CC BY
63
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 27 (165).
Филология. Искусствоведение. Вып. 34. С. 29-33.
мифологема ‘поэт’ и ее концептуальные модели в русском ПОЭТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ Х1Х-ХХ вв.
Мифологема ‘Поэт’, репрезентированная в русском поэтическом дискурсе Х1Х-ХХ вв., рассматривается как метакоммуникативное явление. Определены ее базовые концептуальные модели, которые способствуют формированию речевого пространства, единого для автора и реципиента. Выявлены механизмы воздействия поэта на читателя с целью создания специфической ситуации общения и контроля над ней.
Ключевые слова: коммуникация, концептуальная модель, дискурс, рефлексия, мифологема.
Поэт, являясь инициатором специфической коммуникативной ситуации, нуждается в особых средствах контроля над общением с читателем. Поскольку автор текста лишен возможности наблюдать реакцию реципиента и в зависимости от нее корректировать вербальную реализацию своего замысла, ему необходима альтернатива непосредственного общения. Именно поэтому в парадигме стихотворных произведений того или иного автора (а также в общем поле национальной поэзии) формируется особое метакоммуни-кативное пространство, порождаемое творческой рефлексией. Здесь можно обнаружить и модель речевой ситуации «автор - чи-
татель», которая создается самим поэтом и вследствие этого отличается большой гибкостью. Так, например, у А. С. Пушкина в IV главе «Евгения Онегина» встречаем «воспроизведенный» диалог поэта с читателем: И вот уже трещат морозы / И серебрятся средь полей... / (Читатель ждет уж рифмы розы; / На, вот возьми ее скорей!)1. Так появляется иллюзия прямого общения, и реципиент невольно подстраивается под роль, отведенную ему автором, так как последний владеет пространством текста, а следовательно, и пространством коммуникации. Однако и поэт организует диалог, исходя из собственных представлений о читателе или определенных социальных стереотипов.
Частью метакоммуникативного пространства является и мифологема ‘Поэт’ - своеобразная проекция авторской самоидентификации.
Термин мифологема в современной науке занимает недостаточно устойчивое положение, несмотря на существование серьезных и обширных трудов в области мифологии. Работы Р. Барта, К. Леви-Строса, А. Ф. Лосева, Ю.
М. Лотмана, Е. М. Мелетинского, В. Н. Топорова и др., раскрывая природу мифосознания, претендуют на всеохватное освещение данного феномена. Тем не менее, исследователи в настоящее время определяют мифологему по-разному: как деятельностный стереотип2, минимальную единицу мифологического дискурса3, сакрализованную и выраженную в слове личную историю4.
Однако мифологема, бесспорно, обладает набором базовых и дифференцирующих признаков, что позволяет рассматривать ее как реальную структуру человеческого сознания, находящую выражение в искусстве, социальных отношениях, повседневной жизни и т. д. Среди характерных признаков мифологемы можно назвать свернутую сюжетность (поскольку любой миф как первоначальный контекст мифологемы обладает нарративностью), этническую специфику (вследствие влияния национальной картины мира), ретроспек-тивность (ориентация на метафорический и метафизический опыт предшествующих поколений) (см., например, работы Ю. В. Виш-ницкой, Ю. М. Лотмана, Е. В. Щепотиной5). Мы также можем выделить бинарную структуру мифологемы, так как ее составляют историко-генетическая и актуальная части.
Итак, за мифологему мы будем принимать бинарный концепт (в лингвокультурологическом понимании этого термина), связанный в сознании носителей языка с определенным сегментом мифологической картины мира, присваиваемой языковой личностью в результате приобщения к тому или иному этническому мировоззрению.
Мифологема ‘Поэт’ реализуется прежде всего в поэтическом дискурсе. В данном случае уместно говорить о дискурсе6, а не о тексте по нескольким причинам. Во-первых, ми-
фологема ‘Поэт’ обладает сильным ассоциативным полем, опирается на энциклопедические знания читателя и провоцирует его на внетекстовый диалог с автором. Во-вторых, в русской поэзии на основе творческой рефлексии образовалось широкое метатекстовое пространство, включающее в себя концептуальный образ поэта, который частично вербализуется в том или ином произведении. В-третьих, содержание мифологемы ‘Поэт’ всегда предполагает внешнюю коммуникативную ситуацию, направленную на реальность реципиента.
В изучаемых стихотворных произведениях (т.е. во вторичном контексте) мифологема ‘Поэт’ представлена как многоуровневое явление, что проявляется в сосуществовании целого ряда ее концептуальных моделей, или вариантов, которые отличаются друг от друга доминирующими концептами.
Сформированное на протяжении веков представление о сценарии поэтической деятельности упрощенно выглядит так: Бог (демиург) ^ поэт ^ слово (язык/речь) ^ искусство ^ общество (читатель). Каждая из концептуальных моделей изучаемой мифологемы (тео-, лингво-, арто- и социоцентри-ческая) строится на основе диалектических отношений между поэтом и другим участником (субъектом или объектом) словесного творчества.
Поэтический дар с глубокой древности воспринимался людьми как проявление божественного начала в человеке. «Поэт знает всю вселенную в пространстве и во времени, умеет все назвать своим словом ... создает мир в его поэтическом, текстовом воплощении, параллельный вне-текстовому миру, созданному демиургом»7. Выражая в словах то ирреальное сообщение, которое доступно его восприятию и адресовано человечеству Богом, поэт приобретает функцию медиатора.
В русском поэтическом дискурсе XIX-XX вв. сложилась традиция рассматривать главные вопросы творческой рефлексии (назначение поэзии, функция поэта) в контексте библейских мифов. В частности, представления об обретении поэтического дара переводились на метафорический код книги пророка Исайи: Мой Бог! Я в выраженье слаб, / Я в пении косноязычен; / Земли отродие и раб, / Еще я к небу непривычен... / Коснись твой шестикрылый мне / Горящим углием языка! / Да совершит мне глас великий, / Да даст
мне весть о вышине!8 В приведенном отрывке вербализована не только основная антиномия исходного библейского текста: «всесилие Бога (глас великий) - несовершенство человека (земли отродие, раб)», но и мотивация обращения к высшей силе, трансформированная с позиции творческой рефлексии: я в выраженье слаб, я в пении косноязычен. Данные репрезентанты мифологемы ‘Поэт’ способствуют совмещению субъекта творческой деятельности с образом ветхозаветного пророка. Ту же ритуальную ситуацию преображения, только развернутую, встречаем и в знаменитом стихотворении А. С. Пушкина «Пророк».
Иногда мифологема ‘Поэт’ в рамках рассматриваемой теоцентрической концептуальной модели реализуется за счет ассоциации с Христом, как например, в тексте А.Н. Плещеева «Поэту»: И много их в толпе найдется, / Злых, фарисеев и глупцов, /Живущих мыслями отцов, / В ком речь твоя не отзовется; / Но ты иди прямой дорогой / Привычной, смелою стопой; / Когда в душе сокровищ много, / Не расточай их пред толпой; / Но будь гонимых утешитель, / Врагам озлобленным прости. / И верь, что встретишь, как спаситель, / Учеников ты на пути9. В этом фрагменте мифологема базируется на сигнальных узлах текста (фарисеи, утешитель, врагам ... прости, спаситель, ученики), которые представляют собой своеобразные ссылки на систему фреймов «Евангельские сюжеты», без сомнения, присутствующую в сознании читателя. Другое развитие ситуации встречаем в стихотворении А. Ахматовой «Нам свежесть слов и чувства простоту...»: Иди один и исцеляй слепых, / Чтобы узнать в тяжелый час сомненья / Учеников злорадное глумленье / И равнодушие толпы10. При сопоставлении репрезентаций мифологемы ‘Поэт’ в данных стихотворных текстах уместно говорить о феномене неоднозначности, понимаемой как «наличие признаков, обусловливающих возможность существования нескольких сценариев продолжения ситуации»11. Две парадигмы восприятия творческой деятельности рождают различные реализации тео-центрической модели мифологемы: в первом случае ситуация общения Христа с учениками (и поэта с окружающими людьми) воспринимается автором как продуктивная, а во втором - как коммуникативная неудача.
Не менее важным для каждого поэта явля-
ется взаимодействие со словом, которое становится не просто материалом, а равноправным участником творчества, поскольку выражает божественную идею. Такое восприятие речевой деятельности находит отражение во многих философиях языка: от античной теории именования до имяславия, получившего развитие в начале XX в. (см. труды П. А. Флоренского, С. Н. Булгакова, А. Ф. Лосева)12.
Поиск нужного и единственно правильного слова, борьба с рождающимся стихотворением и языковая рефлексия нередко актуализируются в тексте, что позволяет нам выделить лингвоцентрическую концептуальную модель мифологемы ‘Поэт’. Как правило, изучая возможности слова, автор обращается к мифам о сотворении мира и человека: ... слышу голос злой: «Молчи, поэт досужный! / И стань в ряды бойцов; слова теперь не нужны». / Ты лгал, о голос злой! /Быть может, никогда / Так страстно мир не ждал пророческого слова. / Лишь слово царствует. Меч был рабом всегда. / Лишь словом создан свет, лишь им создастся снова13; Не я словарь по слову составлял, / А он меня творил из красной глины...14. В данном случае поэт остается пассивным участником диалога высшей силы с людьми, носителем божественного слова. Однако креационизм автора может проявляться и другим образом: когда создание текста превращается в некую модель акта творения (. выпадет, может быть, мне, / как в самом начале земного / движенья - с мечтой о творце - /такое же ясное слово /поставить в недальнем конце15).
Нередко только что созданное стихотворение воспринимается поэтом как особая форма собственного бытия. Таким образом, текст как бы перенимает у своего творца человеческую природу. Этим вызвано, например, смещение субъектов в переосмысленном древнегреческом мифе о Прометее: Никто из хора не спасет меня, /Не крикнет: «Смилуйся или добей его!» /И каждый стих, звучащий дольше дня, /Живет все той же казнью Прометеевой16.
В рефлексивном поэтическом дискурсе XIX в. ключевой является метафора поэт -жрец Аполлона, которая в развернутом виде может содержать античные онимы (Парнас, Геликон, Пегас, Кастальский ключ и др.), ключевые слова, ориентирующие читателя на мифологические представления о поэтическом искусстве (лира, муза, песнь) и т.д. Наряду с перечисленными вербализаторами
артоцентрической концептуальной модели мифологемы ‘Поэт’ в текстах зачастую встречается лексика, возвращающая читателя в современный ему мир, где поэзия воспринимается иначе, чем в древних мифах: Непроходимо-беспокойно / Служенье Фебу в наши дни: / В раздольи буйной толкотни / Кричат, бранятся непристойно / Жрецы поэзии святой17. Здесь слова со стилистически сниженной окраской (буйная толкотня, бранятся непристойно) переводят античные метафоры на новый уровень. Эволюция этого явления имеет место и в поэтическом дискурсе XX в., где происходит десакрализация мифов об искусстве. Например, у И. Бродского соответствующие онимы максимально сближаются со словами, обозначающими реалии современности. Яркой иллюстрацией в этом отношении является стихотворение «Камерная музыка», написанное поэтом в 1965 г. в камере предварительного заключения: Болото всасывает склон. / И часовой на фоне неба / вполне напоминает Феба. / Куда забрел ты, Апполон!18. У А. Кушнера статуя Аполлона как объект творческого восприятия становится точкой пересечения разных культур: Он продрог, в пятнах сырости весь, / В мелких трещинах, льдистых буграх. /Неподвижность застывших ветвей / И не снилась прилипшим холмам, / Средь олив, у лазурных морей / Средиземным его двойникам19.
Для социоцентрической концептуальной модели мифологемы ‘Поэт’ характерен акцент на взаимоотношениях поэта и общества, которые, как правило, отличаются конфликтностью. Традиционные мотивы изгнания и странничества возникают из мифов нового поколения, основанных на судьбах известных поэтов - от Овидия и Данте до О. Мандельштама, И. Бродского и т. д.
Данная модель строится на четком противопоставлении субъекта творческой деятельности и коллективного реципиента, что в тексте, как правило, реализуется посредством контекстуальных антонимов поэт (певец, художник и др.) - толпа (чернь, свет и т. д.): Не вынесла душа поэта /Позора мелочных обид, / Восстал он против мнений света / Один, как прежде... и убит!20; Попробуйте купить Ахматову. / Вам букинисты объяснят, / что черный том ее агатовый / куда дороже, чем агат. / Кто некогда ее лягнули - / как к отпущению грехов - / стоят в почетном карауле / за томиком ее стихов21.
Стратегии поведения поэта как человека, обладающего пограничным сознанием, различны: он может или полностью обратиться к творчеству как самодостаточному феномену, или пытаться воздействовать на реципиента самыми различными способами: Страдать за всех, страдать безмерно, / Лишь в муках счастье находить, / Жрецов Ваала лицемерных / Глаголом истины разить, / Провозглашать любви ученье /Повсюду - нищим, богачам - / Удел поэта...22
В рамках социоцентрической модели важны именно коммуникативные возможности поэтического дискурса. Интенция поэта в таких случаях отталкивается от основных целей речевого воздействия: «изменения личностного смысла того или иного объекта или смыслового конструкта для реципиента; ... влияния на поведение реципиента; ... категориальной перестройки сознания реципиента (т. е. его имплицитной картины мира, или его образа мира)»23. Однако реализация в тексте подобных коммуникативных намерений поэта, как правило, заканчивается неудачей, поскольку аудитория, читающая его стихи, неоднородна. Парадоксальность заключается в том, что в пределах исследуемой концептуальной модели негативные для автора последствия речевого воздействия (или даже несостоявшийся диалог) являются критерием этического и художественного совершенства его творчества: Свободу пел одну на языке неволи, /В оковах был я, твой поэт! /Познают песнь мою потомки! / Ты свет мне был, язык богов! / И лиры гордые обломки /Переживут венцы льстецов!24; ... Гомер - аппендикс, /по ошибке не удаленный. / Обожаю слепые песни! /В них дозренье неутоленное. /Исполать вам, пророки руганные! / Путевые столбы? Позорные! / С них глядят на нас близорукие -/Близорукие дальнозоркие25.
Таким образом, перечисленные модели мифологемы ‘Поэт’, функционирующие в поэтическом дискурсе Х1Х-ХХ вв., создают различные акценты в концептуальном образе поэта и в то же время являются средством реализации творческой рефлексии автора, т. е. способствуют развитию художественного потенциала текста.
Примечания
1 Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений : в 10 т. ; изд. 4-е. Л. : Наука, 1977. Т. 2. С. 138.
2 Кашкин, В. Б. Бытовая философия языка и языковые контрасты. URL : http://www. philology.ru/linguistics1/kashkin-02.htm.
3 Шульга, Н. В. Мифологема в структуре массового политического сознания: авторе ф. дис. ... канд. филос. наук. Омск, 2006. С. 14; Иванова, Т. Г. Мифологема и мотив (к вопросу о фольклористической терминологии. URL : http://folk.pomorsu.ru/index.php?page= booksopen&book=6&book_sub=6_1.
4 Тайманова, Т. С. Жанна д’Арк: мифологема и архетип (Пеги, Клодель, Франс) [Электронный ресурс]. URL : http://tsu.tmb.ru/ culturology/joumal/6/tajmanova2006-2.htm.
5 Вишницкая, Ю. В. Мифологемы Александра Блока в русском этнокультурном пространстве: дис. ... канд. филол. наук. URL : http://www.lamp.semiotics.ru/blok_bibliogr. htm; Лотман, Ю. М. Мифы народов мира / Ю. М. Лотман, З. Г. Минц, Е. М. Мелетин-ский // Мифологическая энцикл. : в 2 т. ; под ред. С. А. Токарева. М. : Сов. энцикл., 1982; т. II. С. 58-65; Щепотина, Е. В. Мифологема как культуроспецифический феномен // Человек. Язык. Культура : межвуз. сб. Вып. 2. Курск, 2002.С. 97-101.
6 Дискурс мы понимаем традиционно вслед за Н. Д. Арутюновой: Арутюнова, Н. Д. Типы языковых значений (Оценка. Событие. Факт). М. : Наука, 1988. С. 136.
7 Топоров, В. Н. Поэт // Мифы народов мира : энцикл. М., 1980. Т. 2. С. 327.
8 Глинка, Ф. И. Стихотворения // Поэты тютчевской плеяды. М., 1982. С. 33.
9 Плещеев А. Н. Стихотворения. Проза. М. : Правда, 1988. С. 51.
10 Ахматова, А. А. Сочинения : в 2 т. 2-е изд., испр. и доп. М., 1990. Т. 1. С. 124.
11 Воскресенский, И. В. Неоднозначность текста и смысловые опоры при преодолении ее читателем // Слово и текст : психолингвистический подход : сб. науч. тр. Тверь : Твер. гос. ун-т, 2004. Вып. 2. С. 24.
12 Постовалова, В. И. Имяславие: pro et contra. К проблеме формирования реалистической философии языка в России // Язык и культура : Факты и ценности : к 70-летию Ю. С. Степанова. М. : Языки славян. культуры, 2001. С. 274.
13 Минский, Н. М. Стихотворения // Поэты 1880-1890 годов. М. ; Л., 1964. С. 490.
14 Тарковский, А. А. Собрание сочинений : в 3 т. М., 1998. Т. 2. С. 224.
15 Бродский, И. А. Сочинения : в 6 т. М., 1999. Т. 2. С. 149.
16 Тарковский, А. А. Указ. соч. С. 208.
17 Языков, Н. М. Полное собрание стихотворений. М. ; Л. : Совет. писатель, 1964. С. 124.
18 Бродский, И. А. Сочинения : в 6 т. / И. А. Бродский. СПб. : Пушкинский фонд, 2001. Т. 1. С. 127.
19 Кушнер, А. С. Аполлон в снегу : заметки на полях. Л. : Совет. писатель, 1991. С. 610-611.
20 Лермонтов, М. Ю. Сочинения : в 2 т. Т. 1. М. : Правда, 1988. С. 157.
21 Вознесенский, А. А. Аксиома самоиска / А. А. Вознесенский. М., 2003. С. 478.
22 Плещеев, А. Н. Указ. соч. С. 44.
23 Шелестюк, Е. В. Речевое воздействие : онтология и таксономия // Вопр. когнитив. лингвистики. 2007. № 1. С. 23.
24 Вяземский, П. А. Сочинения : в 2 т. / П. А. Вяземский. М. : Худож. лит., 1982. Т. 1. С. 113.
25 Вознесенский, А. А. Указ. соч. С. 70.
