CC BY
57
Так, старик Бата последовательно и точно совершает обряд поклонения очагу - гал гуламта: «Бата подошел к затухающему очагу и положил на круглый обломок чугунного котелка горящие угольки. Поставил его на пол перед дочерьми. Посыпал на угольки хвою можжевельника. Вверх поднялся легкий сизый дымок. Разнеслось по юрте благоухание, которое суеверные улусники считают целебным, изгоняющим из человеческого жилья недобрых низших духов. После этого Бата налил в чашку молока и присел рядом с дочерьми. Покапал молоко на угли, бормоча про себя чуть слышно молитвы, обращенные к высшим духам, для духов и курился можжевельник. Кончив молитву, Бата пригубил молока и передал чашку дочерям, те пригубили тоже. Встали, Элюбе молча высыпала угли в очаг на едва курящийся пепел. Бата попросил Могсоон приглядеть за огнем - гасить его не полагалось, пусть он потлеет хоть сколько-нибудь, пока они не отъедут от улуса. Первыми из юрты вышли гости. За ними дочери Баты, и последним оставил родной очаг сам Бата» [4, с.21].
Изгнание «низших» и воздаяние «высшим» духам соответствуют мировоззрению бурята, который пребывает в мире на пересечении двух линий - вертикальной и горизонтальной. Вертикальная направленность - это выражение духовной природы человека. Горизонтальная линия -
реальная жизнь человека. От его благих размышлений и поступков зависит не только его собственное пространство бытия, но и бесконечный мир всех живых существ. Поэтому человеку нужно было время от времени, совершая обряд поклонения домашнему очагу, очищаться от появляющихся в его жизненном пространстве низших существ, которые имеют свойство проникать не только в жилища, окружение людей, но даже в человеческие души [5, с.45].
Так, в повести и романе П. Малакшинова в сознании героев исподволь начинают зарождаться собственные взгляды на установленные веками законы родовой жизни и действия шамана, ставящие их под сомнение, и в то же время по-новому начинают оживать и восприниматься древние картины, как, например, о народном заступнике Шоно-Баторе. Сначала героя удивляет, что в то далекое время так же плохо жили люди, затем он осознает, что в настоящей жизни необходим именно такой богатырь. Далекая легенда оказывается не просто старинной, а глубоко современной. Она наполняет героя новыми силами, вселяет в него веру и надежду в то, что праведные действия, поступки человека не напрасны. В будущее герои А. Малакшинова идут с закономерно появляющимися новыми представлениями о жизни, но также несут в душе те глубинные пласты народного богатства, которые культивировались веками.
Литература
1. Михайлов Т.М. Шаманизм - древняя религия бурят. Буряты. - М., 2004.
2. Гуревич П.С. Философское постижение человека // Человек. Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти
и бессмертии / сост. П.С. Гуревич. - М., 1991.
3. Малакшинов П. Школа в Таряте. - М., 1975.
4. Малакшинов П. Аларь-гол. - М., 1979.
5. Михайлов Т.М. Из истории бурятского шаманизма (с древнейших времен по XVIII в.). - Новосибирск: Наука, 1980.
Данчинова Мария Даниловна, доцент кафедры зарубежной литературы Бурятского госуниверситета, кандидат филологических наук.
Danchinova Mariya Danilovna, associate professor, department of foreign literature, Buryat State University, candidate of philological sciences.
E-mail: marinadan67@mail.ru
УДК 82-1 (571.54)
ИВ. Фролова Мифопоэтическая основа образов небесных светил в лирике Б. Сыренова
Выявляется своеобразие авторской интерпретации мифологем солнца, луны и звезд. Определяются особенности мета-форизации, раскрывается специфика национального художественного мышления в лирике бурятского поэта Б. Сыренова.
Ключевые слова: мифопоэтика, метафоризация, культ небесных светил, антропоморфизм, национальное художественное мышление.
I.V. Frolova
Mythopoetic Foundation of Images of Heavenly Bodies in B. Tsyrenov’s Lyrics
The article considers specific ways of author’s interpretation of mythologems connected with the Sun, the Moon and stars. The peculiarities of metaphorization are defined, the specific character of national artistic thinking is considered.in lyrics of the Buryat poet B. Tsyrenov.
Keywords: mythopoetics, metaphorization, cult of heavenly bodies, anthropomorphism, national artistic thinking.
Весь путь развития бурятской литературы в ХХ в. показывает, что одним из факторов, определяющих ее национальную специфику, является сохранность архаического художественного мышления, звучание слова как мифопоэтического. Как известно, сам язык во многом сохраняет в своей структуре архаические формы и элементы. В художественной системе бурятского поэта Бориса Сыренова (1944-1984) выделяется целый пласт художественной образности, раскрывающий древнейшие представления об окружающем человека мире природы и космоса. В мифологическом сознании одним из отправных моментов является создание космогонии и объяснение мироздания, при этом небо, земля, солнце, луна и звезды являются устойчивыми базовыми элементами. Их мифологическое осмысление становится основой для последующего художественного освоения мира, начиная с глубокой древности.
В метафоризации этих образов в лирике Б. Сыренова прослеживаются определенные закономерности традиционного миропонимания, а именно следы культового отношения. Известно, что «одним из древнейших культов, следы которого сохранились в традиционных представлениях, запретах, приметах, обрядах, декоративном искусстве монгольских народов, является культ небесных светил Солнца и Луны» [1, с.20]. В бурятской литературе можно выявить немало произведений, отражающих особое отношение к космосу и небесным светилам. Анализ этих образов в поэтической системе художника целесообразен для определения как традиционных представлений, так и роли авторской интерпретации, а также выявления путей и принципов формотворчества.
Один из циклов в сборнике Б. Сыренова «Тэнгэриин мандал» (Небесный свод) имеет название «Заяаша наран» (Благословляющее солнце), в котором отражается обожествление светила, характерное для древности. Не случайно в самом цикле поэт упоминает о солнцепоклонстве ацтеков, обращаясь к Солнцу: «Наран! Шам-да мYргee Ьаа, / золтойл, золтойл ябахаб гээд, / наманшалан Ьуугаа ацтек. / Ши, хара хYрьhэн
газарта / тоЬон сэсэг, таряа асараад, / Таряашан -Наран гээшэш» [2] (Солнце! Буду счастлив, / коль стану тебе поклоняться,/ - сидел и молился ацтек. / Ты на черную почву и землю / зерна принес и цветы, / Земледелец ты, Солнце!) (перевод здесь и далее наш. - И.Ф.). В уподоблении солнца земледельцу проявляется логика мифологического мышления, выделяется тождественность функций возрождения жизни и возделывания земли. На этой основе далее выстраивается образный ряд: «Наран! - Ши гунан бу-хаш, / Гунигай уубээш, / Ульгэршэнэй гааЬанши, / Уншэнэй дуунши!» (Солнце! - Ты огромный бык, / колыбель печали, / Трубка сказителя, / Песнь сироты!). Осознание могущества светила, его явления претворяется в уподоблении солнца живому существу - быку в контексте символического значения данного образа как первопредка в мифологии монгольских народов. Значение солнца как источника света и жизни преломляется в авторской метафоре колыбели, содержащей сему истока жизни - печали.
Другие образы также имеют значение и смысл исхода внутренней сути вовне: солнце -«трубка сказителя» - источник дыма, приобретает символический смысл и сравнение со звучанием легендарного эпического слова: солнце -«песнь сироты», что мыслится как выражение чувств и эмоций одинокой человеческой души. В принципе здесь можно усмотреть определенный синтетизм в создании образа солнца, когда сливаются и зримые, и чувственно-осязаемые, и звучащие ассоциации.
Специфика национального мышления проявляется в лирике Сыренова в последовательном использовании антропоморфизма в качестве художественного принципа освоения мира. В таком контексте закономерны следующие метафоры солнца в лирике поэта: «Наран хYнжэл руу-гаа бухаба гээд, / нялха нарай одод / Yймэлдэн тэршэлбэд» (Солнце нырнуло под одеяло, / И новорожденные звезды-младенцы / Беспокойно, нетерпеливо заворочались в небе). В этом стихотворении видится не просто анимизм или же ряд олицетворений небесных светил - логика художественной мысли заключается в констата-
ции тождественности явлений космического порядка и человеческой жизни. Далее образ «новорожденных звезд» создает лирическую ситуацию любовного свидания, содержащую в подтексте мысль о зарождении новой жизни как закономерном итоге любви: «Уян дуухэйн / ур-матай урал бэдэржэ, / УбЬэнэй отог зайнаб./ Уралынь олоод, / уужам сэдьхэлдээ / Гуниг та-ринаб» (Милой девушки / Сладкие губы ищу / И брожу у шалаша сенокосного. / Нашел их. / И в душе моей необъятной / Рождается грусть». Грусть в душе лирического героя объяснима интуитивным постижением единосущности вселенских законов, общего созвучия ритмов жизни, человеческой и космической.
Диапазон интерпретации образа солнца в лирике Сыренова широк: от сближения его с лирическим героем-юношей в приведенном стихотворении до сопоставления с материнской лаской: «Элшэтэ наран мандаад, / эжын энхэрэл мэтэл даа» (Лучистое солнце взошло, / маминой нежности, ласке подобно). В общей антропо-морфизации при постижении поэтом космоса объяснимо и сопоставление солнца с собственной жизнью: «Минии наИан - мандаИан наранай / туяа, туяа. / Ойро, холо, бYхы байгаалиин юумэ / Гэрэлтуулхэ хYн гээшэб!» (Жизнь моя - восходящего солнца / Немеркнущий свет! /Мир озарить весь сиянья лучами - / Призванье мое!). Здесь сопоставление хода солнца по небу и времени человеческой жизни помогает автору позиционировать личностный потенциал, высокое предназначение поэта. Время, когда солнце находится на небе, сопоставимо с временем жизни человека: «Шуудэр, дэльбээ гээхэдэм, / Шарахан бэе YЛYYжэн. / МYндэгэрхэн улаан наран / МYнee ошонол баруулжан» (Когда с меня испарится роса, лепестки опадут, / Останется желтеть лишь стебелек. / А солнца круглый красный шар / уже к закату клонится). Точка зрения от первого лица - то ли цветка, то ли лирического героя, выявляет отсутствие у поэта разграничения жизни на какие-либо сегменты, она сознается как общий поток, в котором сливается жизнь и космических тел, и человека, и растений.
В освоении природного, космического мира в бурятской лирике в целом и в лирике Сыренова в частности выявляется тесное сближение мира человеческого и космического, вплоть до установления их тождественности. В стихотворении Сыренова, написанном по канонам народной песни, солнце и луна как проявление вечных начал Вселенной помогают оттенить и выявить ценность быстротечной человеческой жизни: «Мандан гараха нарые / Орой дээрээ залая. /
Шамдан ошохо наЬые / Арад зондоо Yгэе. / Яла-ран гараха Ьарые / Ябууд дундаа Ьайшаае. / Яа-ралтайхан наЬые /Арад зондоо тушаае» (Лучи солнца, кругами всходящие, / направим себе на главу. / Быстро текущую жизнь / посвятим народу своему. / Луной, всходящей в блеске дивном, / полюбуемся в краткий миг. / Спешно проходящую жизнь / отдадим своему народу). В данной поэтической интерпретации противопоставляется ход небесных светил как проявление вечности и время земной человеческой жизни как краткого мига. Солнце и луна здесь не просто фон - по правилам психологического параллелизма им уподобляется по существенным признакам ценности, красоты и постоянства жизнь не отдельного индивида, а всего народа.
По законам мифомышления раскрываются образы солнца и луны в следующем стихотворении Сыренова: «Галуунай Yндэгэн мэтэ Ьарые / Гани золтойхон hYни / Тэргэдээ хYЛлeeд лэ, / ЖYДхэжэл ябана./ Бадма-ямбуу мэтэ нарые/ Бата Ьайхан YДэр / Тэнгэреэр дуурэн хYтэлeeд лэ,/ Наадажал байна» (Яйцом гусиным в небе луна. / Ее в телегу запрягла / От счастья обезумевшая ночь, / И тянет ее, тянет. / Жарком-цветком на небе солнце. / По небосводу водит его / Прекрасный ясный день, / Играет им, играет). Индивидуально-авторские метафоры луны как яйца, солнца как цветка, т. е. образы круга, органично врисованы в мифологический цикл небесного хода светил как круговорота дня и ночи, при этом ослаблена мифологическая оппозиция по иерархическому признаку. По канонам архаической образности построена следующая метафора луны в описании ночи: «Яарал^йхэн Ьара, / Ягша хара абгайн / Yрeehэн шара нюдэндэл, / Гэтэнэ доошоо / Газар дэлхэйе...» (Неспешная луна / По небу движется и светит, / Как желтый глаз единственный / у дядюшки Ягши, / Обозревая сверху / Всю землю.». Известная искусству художественного слова с древнейших времен метафора светила как «глаза» или «ока» приобретает у Сыренова особую выразительность, так как создает образ живого небосвода, что проявляется в его динамичности. Такое «пантеистическое» мироощущение составляет в целом своеобразие поэтики Б. Сыренова.
В небольшом стихотворении цикла «Жороо ШYЛЭГYYД» (Стихи-иноходцы) создается образ ночного неба: <^хэрэй хабирга шэнги Ьара / Со-охор тэнгэриин хаяада Иуудэйнэ» (Месяц коровьим ребром / на склоне пестрого неба неясно виднеется), где сравнение месяца с коровьим ребром, устанавливаемое по сходству формы, обусловливает логику дальнейшего разворачивания метафоры небосвода как живого сущест-
ва: цветовое обозначение применимо к миру живой и неживой природы, а предикативная характеристика соответствует субъекту: если месяц - ребро небосвода, он как бы проявляется сквозь плоть, «неясно виднеется». Метафора «живого небосвода», рождающаяся на основе авторского ощущения и восприятия, проявляется далее в образе «живых» звезд: «Хухэльбэ ододой шоро муутай нэгэниинь / хайшаашье зорин ябаЬанаа будэреед, / харанхы руу хамха Ьурэн унана...» (Из синих звезд одна злосчастная, / куда-то спешно устремлявшаяся, вдруг споткнулась, / и, резко спрыгнув в темноту упала). Ряд олицетворений, характеризирующих движение звезды, служит, таким образом, проявлению центральной, «непроявленной», метафоры неба. В данный контекст встраиваются и следующие образы поэта: «огторгойгоор
бэлшэЬэн Ьара» (луна, пасущаяся по небосводу), «тэргэд Ьара мульЬэн дээгуур халтирЬандал, / тэнгэриин хубее дайран зорино, - / тала дайды-емни шэртэн харасаараа» (запряженная луна, как будто поскользнувшись на льду, / движется, задевая край неба, / следит за просторами взглядом); «Хэлтэгы Ьара эшэжэ, / Уулэн соогуур хоргодохол» (Луна кривая, застеснявшись, / спрячется средь туч); «Хазагай Ьара хилараар гэтэнэ» (Скривившаяся луна искоса следит и смотрит); «Сэнхир бэшэ тэнгэри / сээжыемни эльбэнэл даа, долеонол даа, / тугалаа
эрхэлуулЬэн / Унеэн мэтээр...» (Неясное и пасмурное небо / мне гладит грудь, / лаская и облизывая, / как корова - своего теленка.».
Поэт последовательно проводит сопоставление и отождествление образов неба, небесных светил с миром живой природы, из которого не всегда выделен и отделен мир человека. «Натурфилософия» в поэзии Сыренова проявляется по-своему, воплощаясь в предельном сближении, растворении человека в окружающем мире: «Харанхы Ьуни. Одод. / Нарин шарайтай
дуухэйн / Нидхэ шэнги Ьара. / Инаглахаяа ЬанашаЬан зурхэмни / Нарай унаган мэтэл. / Байз, нойр хурэмеер Ьуни бэшэл. / Хэнтэй ушарха гээшэбиб? / Ямар хуухэн... / Уу!...» (Темная ночь. Звезды. / Бровью изящной девушки юной / Месяц на небе. / А сердце так жаждет любви, /Что трепещет и бьется в груди /как жеребенок новорожденный./ Да, в такую ночь не спится. / С кем же встречусь? / С девушкой какою?.. / Ооо!..) Образ месяца в начале стихотворения готовит и предвещает появление возлюбленной лирического героя, облик которой лишь намечен восклицанием героя. Символическое звучание приобретает сравнение сердца с новорожденным жеребенком, так как семантическое поле
допускает ряд расширенных толкований.
Ночной хронотоп в лирике Сыренова приобретает еще особый смысл как время вечности, покоя, тишины и размышления, рефлексии. В стихотворении «Ночь» точка отсчета «арбан та-банай аржагар Ьара» (полная луна пятнадцатого дня) пейзажная зарисовка выводит на уровень философских размышлений о чувстве времени в природном мире: <^й! Таршаад юугээ дарха-налнаб? / Yдэр багадаа ^ тэдэнэй наИанда? / Богони наЬатайшуул сагые мэдэдэг^йл, /Баяр, жаргалаа хeeрэнэд бэзэ!» (Чу! И что же там куют кузнечики? / Дня неужто не хватает, все трещат? / Бега времени не знают кратковечные, / Про счастье и про радость, наверно, говорят).
Лунная ночь - это время переживания своего одиночества в стихотворении «ХYдeeгэй hYни» («Ночь в деревне»), это проекция вечности на бренный мир человеческих вещей в стихотворении «ХYнэй таг дээрэ тахил мэтэ табяатай байЬан аад...» (Было время, когда он на полке почетно стоял.). Луна, отражаясь в чаше с вином, становится символом чувств, переполняющих поэта: <^бгэн Омар Хайям! / Домбоо Yргэнэб дуунайш тYлee. / Дуурэн Ьарын туяан / Духаряа соом нааданал мYнee!» (Старик Омар Хайям! / За песнь твою я поднимаю чашу. / О как играет в ней сейчас лучами / Полная луна!). Луна как образ вечности и чаша как поэтический образ сближают двух поэтов во времени. «Луна стимулирует мыслительную деятельность, и созерцание входит в тот комплекс интеллектуальных операций, конечная цель которых - постижение законов бытия, постижение вечного и приобщение к вечному» [3, с.257].
Отсутствие четкого разграничения мира земного, человеческого и космического выражается в проецировании примет и явлений человеческой жизни на образы небесных светил. В сравнении солнца, луны и звезд с окружающим миром можно выявить присущий именно кочевни-ку-скотоводу взгляд, что можно сопоставить, например, с бурятскими загадкми о домашних животных: «Сагаан хони ямаан мэтээр / гараад ерээ одод!» (Как белые овечки, козочки, / на небе проступили звездочки!).
В стихотворении «Одо мYшэн» («Звезда») исходной метафорой является «огторгойн того-он» - котел небосвода. «Огторгойн тогоон соо / Олон тYмэн одод, / Бусалжа байЬан /Алтан хар-таабхад шэнги, /Арюухан уурал / Ьэбин-Ьэбин байнад» (В котле небосвода / Тысячи звезд / Мягким светом веют и веют, / Будто кипит в нем / Золотых картошечек россыпь).
Смысл образа звезды у Сыденова расширяет-ся:в контексте метафорически выраженного
уютного ощущения и восприятия космоса: моя звезда - мое счастье - мать-земля - родина Тун-ка. Таким образом, ключевым оказывается образ малой родины, ценность которой, лично осознаваемая автором, утверждается в контексте мироздания. Можно предположить, что эмоциональное отношение - чувство любви к родине, прямо не названное и нигде открыто не выражаемое, проецируется и «сворачивается» в метафорический ряд, и этим, в частности, может быть объяснено восприятие звездного неба не как холодного пространства, а как дышащего теплом и уютом.
Таким образом, анализ образов небесных светил в лирике бурятского поэта Б. Сыренова выявляет контекст национального художествен-
ного мышления, который задается логикой индивидуально-авторской интерпретации. Яркость и необычность авторских метафор солнца, луны, неба и звезд основываются на воспроизведении архаической модели мира, показывают еще один вариант мифопоэтического мышления в литературе новейшего времени, основанный на таком понимании природы и космоса, когда человек не выделяется из окружающего мира по принципу доминирования, а растворен в нем. Образный ряд, принципы метафоризации в лирике Сыре-нова раскрывают близость явлений человеческой и космической жизни, «одушевление» космоса, который начинает мыслиться как мир, тождественный человеческому по ритмам и закономерностям жизни.
Литература
1. Нанзатов Б.З., Николаева Д.Н., Содномпилова М.М., Шагланова О.А. Пространство в традиционной культуре монголов. - М.: Восточная литература РАН, 2008.
2. Сыренов Б. Тэнгэриин мандал.
3. Никитина М.И. Луна и солнце как элемент пространственно-временной системы сиджо // Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. - М., 1977.
Фролова Ирина Владимировна, доцент кафедры зарубежной литературы Бурятского госуниверситета, кандидат филологических наук.
Frolova Irina Vladimirovna, associate professor, department of the foreign literature, Buryat State University, candidate of philological sciences.
E-mail: amargol21@mail.ru
УДК 78.07
Л.Л. Пыльнева Специфика формирования национальной композиторской школы Бурятии и поиск методов ее исследования
Статья посвящена выбору принципов изучения творчества композиторов Бурятии как составной части российского искусства. Выбор контекстно-диалогического метода анализа дает возможность определить в творчестве бурятских композиторов элементы национальной, региональной и общероссийской специфики.
Ключевые слова: музыкальная культура Бурятии, композиторы Сибири, композиторская школа Бурятии.
L.L. Pylneva
The Specific Character of Formation of a National School of Composition in Buryatia and Search
of Methods of Its Research
The article is devoted to the choice of principles of study of Buryat composers’ creativity as a part of Russia art. The choice of contextual-diological method of analysis gives a possibility to determine the elements of national, regional and all-Russia specific character in Buryat composers’ creativity.
Keywords: music culture of Buryatia; composers of Siberia; the school of composition in Buryatia.
Бурятское композиторское творчество, становление которого охватывает временной отрезок с 30-х гг. прошлого века до современности, - весомая часть регионального и российского культурного наследия. Развитие искусства в республике ознаменовалось выраженной преемствен-
ностью между поколениями музыкантов, устоявшимися профессиональными традициями, серьезными достижениями в области музыкального творчества. Это привлекает внимание исследователей к названным пластам профессионального искусства. Однако еще больший инте-
