Мифологема дома в произведениях Ф. М. Достоевского Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

МИФОЛОГЕМА ДОМА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО

В.И. Габдуллина Барнаул

Мифологема Дома - одна из доминантных семантических составляющих национальной картины мира, сложившейся в русской классической культуре и литературе. В ее основе - традиционное, сформированное веками отношение к жилищу как безопасному Пространству, огражденному от внешнего враждебного человеку мира. В языческой славянской культуре с Домом связан культ домашнего очага и умерших предков, почитание которых было залогом благополучия в Доме [1]. В аксиологической парадигме христианства Дом - место жилья и молитвы. В каждом христианском Доме есть икона или «малый иконостас». Таким образом, Дом христианина становится «малой церковью», обителью Святого Духа, Домом Божиим [2]. «Намоленный дом» охранял его обитателей от всех бед, становился родовым гнездом, где поколения, сменяя друг друга, хранили родовую память. В библейских текстах мифологема Дома приобретет надбытовое, бытийное значение. Так, притча о блудном сыне, вписанная в контекст наставлений о путях достижения царства Божия, повествует об уходе и возвращении в Дом Отца, то есть обретении Дома духовного через смирение гордыни.

По Достоевскому, современный человек находится в состоянии духовных исканий, потеряв связь со своим Домом. В речи о Пушкине Достоевский называет современного, порвавшего со своей «почвой» человека «русским бездомным скитальцем». В системе философско-этических взглядов Достоевского категория Дома соотносится как с дохристианской, так и с христианской традицией. Но, безусловно, в основе мифотворчества Достоевского лежит евангельский миф [3].

Как отмечает Ю.М. Лотман, «мифологический архетип сливается у Достоевского с гоголевской традицией: герой - житель подполья, комнаты-гроба, которые сами по себе пространства смерти, - должен, «смертию смерть поправ», пройти через мертвый дом, чтобы воскреснуть и возродиться» [4]. Таким образом, «мертвый дом» - это не только каторжный острог, описанный в знаменитой книге Достоевского. «Мертвым домом» у Достоевского становится земной дом, в котором нет Бога [5].

Герои Достоевского не живут Домом. Они не хозяева, а жильцы, снимающие квартиры, углы, каморки [6]. Дом как воплощение покоя, семейного очага, уюта не вписывается в хронотоп произведений Достоевского. Зачастую такой Дом принадлежит хронотопу воспоминаний героя (как у Вареньки Доброселовой, Раскольникова и Настасьи Филипповны) или отсутствует даже в воспоминаниях.

Герой «Бедных людей» с тоской вспоминает свою прежнюю

квартиру: «Тихо жили мы, Варенька; я да хозяйка моя, старушка, покойница (...) Огонь-то мы с ней вместе держали (...). Бывало, в длинный зимний вечер присядем к круглому столу,, выпьем чайку, а потом за дело примемся, А старушка, чтоб Маше не скучно было да чтоб не шалила шалунья, сказки, бывало, начнет сказывать (...) и не увидишь, как свечка нагорит, не слышишь, как на дворе подчас и вьюга злится, и метель метет. Хорошо было жить» [7]. Макар в своих воспоминаниях создает идеальную модель дома, приметы которого - хозяйка, огонь, круглый стол, сказки как аналог родового предания, защищенность. Иллюзию дома пытается создать Макар Девушкин и в своем новом углу: «Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев парочку, образ повесил» (1, 16).

Образ или икона в поэтической системе Достоевского - предметы глубоко символические [8]. Им не найдется места в углах «беспочвенников» -«подпольного парадоксалиста» и Раскольникова. В старом, разрушающемся доме Федора Павловича Карамазова иконы были: «В переднем углу помещалось несколько икон, перед которыми на ночь зажигалась лампадка... не столько из благоговения, сколько для того, чтобы комната на ночь была освещена» (14, 113). Такое утилитарное отношение Федора Павловича к зажженной у образов лампаде контрастирует в романе с чувством, вынесенным из детства его сыном Алексеем, в памяти которого запечатлелся образ матери, молящейся перед иконой с зажженной лампадкой и протягивающей «его из объятий своих обеими руками к образу как бы под покров богородице...» (14,18). Дом Карамазовых разделен на две половины: половину главы семейства, куда «съезжались дурные женщины, и устраивались оргии», и комнату Софьи Ивановны с образом в углу и зажженной лампадкой. Этот дом обречен: «Дом. разделившийся сам в себе, падет» (Лук, 11:17).

В подготовительных материалах к «Подростку» Достоевский записывает: «Во всем идея разложения, ибо все врозь и никаких не остается связей не только в русском семействе, но даже просто между людьми» (16, 16). В другой записи под «русской семьей» Достоевский понимает уже все русское общество: «Ну, вот мы, русская семья. Мы говорим на разных языках и совсем не понимаем друг друга. Общество химически разлагается» (16,16).

Идея необходимости воссоединения распавшихся частей русского общества лежит в основе почвенничества Достоевского. «Русское общество может быть изменено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной» (26, 151). Трагедия «русских бездомных скитальцев», по Достоевскому, в том, что они ищут причины своего беспокойства не в себе, не в своей опустевшей без веры душе, а во внешнем мире. Здесь следует вспомнить еще одно значение слова Дом, восходящее к евангельским текстам: Дом - душа.

В притче о «выметенном доме» рассказывается о человеке, не впустившем в свою душу Бога: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находя говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел. И пришед, находит его выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши,

живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого» (Лук, 11:2426). В произведениях Достоевского есть категория героев, сделавших первый шаг в своем духовном обновлении, отрекшись от прежней жизни («с нечистым духом»), но не сумевших заполнить свой Дом (душу) новой верой и любовью (а там, где нет Бога, «место не занято», вновь поселяются страсти - «семь злейших духов» - «семь смертных грехов»). Это и Раскольников, впустивший в свою душу гордыню, и Настасья Филипповна, порвавшая с прежней жизнью, но одержимая гордыней и жаждой мести, и Рогожин, отрекшийся от беса богатства, но попавший во власть любви-страсти, и Иван Карамазов, бунтующий против несправедливого мироустройства, в поисках ответа на свои вопросы обратившийся не к Богу, а, как Великий инквизитор, к дьяволу.

Среди «русских бездомных скитальцев» Достоевский помещает и чичиковский тип накопителя, наживающегося разными средствами [9]. В душе героев этого типа произошла подмена идеалов. Вместо стремления к Дому духовному они пытаются построить свой маленький рай на земле. Так Птицын мечтает: «Ротшильдом не буду, да и не для чего (...), а Дом на Литейном буду иметь, даже, может, и два, и на том кончу». «А кто знает, может, и три!» -думал он про себя, но никогда не договаривал вслух и скрывал мечту» (8, 387). Дом для Птицына и ему подобных становится символом благосостояния, утрачивая свое исконное значение семейного очага. Дом для них - предмет торговли. О генерале Епанчинс в романе «Идиот» сказано, что он жил в «собственном доме». «Кроме этого (превосходного) дома, пять шестых которого отдавались внаем, генерал Епанчин имел еще огромный дом на Садовой, приносивший тоже чрезвычайный доход. Кроме этих двух домов, у него было под самым Петербургом весьма выгодное и значительное поместье» (8, 14). Однако истинного Дома у семейства Епанчиных нет. Не случайно младшая дочь генерала Аглая в порыве искренности говорит князю Мышкину: «...я хочу бежать из дому... я не хочу быть генеральскою дочкой» (8, 357-358).

Дом, в котором нет душевного тепла, любви, где все его обитатели разобщены, для создания которого принесены в жертву честь и совесть, становится враждебным по отношению к своему хозяину. Так, «красивый на вид, чистенький, содержащийся в большом порядке» домик Лебедева, убранный с большой претензией, в котором находилась гостиная «с круглым столом и диваном, с узеньким в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с потолка» (8, 159), делает своего хозяина рабом собранных в этом доме вещей. «С ума спятил от мнительности, - рассказывает о Лебедеве его племянник, -во всяком углу воров видит. Всю ночь поминутно вскакивает, то окна смотрит, хорошо ли заперты, то двери пробует, в печку заглядывает, да этак в ночь-то раз по семи» (8, 163). История Лебедева как бы иллюстрирует евангельскую мудрость: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут. Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкопывают и не крадут» (Матф., 6:19, 20).

Бездомен в бытовом плане князь Мышкин, но это бездомность

другого характера. О Христе в Евангелии сказано: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда; а Сын человеческий не имеет где приклонить голову» (Лук,11:58). Князь Мышкин подобно Христу (вспомним, что в подготовительных материалах к роману Достоевский называет его «князь Христос») не нуждается в земном доме, потому что обладает душой-домом. Христос исповедовал: «И всякий, кто оставит домы (...) ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мат., 19:29). Подобно князю Мышкину не нуждается в земном доме и Алеша Карамазов, потому что Дом божий у него в душе.

Таким образом, мифологема Дома в творчестве Достоевского является частью єго историко-этической и философской концепции современного человека и русского общества в целом. Мифологема Дома -составляющая философского сюжета, в который выстраиваются все его произведения, где русское общество олицетворено в образах скитающихся, блуждающих среди искушений героев, из которых только немногие осознают необходимость возвращения к духовному Дому, к христианскому идеалу любви, прощения, братства. В основной своей массе герои Достоевского остаются «русскими бездомными скитальцами», что соответствует взгляду Достоевского на состояние современного ему русского общества.

Примечания

1. Бессмертная О.Ю. Рябинин А.Л. Предки // Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 334.

2. Булгаков С.М. Философия хозяйства. М, 1990; Флоренский П. Культ, религия и культура // Богословские труды. М. 1977. Вып. 17.

3. См. об этом: Телегин С.М. Жизнь мифа в художественном мире Достоевского и Лескова. М., 1995; Середенко И.И. Прототекст Библии в текстах Ф.М. Достоевского // Культура и текст. Вып. 1. Литературоведение. Ч. 1. СПб. - Барнаул, 1997. С. 117-118; Ляху В. О влиянии поэтики Библии на поэтику Ф.М. Достоевского // Вопросы литературы. 1998. С. 128-143.

4. Лотман Ю.М. Дом в «Мастере и Маргарите» // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб., 1997. С. 748.

5. В «Записках из Мертвого дома» описан не только «Мертвый дом». По наблюдениям японского исследователя К. Итокава, в острожном мире у Достоевского обнаруживается антиномия мертвого/живого. Композиция книги соответствует пути героя от «Мертвого» к «Живому дому» (См.: Итокава К. Записки о «Живом доме» // Достоевский в культурном контексте XX века. Омск, 1995. С. 152-157.

6. Сам Достоевский всю жизнь снимал квартиры. В воспоминаниях младшего брата писателя А.М. Достоевского о детских годах, проведенных в семье, и дальнейшей своей жизни рядом с братом и вдали от него повествуется как о скитании по квартирам. Главы «Воспоминаний» так и названы: «Квартира первая», «Квартира вторая», ... «Квартира шестая» (См.: Достоевский A.M. Из «Воспоминаний» //

Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников. В 2 т. Т.1. М., 1990.

С. 29-162).

7. Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т Т. 1. Л., 1972. С. 20. В дальнейшем цитируется по этому изданию, в скобках указывается том и страница.

8. См. об этом: Лепохин В. Икона в творчестве Достоевского («Братья Карамазовы», «Кроткая», «Бесы», «Подросток», «Идиот») // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 15. СПб., 2000. С. 237-269.

9. О трактовке Достоевским Чичикова как «русского бездомного скитальца» см.: Одиноков В.Г. Поэтика русских писателей XIX века и литературный прогресс. Новосибирск, 1987. С. 33.