CC BY
87
ИСТОРИЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО МИРА И АРХЕОЛОГИЯ
Древняя Греция и Рим
© 2009
М.Ю. Лаптева
МИР АРХАИЧЕСКОГО ПОЛИСА В ВОСПРИЯТИИ ИОНИЙСКИХ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ
История греческих полисов Ионии архаического периода ещё недостаточно изучена как в отечественном, так и в зарубежном антиковедении. Одним из малоисследованных сюжетов является участие в политической жизни и становлении полисных институтов ионийской интеллектуальной элиты. Нам уже приходилось писать об активной роли в политической истории Ионии наиболее известных ионийских интеллектуалов, наследие которых обратило на себя внимание современников, и было сохранено многоликой греко-римской и византийской традицией1. Важно подчеркнуть, что мнения ионийских философов, логографов, поэтов относительно политического устройства ионийских полисов и способов решения различных политических проблем Ионии были авторитетными для их сограждан. В большей степени благодаря политическим заслугам Фалес из Милета и Биант из Приены почитались как «мудрецы» в ионийском и греческом мире в целом .
В целом значение суждений ионийских интеллектуалов относительно ценностей и проблем полисной жизни, политического устройства своих общин, имеют для реконструкции истории Ионии ту же ценность, что и другие аутентичные источники, например, элегии Солона — для истории архаических Афин или элегии Феогнида для архаических Мегар. Это взгляд на полис глазами не только активных участников событий, но и творцов его политических форм, с той только разницей, что наследие ионийских авторов оказалось распыленным на множество фрагментов, дошедших в произведениях греко-римских и византийских авторов.
Однако мы не можем ограничиться суждениями об ионийском полисе только выдающихся ионийских интеллектуалов VII—VI вв. до н. э. Важно также учесть представления о рождающемся восточногреческом полисном мире ионийца Гомера, жившего в VIII в. до н.э., ионийских поэтов Каллина, Ксенофа-на и Гиппонакта из Эфеса, Мимнерма из Колофона, Фокилида из Милета, са-мосских поэтов Семонида (Аморгского) и Асия, Анакреонта из Теоса. Без их наблюдений и выразительных суждений, правда, дошедших до нас чаще всего в
небольших и зачастую неконтекстных фрагментах, картина ионийского полисного мира, такого, каким он представлялся самим ионийцам, была бы слишком бедна. Конечно, этот полисный мир предстает преимущественно в аристократическом восприятии. Другие голоса эпохи до нас не дошли или дошли приглушенно3. Тем не менее, все они, собранные вместе, позволяют хотя бы отчасти увидеть Ионию времени архаики во всем её колорите, полифонии и противоречиях.
В поэмах ионийца Гомера мир рождающегося полиса показан в различных приближениях. Мы видим его вначале как будто со стороны, в общей картине мироздания, представленной на щите Гефеста. Два города, изображенные на щите, это конечно один и тот же город с окружающей его сельской территорией, обработанными полями и пастбищами, но только в разное, мирное и военное время (II., XVIII, 490—605). Это обнесенное стенами4 «прекрасное» поселение отмечено многими признаками полисного быта. В мирное время в нем вершится суд, и шумят брачные пиры. Во время войны он отражает благодаря высоким стенам осаду врагов. Мужчины, оставив защищать город женщин, стариков и юношей, устраивают засаду за стеной города, отбивая у врагов (очевидно захваченные ими ранее) стада волов и овец (Ibid., XVIII, 490—540). Гомер подмечает и помещает в эту полнокровную картину жизни города во время войны и мира много достоверных деталей: тесаные, поставленные по кругу камни на агоре (напоминающие камни на агоре феаков), на которых восседают судьи-геронты, два золотых таланта, лежащие перед судьями в «священном круге», фаланга, выстроившаяся для боя на берегу реки.
К этой многоликой картине городской жизни примыкает описание полного цикла земледельческих работ: пахота с помощью пары волов, затем жатва на те-мене басилея, наблюдающего «с величайшею радостью в сердце» за работой фетов и их семей (Ibid., XVIII, 541—560). Венчающая эту картину трапеза фетов и совершаемое перед ней жертвоприношение подчеркивают реальность этого цивилизованного греческого мира, отличающегося от мира варварства, где нет «мужей, вкушающих хлеб», и, следовательно, никто не чтит богов жертвами5.
Возможно, к этому же темену относится и виноградник, в котором под звуки форминги и песни Лина убирают виноград юноши и девушки (Ibid., 561—572). Следующие за этими картины — сцены уже удаленного от города сельского быта: выпас волов на берегу реки, нападение на это стадо львов, хоровод юных поселян, поющий под формингу аэд (Ibid., 573—607). Басилей, изображенный на щите Гефеста, вероятно, живет внутри стен города, как Алкиной и большинство басилеев Гомера. Поля, виноградники и пастбища, помещенные на щите, тоже относятся к полисному миру. Это не столько идеализированный, сколько обобщенный образ так называемого гомеровского полиса, черты которого можно найти в любом уголке греческого мира конца «темных веков». Но этот образ строился во многом из ионийских впечатлений Гомера. Основные черты хозяйственного быта этого гомеровского полиса, его социальное устройство, отмеченное многочисленными градациями и далекое от первобытного общинного равенства, его аристократический политический строй были подробно рассмотрены в научной литературе6.
Нам же важно подчеркнуть сугубо ионийскую специфику в поэмах Гомера,
7
который видел перед собой, прежде всего, ионийский мир'. Этот ионийский полис, стоящий на морском побережье, предстает впервые в рассказе Навси-каи, а затем показан через восприятие приближающегося и идущего по нему Одиссея. Мы уже сравнивали земельные отношения феаков с аграрным строем
о
ионийских поселений Х!—^ вв. до н. э.8 Впрочем, и другие особенности поселения феаков: местоположение, внешний облик, в значительной степени сближают Схерию со Смирной гомеровского периода. Подобно Схерии Смирна находится «вдали от людей, в труде свою жизнь проводящих» (Оё., VI, 8), «от народов других в стороне, на последних пределах шумного моря» (VI, 204—205). Одиссей, следуя за Навсикаей, идет в город (полис) феаков от морского побережья через поля, «обработанные трудом человека» (VI, 259) и разделенные на наделы (VI, 10). Перед городом находится земельный надел и плодоносный сад Алкиноя, расположенный вблизи священной рощи Афины (VI, 293—295, ср.: VII, 103—104). Все это напоминает аграрный строй ионийских поселений в Х^'УШ вв. до н. э. Но самым поразительным при сравнении гомеровской Схе-рии и Смирны является сходство внешних признаков города феаков в рассказе Навсикаи (VI, 262—269) и археологического облика Смирны гомеровского периода:
...Высокой стеной обнесён он.
С той и с другой стороны — превосходная гавань.
Вкруг Посейдонова храма прекрасного там у них площадь.
Вкопаны в землю на ней для сиденья огромные камни.
Запасены там для черных судов всевозможные снасти, —
И паруса, и канаты, и гладко скоблёные весла
(перевод В. В. Вересаева).
Центральное поселение феаков предстает у Гомера как сочетание укрепленного поселения (полис) и пригорода с наделами феакийцев и теменами басиле-ев. Полис имеет две гавани и корабельные доки. Политическим и религиозным центром Схерии является агора, на которой происходят заседания совета баси-леев во главе с Алкиноем, состязания, и, вероятно, вершится суд. О торговой функции агоры у феаков Гомер ничего не сообщает, но ему известно, что в городе возможен натуральный обмен (II., XXIII, 832—835). Покровителями общины феаков выступают Посейдон, чей храм находится на агоре, и Афина, имеющая священную рощу у стен города (Оё., VI, 266, 291—292).
Если сравнить результаты археологического изучения Смирны (раскопанной на сегодняшний день лишь частично) с нарисованной Гомером картиной полиса феаков, то становится очевидным, что Смирна, как никакое другое поселение гомеровского периода, является реальным прообразом гомеровской Схерии. Смирна была основана в XI в. до н. э. на полуострове, на западе плодородной равнины, уходящей вглубь материка, на северной оконечности ионийского мира, граничащей с редкими эолийскими поселениями. Уже в IX в. до н. э. она была обнесена толстыми стенами с башнями и имела две гавани, подобно гаваням города феаков, окружающих город с двух сторон. Вероятно, Смирна находилась под покровительством Афины: ее храм, построенный на
агоре в VII в. до н. э., был раскопан в конце XX в. на севере поселения. Главенствующая роль культа Посейдона в полисе феаков — тоже типично ионийская особенность, имеющая непосредственное отношение к Смирне9. Эти черты сходства Смирны и Схерии в ещё большей степени отдаляют Схерию от совершенно мифических островов циклопов, Кирки, Калипсо, Эола, лестригонов, сирен и лотофагов, с которыми связаны странствия и испытания Одиссея и его спутников.
Единственное сооружение Схерии, казалось бы никак не соотносящееся с ионийскими реалиями и определяемое обычно исключительно как поэтическая фантазия Гомера или в лучшем случае как микенская реминисценция — это дворец Алкиноя. Однако Э. Кук убедительно доказал, что историческими прообразами дворца Алкиноя являются ближневосточные дворцы и дворцовые комплексы10. Э. Кук отмечает явно негреческие черты этого комплекса: планировка дворца (центральный зал без традиционного греческого очага, множество жилых помещений), отделка его стен металлами, глазурью или глазурованными кирпичами, дворцовые статуи, размеры дворца, придворцовый орошаемый сад, в котором произрастают экзотические плоды и овощи, ещё не знакомые во времена Гомера грекам.
Вместе с тем, обращаясь к ближневосточным параллелям, он находит сходство дворца Алкиноя с ближневосточными, в первую очередь — ассирийскими дворцами, которые возводились ассирийскими царями начиная с Ашшшурна-цирапала II (883—859 гг. до н. э.) в трех ассирийских столицах Ашшуре, Кальху и Ниневии. Что общего у дворца Алкиноя с ассирийскими дворцами? Это, во-первых, использование металлов и глазури для отделки дворцового зала. В ассирийских дворцах для отделки применялись бронза, медь, а в храмах — золото, серебро и электр. Широко использовались глазурные фризы и глазурованные кирпичи. Во-вторых, на мысль о ближневосточных параллелях во дворце Алкиноя наводят дворцовые статуи. Как известно, у входа в ассирийские дворцы стояли статуи шеду и ламасу — защитников и покровителей правящей династии. Собаки, золотая и серебряная, стоящие у входа во дворец Алкиноя появились, по мнению Э. Кука, под впечатлением этих грозных защитников ассирийских дворцов11. Э. Кук подчеркивает также красоту, большие размеры и, помимо производственной, представительскую и идеологическую функции ассирийских садов. И, наконец, Э. Кук отмечает, что те выражения, которые Гомер употребляет, описывая изумление Одиссея от увиденного им во дворце Алкиноя, напоминают формулы, с помощью которых в ближневосточных памятниках описываются сами дворцы, и изумление, которое испытывает человек, находясь перед ними12. Вся эта информация могла передаваться через фактории ионийцев и других греков в Восточном Средиземноморье, захваченном Ассирией с IX в. до н. э. Носителями этой информации кроме купцов могли быть странствующие ремесленники, а также представители местной администрации, бывавшие в ассирийских дворцах.
Если обратиться к археологии раннеархаической Смирны, то можно увидеть и другие иллюстрации к Гомеру. Это касается подробностей устройства домов гомеровских басилеев, правда, не Схерии, а Итаки. Примечательной чертой некоторых домов Смирны начала архаического периода являются круглые зерно-
хранилища, расположенные во дворах. Их место расположения во дворе усадеб Смирны и в особенности их устройство вызывают у многих исследователей ассоциации с двором Одиссея, подробно описанным Гомером в сцене казни Телемахом изменниц рабынь (Оё., XXII, 440—442):
Там на дворе, меж стеною и житною круглою башней, Смерти предайте беспутниц.
13
(перевод В. А. Жуковского)13
Схерия и Итака при всех их различиях во многих отношениях похожи. Устройство дома Одиссея и порядки, заведенные в нем, имеют много общего с устройством дворца Алкиноя14. Основное же принципиальное отличие Схерии от Итаки, если отвлечься от откровенно сказочных мотивов полиса феаков-море-ходов, — это политическое неблагополучие Итаки, раздоры между кланами ба-силеев, так напоминающие распри аристократов в Ионии гомеровского периода. Схерия в изображении Гомера — полис идеальный, управляемый «беспорочным басилеем» ((ЗастьХ^о? ацицо^о?), который возникает перед мысленным взором Одиссея, вернувшегося на Итаку (Оё., XIX, 109—114):
Ты уподобиться можешь царю беспорочному; страха Божия полный и многих людей повелитель могучий, Правду творит он; в его областях изобильно родится Рожь, и ячмень, и пшено, тяготеют плодами деревья, Множится скот на полях и кипят многорыбием воды; Праведно властвует он, и его благоденствуют люди
(перевод В. А. Жуковского).
Как заметил П. Видаль-Накэ, «в разгар кризиса, переживаемого царской властью, Гомер рисует нам царя, умеющего восстановить мир,. который управляет дюжиной подчиненных и повинующих ему царей, послушными сыновьями, женой,...стариками,...роль которых ограничивается подачей советов, а их самих не удаляют, как Лаэрта, не оскорбляют, как Египтия»15.
Таким образом, ионийский полис выступает в поэмах Гомера в разнообразных обличьях, принимая, подчиняясь поэтической фантазии поэта, то фантастические очертания идеально устроенного полиса феаков, то раздираемой распрями басилеев Итаки, то упрощаясь до основных составляющих своих признаков на щите Гефеста. Отдельные характеристики и зарисовки этого ионийского полисного мира контаминируются с другими неионийскими и мифическими контекстами или прорываются в эпическое повествование, принимая вид самостоятельных метафор16.
Поэмы Гомера показывают нам ранний ионийский аристократический по своему устройству полис, уже знающий различие между городом и сельской местностью, имеющий выход к морю и ориентированный помимо сельскохозяйственных занятий на мореплавание и морскую торговлю. В нем отчетливо выражены социальные водоразделы между миром аристократии, проживающей за городскими стенами, и «живущими в полях» свободными земледельцами и фе-
тами. Тесно связаны с этим миром многочисленные рабы, занятые на различных работах в ойкосах ионийских басилеев, а также ремесленники, приходящие по вызову, и торговцы (как финикийцы, так и греки), не только совершающие обмен различными товарами, но и приносящие информацию в этот оазис греческого мира о других греческих государствах и экзотическом мире Ближнего Востока.
Если отойти от поэм Гомера, дающих самое раннее аутентичное представление об ионийском полисе VIII в. до н. э., то в VII в. этот ионийский мир отдельными яркими вспышками появляется в стихах Мимнерма из Колофона, Каллина из Эфеса, самосских поэтов Асия и Семонида (Аморгского), а позднее в VI в. до н. э. — у Анакреонта из Теоса, Фокилида из Милета и уже рассматривавшихся нами в связи с их политической деятельностью, Ксенофана из Колофона, Гиппонакта и Гераклита из Эфеса. В сохранившихся фрагментах произведений этих поэтов и философов власть аристократии в ионийском полисе VII—VI вв. до н. э. ещё внешне могущественна и ничем не поколеблена. Мир ионийской аристократии, ионийский аристократический этос в его наиболее утонченных формах предстает в поэзии Асия и Ксенофана.
Во фрагменте самосского поэта Асия любовно описываются одежды и украшения самосской знати, спешащей в храм Геры (fr. 13 Bernabé):
Так торопились они, упорядочив гребнями кудри, Геры святыню почтить, во прекрасны покровы облекшись. Были на них до широкой земли нисподавшие платья, Гроздья златые взносились на главах, подобно цикадам, Ветер власы колебал, золотою скрепленные вязью. Наручья дивной работы смыкались у них на запястьях, Им придавая тем самым подобье бойцов щитоносных.
(перевод О. П. Цыбенко).
Спустя полвека Ксенофан описывает восхищающее его своей красотой и изысканностью шествие на колофонскую агору надменных колофонских аристократов. Они приобщились к «бесполезной» лидийской роскоши, но ещё не утратили своей власти и не подозревают о нависшей над ними «мерзостной тирании» (fr. 3 Diels-Kranz):
Бесполезную роскошь узнали они от лидийцев, Без тирании доколь мерзостной жили ещё, На агору выходили в сплошь пурпурной одежде, Сразу не менее чем тысяча общим числом, Чванные, великолепьем своих гордились причесок, Все пропитавшись насквозь запахом тонких духов
(перевод А. В. Лебедева).
В другом знаменитом фрагменте Ксенофана подробно рисуются все детали приготовлений к пиру и ритуал аристократического симпосиона (fr. 1, vs. 1—12 Gentili — Prato):
Чист ныне пол, и руки у всех, и килики чисты. Кто возлагает венки свитые [всем] вкруг чела, Кто благовонное миро протягивает в фиале, Доверху полный кратер с увеселеньем стоит. Есть и ещё наготове вино — отказа не будет — В амфорах, сладко оно, благоухает цветком. А посредине ладан святой аромат источает, Есть наготове вода — хладна, сладка и чиста. Поданы желтые хлебы, и стол, почтенья достойный, Обремененный стоит сыром и медом густым. Жертвенник, весь утопая в цветах, стоит посредине, Пеньем охвачен весь дом и ликованьем гостей.
(перевод А. В. Лебедева).
Присутствующим на этом симпосионе надлежит выражать почтение к богам и сохранять благопристойность в поведении. Однако время воспетых Гомером аэдов, подобно Демодоку услаждающих знать на пирах песнями о жизни богов и подвигах героев, прошло и дурным тоном считается обращение в беседе к традиционным мифологическим сюжетам и темам жестокой гражданской войны (fr. 1, vs. 19-24 Gentili — Prato):
Тот из мужей достохвален, кто, выпив, являет благое: Трезвую память свою и к совершенству (аретг|) порыв. Не воспевать сражений Титанов или Гигантов, Иль кентавров — сии выдумки прежних времен —
17
Или свирепые распри (сттастьаЖ афеба^а?) ,
в которых вовсе нет проку,
Но о богах всегда добру заботу иметь
(перевод А. В. Лебедева).
В среде этой ионийской знати, изнеженной, купающейся в восточной рос-
18
коши, гордящейся своими предками18, проводящей время в пирах и любовных
19
утехах , проявляющей свою сплоченность на агоре и во время праздников, ещё ценятся старинные гомеровские идеалы аристократической славы, добытой в бою или в мирных агонах. Так, Мимнерм в элегиях, посвященных героической
истории ионийских первопоселенцев Колофона и Смирны, с одобрением рас-
20
сказывает о боевых подвигах дружины некоего басилея (fr. 21 Gentili — Prato)20 и о знатном герое, который «сияя как солнце» сражался в одиночку с лидийским отрядом (fr. 23 Gentili — Prato).
Даже в конце архаического периода Гераклит, принадлежавший к знаменитому роду Андроклидов, отказавшись от должности эфесского царя-жреца, продолжал держаться за традиционные аристократические ценности доблести и славы, восходящие к Гомеру (fr. B 24, 25, 29, 121 Diels-Kranz), и утверждал, подобно гомеровскому Сарпедону, что «более значительные смертные более значительные уделы (цороь) получают» (fr. B 25 Diels-Kranz). К этим цороь относилась, надо полагать, «вечная слава», добытая в сражениях (fr. B 24, 25
В1ек-Кгап2). Как мы уже отмечали, этот подлинный аристократизм Гераклит
противопоставлял «скотской пресыщенности» большинства (тоХХо'ь), прежде
21
всего, ионийских нуворишей .
Однако с развитием полисной жизни, с приходом в экономику и политику новых слоев, в первую очередь, незнатной, но зажиточной полисной верхушки, новой знати, традиционные аристократические ценности стали подвергаться сомнениям и даже ревизии со стороны самой потомственной знати. Гераклит обосновывал права аристократии на власть не традиционной доблестью, а общественной пользой (оу^стье), понимаемой им как исключительная способность избранных (в данном случае — его друга Гермодора) дать полису справед-
22
ливые законы и осуществлять политическое руководство22. Ксенофан, осуждая увлечённость знати атлетикой, противопоставлял победам на Олимпийских играх, не приносящим никакой выгоды полису, свою «благую мудрость», дающую полису «благозаконие» и материальное благополучие (Гг. 2 В1ек-Кгап2). Фоки-лид, тяготеющий по своим убеждениям и, возможно, образу жизни к средним слоям, как бы подводя черту под этими размышлениями видных ионийских интеллектуалов, восклицает (Гг. 3 Б1еЫ):
...что за прибыль быть знатного рода,
Если ни в слове твоем обаяния нет, ни в совете?
(перевод Г. Ф. Церетели)
Таким образом, значимость благородного происхождения утрачивается даже в глазах самой аристократии, точнее наиболее просвещённой её части. Для руководства полисом и сохранения личного авторитета аристократического происхождения оказывается недостаточно. Важна приносимая аристократом общественная польза. То, что ещё в начале гомеровского периода считалось исключительной привилегией аристократии, — доблесть «в деле войны» и добытая в бою персональная «сияющая слава» — в ионийской элегии постепенно переосмысливается в соответствии с новыми полисными ценностями. Надлежит защищать полис и свои семьи от внешних врагов, проявляя героизм не ради личной славы, а во имя всего коллектива. Каллин из Эфеса, побуждая сограждан стряхнуть сонное оцепенение и отразить орды киммерийцев, рисует идеал доблестного мужа (кратерофро^ое а^8ро?), для которого «достохвально и славно. за родину биться, биться за малых детей, за молодую жену». Если он погибает в бою, его оплакивает весь демос (Гг. 1 ОепИИ — Рга1;о):
Ведь крепкосердного мужа кончина — печаль для народа;
Если же он средь живых, все полубога в нем чтят,
И, как на кремль (•п'йруоу), на него обращают сограждане взоры, —
Подвиги многих бойцов он совершит и один
(перевод Г. Ф. Церетели).
Примеры коллективной доблести периода ионийской миграции и более позднего периода войны с лидийским царем Гигесом рисует колофонский поэт Мимнерм (Гг. 3, 21 ОепИИ — Рга1о).
Не только аристократический этос, но и питающая его эпическая картина мира подвергаются в складывающемся архаическом ионийском полисе критике и рационализации. Ксенофан призывает не воспевать на пирах мифические «выдумки прежних времён» (fr. 1, vs. 19—22 Gentili — Prato) и предлагает злободневную тему, которая волнует его как изгнанника и которая может заинтересовать собеседников (fr. 18 Diels-Kranz):
Вот о чем нужно вести беседу зимней порою
У очага, возлежа на мягком ложе, наевшись,
Сладкое попивая винцо, заедая горошком;
— Кем ты будешь, откуда? Годов тебе сколько, милейший?
Сколько было тебе, когда нагрянул Мидиец?
(Перевод А. В. Лебедева)
Этот фрагмент дает представление о том рубеже, который прошел в середине VI в. до н. э. через жизнь многих ионийцев, положив начало своего рода «новой ионийской эре». Впрочем, потребность осмыслить и запечатлеть основные вехи истории своих поселений возникла в ионийской среде гораздо раньше, одновременно с появлением письменности. Согласно легендарному преданию, первое прозаическое сочинение по истории Ионии написал милетянин Кадм, который жил во времена Орфея. В четырех книгах он изложил историю основания Милета и других ионийских поселений. С именем Кадма греки связывали также распространение финикийского алфавита (Suida, s. v. КабцоЖ).
Ионийские поэты и философы, начиная с VII в. до н. э., проявляют осознанный интерес к истории своих поселений и к животрепещущим событиям современности. Так, Каллин, живший в начале VII в. до н. э. в Эфесе, отразил в своих военных элегиях переселение (после окончания Троянской войны) греков, возглавляемых Амфилохом и Калхантом через ионийский Кларос, а затем Тавр в Памфилию, Киликию и Сирию (Strab., XIV, 4, 3, p. 668). Темой его сочинений были также войны между ионийскими поселениями, например, между Магнесией и Эфесом (XIV, 1, 40, p. 647). Он также описал нашествие на ионийские поселения орд киммерийцев и треров (fr. 1—4 Gentili — Prato).
Мимнерм, время жизни которого приходится на конец VII в. до н. э., воспел в своих элегиях основание Колофона выходцами из Пилоса (то есть начало ионийской миграции) и завоевание колофонянами Смирны (fr. 3 Gentili-Prato). Историческому прошлому Смирны, в том числе событиям войны этого города с лидийским царством была посвящена его поэма «Смирнеида», от которой сохранилось лишь несколько фрагментов (fr. 21—23 Gentili — Prato).
Самосский поэт VII в. до н. э. Асий в своих эпических сочинениях, посвя-щённых разнообразным сюжетам греческой мифологии, в числе прочего составил генеалогии басилеев ионийских поселений, то есть отразил самый древний
" 23
пласт ионийской истории .
Позднее, в VI в. до н. э. философ Биант из Приены, находясь в эмиграции, написал двести стихов, посвященных Ионии и ее благоденствию (Diog. Laert., I, 85). Философ Ксенофан посвятил поэму основанию родного Колофона (IX, 18).
Появление сочинений логографа Гекатея Милетского, соединявших в себе помимо общегреческих сюжетов мифы, географические, этнографические, а также исторические сведения об Ионии24, было закономерно подготовлено
25
творчеством нескольких поколений ионийских поэтов и философов25. Историческая память не только о родословиях ионийских аристократов и героических подвигах их благородных предков, но и о событиях общего значения, к которым были причастны все граждане полиса, стала к концу архаического периода составляющей полисной идеологии, в которой, однако, доминирующую роль играла религия и мифология. Сохраняя память об общем ионийском прошлом, Гекатей, таким образом, выполнял свой патриотический долг. В эту общеионийскую историю он вписал и свое аристократическое родословие, начиная отсчет поколениям своих предков с события, ставшего началом ионийской истории — переселения греческих племен на западное побережье Малой Азии26.
Завершая тему эволюции аристократического полиса в отражении ионийской поэзии и философии отметим, что не только аристократические ценности, но и само положение аристократии к исходу архаического периода претерпевает изменения: судя по репликам ионийских авторов, она утрачивает былую социальную стабильность. В VI в. до н. э. «мерзостная тирания», как называет её Ксенофан, сокрушила имущественное благополучие и корпоративную солидарность не одних только колофонских арютоь, так живописно представленных этим поэтом. Судьба Гиппонакта, изгнанного эфесскими тиранами Кома-сом и Афинагором, и оказавшегося в соседнем Колофоне, аристократа, впадающего в ярость от постигшей его нищеты и унижений, вероятно, не редкий в те времена случай. Доведенный до отчаянья, он сначала умоляет о помощи Зевса, Гермеса и впервые в поэзии — персонифицированного бога богатства Плу-тоса (fr. 3а, 32, 34, 36, 38 West), а потом готов «злу отдать уставшую от мук душу» (fr. 39 West). Положение героя выглядит особенно ужасающе на фоне других состоятельных персонажей его произведений, на которых Гиппонакт изливает свою ненависть. Помимо личных врагов — преуспевающих — скульпторов Бу-пала и Атениса, а также изгнавших его эфесских тиранов, насмешки и презрение у Гиппонакта вызывают представители новой знати.
Поведение этой знати лишено благородства и оскорбляет аристократические обычаи симпосионов. Гиппонакт злорадно отмечает разорение одного из них, предававшегося чрезмерному чревоугодию и проевшего своё наследство (fr. 26, 26а West). Из той же социальной среды происходит ещё один персонаж Гиппонакта, выступающий полной противоположностью благородным героям Гомера. Если герои Гомера добиваются славы в сражениях, то состоятельный герой Гиппонакта «геройствует» поглощая пищу. Во фрагменте из четырех гекзаметрических стихов, представляющих собой, вероятно, вступление к комической поэме, пародирующее начало гомеровских поэм или гимнов, дается портрет некоего сына Евримедонта, обладающего непомерным аппетитом: чрево его подобно морской Харибде, в животе же как будто нож, который беспорядочно рубит пищу. Гиппонакт желает ему позорной смерти по постановлению народного собрания (fr. 128 West). Подобная характеристика новых ионийских богачей хорошо соотносится с презрительными оценками соотечественника Гиппонакта, Гераклита, обличавшего «скотскую пресыщенность» состоятель-
ных эфесян несколько десятилетий позднее. В дверь одного такого нувориша Гиппонакт стучится с просьбой о помощи, но его бесцеремонно прогоняет слуга (fr. 40 West).
Вероятно, немногим лучше, чем у Гиппонакта, была участь тех аристократов, которые, подобно Бианту, Пифагору и Ксенофану, оказались в изгнании, спасаясь от персов или тиранов своих полисов. Так, Ксенофан с горечью отмечает, что мечется на чужбине со своей горькой думой уже 67 лет (fr. 8 Diels—Kranz).
История Гермодора, безуспешно пытавшегося сыграть в позднеархаическом Эфесе роль законодателя, но не сумевшего смирить перед народом свою аристократическую гордыню и изгнанного по постановлению народного собрания зато, что он пытался «возвыситься» (Cic. Tusc. disp., V, 105), тоже показательна. Изгнание Гермодора обнаруживает возросшее к концу архаического периода политическое самосознание ионийского демоса, правда не способного ещё отказаться (также как и в Афинах этого времени) от услуг аристократической элиты, но уже не желающего терпеть ее «дерзость» (и^рь?) и «самомнение» (оьеаь?),
27
и порождаемые ими тиранические режимы .
Одной из проблем, над которой размышляли ионийские поэты и философы в период если ещё не падения, то, несомненно, кризиса власти аристократии и авторитета аристократических идеалов, была проблема ценностных ориентиров и правил жизни, которыми должны были руководствоваться граждане их общин, нередко страдавших от социальных или политических междоусобиц. Здесь мы оказываемся у истоков ионийской полисной морали, многие положения которой созвучны мыслям известных поэтов и философов Балканской Греции и Малой Азии, таких как Гесиод, Солон, Феогнид, Архилох, Алкей.
Ионийские авторы, впрочем, внесли дополнительные мотивы и нюансы в суждения на эти темы. Богатство, бедность, средства приобретения жизненного достатка и связанного с ним уважения в коллективе — вот некоторые из обсуждаемых в ионийской поэзии и философии сюжетов. В хоре голосов ионийцев, размышляющих относительно власти денег и богатства в жизни человека, выделяются голоса мудрецов Фалеса и Бианта, а также поэтов Семонида, Гиппо-накта и Фокилида.
Рассуждая о доле смертных, самосский поэт Семонид утверждает, что мечты о богатстве свойственны всем людям (fr. 1, vs. 9—10 West):
Но каждый ждёт — пора придет желанная,
Получит много-много он богатств и благ
(перевод В. В. Вересаева).
Погибающий в нищете Гиппонакт напрасно ждет милости и щедрот от бога богатства, Плутоса, представляемого им в виде слепого и трусливого старика (fr. 36 West).
В понимании ионийских авторов так же, как в знаменитых пассажах Гесио-да (Opera et Dies, vs. 312—326) и Солона (fr. 6 Gentili — Prato), богатство и добродетель неразделимы. Это касается как унаследованного состояния, так и приобретенного. Об этом в духе Гесиода заявляет Фокилид (fr. 9 Gentili — Prato):
Средства для жизни ищи:
Вместе с ними найдешь добродетель
(перевод Г. Ф. Церетели).
Биант наставляет: «Недостойного человека за богатство не хвали» (Stob., III, 1, 172). Фалес также дает общую авторитетную установку на этот счет: «Не обогащайся нечестным путем. Праздным не будь, даже если ты богат» (Ibidem). Фокилид наиболее достойным способом обогащения считает земледельческий труд (fr. 7 Gentili—Prato):
Хочешь достаток промыслить, о ниве радей плодоносной,
Тучную ниву недаром зовут изобилия рогом
(перевод Г. Ф. Церетели).
Как в стремлении к богатству, так и в других делах следует соблюдать умеренность, придерживаться «золотой середины». Об этом, как о жизненном идеале, заявляет Фокилид (fr. 7 Gentili—Prato): «Среднее лучше всего, средним в городе быть я желаю» (перевод В. Н. Ярхо). Фалесу традиция приписывает знаменитое «Блюди меру (цетрш Хрш)» (Stob., III, 1, 172; ср.: Plat. Prot., 343a). Стремление к среднему достатку и умеренности в частной жизни подводит ионийских авторов к соответствующей жизненной философии, напоминающей кредо Архилоха «В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй» (fr. 128 West). Семонид, рассуждая о полной бедствий судьбе человека, определяемой волей богов, заключает (fr. 1, vs. 3—4 West):
Ни к бедствиям стремиться нам не нужно бы,
Ни духом падать, раз они настигли нас
(перевод В. В. Вересаева).
Многие из ионийских авторов подчеркивали значение для общей пользы граждан почтительного отношения к религиозной традиции. Так, Биант, почитаемый мудрецом ещё при жизни, наставлял граждан: «О богах говори, что они существуют... Причиной всего благого (ауаОоу) считай богов, а не себя» (Stob., III, 1, 172). Особенно волновала эта тема Ксенофана. Хотя Ксенофан признавал, что все греки «...школу свою сначала прошли у Гомера» (fr. 14 Gentili-Prato), но гомеровское представление о богах и их нравственности оскорбляет его религиозное чувство (fr. 15 Gentili — Prato):
Что среди смертных позорным слывет и клеймится хулою, —
То на богов возвести ваш Гомер с Гесиодом дерзнули:
Красть, и прелюбы творить, и друг друга обманывать хитро
(перевод М. Л. Гаспарова).
Не анализируя философских представлений Ксенофана о природе единого всеведающего и всемогущего бога (fr. 26—29 Gentili — Prato), подчеркнем лишь, что благочестие в понимании Ксенофана является основой всеобщего блага и общественной пользы (fr. 1, vs. 23—24 Gentili — Prato):
.ярость гражданской войны — в этом пользы немного.
Зиждется благо в ином: в вечном почтенье к богам!
(Оешу процОе'иг^ а'ьеу ехеьу ауаОг|у)
(перевод Г. Ф. Церетели)
От этого декларируемого Ксенофаном «вечного почтенья к богам» недалеко по смыслу отстоят суждения Гераклита о благозаконии. Закон, по мнению Гераклита, проистекает из божественной воли. Полис приобретает силу благодаря законам, и за них народ должен сражаться как за стены (fr. 44, 114 Diels-Kranz).
Итак, в течение архаического периода в произведениях ионийских поэтов и философов определился образ полиса, в котором руководящую роль должны были играть те представители аристократии, которые понимали общественную пользу, обладая «мудростью благой». В то же время образ полисного мира, несмотря на сохранение аристократических претензий на политическое руководство, по сравнению с гомеровскими временами изменился. К концу периода архаики в произведениях ионийских авторов на первый план вышла идея гражданского согласия и благозакония, а также те качества граждан, которые помогают им воплотиться: умеренность во всем, честный земледельческий труд на
28
благо своей семьи, ценности семейной жизни28, уважение к полисной религии, полисный патриотизм.
Мирный идеал ионийского полиса под властью добродетельного басилея был в начале архаического периода предложен Гомером. В конце же архаической эпохи, в VI в. до н. э., этот идеальный полис был образно представлен милетским поэтом Фокилидом в виде скромного, но процветающего благодаря гражданскому согласию государства (fr. 4 Gentili—Prato): «... маленький полис, на скале стоящий и хорошо управляемый (ката коацоу о'ькеиаа), много лучше безумной Ниневии».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Лаптева М.Ю. Интеллектуальная элита в политической истории архаической Ионии: Фалес из Милета, Биант из Приены, Ксенофан из Колофона // Историко-философский ежегодник-2005 / Отв. ред. Р. А. Бурханов. Екатеринбург, 2006. С. 3—15.
2. См. подробнее: Лаптева М.Ю. Фалес и авторитарная власть архаического периода // Вестник ТГПИ. 2003. № 2. С. 99—106; она же. Биант из Приены: мудрец в политической жизни Ионии VI в. до н.э. // Вестник ТГПИ. 2004. № 4. С. 170—177.
3. Как, например, постановление народного собрания Эфеса относительно изгнания Гермодора (Cic. Tusc. disp., V, 105) — подлинный «глас народа» этого полиса, или лексика городских низов в поэзии Гиппонакта.
4. Стены, впрочем, не являются главным признаком раннего полиса, свидетелем рождения которого стал Гомер. Их нет в гомеровских Пилосе, Спарте, на Итаке. Однако в Ионии, в Смирне, считавшейся родиной Гомера, городские стены были возведены уже в IX в. до н.э. (см.: Nicholls R.V. Old Smyrna: the Iron Age Fortifications and Associated Remains on the City Perimeter // ABSA. 1958—1959. 53—54. P. 35—137).
5. О связи устойчивого земледельческого быта и жертвоприношения в гомеровской
картине мира: Видаль-Накэ П. Черный охотник. М., 2001. С. 43—68. Как подчёркивает автор, в гомеровских поэмах главное различие между цивилизованным и нецивилизованным миром проходит между обработанной землей полиса и необработанной землёй владений циклопов, лестригонов, Кирки и Калипсо (Ви-даль-Накэ. Ук. соч. С. 52—53).
6. Наиболее полные модели гомеровского общества: Андреев Ю.В. Раннегреческий полис (гомеровский период). СПб., 2003; Фролов Э.Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 63-91; ТумансХ. Рождение Лфины. СПб., 2002. С. 29-105; Finley M.I. The World of Odisseus. N. Y., 1965; Snodgrass A.M. The Dark Age of Greece. C. 360-436; Raaflaub K.A. Homeric Society IIA New Companion to Homer I Ed. by I. Morris, B. Powell. Brill etc., 1997. P. 624-648.
7. См. подробнее: Лаптева М.Ю. Гомер и «темные века» Ионии II Вестник СПбГУ. Серия 2. История. Вып. 4. 2008. Ч. 1. С. 93-99.
8. Лаптева М.Ю. Лграрный строй гомеровской Ионии II Вестник СПбГУ. Серия 2. История. Вып. 3. 2007. С. 120-133.
9. Об обстоятельствах вступления Смирны в Панионийский союз и культе Посейдона Геликонского в Ионии см.: Лаптева М.Ю. Панионий: амфиктиония, сим-махия или этнический союз II Studia historica. Вып. 6. 2006. С. 6-8.
10. Cook E. Near Eastern Sources for the Palace of Alkinoos II AJA. 2004. 108. Ш. 1. P. 43-77.
11. Ibid. P. 55-57.
12. Ibid. P. 57.
13. Cook J.M. Greek in Ionia and in the East. N. Y., 1963. P. 32-33; Snodgrass. Op. cit. P. 435.
14. Подробнее об этом: Видаль-Накэ. Ук. соч. С. 67.
15. Там же.
16. Таковы, например, перелетные стаи диких гусей, журавлей и лебедей, летящие в долине ионийской реки Каистр (Hom. Il., II, 459-456); сцена панионийского жертвоприношения (XX, 403-405), спор за межу на общинном поле (XII, 421-423), впечатления от работы гончара (XVIII, 600-602), кузнеца (Od., IX, 391-394), крестьянина, заботливо выращивающего одинокую оливу (Il., XVII, 53-56), пахаря, устало возвращающегося домой после тяжелого рабочего дня (Od., XIII, 31-34).
17. Дословно: «яростные гражданские войны».
18. Для Ионии — это историк Гекатей Милетский (Her., II, 143) и хиосский аристократ Геропит (Jeffery. № 47). Претензии на аристократическое происхождение и стиль жизни демонстрируют персонажи Семонида Лморгского (fr. 7, vs. 57-70, 18 West).
19. Эта сторона жизни ионийской аристократии отражена в поэзии Мимнерма и Aнакреонта.
20. Речь в этом фрагменте идет, конечно, об ионийском басилее, предводителе ополчения, а не о лидийском царе Гигесе (cp.: Poetarum Elegiacorum Testimonia et Fragmenta I Ed. B. Gentili et C. Prato. Pars 1. Leipzig, 1988. P. 58), основой вооруженных сил которого была знаменитая конница.
21. Об этом см.: Лаптева М.Ю. Гераклит и Гермодор в политической истории архаического Эфеса II Вестник СПбГУ. Серия 2. История. Вып. 3. 2008. С. 102-103.
22. Там же. С. 103.
23. См. свидетельства древних авторов о темах эпических произведений Aсия, от которых сохранилось лишь несколько фрагментов: Poetarum Elegiacorum Testimonia et Fragmenta. Ed. B. Gentili et C. Prato. Pars 1. P. 27-129.
24. О сочетании мифологического и рационального в творчестве Гекатея Милетского: Фролов Э.Д. Факел Прометея. 2-е изд. Л., 1991. С. 97-102.
25. Относительно генетической связи греческого историописания времени архаики с поэзией, мифографией, генеалогией: Суриков И.Е. Парадоксы исторической памяти в античной Греции // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л. П. Репниной. М., 2006. С. 56-86.
26. Подробнее об этом: Лаптева М.Ю. Гекатей Милетский в политической истории позднеархаической Ионии // Известия Алтайского государственного университета. Серия 4. История. Политология. № 3. 2008. С. 144-148.
27. Об этом эпизоде политической истории позднеархаического Эфеса: Муравьёв СЛ. Жизнь Гераклита Эфесского // ВДИ. 1974. № 3. С. 21. Прим. 57; Суриков И.Е. Остракизм в Афинах. М., 2006. С. 455-457.
28. О ценностях семейной жизни, в частности о добродетельной жене, пишет Семо-нид Аморгский (Гг. 7, уз. 83-89).
WORLD OF ARCHAIC POLIS IN PERCEPTION OF THE IONIAN INTELLECTUALS
M.Yu. Lapteva
The article investigated the world of the forming of the Greek polis of Ionia in the perception of the Ionian intellectual elite — well-known poets, philosophers, historians. The author examines the views of the Ionic intellectuals according to different problems of the economic, political and religious-moral life of the Ionian polis Ionia and also the methods of their solution. There has been emphasized the contribution of the Ionian intellectuals in formation of the ideology of the early polis of the East Greece.
© 2009
Н.А. Маккавеев
СЕЛЕВКИДСКАЯ КАТОЙКИЯ НА ОСТРОВЕ ФАЙЛАКА
(КУВЕЙТ)
Скромное эллинистическое поселение на острове Файлака у берегов Кувейта занимает почетное место во всех обобщающих трудах по истории эллинизма наряду с такими известными центрами, как Сузы, Ай-Ханум или Селев-кия-на-Тигре. В результате археологических раскопок на Файлаке была открыта селевкидская крепость, 4 храма, значительное количество монет, терракот и т.д. Но самыми ценными находками стали 6 греческих надписей, одна из которых донесла до нас греческое название острова — Икарос, который известен по нарративным источникам1. Таким образом, перед нами ценные материалы, способные помочь в решении ряда вопросов эллинистической истории. В первую очередь, для изучения такого важного института Селевкидской державы
