творчества приводит к сокращению расстояния между субъектом и объектом хлебниковского текста. Субъект и объект приобретают статус своеобразных двойников, в своем единстве составляющих «Близнечный миф». Поэтому Хлебников очень часто вводит в текст знаки, связанные с собственной персоносферой: имя, различные даты (возраст, День рождения и т.д.), факты биографии (см. об этом исследования Е. Фарино, Б. Леннквист).
4. См.: [Хольтхаузен, 1992 150-160]. Следует заметить, что архемир -это по сути хлебниковский текст (он первичен, находится на поверхности, потому легко узнаваем), тогда как современная поэту реальность составляет подтекст (функционирует имплицитно или воспринимается как инородный тексту элемент, лишний фрагмент).
5. Березарк, А. Встречи с Хлебниковым [Электронный ресурс]. - Режим
доступа: http://www.hadisy.rar\berezark.html. - Заглавие с экрана. А.Б.
Мариенгоф отмечал, что у Хлебникова были «... большие серые глаза, чистые, как у святых на иконах Дионисия Грушницкого». См.: Мариенгоф, А.Б. Роман без вранья [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.hadisy.rar\mariengof.html. - Заглавие с экрана.
6. Концепция В.А. Подороги восходит к трудам П.А. Флоренского: «Одежда - часть тела. В обычной жизни - это внешнее продолжение тела, аналогичное волосяному покрову животных и птичьему оперению; она приложена к телу полумеханически, - я говорю «полу», потому что между
одеждой и телом есть отношения более тесные, нежели только соприкосновение: пронизанная более тонкими слоями телесной организации, одежда отчасти врастает в организм. В порядке же зрительно-художественном она есть явление тела, и собою, своими линиями и поверхностями, она проявляет строение тела. Следовательно, понятно, что коль скоро за телом признана способность корректно являть метафизику человеческого существа,
- в этой способности нельзя отказать одежде, которая, как рупор, направляет и усиливает слова свидетельства, произнесенные о своей идее телом. Обнаженная фигура не то что непристойна или некрасива, а была бы метафизически более внятной, в ней труднее было бы прозреть суть просветленной человечности». См.: Флоренский, П.А. Иконостас //
[Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.zhurnal.ru/magister/ library/ philos/florensk/floren02.htm. - Заглавие с экрана.
7. В творчестве Хлебникова мифологема «дом» в значении «обжитого локуса поэта» отсутствует. Это является отображением реального факта биографии Хлебникова. Р.О. Якобсон в своих воспоминаниях писал: «Он был очень сдержан и очень, так сказать, сам по себе. Он был рассеянным человеком, каким-то бездомным чудаком до последней степени» (МВХ, 2000: 88). Мифологема «дом» несколько раз встречается в текстах Хлебникова. Однако когда речь идет собственно о доме поэта, то, как правило, он «разрастается» до размеров земного шара или вселенной. Именно в связи с этим П.Ф. Маркин в статье «Древнеславянский мифологический код в поэзии Велимира Хлебникова» указывает на отсутствие в мифопоэтике Хлебникова «популярного персонажа «низшей» мифологии - домового». См. об этом: [Маркин, 2004: 101- 111].
Библиографический список
1. Константинова, М. Поэтическая прелюдия к «Доскам судьбы» / М. Константинова // Russ. lit. - Amsterdam. - 1995. - Vol. 38. - № 4. - С. 385-408.
2. Лившиц, Б. Полутораглазый стрелец. Стихотворения. Переводы. Воспоминания /Б. Лившиц. - Л.: Советский писатель 1989. - 718 с.
3. Мандельштам, О.Э. <О Хлебникове> // Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования (1911 - 1998). - М.: Языки русской культуры, 2000. - 880 с.
4. Маркин, П.Ф. Древнеславянский мифологический код в поэзии Велимира Хлебникова / П.Ф. Маркин // Филологический анализ текста: Сборник научных статей. Выпуск V / Под ред. В.И. Габдуллиной. - Барнаул: Изд-во БГПУ, 2004. - С.101- 111.
5. Подорога, В.А. Феноменология тела. Введение в философскую антропологию (материалы лекционных курсов 1992 - 1994 гг.). / В.А. Подорога. - М.: Ad Marginem, 1995. - 450 с.
6. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В.Н. Топоров. - М.: Прогресс: Культура, 1995. - 623 с.
7. Флоренский, П.А. Иконостас / П.А. Флоренский // [Электронный ресурс]. -Режим доступа: http://www.zhurnal.ru/magister/ library/ philos/florensk/floren02.htm. - Загл. с экрана.
8. Хлебников, В. Собр. соч.: в 6 т. / В.Хлебников. - М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2001. - Т.1. - 542 с. - Т.2. - 606 с.
9. Хольтхаузен, И. Модели мира в литературе русского авангарда / И.Хольтхаузен // Вопросы литературы. - 1992. - N° Ш. - С. 150-160.
