CC BY
97
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 4 (185).
Филология. Искусствоведение. Вып. 40. С. 144-151.
МИФ О КУЛЬТУРНОМ ГЕРОЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ И ОБРАЗ ПЕТРА I В «ПОМПАДУРАХ И ПОМПАДУРШАХ» М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА
Автор статьи утверждает, что в главе «Зиждитель» цикла «Помпадуры и помпадурши» актуализируется древний миф о культурном герое, обновляющем мир, начинающем новую эру, творящем новую Россию по образу и подобию своему. При этом эпоха Петра I играет роль фундаментальной парадигмы русской исторической мифологии. Претензия властителей на роль культурных героев нового времени в духе «a la Pierre le Grand» разоблачается Щедриным как самозванство русской власти.
Ключевые слова: Салтыков-Щедрин, культурный герой, мифология власти, самозванство, Петр I.
Цикл «Помпадуры и помпадурши» был написан и опубликован М. Е. Салтыковым-Щедриным в период с 1863 по 1874 год, в самый разгар эпохи Великих реформ. В этом цикле знаменитый сатирик, сотрудник ведущих революционно-демократических изданий («Современника» и «Отечественных записок») ставил перед собой задачу десакрализации власти (образа Властителя (монарха) в его русском национальном варианте) и демифологизации Государства (самодержавной империи). Для этих целей он использовал текстуальную стратегию гротеска, утрируя и выставляя в уродливо-комическом виде действительно существующие в национальной мифологии фундаментальные парадигмы и архетипические образцы.
Отметим, прежде всего, что этот литературный текст является культурным ответом на историческую ситуацию «революции сверху»
- либеральные реформы, или «катастрофы», по выражению одного из героев Щедрина, проводимые властью в 60-70-е годы XIX века. Великие реформы в мифологическом пространстве русской истории оценивались как переломный момент, момент уничтожения старой России и становления новой. В этом плане они воспроизводят парадигматическую для России ситуацию: ситуацию «революции сверху» или «самодержавной революции», произведенной когда-то Петром Великим. Для культуры эпохи Петра I, как и для культуры эпохи Александра II, характерно самоопи-сание в мифологических категориях.
Глава «Зиждитель» цикла «Помпадуры и помпадурши» является кульминацией рефлексии Щедрина на российский исторический и публицистический дискурс периода
Великих реформ. Сатирик создает в ней образ прогрессивного помпадура нового времени, отказывающегося от принципа подражания образцам. На предложение рассказчика: «... Теперь тебе надобно только великими образцами напитаться», - реформатор-зиждитель Нового времени восклицает: «Увы! в истории наших помпадурств нет образцов, которыми мы могли бы руководиться! Даже в самых лучших помпадурах творчество имеет характер случайности. Это не зиждители, а заплатных дел мастера»1. В таком декларативном отказе от опыта предков проявляется традиционная для всех кризисных эпох в истории России ситуация аксиологической поляризации социальных миров прошлого и будущего. Причем национальное будущее конструируется как радикально-альтернативный ответ на ситуацию прошлого. Тенденция просветителей, творящих новую Россию, противопоставлять ее «блистательное» будущее «порочному» прошлому, а «прекрасных» реформаторов
- «позорным» реакционерам берет начало в эпохе Петра Великого2.
Отказываясь от традиционных поведенческих кодов и принципов русской Власти, реформаторы-просветители шестидесятых с удовольствием подключали к своей общественной деятельности архетип Творения. Щедрин подметил эту претензию современных политиков быть культурными героями Нового времени, возрождать созданный когда-то Творцом рациональный социальный космос из того иррационального хаоса, который достался им в наследство от отцов.
Отметим здесь, что во всех очерках цикла «Помпадуры и Помпадурши» губернские начальники выступают в роли культурных ге-
роев Нового времени, важнейшей функцией которых является воспроизводство архетипи-ческого жеста Творца - воссоздание космоса из хаоса (в их версии - «пересоздание» уже созданного), а также добыча культурных объектов, установление правил, нравов, общественной организации, праздников и ритуалов, борьба против разрушения и чудовищ. Они могут совершить что-то «очень великое», например: «воздвигнуть монумент», «неплодоносные земли обратить в плодоносные, безлюдные пустыни населить», «из сплавной реки сделать судоходную, промышленность поощрить или приобрести новый шрифт для типографии». А могут совершить и «дела средние», как, например, «тогда-то усмирить, тогда-то изловить, тогда-то к награде представить» (Т. 8. С. 10). В любом случае поступки русских чиновников от правительства воспринимаются подданными как животворящие жесты богов.
Сатирические нарративы Щедрина содержат в себе древние мифологические схемы и опираются на структуру архаического мышления. Используя текстуальную стратегию гротеска, Щедрин изображает отважного «помпадура»-змееборца в первой главе цикла. Правда, змей оказывается всего лишь червем, похожим на солитера: «В Нерехот-ском уезде появился необыкновенной величины червяк, который поедает озимь, сию надежду будущего урожая, и что, несмотря на принятые полицейские меры, сей червь, как бы посмеиваясь над оными, продолжает свое истребительное дело. Делать нечего, как ни жаль было расставаться с доброю спутницей жизни и теплым гнездом, однако отправился. Приезжаю на место, требую, чтобы мне показали образцы зловредного насекомого - и что же вижу? Огромной величины травоядное, с вида точь-в-точь похожее на солитера!» (Т. 8. С. 32). Но это не мешает «помпадуру» прикинуть на себя лестную для самолюбия проекцию героя-спасителя нации и, погарцевав на белом коне и отведав с добрым соседушкой стерляжей ухи, лечь спать. На следующее утро червь «как бы по мановению волшебства, вдруг исчез» (Т. 8. С. 32).
Уже упомянутый нами «Зиждитель» также претендует на роль змееборца. На этот раз в качестве чудовищ выступают три гидры: «пьянство, крестьянские семейные разделы и общинное владение землей». «Вот три гидры, которые мне предстоит победить», - заявляет
Быстрицын (Т. 8. С. 209).
Как и положено культурным героям, щедринские помпадуры пытаются добыть для своего племени культурные объекты, которые были удалены, установить новые правила, ритуалы и праздники. Они мечтают научить свой, по всей видимости, кочевой народ земледелию и скотоводству, пытаются завести фабрики, там, где их никогда не было, заселить и «оплодотворить» бесплодные пустыни. Так, например, о первых днях «административного бега» Феденьки Кротикова сказано: «Он писал циркуляры о необходимости заведения фабрик, о возможности, при добром желании, населить и оплодотворить пустыни, о пользе развития путей сообщения, промыслов, судоходства, торговли, и изъявлял надежду, что земледелие, споспешествуемое, с одной стороны, садоводством, а с другой, разведением улучшенных пород скота, принесет желаемые плоды и, таким образом, оправдает возлагаемые на него надежды. <...> В ожидании же результатов этой судорожной деятельности, он делал внезапные вылазки на пожарный двор, осматривал лавки, в которых продавались съестные припасы, требовал исправного содержания мостовых, пробовал похлебку, изготовляемую в тюремном замке для арестантов, прекращал чуму, холеру, оспу и сибирскую язву, собирал деньги на учреждение детского приюта, городского театра и публичной библиотеки, предупреждал и пресекал бунты и в особенности выказывал страстные порывы при взыскании недоимок» (Т. 8. С. 167).
Дальше всех на этой ниве продвинулся самый созидающий щедринский помпадур -«Зиждитель», исходный пункт программы которого звучит так: «Иссушать и уничтожать только болота, а прочее все оплодотворять» (Т. 8. С. 209). Появление в цикле «помпадура-хозяина» является ответом Щедрина на столь популярный и растиражированный в общественно-публицистическом дискурсе эпохи Великих реформ образ деятеля-организатора («Да, батюшка, это... организатор! Это не свистун! Это настоящий, действительный помпадур-хозяин! Такой помпадур, каких именно в настоящее время требует Россия!» (Т. 8. С. 203). В отличие от других помпадуров цикла, надеющихся «оплодотворить пустыни» с помощью слова (циркуляров), Быстрицын - человек дела. Он действительно способен развить «рыболовство, скотоводство, свиноводство и садоводство» (Т. 8.
С. 207). Он имеет реальный опыт разведения особо ценных пород скота (свиней и быков) и выведения новых пород рыб: «Это было что-то невероятное, фантастическое. Говорили, будто, занимаясь рыбоводством, он дошел до того, что скрестил налима с лещом, и что от этого произошла рыба, соединившая маслянистую тешку леща с налимьей печенкою. Потом начал ходить слух, что он утилизировал крапиву, начал выделывать из нее поташ, который и рассылает теперь во все страны света. В довершение всего, пришло достоверное известие, что у него на скотном дворе существует бык, который, по усмотрению своего владельца, может быть родоначальником и молочной и мясной породы» (Т. 8. С. 203).
Бык-родоначальник и чудо-рыба, с помощью которых Зиждитель собирается облагодетельствовать нацию, вернуть ее в «золотой век», активизируют вечно живущий в коллективном бессознательном архетип Чуда и возводят новых реформаторов в ранг чудотворцев. Щедрин показывает, что современные достижения науки в области биологии подаются средствами массовой информации как сенсации, а массовым сознанием воспринимаются как чудеса, волшебство.
Обратим внимание на такой эпизод:
«- Все это я уж объяснил, кому следует. И что всего удивительнее, все слушали меня, как будто я рассказываю какие-то чудеса!
- Как же не чудеса! Помилуй! Жизнь без недоимок! отсутствие экзекуций! новые источники! Каких еще больше чудес!
- Никаких чудес нет. Нужно только терпение... и, конечно, немного уменья...
- Aves beaucoup de patience et... [с большим запасом терпения и...] знаю! Но ведь, говорят, ты в имении своем действительно устроил что-то необыкновенное!» (Т. 8. С. 206) .
Здесь, возможно, Щедрин подмечает закономерность секуляризованной культуры, описанную современными исследователями: основная масса населения не отличала и не желала отличать чуда от сенсации. А. М. Панченко пишет: «Сенсация ниспосылается богом, она запрограммирована выше»3. Сенсация-чудо в секуляризованной культуре нового времени служит для актуализации древнего мифа Творения и способствует тем самым обновлению мира.
Щедринский чудотворец-зиждитель мечтает с помощью симментальского быка обновить мир: «Мир экономический - это мир
чудес по преимуществу. Пусти в народное обращение какого-нибудь симментальского быка - и через десять лет ты не узнаешь местности. Природа, люди - все будет другое. На место болот - цветущие луга, на место обнаженных полей - обильные пажити...» (Т. 8. С. 213).
В «Помпадурах и помпадуршах» Щедрин обращает внимание читателей на одну из важнейших особенностей русской мифологии Государства: каждый Властитель (будь он Батюшка-Царь или просто очередной «помпадур») претендует на роль онтологически Первого, зачинателя Новой эры, Творца архе-типических жестов.
В главе «Прощаюсь, ангел мой, с тобой» читаем: «Новый начальник либеральничает, новый начальник политиканит, новый начальник стоит на страже. Он устраивает союзы, объявляет войны и заключает мир. Одно допускает, другое устраняет. Принимая в соображение одно, не упускает из вида и другое, причем нелишним считает обратить внимание и на третье. В отношении одних действует мерами благоразумной кротости; в отношении других употребляет спасительную строгость. Он пишет обширнейшие циркуляры, в которых призывает, поощряет, убеждает, надеется, а в - случае нужды - даже требует и угрожает. Одним словом, создает новую эру» (Т. 8. С. 23).
В главе «Зиждитель» герой начинает новую хозяйственную эру: «Да, душа моя, лично! Я забываю все это мишурное величие и на время представляю себе, что я простой, добрый деревенский староста... Итак, я являюсь на сход и объясняю. Затем, ежели я вижу, что меня недостаточно поняли, я поручаю продолжать дело разъяснения исправнику. И вот, когда исправник объяснит окончательно
- тогда, по его указанию, составляется приговор и прикладываются печати... И новая хозяйственная эра началась!» (Т. 8. С. 214).
Иронизируя над этой способностью русских администраторов каждый раз начинать «Новую эру», Щедрин интуитивно обнаруживает и верно описывает древний мифологический закон, согласно которому история возрождается каждый раз, когда новый властитель имитирует действия изначального героя. Мирча Элиадэ пишет: «Там, где традиция сохраняет еще какую-то актуальность, великие владыки рассматривают себя как имитаторов изначального героя: Дарий считал себя
новым Фратаоной, мифическим иранским героем, убившим трехголовое чудовище; для него - и через него - история возродилась, ибо она была на самом деле реактуализацией изначального героического мифа»4. В древних культурах новое царствование рассматривается как возрождение истории народа или даже всеобщей истории5. Герои щедринских сатирических нарративов возвращают нас к архаическому мифу о возрождении Космоса путем вечного его воссоздания Правителем или жрецом. Салтыков-Щедрин как художник, обладающий мифологическим чутьем, прочувствовал эту древнюю закономерность в русской мифологии Власти и как человек секуляризованной культуры тут же попытался ее «разоблачить», подключив архетип самозванства. Попытка современных Властителей отождествиться с прототипическими героями прошлого заканчивается их банальным пародированием. Так вторичный политический миф создает карикатуру на миф первичный -древний миф о Герое.
Щедрин уловил и зафиксировал эту парадоксальную иронию эпохи социальных катаклизмов: просвещенческий разум реформаторских элит российского общества воскрешал древнее архаическое мышление, опирался на мифологические схемы. В варианте Щедрина, вся «положительная» часть деятельности современных русских просветителей-администратов, как то: «оплодотворение, орошение, разведение улучшенных пород скота, указание лучших способов возделывание земли и прочее» (Т. 8. С. 212), служит одной лишь цели - самомифологиза-ции русской власти.
Образ героя-организатора подается Щедриным в ироническом ключе. Рассказчик не может соединить несоединимое: «Рыбоводство, скотоводство... и тут же рядом, так сказать, во главе всего... помпадурство! Как ты соединишь это? Каким образом устроишь ты так, чтоб помпадурство не препятствовало скотоводству, и наоборот?» (Т. 8. С. 207).
Щедрин разоблачает претензию русских прогрессивных реформаторов быть героями Нового времени как самозванство, а их стремление «пересоздать созданье» как инфернальное, по сути, действие, ведь для того чтобы пересоздать, необходимо сначала разрушить то, что уже существует. Автор показывает, что каждый новый помпадур-созидатель стремится разрушить то, что было сделано до него,
даже если то, на что он покушается, охраняется законом. Так, например, Зиждитель собирается уничтожить семейные разделы и общинное владение: «Далее, я поведу войну с семейными разделами и общинным владением» (Т. 8. С. 211). На возражение рассказчика: «Послушай, однако ж, мой друг! ведь все это: и семейные разделы, и община, и круговая порука - все это находится под защитой закона!», - новоиспеченный реформатор отвечает: «Ежели я, как помпадур, имею возможность обойти закон ради какого-то “фюить”, то неужели же я поцеремонюсь сделать то же самое, имея в виду совершить нечто действительно полезное и плодотворное?» (Т. 8. С. 211). А раз так, то «помпадур-хозяин» ничем не отличается от своих предшественников - помпадуров борьбы (борьбы с законами), которых он отказывался принять за образец.
Весь пропитанный светом современной научной мысли и сияющий «мягким благожелательным сиянием» (Т. 8. С. 213), помпадур-зиждитель становится иронической иллюстрацией тех самых порочных «реакционных» принципов старой русской власти («фьюить» и «разорю»), против которых он должен был воевать. Таким образом, в щедринском тексте соединяется то, что в риторике реформ представлялось несовместимыми чертами социального прошлого и социального будущего. «Прекрасные реформаторы» действуют теми же способами, что и отрицаемые ими «ужасные реакционеры». Эта идея ярче всего выразилась в щедринской формуле: « . если можно делать все, что хочешь, то, конечно, лучше делать что-нибудь полезное, нежели вредное»! (Т. 8. С. 217). Растиражированный в русском публицистическом дискурсе либеральный принцип «власти закона» на деле оказывается просто современным вариантом прогрессивного произвола. Реформы-«катастрофы» оказываются простым переименованием прошлого без изменения его сути.
Более того, размышления над публичным дискурсом эпохи Великих реформ приводят Щедрина к выводу, что на русской почве такие реформы-«катастрофы» просто опасны, потому что, кроме Сереженьки Быстрицина, есть еще Петенька Толстолобов, который ведь тоже «пожелает быть реформатором» и разовьет не только «скотоводство, птицеводство, пчеловодство, табаководство», но и «хреноводство, горчицеводство», а кончит тем, что «засеет все поля персидской ромашкой» и «при этом будет
как вихрь, летать из края в край, возглашая: га-га-га! го-го-го!» (Т. 8. С. 218).
Ситуация усугубляется еще и тем, что на место старого помпадура-реформатора, который «сколько перековеркает, сколько людей перекалечит, сколько добра погадит», обязательно придет новый, который станет все «перековерканное расковеркивать», проводя собственные реформы («А вместо него другой придет и начнет перековерканное рас-коверкивать и опять провозглашать: га-га-га! го-го-го» (Т. 8. С. 218).
Характерно, что Зачинатель, творец нового дела, новый помпадур никогда не продолжает дела своего предшественника. Здесь Щедрин обращает внимание на характерную, как утверждают современные исследователи, особенность русской истории - отсутствие преемственности. По мнению Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, в русском национальном сознании жива мифолого-эсхатологическая модель мира (вера в неминуемый катастрофический конец земного мира зла и воцарение вневременного царства добра). Вследствие секуляризации культуры государство берет на себя реализацию мифолого-эсхатологической модели. «Характерно принципиальное отождествление государственного управления с реформаторством, причем в само понятие ‘реформа’ вкладывается эсхатологический смысл: ‘реформа’ имеет целью не частичное улучшение конкретной сферы государственной практики, а конечное преображение всей системы жизни. В этом коренное отличие между пониманием реформы в западноевропейской и в русской культурных традициях соответствующих периодов. <. > Психология реформы в сознании Петра, как и ряда других государственных деятелей, включала в себя полный отказ от существующей традиции и от преемственности по отношению к непосредственным политическим предшественникам. <...> Реформа в России всегда ассоциировалась с началом, и никогда - с продолжением определенного политического курса»6.
И у Щедрина каждый новый властитель никогда не продолжает реформ-«катастроф» старого, а, считая своим долгом «свернуть» «катастрофы» предшественника, затевает свои собственные, поэтому «мостовая в Вис-лоуховском переулке и доднесь не докончена, а проект о распространении в народе надлежащих чувств так и лежит в канцелярии не переписанный набело» (Т. 8. С. 8).
Подмеченная Щедриным в деятельности русских властителей (помпадуров) тенденция все «перековерканное расковеркивать» (Т. 8. С. 218), а также «делать все противоположное тому, что делают все прочие помпадуры» (Т. 8. С. 207), начиная при этом «новую эру», возможно, связана с мифологическим пониманием времени и истории. По древним представлениям, время циклично, в нем идентично повторяются архе-события, произошедшие во время «Оно», время первотворений и первопредков. К. Хюбнер, автор книги «Истина мифа», заметил по этому поводу: «Вся общественная жизнь, поскольку она была определена правилами, нормами, стереотипными действиями и т. п., понималась так же, как закономерные явления природы, а психическое поведение человека - как повторение нуминозного прототипа. Аналогично, важные политические события исключительно настойчиво связываются с историей происхождения, с архе. Война греков с варварами есть война лапифов с кентаврами, война Афин с Митиленой за Сигею - битва за Трою»7.
История Великих реформ александровского царствования также имеет свое архе-событие, свою сакральную модель. Время Петра I играет роль такой модели. Можно утверждать, что эпоха Петра I является фундаментальной истоком для всех революционных ситуаций в истории России (революций «сверху»). Щедрин показывает, что каждый русский реформатор чувствует себя «Зиждителем», начинающим новый виток времени, воскрешающим «архе» русской исторической мифологии. Все Щедринские реформаторы-зиждители, отказывающиеся от «темного прошлого» ради немедленного создания рая на земле, так или иначе ориентированы на фигуру Петра Великого. Еще в первой главе цикла «Помпадуры и помпадурши» один из героев установил эту закономерность русской исторической мифологии: «С блаженной памяти государя Петра Алексеевича история русской цивилизации принимает характер, так сказать, пионерный. Являются, знаете, одни за другими пионеры» (Т. 8. С. 26).
Возвращаясь к анализу главы «Зиждитель», отметим, что граф Быстрицин - единственный герой цикла «Помпадуры и помпадурши», который действительно достоин быть губернатором эпохи Великих реформ. Он попадает во власть не «при помощи целования плечиков, посещения Дюссо и заведе-
ния искусственных минеральных вод» (Т. 8. С. 202), как другие помпадуры. Он попадает во власть из-за своих личностных качеств. То есть, в отличие от всех щедринских помпадуров, не по власти становится харизматиком, а по харизме становится властителем. Этот герой с детства выделяется из ряда своих сверстников особой склонностью к «деланью» - «зиждительству», особыми творческими способностями.
Вот как Щедрин рисует детство героя: «Еще на школьной скамье это был ребенок скромный, чистенький, хозяйственный и солидный. Сидит, бывало, на своем месте и все над чем-то копается. Или кораблик из бумаги делает, или домик вырезывает, или стругает что-нибудь. Спросишь его:
- Зачем ты, Сережа, все кораблики делаешь?
Он солидно и рассудительно ответит:
- А может быть, и понадобятся!
Таким образом наделал он этих корабликов видимо-невидимо, и мы, легкомысленные дети, признаться, даже подшучивали над ним, что это он новый флот на место черноморского строит. Но воспитатели наши уже тогда угадывали в нем будущего хозяина и организатора» (Т. 8. С. 202).
Склонный к «зиждительской» деятельности, этот молодой помпадур странным образом напоминает «работника на троне», «мореплавателя и плотника» Петра Великого, в свою очередь наделенного массовым сознанием мифологическими чертами Творца-демиурга. Таким образом, щедринский «Зиждитель» становится реактуализацией изначального русского мифа о Властелине-государственнике, хозяине на троне.
Внутреннюю ориентацию «зиждительной» деятельности графа Быстрицина на эпоху Петра как на базовое формирующие событие русской исторической мифологии подмечают герои главы «Зиждитель» - друзья графа. Приведем отрывок из их разговора:
«- Вообрази себе, прежде всего он хочет уничтожить пьянство; потом он положит предел крестьянским семейным разделам, наконец, упразднит сельскую общину... Словом сказать, он предполагает действовать, a la Pierre le Grand... [подобно Петру Великому] Изумительно, не правда ли?
- То есть упразднять и уничтожать a la Pierre le Grand; а что же он, вместо всего этого, a la Pierre le Grand заведет?» (Т. 8. С. 215)
В результате дискуссии по поводу современной реформаторской деятельности героев в духе Петра Великого один из ее участников приходит к замечательному выводу: «У нас нынче куда ни обернись - все Пьер ле Граны! дешевле не берут и не отдают. Любой помпадур ни о чем ином не думает, кроме того, как бы руку на что-нибудь наложить или какой-нибудь монумент на воздух взорвать. И все а-ля Пьер ле Гран. Летит, братец, он туда, в «свое место», словно буря, «тьма от чела, с посвиста пыль», летит и все одну думу думает: раззорю! на закон наступлю! А ля Пьер ле Гран, значит» (Т. 8. С. 216).
Здесь Щедрин подводит читателей к выводу, что отождествляющие себя с прототипическим героем-реформатором Петром Великим современные «пионеры», внешне подражая его отказу от традиционного прошлого, внутренне сохраняют связь с традицией русского самодурства и произвола. Идея отказа от «порочного прошлого», столь популярная в русском публицистическом дискурсе шестидесятых годов, остается только декларативным заявлением. На самом деле, «преемственность» сохраняется, и заключается она в «борьбе с законами» и в искреннем убеждении, что ему, помпадуру-властителю, все позволено («можно делать все, что хочешь» (Т. 8. С. 217)). За помпезной риторикой современных «пионеров» «а ля Пьер ле Гран» скрывается традиционная для России «сногсшибательная» деятельность «а ля» Иван Грозный.
Щедрин показывает, как русские «пионеры»-помпадуры, не удовлетворяясь заманчивой для них ролью культурных героев Нового времени, претендуют на роль самого Творца. В порыве административного восторга они имитируют действия Зиждителя, «населяя и оплодотворяя пустыни» (С. 167) (Ср. библейское «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над поверхностью бездны; и Дух Божий над поверхностью воды. И сказал Бог...» (Бытие. 1:2,3). Претензию помпадуров «оплодотворять пустыни» Щедрин разоблачает как самозванство, сталкивая ее с народной философией, согласно которой помпадуры «не могут ни оплодотворить земли, ни послать дождь или ведро, ни предотвратить наводнение - одним словом, не могут принять творческого участия во всем том круге явлений, среди которых движется толпа и влияние которых она исключительно на себе ощущает. Они могут воспрепятствовать, воз-
бранить, покарать; но творчество никогда им принадлежать не будет» (Т. 8. С. 139).
Каждый раз русские Властители в ходе очередных реформ пытаются «пересоздать созданье». Но созданный ими по собственному образу и подобию «целый мир» («А моя система - это именно целый мир» (Т. 8. С. 207)), оказывается земным шаром, заселенным свиньями («Душа моя! Но ведь таким образом можно весь шар земной покрыть свиньми» (Т. 8. С. 213)). А возрожденный ими «золотой век» ограничивается «курицей в супе» Генриха IV («Мечтали о всеобщем возрождении, о золотом веке, о “курице в супе” Генриха IV.» (Т. 8. С. 214)).
Более того, Щедрин вообще отказывает русским властителям в праве на «зиждитель-ство», ибо «пресловутое зиждительство разом коверкает целый жизненный строй» (Т. 8. С. 219). Данная человеку от Бога способность творить, делающая его «образом и подобием» божьим, в руках помпадуров оказывается опасным оружием. Если подражание культурным героям прошлого Щедрин еще хоть как-то терпит, то против государственного «зиж-дительства» русских самозваных помпадуров он выступает прямо и открыто. Пытаясь остановить «зиждительную» деятельность реформаторов по пересозданию уже созданного, герой Щедрина восклицает: «Помни, что ты помпадур и что твое дело не созидать, а следить за целостью созданного. Созданы, например, гласные суды - ты, как лев, стремись на защиту их! Созданы земства - смотри, чтобы даже ветер не смел венуть на них! Тогда ты будешь почтен и даже при жизни удостоишься монумента. Творчество же оставь и затем - гряди с миром» (Т. 8. С. 219).
Для разоблачения самообожения русской Власти Щедрин подключает евангельский текст и образ Иисуса Христа. Так, например, «зиждитель», создатель школы чухломских администраторов граф Быстрицин воспринимает свое назначение в Паскудск как божественную миссию и с удовольствием прикидывает на себя лестную для человеческого самолюбия проекцию Спасителя: «Все кончено! - сказал он, пожимая мне руки, - чаша, которой я так избегал... я уже чувствую прикосновение ее краев к губам моим!» (Т. 8. С. 204). Образ «чаши сей» отсылает читателя к гефсиманской молитве Иисуса Христа. У Щедрина читаем: «Он ждал с терпением, ибо знал, что чаша сия не минет его» (Т. 8.
С. 203). В тех же категориях воспринимают назначение нового помпадура и его соратники: «Что же делать, мой друг! - утешал я.
- Провидение! надо покориться его воле! Тяжел твой венец - я согласен, но надобно нести его! Неси, братец, неси! Ты пострадаешь, зато Паскудск будет счастлив!» Сквозь героический образ «призванного» помпадура просвечивают черты страдающего Христа (Т. 8. С. 204). Все вышесказанное демонстрирует, что в цикле «Помпадуры и помпадурши» М. Е. Салтыкова-Щедрина действительно отразился «культурный конфликт» между феноменом сакрализации монарха (тенденцией к самообожествлению русской монархии) и традиционным православным сознанием, воспринимавшим эту тенденцию как самозванную претензию земной власти на роль Отца небесного.
Цикл М. Е. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши», по сути дела, содержат в себе все древнейшие архетипы и фундаментальные парадигмы русской мифологии власти. Проанализированная нами глава «Зиждитель» дает современную интерпретацию древнему мифу о культурном герое (демиурге), обновляющем мир, начинающем Новую эру, творящем Новую Россию по образу и подобию своему. При этом эпоха Петра I играет роль фундаментальной парадигмы русской исторической мифологии. Петр Великий, являясь первым русским императором, в национальном сознании воспринимается как онтологически Первый, Создатель русской государственности, Творец архетипических жестов. Самые неожиданные, на первый взгляд, поступки этого властителей воспринимались как животворящие акты Первогероя (почти Бога), устанавливающие правила поведения, кодифицирующие новый порядок в самодержавном государстве. Претензия властителей-«помпадуров» на роль культурных героев Нового времени в духе «a la Pierre le Grand» разоблачается Щедриным как самомифологи-зация и самозванство русской власти.
Примечания
1 Салтыков-Щедрин, М. Е. Помпадуры и помпадурши // Салтыков-Щедрин, М. Е. Собр. соч. : в 20 т. М. : Худож. лит., 1973. Т. 8. С. 205. Далее будет цитироваться это издание с указанием тома и страницы.
2 См. об этом: Живов, В. М. : 1) Государствен-
ный миф в эпоху просвещения // Из истории русской культуры. Т. IV. М., 1996. С. 657-681; 2) Культурные реформы в системе преобразований Петра I // Там же. Т. III. М., 1996. С.528-583.
3 Панченко, А. М. Русская культура в канун петровских реформ / отв. ред. Д. С. Лихачев. Л. : Наука, 1984. С. 189.
4 Элиадэ, М. Миф о Вечном возвращении. М. : Ладомир, 2000. С. 48.
5 Там же. С. 74.
6 Успенский, Б. А. Споры о языке начала XIX в. как факт русской культуры / Б. А. Успенский, Ю. М. Лотман // Успенский, Б. А. Избранные труды. Т. 2. М. : Шк. «Языки рус. культуры», 1996. С. 414-415.
7 Хюбнер, К. Истина мифа. М. : Республика, 1996. С. 123.
