CC BY
46
УДК 17.023.36
И. В.Леонов
Мировоззренческие основания многообразия гештальтов историко-культурного процесса
Статья посвящена изучению вопроса возникновения многообразных версий историко-культурного бытия человека. На основании работ О. Шпенглера, Г. Г. Шпета, К. Гинзбурга и других ученых в тексте раскрываются глубинные мировоззренческие факторы, определяющие плюрализм в возникновении трактовок макроисторической реальности, как на уровне отдельного человека, так и на уровне «культурных организмов». Кроме того, в тексте затрагивается вопрос разграничения научных и псевдонаучных трактовок историко-культурного процесса.
Ключевые слова: картина мира, историко-культурный процесс, уликовая парадигма, гештальт
Ivan V. Leonov
Worldview foundations of diversity of gestalts in historical-cultural process
The text is devoted to studying the issue of occurrence of multiple versions of the historical and cultural existence of man. Based on the works of O. Spengler, G. G. Shpet, C. Ginsburg and other scientists, the text reveals deep ideological factors that determine the occurrence of pluralism of macrohistorical interpretations of reality both on the individual level and on the level of «cultural organisms». Furthermore, the text addresses the issue of differentiation of scientific and pseudo-scientific interpretations of historical and cultural process.
Keywords: picture of the world, historical-cultural process, evidential paradigm, gestalt
Тематика настоящей статьи, в первую очередь, обусловлена метаморфозами представлений об историко-культурном процессе, которые обнаруживают свое яркое проявление в отечественной науке, начиная с периода перестройки. На наших глазах в течение последних 30 лет произошел существенный сдвиг историко-культурной парадигмы. Содержанием данного процесса стал отказ от безусловного примата, господствовавшей в советской науке формационной концепции макроистории, с последующим заполнением «исследовательского вакуума», установившегося в данной сфере, множеством концептов историко-культурного процесса самой разной природы, начиная от теорий, имеющих серьезный «научный вес», и заканчивая концептами, рожденными в области псевдонауки и идеологических спекуляций. Наконец, в течение последних 3-5 лет в нашей стране обозначился отчетливый вектор кристаллизации новой историко-культурной парадигмы, связанный с процессами окончания переходного времени и стабилизацией отечественной культуры.
Кроме того, актуальность рассматриваемой темы обусловлена сложными политическими, экономическими, социальными, этногенетическими и другими про-
цессами, происходящими в современном мире в целом. Данные изменения рождают массу разнородных трактовок сущности и специфики историко-культурного бытия, которые нередко подвергаются частым пересмотрам.
В результате, в области постижения макроисторической реальности все острее чувствуется растущее противостояние ее различных «версий», по-своему правильных для своих создателей. Причем данное противостояние приводит к возникновению целого ряда сомнений и вопросов:
- Существует ли в данной области познания критерий «абсолютной истины»?
- Возможна ли единственно верная трактовка сущности и специфики историко-культурного бытия?
- Как с научной точки зрения воспринимать многообразие самых разных трактовок историко-культурного процесса, которые нередко противоречат друг другу?
- Каковы критерии отбора концептов макроистории, которые при всем их многообразии и противоречиях приемлемы для научного признания и сравнительного изучения, и каковы критерии отбора концептов, относящихся к квазинаучной и волюнтаристской сфере?
Названный перечень вопросов, очерчивающих основные контуры макроисторической проблематики, не является исчерпывающим. И тем не менее, он показывает актуальность, которую имеет проблема изучения природы знания, отражающего сущность и специфику историко-культурного процесса1. Особую остроту в этих условиях приобретает вопрос изучения глубинных ноогенетических оснований, обеспечивающих фактор возникновения и соприсутствия многообразных концепций и теорий в рассматриваемой области познания.
Начать следует с обозначения тезиса, согласно которому возникновение и одновременное соприсутствие разнообразных «версий» макроисторической реальности в изучаемой сфере вполне обоснованно и поддается изучению. Дело в том, что наиболее общие представления об историко-культурном процессе представляют собой знание, интегрированное в единую структуру мировоззрения и формируемое в ходе интеллектуального освоения мира человеком в обязательном порядке. Так, сопрягаясь с общими концептами бытия, макроисторическое знание участвует в формировании представлений о его структурно-функциональной организованности и временных изменениях, а также о месте и роли человека в данных процессах. Из сказанного следует, что наиболее ранние «концепты» историко-культурного бытия человека формировались на уровне картин мира задолго до появления отраслевого знания. Причем, происходило это в моменты, когда в процессе филогенеза у человека появлялась способность к созданию целостных когнитивных комплексов, определяющих весь спектр его взаимодействий с вмещающей реальностью2. Далее, обретенное знание сохранялось, транслировалось и соприсутствовало в своих вариациях (если таковые возникали) в «образах» мира
соответствующих коллективов, непосредственно влияя на морфогенез представлений о макроистории в контексте научного знания и философской мысли.
Сущность картины мира, включающей в свои рамки интерпретацию историко-культурного бытия, выражается в том, что она представляет собой необходимый компонент адаптации, а именно, внегенетический когнитивный комплекс, содержащий наиболее общие представления о реальности и полностью генерализующий деятельность человека. Раскрывая отмеченный тезис, необходимо указать, что взаимодействуя с реальностью, субъект создает ее обобщенный «образ» в любом случае, просто потому, что такова природа его когнитивной сферы. Реализуя отмеченное свойство, человек порождает «инструментальные» ноогенетические структуры и, далее, создает их «группировки» разной степени сложности, что, в итоге, ведет к формированию наиболее общих «когнитивных целостностей» мировоззренческого уровня. Отмеченные когнитивные целостности, обеспечивая процесс взаимодействия человека с реальностью, могут формироваться в сознании субъекта как осознанно (отрефлексированно), так и неосознанно (неотрефлексирован-но), без специальных усилий, в контексте его повседневной активности.
Логика морфогенеза картины мира, в первую очередь, определяется условиями «когнитивной ситуации», с которой сталкивается субъект в ходе адаптации к реальности. Данный процесс зависит как от внешних, средовых обстоятельств, так и от состояния адаптивного инструментария, позволяющего субъекту приспосабливаться к среде. Основываясь на том, что образ жизни человека носит социальный характер, можно утверждать, что масштабы картины мира, а также механизмы ее морфогенеза, трансляции и «мутаций», определяются преимущественно «когнитивной сферой» человеческих групп, сообществ и иных коллективных образований.
Исходя из того, что наиболее совершенной формой внегенетического адаптивного инструментария человеческих сообществ выступает культура, уместно заключить, что картина мира представляет собой ее первичную ноогенетическую целостность, детерминирующую генезис всех отраслей знания у представителей той или иной культуры. В контексте рассматриваемого вопроса показательно мнение М. С. Кагана, отводящего «модели» или «картине» мира роль интегрального элемента для фиксации историко-типологического своеобразия культур, поскольку «... модель мира включает в качестве непременных компонентов определенную «онтологическую гипотезу» - концепцию отношения человека к миру <...> и к самому себе.»3. Здесь же М. С. Каган указывает, что картина мира содержит «... принципы иерархизации ценностей и парадигмы научного познания.»4. Схожая трактовка статуса картины мира содержится в работах В. С. Степина, отмечающего, что образ мироздания «... это не только осмысление мира, знание о мире, но одновременно система ценностей, определяющая характер мироощущения, переживания мира человеком, определенную оценку тех или иных его событий и явлений и соответственно активное отношение человека к этим событиям»5.
Будучи «пороговой» когнитивной целостностью, отражающей бытие в сознании человека, картина мира кристаллизуется в контексте определенной формы постижения действительности, господствующей в той или иной культуре. В качестве таковых выступают миф, религия, наука, философия, обыденное знание и искусство. Указанные формы «отражения» реальности, обеспечивая процесс создания общих концептов мироздания, на разных этапах ноогенеза проявляют себя в различных сочетаниях и пропорциях, но, как правило, при доминировании одной из форм.
Картина мира, возникнув в процессе интеллектуального освоения человеком реальности и себя самого как элемента мироздания, направлена на обеспечение эффективного, преимущественно равновесного взаимодействия адаптирующегося субъекта с жизнеобеспечивающей средой. Причем, в случае изменений «адаптивных ситуаций» и познавательных возможностей самого субъекта, картина мира может видоизменяться или заменяться им на другие «образы» мироздания. Как следствие, с учетом различий между когнитивными способностями разнообразных субъектов, а также множеством форм конкретно-исторической реальности, с которыми доводилось взаимодействовать человеку, в ходе ноогенеза было накоплено весомое количество трактовок мира, каждая из которых является по-своему «правильной» для своих создателей. При этом, в данном случае уместно подчеркнуть, что процесс возникновения различных трактовок мироздания на уровне различных субъектов не спонтанен, не сводится к интеллектуальному анархизму, имеет четкую внутреннюю логику и поддается изучению.
Убедительную иллюстрацию обозначенного понимания сущности картины мира, а также процесса ее морфогенеза, представляет произведение итальянского ученого, историка К. Гинзбурга «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. » (1976 г.), созданное им на основе изучения сохранившихся протоколов, отражающих ход двух инквизиционных процессов, имевших место в к. XVI в., против фриульского мельника Доменико Сканделла, прозванного Меноккио и приговоренного к сожжению за свои еретические высказывания.
В данной книге фигура мельника, уроженца небольшого горного селения на севере Италии, является центральной, поскольку, исходя из дошедших до нашего времени источников, им была создана «оригинальная» и «нетипичная» для своего времени картина мира. Отмеченная картина мира, на первый взгляд, воспринимаемая читателем как химеричное сочетание идей, обнаруживающих своей проявление в сложном и противоречивом пространстве культуры позднего Возрождения, на самом деле представляла собой результат их синтеза, выраженного в «причудливой эклектике» казалось бы несочетаемых мыслей и убеждений самой разной природы. Так, в представлениях Меноккио о мире обнаружили свое проявление оригинальные идеи, касающиеся сферы обыденных, мифолого-религиозных, социально-политических, натурфилософских и космогонических представлений, актуальных в XVI в. Изучая логику генезиса мировоззрения фриульского мельника,
К. Гинзбург фиксирует ее базисные элементы в непосредственном жизненном опыте носителя простонародной культуры, включая ее фольклорную традицию, а также в небольшом количестве книг самого разного рода, которые Меноккио «впитал» и произвольно трактовал. Таким образом, «Из множества разнородных элементов, разной степени древности, слагалась новая конструкция»6 - картина мира Меноккио, который без малейшего стеснения «пользовался осколками чужих мыслей, как каменщик - кирпичами, выломанными из руины»7. Отмеченные мысли постепенно формировали своеобразную «призму», особым образом преломляющую всю информацию, с которой сталкивался Меноккио.
Важным результатом труда Гинзбурга стало обоснование точки зрения, согласно которой, казалось бы, «химеричный» образ мира фриульского мельника, сформированный в контексте перипетий его жизненного пути, возник вполне закономерно. Отмеченное положение делает вполне состоятельным тезис о том, что многообразие различных и нередко взаимоисключающих друг друга картин мира, возникающих и соприсутствующих в сознании представителей различных культур, является следствием неповторимого облика «когнитивных ситуаций», в контексте которых создаются те или иные трактовки бытия. Подобные «образы» мира, имея уникальный характер и соседствуя друг с другом, обнаруживают как инвариантные начала, так и вариативные проявления.
Анализируя данный вопрос уместно обозначить еще один аспект, связанный с различиями не только мировоззренческих концептов бытия, возникающих у самых разных субъектов в пространстве неповторимых «познавательных ситуаций». Речь идет о том, что реализуя единство когнитивных способностей человека на уровне вида, представители тех или иных культур вырабатывают специфические, присущие только им системы мышления, позволяющие «видеть» реальность в определенном «преломлении». В частности, изучению обозначенной проблематики посвящены работы американского психолога Р. Нисбетта, который, отталкиваясь от факта схожести когнитивной деятельности у взрослых людей в рамках одного общества, отмечает, что «.представители радикально отличающихся культур, с рождения обучающиеся разным мировоззрениям и мыслительным навыкам, будут еще более сильно различаться по своим когнитивным процессам»8. Соответственно, пишет ученый, «Мы утверждаем, что значительные социальные различия, которые существуют между культурами, влияют не только на конкретные представления об окружающем мире, характерные для носителей этих культур, но также, во-первых, на их обыденные метафизические системы более глубокого уровня; во-вторых, на имплицитные эпистемологии; в-третьих, на саму природу их когнитивных процессов (способы, с помощью которых они познают мир)»9. Также, рассматриваемая проблематика отражена в работах американских психологов М. Коула и С. Скриб-нер, обосновавших различия в когнитивной деятельности между представителями множества культур на уровне комплекса социокультурных факторов, поскольку
последние «... играют важную роль в определении того, какие из возможных альтернативных процессов (например, зрительное представление или вербальное) активизируются в данной ситуации и какую роль они выполняют в общих результатах.»10. Дальнейшая работа М. Коула в указанном направлении способствовала все большему укреплению его убеждений, согласно которым «. люди развивают культурные средства и связанные с ними когнитивные навыки в тех областях жизни, где эти средства и навыки имеют центральное значение»11. Следовательно, при наличии определенного числа культур, созданных человечеством на протяжении истории, вполне уместно констатировать схожее число вариаций когнитивной деятельности, рожденных в пространстве той или иной культуры. Таким образом, в вопросах изучения различных «версий» мироздания, созданных человечеством на протяжении развития знания, необходимо учитывать фактор вариативности систем мышления, сформированных в пространстве соответствующих культур.
Возвращаясь к основному вопросу, необходимо указать, что статус «генерала» (в терминологии Ж. Делеза и Ф. Гваттари), которым обладает картина мира, позволяет ей детерминировать все направления генезиса отраслевого знания. Данное свойство картины мира обусловлено ее максимальной лаконичностью и универсальностью охвата в объяснении, как сути мироздания, так и процессов, происходящих в нем. Отмеченное обстоятельство обосновывает представленный в начале статьи тезис, согласно которому, в качестве необходимого элемента мироустройства картина мира, будучи внутренне синкретичной и обобщенной, должна содержать и «макроисторическую компоненту».
В изучении обозначенной проблематики, несомненный интерес представляет историософское и научное наследие О. Шпенглера, создавшего не только теорию организменного развития культуры, но и посвятившего свой исследовательский интерес теоретико-методологической разработке вопросов, позволяющих говорить о наличии макроисторической составляющей как особой компоненте картины мира. На первый взгляд, данный акцент выглядит неожиданным, поскольку О. Шпенглер для большинства читателей известен как оригинальный исследователь, предложивший достаточно простую для понимания модель истории, раскрывающую логику жизненного цикла различных «организмов» культуры, от рождения до смерти. И все же, данный уровень постижения наследия О. Шпенглера отражает устойчивую тенденцию упрощенной интерпретации его историософских и научных взглядов.
Рассматривая феномен поверхностных толкований работ О. Шпенглера, необходимо указать на ряд обстоятельств, ведущих к распространению данных трактовок его наследия в научно-популярной сфере и образовании, а также, частично, в области академической науки. В частности, важным фактором, влияющим на нивелировку научного наследия немецкого ученого, является то, что «Закат Европы» создавался в период коренной трансформации классической научной парадигмы,
когда сутью трудов многих исследователей становилось «низвержение» устоявшихся теорий, стратегий и практик, а создание элементов новой научной парадигмы приобретало второстепенный характер по отношению к опровержению прежнего научного опыта. Реализуя обозначенные тенденции рубежа XIX-XX в., О. Шпенглер предложил исчерпывающий гештальт истории и выстроил вокруг своей теории достаточно весомый «защитный пояс». Тем самым, автору удалось «дискредитировать» европоцентристскую модель истории, «шокировав» этим современников. Однако данный «защитный пояс» оттенил теоретико-методологические разработки О. Шпенглера в сфере постижения истории, сместив акценты с общих аспектов теории ее познания на предложенный им макроисторический «гештальт». Как следствие, относительно оценки наследия О. Шпенглера сформировалось устойчивое противоречие. С одной стороны, им была предложена достаточно ясная теория ноогенеза в области постижения истории, предполагающая ее поливариативное осмысление, обусловленное разными когнитивными ситуациями. С другой стороны, ученый сам предложил «исчерпывающую» интерпретацию историко-культурного процесса, считая ее единственно верной. В результате, в большинстве оценок научного наследия немецкого ученого выбор был сделан в пользу последнего аспекта.
Другой причиной поверхностного восприятия работ О. Шпенглера является то, что текст его основного труда был рассчитан более на массовую аудиторию, нежели на узкий круг ученых-специалистов. Этому способствовало не только желание О. Шпенглера обратиться к большей части общества, но и обстоятельства кризисного времени, невероятно популяризировавшего его взгляды среди современников. В итоге, вокруг содержания «Заката Европы» возник целый слой поверхностных и приспособленных для массовой аудитории интерпретаций, прочно обосновавшихся в различных сферах познания.
Итак, если не акцентировать внимание на упрощенных вариантах трактовок «Заката Европы», становится вполне очевидно, что труд немецкого ученого содержит серию недооцененных теоретико-методологических установок, дающих особое толкование вопросам работы сознания в процессе интеллектуального освоения макроисторической реальности.
В частности, в интерпретации О. Шпенглера, процесс познания бытия строится посредством фиксации субъектом его неповторимых «гештальтов», которые в данном видении предстают как «образы», формируемые человеком в ходе освоения мира, в неизбежном порядке. Процесс морфогенеза «гештальтов» мироздания, в трактовке О. Шпенглера, тесно связан с субъективной стороной познания и, в целом, носит поливариативный характер, поскольку каждый субъект воспринимает мир немного «по-своему». Так, анализируя природу гештальтов бытия, автор пишет, что эти когнитивные структуры «... вовсе не обязательно являются действительностью>»12, ибо «Различен лишь глаз, в котором и через который осуществляется
этот мир»13. Как следствие, данный подход дал возможность ученому поставить в центр мировоззренческой проблематики не сам «мир», а процесс его многовариативного постижения человеком. В данном ракурсе сфера бытования различных трактовок мира предстала как вместительная коллекция его интерпретаций или «образов», сформированных человеком в ходе истории познания.
Анализируя различные интерпретации мира, О. Шпенглер, опираясь на научное наследие И.-В. Гете, выдвинул идею, согласно которой для человека существуют две крайние возможности упорядочения действительности в целостную «картину», а именно, - интерпретация бытия с позиций «мир-как-история» и «мир-как-природа». Характеризуя сущностные различия названных способов познания, О. Шпенглер указывает, что стратегия, направленная на восприятии «мира-как-природы», отличается тем, что представители культур, ориентированных на данный вектор познания, делают особый акцент на непосредственное постижение реальности «здесь и сейчас», основываясь на том, как она воспринимается органами чувств. В свою очередь, стратегия восприятия «мира-как-истории» зиждется на том, что интеллект субъекта направлен на постижение живого бытия мира и собственной жизни в их временных проекциях. Таким образом, исследователь констатировал два принципиально разных способа интеллектуального освоения действительности, разграничивая «.органическое восприятие мира от механического, совокупность гештальтов от совокупности законов, образ и символ от формулы и системы, однократно-действительное от постоянно-возможного, цель планомерно упорядочивающей фантазии от цели целесообразно разлагающего опыта.»14.
Однако, при всех своих отличиях указанные способы постижения реальности, не имея точной разграничительной линии между собой, всегда взаимосвязаны и соприсутствуют в каждом акте познания. Соответственно, при определении стратегии познания у того или иного субъекта, можно говорить лишь об уровне доминирования одного способа осмысления мира над другим, но не об их взаимном вытеснении. Данная смешанность и ассиметричность является непременным атрибутом когнитивной активности субъекта, поскольку «В каждом человеке, в каждой культуре, на каждой культурной стадии встречается изначальная предрасположенность, изначальная склонность и предназначение отдавать предпочтение одной из двух форм в качестве идеала миропонимания»15. Согласно мнению О. Шпенглера, фактор предпочтения одного из рассматриваемых способов постижения мира представляет собой «первовопрос» всякого человеческого существования. Причем данный вопрос находится в зависимости от конфигурации множества факторов, предопределяющих характер восприятия и интерпретации мира со стороны представителей различных, культур в контексте того или иного периода исторического процесса. К таковым факторам относится уровень развития культуры, характер потребностей субъекта, а также конкретно-историческое своеобразие «вызовов» или «проблемных ситуаций», обуславливающих специфику когнитивной
активности человека, склоняющегося к предпочтению определенных познавательных акцентов.
Хотя в работе О. Шпенглера и сделан акцент на то, что основные способы познания бытия не проявляются в «чистом виде», сосуществуя в сознании познающего субъекта в различных пропорциях, все же, по мнению ученого, они возникают не одновременно. В частности, «мир-как-история» представляет собой изначальную форму познания мира, характерную для каждой культуры на ранних этапах ее жизненного цикла, «а природа, в смысле некоего усовершенствованного мирового механизма, поздняя форма мира»16. На этом основании О. Шпенглер констатировал, что любая культура, достигшая своей зрелости, в силу своего устройства и конкретно-исторических обстоятельств формирует присущий только ей способ познания «мира-как-природы», в тоже время «в еще более высокой степени у каждой культуры, а в ней с незначительными различиями и у каждого отдельного человека есть исключительно собственный тип истории, в картине и стиле которой он непосредственно созерцает, чувствует и переживает общее и личное, внутреннее и внешнее, всемирно-историческое и биографическое становление»17. Более того, способность создавать макроисторические гештальты характеризуется О. Шпенглером как достаточно редкий прием овладения реальностью, возникающий в урбанизированной среде на поздних этапах жизненного цикла «культурных организмов». В свою очередь, образы «мира-как-истории» свойственны всем культурам и проявляются уже на самых ранних этапах культурогенеза, причем их становление нередко осуществляется само собой и на менее отрефлексированном уровне, нежели того требует создание образов «мира-как-природы».
Осуществленный О. Шпенглером анализ диспозиции «мир-как-природа» и «мир-как-история», с присущими им когнитивными стратегиями, дал ученому возможность наделить процесс интеллектуального освоения макроисторической реальности более высоким статусом по отношению к исторической науке своего времени, направленной на установление линейных хроноструктурных последовательностей и поиск причинно-следственных связей между «звеньями» событийных «цепочек». В результате, обретя статус обязательной и первичной компоненты картины мира, возникающей во всех культурах, в том числе и на древних стадиях истории человечества, макроисторическая проблематика была выведена О. Шпенглером из сферы отраслевого знания на мировоззренческий уровень. Соответственно, отталкиваясь от обозначенного статуса макроисторической компоненты, можно утверждать, что макроисторическихгештальтов на протяжении ноогенеза создано минимум столько, сколько было создано целостных «образов» мира.
На первый взгляд может сложиться впечатление, что рассматриваемый подход к пониманию природы ноогенеза излишне субъективирован и подвергает сомнению основную цель процесса познания, а именно его движение в направлении «абсолютной истины». В данном случае сразу надлежит отметить, что О. Шпенглер,
довольно сильно критикуя постулаты классического знания, все же не сводит ноо-генез к бессмысленным интеллектуальным «играм». Процесс познания в трактовке немецкого ученого выглядит не как простая линейная модель, а предстает как изменяющийся во времени способ и результат взаимодействия субъекта с реальностью, как многомерный поиск «истины», которая на тот или иной момент развития знания является «абсолютной» преимущественно для представителей той культуры, в контексте которой она сформировалась.
Итак, согласно мнению О. Шпенглера, процесс постижения мироздания строится на основе формирования его целостных «гештальтов». Исходя из сложности адекватного перевода термина «Gestalt» на русский язык, следует указать, что в интерпретации Шпенглера значение рассматриваемого термина существенно шире его смысловой нагрузки, связанной с восприятием и распознаванием зрительных, тактильных, слуховых и иных «целостностей». Отмеченная узкодисциплинарная трактовка «гештальта» доминирует в научно-популярной сфере, тем самым уничижая сложное семантическое пространство рассматриваемого термина. Исходя из обозначенной ситуации, уместно сделать акцент на то, что в своем труде О. Шпенглер использует термин «Gestalt» (нем.), ориентируясь на его толкование, содержащееся в работах Гете. В свою очередь, интерпретацию рассматриваемого термина со стороны Гете можно выявить в контексте предпринятой им критики семантической нагрузки данного слова, означавшего в период творчества Гете целостность статичных и законченных форм бытия какого-либо существа. Преодолевая обозначенную смысловую ограниченность слова «Gestalt», Гете сопоставил с ним слово «Bildung» (букв. «образование»), используемое в немецком языке начала XIX в. «как в отношении к чему-либо возникшему, так и к еще возникающему»18. На фоне совмещения названных смысловых компонент, в частности, «статичной» составляющей бытия какого-либо «организма», содержащейся в слове «Gestalt», и «динамичной» составляющей слова «Bildung», как отражения перманентного становления и развития, Гете получил семантическую нагрузку слова «морфология» и использовал его для объяснения процесса развития живых форм. Впоследствии, на уровне поздних толкований трудов Гете обозначилась тенденция отождествления отмеченной «нагрузки» с гетевским пониманием «гештальта», без отсылок к слову «Bildung» и «Morphologie». Именно эта тенденция четко просматривается в трактовке «гештальта» в теории О. Шпенглера.
Подобное семантическое обогащение термина «гештальт» позволило ученому, при рассмотрении процесса познания макроисторической реальности, сделать акцент на изменчивой феноменологии ее форм. Кроме того, в предложенной О. Шпенглером интерпретации морфогенеза гештальтов макроистории ведущую роль получил сам субъект, обладающий способностью постигать мир по-разному, порождая его различные «знаки», так как «... каждый наблюдатель сообразно своим задаткам получает от одного и того же предмета, от одного и того же факти-
ческого материала различное впечатление целого, неосязаемое и не поддающееся передаче, которое лежит в основе его суждения и придает последнему личную окраску»19. Таким образом, процесс морфогенеза макроисторических гештальтов в трактовке О. Шпенглера предстал как момент возникновения в сознании субъекта «когнитивной целостности», обусловленный его взаимодействием с макроисторической реальностью, причем определяющая роль в этом процессе была отведена самому субъекту, создающему и «перебирающему» различные способы постижения окружающего мира в процессе ноогенеза.
В целом, гештальты «мира-как-истории», будучи его своеобразными «знаками», претендуют на предельное объяснение реальности, однако, реализуя познавательные потребности конкретных культур, так и не достигают этого уровня. Характеризуя данную ситуацию, О. Шпенглер указывал, что нам и теперь известны только некоторые «чувства формы», упорядочивающие историю, а не сама «действительная форма» всемирного исторического процесса. Тем не менее, невзирая на то, что масса существующих «образов» макроистории не раскрывает ее истинную сущность, все эти «образы» достаточно успешно справляются с этой ролью в контексте сформировавших их культур.
Исходя из выявленных особенностей познания «мира-как-истории» и «мира-как-природы», Шпенглером был сделан важный теоретико-методологический вывод, касающийся эвристической пользы переносов исследовательских акцентов с анализа феноменологии исторического материала в пределах какого-либо одного господствующего гештальта или теории, на сравнительное изучение различных трактовок истории.
Установив статус макроисторической компоненты как обязательной части мировоззрения, уместно сделать отступление и затронуть проблему поиска закономерностей, лежащих в основе ее морфогенеза и преобразований. Анализ отмеченной проблематики целесообразно провести, разделив составляющие ее вопросы на две группы, а именно, на те, которые затрагивают изначальные, т. е. биологически обусловленные основания познания и на те, которые касаются обретенных в ходе жизнедеятельности человека оснований познавательной деятельности. В такой диспозиции изначально данные основания обеспечивают саму возможность интеллектуального освоения «мира-как-истории»; соответственно, обретенные основания, будучи невероятно многообразными и сложными, обуславливают различия в его интерпретациях.
Изначальные, они же «стартовые», основания морфогенеза макроисторической компоненты обнаруживают свое проявление в генетической обусловленности когнитивных способностей человека, а именно, в сферах, связанных с сущностными характеристиками его высшей нервной деятельности. В частности, речь идет о том, что способность человека познавать окружающую реальность не относится к исключительному достоянию избранных индивидов, групп, этносов или
рас. В первую очередь, данная способность подкреплена генетически, на уровне видового единообразия Homo sapiens, и любые попытки усомниться в данном факте относятся к сфере научного волюнтаризма. В частности, положение о принципиальном равенстве «стартовых» когнитивных возможностей у всех людей находит свое подтверждение в работах К. Леви-Стросса, Ф. Боаса, Дж. Брунера, М. Коула, С. Скрибнер, Ж. Пиаже и многих других авторов.
Данное обстоятельство, обусловленное видовой общностью «стартовых» оснований познания мира у человека, делает возможным фиксацию и изучение универсальных ноогенетических механизмов, которые активизируются в когнитивной сфере субъекта в ходе создания мировоззренческих гештальтов мира-как-истории. Так, достаточно перспективным представляется изучение «ноогенетической матрицы», выступающей в роли инвариантной основы морфогенеза макроисторической компоненты картины мира. Относительно отмеченной «матрицы» можно указать, что ее пространственно-временные характеристики определяются общим объемом взаимодействий, которые устанавливаются между человеком и вмещающей средой, включая в том числе и воображаемое пространство-время. В отмеченном диапазоне человек распознает так называемые «базисные регулярности» или «ритмики», лежащие в основе функционирования бытия и имеющие для человека жизненно важное значение. Затем происходит обрастание «базисной регулярности» частными идеями или фрагментарными представлениями о мире. Параллельно со всеми отмеченными процессами осуществляется наделение мира-как-истории смыслом, а также эстетическим, этическим и ценностным отношением со стороны познающего субъекта. В итоге образуется максимально объемный гештальт, дающий объяснение макроисторической реальности на уровне концепта мироустройства. Конечно, описанный процесс «рождения» макроисторической компоненты основан на постоянном соприсутствии как «стартовых», или генетически обусловленных факторов, определяющих ход ноогенеза, так и обретенных оснований развития знания. И, тем не менее, сама представленная «матрица» обнаруживает себя вполне однообразно у всех представителей вида.
Кроме того, надлежит указать, что изначально данные основания морфогенеза макроисторической компоненты детерминированы самой реальностью, поскольку, несмотря на все богатство ее феноменологии, последняя объективна и однообразна для всех адаптирующихся субъектов. Из этого можно заключить, что основной инструмент постижения объективной реальности - сознание - на сущностном уровне самой реальностью и обусловлен. Таким образом, именно реальность как таковая во многом определяет изначальное равенство участников процесса познания, и сводить появление множества ее интерпретаций к бессмысленным «играм» разума весомых оснований нет.
В области изучения обретенных оснований морфогенеза макроисторической компоненты картины мира дело обстоит несколько сложнее, поскольку данная
сфера затрагивает весь спектр конкретно-исторических факторов, с различной степенью влияющих на процесс познания. Причем речь идет о факторах, обусловленных проявлением не только «первой», но и «второй» природы, а именно - культуры, так как последняя представляет собой особую форму реальности, конкретно-историческое своеобразие которой определяет понимание мира человеком в неменьшей степени, нежели «первая» природа. В данном вопросе показательно мнение О. Шпенглера, считавшего, что сфера обретенного знания в первую очередь определяется культурой, накладывающей отпечаток на сознание своих представителей, так как помимо условий познавательного процесса, данных человеку изначально, «.в основе всякого мышления лежит еще и совершенно иная необходимость формы, которой человек со всей самоочевидностью подчинен именно как член этой вот, и никакой иной, культуры»20. Таким образом, специфика внутри-культурных факторов является важной составляющей процесса создания общих трактовок мироустройства, включая понимание макроистории.
Относительно степеней влияния «первой» и «второй» природы на морфогенез макроисторической компоненты можно обозначить определенную закономерность, согласно которой на ранних стадиях ноогенеза определяющее значение на возникновение макроисторических представлений оказывает «первая» природа. Данная ситуация длится до тех пор, пока степень влияния природных условий на познающего мир человека имеет решающее значение по отношению к его культуротворческим возможностям. Данная обусловленность процесса познания находит свое яркое проявление в культурах, сформированных на основе собирательства, скотоводства и земледелия. Однако по мере преодоления зависимости от природных факторов, степень влияния внутрикультурных процессов на морфогенез макроисторических представлений невероятно возрастает.
Помимо рассмотренного, в вопросе фиксации факторов, оказывающих влияние на возникновение мировоззренческих образов макроистории, стоит обратить внимание на особенности и степень развитости самого познавательного арсенала, при помощи которого формируются соответствующие представления о макроисторической реальности. В данном аспекте специфику прошлого когнитивного опыта, нацеленного на познание мира-как-истории и выступающего в качестве своеобразной «копилки» его интерпретаций, не учитывать просто нельзя. Отмеченные интерпретации могут выступать в роли «отправных точек» познания в моменты, когда субъект, взаимодействуя с реальностью, попадает в конкретно-исторические условия, схожие с теми, в которых были созданы те или иные гештальты. Необходимо учесть, что в отдельных познавательных ситуациях субъект склоняется к буквальному возрождению макроисторических компонент, созданных в прошлые эпохи, не утруждая себя их критическим анализом. С другой стороны, в преобладающем количестве случаев, влияние ноогенетического опыта субъекта на формирование представлений о макроистории строится посредством усложнения и обогащения
уже существующих гештальтов, либо данный опыт создает когнитивные предпосылки для создания новых трактовок историко-культурного бытия.
В контексте рассматриваемого вопроса необходимо указать, что убедительный анализ влияния конкретно-исторического контекста на процесс создания различных теорий историко-культурного процесса отечественными и зарубежными культурологами содержится в работах С. Н. Иконниковой21. Кроме того, в трудах петербургского ученого особое место уделяется анализу влияния биографических факторов на процесс создания макроисторических концептов; а также раскрываются особенности «когнитивных ситуаций», в рамках которых выдающимися философами, историками и культурологами создавались те или иные версии историко-культурного бытия.
Возвращаясь к основной теме, отметим, что фиксация О. Шпенглером разнообразных гештальтов мира-как-истории привело ученого к фундаментальному выводу, о том что «в пределах предлежащей нам истории существует множество познавательных стилей»22. Сосуществование этих «стилей» исследователь воспринимал как необходимую часть ноогенеза, способствующую преодолению единомыслия в постижении бытия, поскольку данное «единомыслие» служит скорее фактором всеобщего заблуждения, нежели являет собой истинные цели научного познания. Такой подход позволил О. Шпенглеру констатировать, что сущность ноогенеза раскрывается только посредством сравнительной морфологии разнообразных форм познания. В разработке именно этого направления исследований ученый видел первостепенную задачу, решение которой еще только предстояло западной научно-философской мысли.
Однако, парадоксом основного труда О. Шпенглера явилось то, что достаточно четко сформулировав предметные рамки и теоретико-методологические установки сравнительной морфологии гештальтов мира-как-истории, призывая к исследованию различных вариантов его трактовок и низвергая те из них, которые претендовали на исчерпывающий и безапелляционный статус, ученый представил собственный «гештальт» истории, постигнув ее суть сквозь многообразные видимые формы. Анализируя данную ситуацию уместно предположить, что О. Шпенглер, желая «низвергнуть» концепцию, господствовавшую в западноевропейском знании несколько столетий, предпринял все возможные меры, для того чтобы обосновать свою трактовку природы историко-культурного процесса, в определенной степени в ущерб собственным теоретико-методологическим разработкам. Но данное предположение проливает мало света на истинные мотивы немецкого исследователя, в отдельных случаях противоречащего самому себе.
Итак, фактор существования целого ряда гештальтов мира-как-истории, являющихся следствием взаимодействия субъектов самых разных уровней с макроисторической действительностью, со всей определенностью показывает, что по своей природе познание макроистории многомерно. Иными словами, феномен па-
раллельного сосуществования качественно различных способов объяснения макроисторической реальности, обнаруживающий себя на разных этапах научного познания, является сущностной стороной ноогенетического процесса.
Следует отметить, что после публикации «Заката Европы» обозначенные О. Шпенглером теоретико-методологические принципы сравнительной морфологии исторических гештальтов, несмотря на их эвристический потенциал и плодотворность, тем не менее, дальнейшего развития не получили, поскольку, рассмотренная автором проблематика, по большей части, нивелировалась, в поверхностных трактовках его наследия. Как следствие, научная общественность, пройдя сквозь затяжной кризис познания первой половины XX в., и в основном игнорируя историософские идеи О. Шпенглера, сохранила верность стержневым установкам онтологически ориентированной классической парадигмы, нацеленной на поиск исчерпывающего объяснения истории.
И все же, в обозначенной тенденции были и свои исключения. Одним из наиболее показательных примеров в данном случае являются работы Г. Г. Шпета, который уделял особое внимание проблематике, связанной с поиском общей логики морфогенеза многообразных «версий» истории как специфических комбинаций «знаков» исторической реальности, с которой субъект непосредственно взаимодействует. Другим направлением философско-научного поиска Г. Г. Шпета был анализ интерпретаций мироздания, складывающихся на уровне коллективных субъектов. Так, изучая данную область, исследователь отмечал: «Каждый исторически образующийся коллектив - народ, класс, союз, город, деревня и т. д. по-своему воспринимает, воображает, оценивает, любит и ненавидит объективно текущую обстановку, условия своего бытия, само это бытие - и именно в этом его отношении ко всему, что объективно есть, выражается его «дух», или «душа», или «характер», в реальном смысле»23. Обозначенная проблематика коррелировалась русским философом с его историософскими взглядами на «знаковую» природу истории как специфического конструкта действительности, формируемого в сознании субъекта в процессе ее освоения.
В период доминанты неклассического знания в 40-70-е гг. XX в. идеи сравнительной морфологии гештальтов макроистории распространения в научной среде также не получили. Среди малочисленных исследований обозначенного периода, в первую очередь, обращают на себя внимание изданные в основном в постсоветское время труды отечественного культуролога Г. Д. Гачева, посвященные изучению «национальных образов мира», возникших в контексте разных культур. Важно указать, что в основе исследований Г. Д. Гачева лежал метод О. Шпенглера, а именно стиль «вольного любомудра», основанный на ментальном «погружении» исследователя в сферу той или иной культуры с целью достижения уровня переживания реальности, который характерен для всех ее представителей.
И только в период доминанты постнеклассической парадигмы 70-х гг. XX - начала XXI в. наметился рост исследовательского интереса к рассматриваемой проблемной области. Пример проявления обозначенных научных интересов представляют собой работы А. Я. Гуревича, посвященные изучению периода средневековья, в которых ученый анализирует различные «грани» ментальности и мировоззрения представителей данного времени, находящихся в «эфире» собственной культуры, «преломляющем» реальность в их сознании под определенным углом зрения. Отправной точкой отмеченных исследований, стало глубокое убеждение А. Я. Гуревича в том, что «в разные эпохи и в различных культурах люди воспринимают и осознают мир по-своему, на собственный манер организуют свои впечатления и знания, конструируют свою особую, исторически обусловленную картину мира»24.
Характеризуя сферу современных исследований феномена многомерного постижения историко-культурного бытия, необходимо выделить «культурно-интеллектуальную историю» - относительно новое направление исследований, в рамках которого в том числе разрабатываются принципы сравнительной морфологии макроисторических гештальтов. Причиной оформления названного направления послужил кризис познавательных стратегий собственно «интеллектуальной истории». В результате, как указывает Л. П. Репина, «... сфера интересов интеллектуальной истории, изучавшей творческое мышление и новаторские идеи интеллектуалов, распространилась на проблематику культуры в ее антропологическом понимании, на категории сознания, мифы, символы, языки, в которых люди осмысляют свою жизнь»25. Вследствие данной экспансии проект культурно-интеллектуальной истории вобрал в свое предметное пространство «анализ мыслительного инструментария, конкретных способов концептуализации окружающей природы и социума, всех форм, средств, институтов интеллектуального общения, а также их взаимоотношений с «внешним» миром культуры»26. Такой исследовательский вектор делает возможных обоснование тезиса, согласно которому развитие представлений об истории предполагает многомерность ее интерпретаций, возникающих в результате «преломлений» действительности в сознании представителей той или иной историко-культурной эпохи, в пространстве которой формируются «истинные» представления о сущности происходящих событий и их временных последовательностей, начиная от микроуровня и заканчивая сферой постижения макроистории. Изучение отмеченных «искажений» реальности, включающее всесторонний анализ конкретно-исторических условий возникновения соответствующих гештальтов, эвристически значимо и, по мнению Л. П. Репиной, повышает степень достоверности знания о том, «Как люди воспринимали события (не только их личной или групповой жизни, но и Большой истории), современниками или участниками которых они были, как они их оценивали, каким образом хранили информацию об этих событиях, так или иначе интерпретируя увиденное или пережитое - все это представляет огромный интерес»27.
Однако, в целом научное направление, целью которого является изучение феномена многомерного постижения истории, распространено в научной среде достаточно слабо, - вероятнее всего, по причине малой степени соответствия господствующему «парадигмальному фону» исторической науки XX-XXI вв. Отталкиваясь от данной ситуации, остается заключить, что область субъективных трактовок макроистории по-прежнему малопривлекательна для ученых и сохраняет статус «специфической» предметной сферы, угрожающей «размыть» исследовательский интерес в бесконечных «играх интеллекта». И все же, указанные «упражнения разума», ведущие к созданию множества интерпретаций макроистории, являют собой не только ступени развития знания в направлении поиска «абсолютно истинной» трактовки макроисторической реальности. В первую очередь, данные «игры» позволяют субъектам, непосредственно прибывающим в тех или иных проявлениях конкретно-исторической реальности, вполне успешно адаптироваться к ней. Отмеченный адаптивный аспект, определяющий фактор поливариативного постижения макроистории, находит свое проявление в том, что субъект, приспосабливаясь к конкретно-исторической реальности в пространстве определенной культуры, формирует соответствующую когнитивную структуру (историческую компоненту картины мира), позволяющую ему успешно контактировать со средой, обеспечивая себе равновесное существование в ее пределах.
Подводя итог рассмотрению мировоззренческих оснований, определяющих фактор многообразия гештальтов историко-культурного процесса, необходимо подчеркнуть особую роль О. Шпенглера в обосновании и разработке отмеченной проблематики. Так, анализ работ немецкого исследователя позволяет заключить, что макроисторическая компонента являет собой непременный (часто не-отрефлексированный субъектом) «элемент» мировоззрения, максимально объемно отражающий представления о мире-как-истории. Сущность отмеченного компонента мировоззрения выражена в том, что он, воплощая «пороговый» уровень понимания макроисторической реальности, формирует «интеллектуальный базис» для генезиса знаний в сфере ее научного и философского постижения. Так, на протяжении развития знания было создано внушительное число макрои-сторических компонент, которые, представляя совокупность определенных геш-тальтов мира-как-истории, время от времени возрождаются, угасают, сочетаются и достраиваются субъектом в ходе интеллектуального освоения конкретно-исторической реальности. Отмеченное многообразие интерпретаций макроистории является вполне закономерным, поскольку каждый «образ» мира-как-истории, созданный представителями той или иной культуры, имеет наивысшую степень соответствия ее когнитивным потребностям, а также той форме макроисториче-ской реальности, в контексте которой формировался тот или иной гештальт. В таком ракурсе «образы» мира-как-истории предстают не как «ступени» дискретного развития знания в области ее интеллектуального освоения; в данном случае
гештальты иллюстрируют различные способы толкования макроисторической реальности, «действительные» в определенных познавательных ситуациях. Как следствие, обладая специфическим «набором» гештальтов, в зависимости от специфики «когнитивных ситуаций», человек выбирает соответствующие интерпретации истории, дающие ему возможность наиболее «достоверно» трактовать реальность и адаптироваться к ней. Именно это обстоятельство обеспечивает фактор возникновения и сосуществования различных версий макроистории в контексте ее интеллектуального освоения человеком.
И, наконец, в свете вышеизложенного надлежит особо отметить, что фактор множественности интерпретаций историко-культурного процесса обусловленный различиями «адаптивных ситуаций» и рождаемых на их основе картин мира, не должен являться основой для оправдания всех без исключения «версий» макроистории. Дело в том, что представленные в настоящем тексте положения применимы к макроисторическим концептам, созданным в тех или иных культурах по прошествии длительных периодов времени и в соответствии с «органикой» породившей их адаптивной ситуации. Кроме того, в случае, если те или иные версии макроистории создаются отдельными авторами, в основу анализа данных трактовок должны быть положены принципы, исключающие фактор исторических фальсификаций, спекуляций и обоснования исключительности собственной истории за счет уничижения других участников всемирного исторического процесса. Разумеется, в познании макроисторической реальности определенная доля исследовательского субъективизма в отношении собственной культуры вполне уместна, однако, когда данный фактор основан на фальсификациях и используется в ущерб другим культурам, государствам, нациям и народам, о принятии подобных «версий» историко-культурного процесса не может идти и речи.
Примечания
1 Речь идет о концептуальном осмыслении историко-культурного процесса в контексте максимальных «длительностей» пространства и времени, включающих начальную и конечную фазы истории и фиксирующих основные метаисторические тенденции и закономерности. Отмеченный уровень направлен на постижение сущности и предназначения культурно-исторического процесса через преодоление его исторической феноменологии с ее четкими хроноструктурными последовательностями.
2 Названная способность обнаруживает себя начиная с эпохи неолита, поскольку именно в отмеченный исторический период у человека формируются устойчивые формы абстрактного мышления на уровне создания интеллектуальных «группировок», состоящих из «инструментальных» когнитивных структур. Обоснованием данного утверждения служат памятники неолитического искусства, характер и степень сложности которого свидетельствует о формировании цельных «образов» действительности в сознании представителей обозначенного периода истории.
3 Художественная культура в докапиталистических формациях: Структурно-типологическое исследование / науч. ред. М. С. Каган. Л.: ЛГУ, 1984. С. 79.
4 Там же. С. 79.
5 Степин В. С., Кузнецова Л. Ф. Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации. М.: ИФРАН, 1994. С. 14.
6 Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. / пер. с итал. М. Л. Андреева, М. Н. Архангельской. М.: Российская политическая энциклопедия, 2000. С. 141.
7 Там же. С. 142.
8 Культура и системы мышления: сравнение холистического и аналитического познания / Нисбетт Р., Пенг К., Чой И. и др.; пер. с англ. М. С. Жамкочьян; под ред. В. С. Магуна. М.: Фонд Либеральная миссия, 2001. С. 7.
9 Там же. С. 7-8.
10 Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. Психологический очерк / пер. с англ. П. Тульвисте; под ред. и с предисл. А. Р. Лурия. М.: Прогресс, 1977. С. 236-237.
11 Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: Когито-Центр, Институт психологии РАН, 1997. С. 96.
12 Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: Гештальт и действительность / пер. с нем., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна. М.: Эксмо, 2006. С. 163.
13 Там же.
14 Там же. С. 160.
15 Там же. С. 301
16 Там же. С. 303.
17 Там же. С. 345.
18 Гете И.-В. Избранные сочинения по естествознанию / пер. и коммент. И. И. Канаева; ред. акад. Е. Н. Павловского. Л.: Из-во АН СССР, 1957. С. 12.
19 Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: Гештальт и действительность / пер. с нем., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна. М.: Эксмо, 2006. С. 300.
20 Там же. С. 250.
21 См.: Иконникова С. Н. История культурологических теорий. 2-е изд., переработанное и дополненное. СПб.: Питер, 2005. 474 с.; Иконникова С. Н. Биографика как часть исторической культурологии // Вестник СПбГУКИ. 2012. №2. С. 6-10.
22 Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: Гештальт и действительность / пер. с нем., вступ. ст. и примеч. К. А. Свасьяна. М.: Эксмо, 2006. С. 251.
23 Шпет Г. Г. Введение в этническую психологию. СПб.: П. Э. Т.; Алетейя, 1996. С. 9.
24 Гуревич А. Я. Избранные труды. Средневековый мир. СПб.: Из-во СПбГУ, 2007. С. 27.
25 Репина Л. П. Культурная память и проблемы историописания (историографические заметки). М.: ГУ ВШЭ, 2003. С. 4.
26 Там же.
27 Там же. С. 6.
