CC BY
132
УДК 821.161.1(Бунин И.Н.) ББК Ш33(2Рос=Рус)6-8
Е. В. Капинос Новосибирск, Россия
МЕЖДУ ПОВЕСТЬЮ И РАССКАЗОМ: «ЧАША ЖИЗНИ» И. А. БУНИНА1
Аннотация. Рассказ И. А. Бунина «Чаша жизни» занимает промежуточное положение между повестями («Деревня», «Суходол») и рассказами (рассказы Приморских Альп, «Темные аллеи» и др.) И. А. Бунина. Завязка «Чаши жизни» и диспозиция персонажей предполагают эпический сюжет, который не развернут и замещен лирическим планом.
Ключевые слова: повесть, рассказ, сюжет, сюжетная редукция, композиция, диспозиция персонажей.
E. V. Kapinos
Novosibirsk, Russia
BETWEEN A SHORT NOVEL AND A SHORT STORY: IVAN BUNIN’S “CHALICE OF LIFE”
Abstract. Ivan Bunin’s short story “Chalice of Life” holds an intermediate position between Bunin’s short novels (“The Village”, “Dry Valley”) and short stories (tales of the Maritime Alps, “Dark Avenues” and others). The entanglement of “Chalice of Life” and the disposition of characters imply an epic plot which is not developed and is replaced with a lyrical dimension.
Keywords: short novel, short story, plot, plot reduction, composition, disposition of characters.
Если обозревать художественный мир Бунина в целом, то в качестве доминирующих тенденций нельзя не отметить новеллистические и описатель-но-эссеистические. Пуантировка, сюжетные вершины, выраженный композиционный ритм, четкая диспозиция персонажей и неожиданные развязки -всем этим владел Бунин вкупе с те никой поэтического описания. Две любимые поэтические техники Бунина - новеллистическая резкость и поэтическая описательность при одят между собой в некоторое противоречие, что и обеспечивает «остроту» стилистики писателя в поздний период.
А в 1913 г., когда создается рассказ «Чаша жизни», лирическая стилистика Бунина в том виде, в котором мы знаем ее по рассказам Приморски Альп, по «Темным аллеям» еще не сложилась, однако в «Чаше жизни» уже просматриваются тенденции «размывания» сюжета, сглаживания композиционных и персонажных границ. Очень слабо напоминая бунинскую прозу 1920-х годов и поздние новеллы «Темны аллей», «Чаша жизни» по общему впечатлению приближается, скорее, к повестям: «Су одо-лу» и «Деревне». «Чаша жизни» - это последняя ве а в традиционном для русской классики описании пустой и одинокой России, позже такой пустой и одинокой России у Бунина мы никогда не встретим.
Композиция рассказа не сбалансирована, он включает в себя две сильно расходящиеся в объеме части: небольшую первую, которая кажется нам завязкой любовного сюжета между молоденькой счастливой красавицей и ее поклонниками и пространную вторую, состоящую из одиннадцати главок, где мы видим героев уже состарившимися. Пожалуй, эта диспропорция частей с глубокой временной паузой посередине напоминает о новеллистической пунктирности и отрывочности: вместо разви-
1 Статья написана в рамках проекта «Эволюция повествовательных жанров в русской литературе: от Средневековья к Новому времени» (направление 5. Программы фундаментальный исследований Президиума РАН 3 33).
тия и кульминации любовного романа следует временной пропуск длинною в тридцать лет, едва ли не в целую жизнь. Зато одиннадцать последующих главок - это растянутый и медлительный финал жизни героев. «Чаша жизни», таким образом, состоит из дву глотков, «выпивается» в два глотка: один - короткий глоток юности, второй - длинная и тягучая старость. Пропуск в тридцать лет очень важен сам по себе: тридцать лет «выбрасывается» без всякой потери смысла - перед нами один из послед-ни образцов той счастливой России, в которой более четверти века может пройти без перемен. Остальная Россия Бунина - смятенная и меняющаяся, и лишь удожник может удержать ее в идеальном образе.
В самом начале рассказа писателем сделана «типажная наметка» по правилам русской классической повести или романа: в ограниченном локусе собраны два фанатика разного толка (Кир Иорданский и Горизонтов) и уездно-обывательский тип (Сели ов). Названы персонажи в соответствии со своими амплуа: полный и торжественный вариант имени с церковной фамилией или церковным обращением «Кир Иорданский» / «Отец Кир» контрастирует с простым и кратким «Селихов», обозначающим персонажа, ни разу не названного в рассказе по имени, однако имя и отчество Сели ова - «Петр Семенович» в тексте все-таки возникает, но оно никем не произносится, а лишь читается в надписи над калиткой его дома. Третий персонаж с необычной до нелепости фамилией «Горизонтов» имеет еще и прозвание - «Мондрилла», слегка отраженное в мелькнувшей на втором плане обезьяне заезжего бродячего актера. «Александра Васильевна» называется «Саней» в первой части рассказа, как бы демонстрируя двумя вариантами своего имени временной разрыв длинною в тридцать лет. Кстати, образ юной Сани с русой косой тридцать лет спустя как бы возвращается в образа восторженно влюбленны в о. Кира «полны , волооки , до времени
развивши ся гимназисток», с «чудесными пепельными волосами» и «с нежным цветом лица и румянцем горячей застенчивости» [Бунин 1915: 173]2. Четверо по-разному названны героя как будто созданы для разыгрывания сюжета, для столкновений, для эпического повествования, но сюжет не развивается, и типажные амплуа не работают: за кадром оставлена победа и соперничество за Саню, и никто не пал жертвой этой борьбы. Можно было бы думать, что Кира Иорданского по его чувству одиночества и возвышенности ждет какое-то большое будущее, но никакого великого будущего не случается, он так и живет в уездном городке, неожиданные повороты судьбы не ждут также Сели ова и Гори-зонтова. Вторая сюжетная зацепка - наследство, которого Александра Васильевна может лишиться вследствие ревнивой мести своего мужа, но и этот сюжет не развертывается, Сели ов умирает, а наследство достается жене.
Еще одно обманутое сюжетное ожидание связано с финалом. Во второй части мы застаем все героев, уже проживших главные этапы своей жизни; исчерпанность жизни предполагает хотя бы смерти. Тема эта специально акцентируется: Александры Васильевна одержима вечной думой о смерти Сели-ова - «Сколько раз говорила она, что ведь выгонят ее вон из дому родные Сели ова, только умри он» [Бунин 1915: 177]; Селихов, напротив, говорит о смерти жены: «Ты раньше меня умрешь. Не забывай, что у тебя грудная жаба» [Бунин 1915: 177]. Частично исполнившись со смертью Сели ова, эти ожидания одновременно несколько обманываются: Александру Васильевну, действительно, постигает апоплексический удар, но умирает она не от удара, а нелепо и как бы даже случайно гибнет, раздавленная в толпе. О. Кир и Горизонтов не умирают вообще, отя один из ни смертельно болен, а другой уже распорядился посмертной судьбой своего тела.
Повествование Бунина дает возможность почувствовать силу темы смерти, и это связано не только с героями и сюжетом, но и с кладбищенскими мотивами. Вскользь упомянутое вначале кладбище далее становится одной из опорны точек стрелецкого (елецкого?) топоса. Кладбище дано в экспозиции (« одила гулять в городской сад или кладбищенскую рощу» [Бунин 1915: 170]), оно описывается как неотъемлемая часть города и только еще начинающейся жизни героев, а в финале общий вид города тоже концентрируется на одной точке -на могила Александры Васильевны и Сели ова и склепе купца Ершова, становится символом ушедшего времени и достигши финала жизней («А там, в Стрелецке, на его темнеющи улица , было пусто и тихо... Вечным сном спали в кладбищенской роще Александра Васильевна и Сели ов - рядом были бугры их могил. А Яша работал в своей часовне над склепом купца Ершова» [Бунин 1915: 188]). В середине «Чаши жизни» значимой является сцена, произошедшая на Святой неделе, когда Александра Васильевна оказалась на могиле мужа: «В роще, еще
2 Здесь и далее Бунин цитируется без сохранения старых норм орфографии по [Бунин 1915].
голой, зазеленевшей только снизу, было еще очень сыро. Хорошо, приятно, молодо, но все-таки чересчур буйно шумели грачи, в несметном количестве наполнявшие вершины старых деревьев. Нужно было про одить мимо розовой часовни над склепом купца Ершова, где сидел Яша. И спотыкаясь, горбясь, придерживая спереди подол, Александра Васильевна спешила, спешила мелкими шагами пройти дальше - и сама не заметила, как пришла к могиле мужа!.. И усталая, опустилась она на ближний могильный камень, глупо глядя на еще неоправленную могилу Селихова» [Бунин 1915: 182-183]. Описание кладбища, проходящее через весь рассказ, как бы отодвигает героев, и на первый план в кладбищенски сцена вы одит лирическое (элегическое) переживание темы смерти и различны ее оттенков: от скорби до радости обновления (более подробно об элегической и кладбищенской теме у Бунина: [Капинос 2012: 93-114, 138-165]).
Бессюжетность связана с нечеткой жанровой природой текста. «Чаша жизни» представляет собой многочастное повествование, больше похожее на повесть, что-то среднее между повестью и рассказом с вкраплением элегически и урбанистически пейзажей. С обитающим на кладбище Яшей - героем из серии бунински юродивы , галерея которы достаточно разнообразна, в повествование включаются и притчевые смыслы: «И, подбежав, поплевал и сунул ей в руку, - как бы украдкой и надеясь обрадовать, - четыре щепочки, связанные лычком» [Бунин 1915: 183]. В этой бессловесной притче Яши обнаруживается ключ к «историческому» прочтению рассказа. Связанные щепочки прочитываются, конечно, как герои, каждый из которы существует по отдельности и вместе с тем соединен с тремя другими. Но сложность заключается в том, что этот Яшин приклад не влечет за собой никакого явного морально-учительного выклада, смысл иносказания определяется постепенно.
Финал «Чаши жизни» остается расплывчатым, но, несмотря на это, он содержит в себе достаточно финитны смыслов: умирает супружеская пара, при смерти о. Кир, а Горизонтов снимается с места и уезжает в неизвестном направлении. Связь межу героями определяется не открытыми сюжетными событиями, а скрыто: шатается одно звено в цепи -и выпадают все остальные, что подтверждает бессловесную притчу Яши. Смертью Селихова отмечен как раз тот год, когда о.Кир приблизился к своей последней черте, исполнив свое обещание отпевать Сели ова, но завершая этим отпеванием и свой земной путь. Отметим здесь чеховский срез рассказа: жизнь, смерть и по ороны священников описываются в нескольки текста Бунина, как бы продолжая линию че овского «Ар иерея» (вспомним, к примеру, отя бы по ороны ар иепископа на Рогожском кладбище, о которы рассказывает героиня «Чистого понедельника»).
Между тем в цепи сюжетны событий герои, как Яшины щепочки, остаются разрозненными. Они почти не разговаривают друг с другом и не слышат друг друга. Несмотря на то, что Александра Васильевна и Сели ов всю жизнь живут под одной кры-
шей, они ничего не знают ничего друг о друге, только после смерти, после посещения Александрой Васильевной могилы Селихова, начинает рушиться та преграда, которая и разделяет. Возле городского сада Александра Васильевна попробовала окликнуть Г оризонтова, «тот вежливо раскланялся, но не ответил ей». Парадокс заключается в том, что из тех, кто претендовал на руку и сердце Александры Васильевны, позже никто не удостаивает ее внимания, не обращает к ней участливого слова. По одному столкновению проис одит между Сели овым и о. Киром, о. Киром и Горизонтовым. И хотя в этих разговора герои предстают как антагонисты, выбранные темы, глобальные, свер серьезные, уравнивают и : разговор отца Кира с Сели овым уравнивает героев перед лицом смерти, а разговор отца Кира с Горизонтовым - перед лицом жизни: в обоих случая спор идет о «чаше жизни», то есть о цели жизни и ее бесцельности. «Несообщаемость» связанны между собой героев как бы аккомпанирует теме сюжетной «нульности» и выражает «нуль-ность» русской жизни и истории, ме анически образованной из отдельны щепок, которые, будучи развязаны, всегда могут развалиться и образовать груду.
Тема отчужденности/сообщаемости проходит через весь рассказ, не события, а коллизия единичности/общности, сингулярности/универсальности
становится его скрытым сюжетом. Сюжетная завязка объявляется как любовный треугольник, в котором участвуют Кир Иорданский, Саня и Селихов. Горизонтов тоже упомянут один раз в первой части, но едва заметно, так, что читатель даже не рассматривает его в роли третьего соперника. Лишь потом, когда Горизонтов появляется в Стрелецке тридцать лет спустя, становится понятно, что и он претендовал на внимание Сани. И тогда любовныш треугольник расплывается, сюжетная диспозиция перестает быть треугольной, превращаясь в квадратичную: вместо заостренной любовной коллизии мы получаем четыре героев, которые представляют разные полюса, разные, как уже отмечалось выше, типы русской фанатичной и обывательской жизни. Но и квадрат - это тоже не конечная сюжетная фигура, она трансформируется в пятиугольник: появляется и постепенно возрастает в повествовании Яша, и он прибавляет к этим типам еще один, очень арактер-ный для России, типаж юродивого. Таким образом, имея завязку любовного романа, рассказ трансформируется в характерное для Бунина десятых годов повествование о типажа русской истории, такое, как, к примеру, в «Иоанне Рыдальце» с его образцами князя и юродивого.
Стрелецк, опять-таки, в традициях русской классической прозы, обобщает типаж русского провинциального города с вокзалом и кладбищем, с главной улицей, собором и церквями, с собственным юродивым и с бродячим актером-сербом, с «переломленными», «склоненными к земле» стару-ами и играющими мальчишками, с коренными жителями, никогда не покидавшими пределов родного края и с приезжими. Топоним «Стрелецк» по фонетическому облику неотступно напоминает «Елец», но если в других текстах («Над городом», «Жизнь
Арсеньева», «Поздний час» и др.) Елец, даже не названный, можно узнать безошибочно, то здесь город обобщен почти до неузнаваемости. Так же, как диспозиция из пяти героев может представительствовать за все разнообразие типажей русского арактера, так Стрелецк может представительствовать за все разнообразие русских провинциальным городов. Надо сказать, что заглавие «Чаша жизни» тоже обыгрывает идею спаянности и разделенности героев. Героев много, но в символическом названии «чаша жизни» сингулярна, это заставляет размышлять о том, что каждый должен испить свою чашу жизни, но в то же время все пьют одну общую чашу времени и истории. Сообщаемость, «биполярность», ведущая, по мысли О.В. Сливицкой, не к уничтожению одного через другое, а к «взаимодействию» разного, противоположного - важная черта поэтики и философии Бунина, ее динамическое начало [см.: Сливицкая 2001: 457-465]. О.В. Сливицкая связывает такое миросозерцание писателя с восточными философским концепциями, повлиявшими на сознание Бунина. Нередко «сообщаемость» проявляется в некоторой общности героев, не зависящей от общности их устремлений (одной из формул связи такого рода между разрозненными героями и даже разрозненными текстами Бунина может стать формула «Вспомнила тебя душа моя», звучащая и в рассказе «Готами», и в рассказе «В ночном море», и - в несколько трансформированном виде - в «Жизни Арсеньева»), а возможная даже при и разобщенности, как в нашем случае.
Трудно сказать, где достигает рассказ своей кульминационной точки: вторая часть столь плавно течет, что кажется, она изображает остановившееся время, и все-таки есть одна тема, которая может считаться кульминационной - это проницаемость, ощущение нечеткости границ, проведенны между героями. Впервые в церкви на отпевании Сели ова, а затем на его могиле Александра Васильевна чувствует, как «воедино сливаются» те, что соперничали в борьбе за ее руку и сердце (причем в фабульной последовательности отпевание, конечно, предшествует кладбищенскому откровению, а сюжет -наоборот - сначала сообщает о переживания Александры Васильевны на кладбище, и только потом -на отпевании): «Было только чувство приятной усталости и весенней нежности к кому-то - не то к себе, не то к о. Киру, не то к Селихову. Да, да, и к нему» [Бунин 1915: 183]; «Страшно было глядеть на ни обои , страшно было вспоминать то счастье, тот стра , ту любовь, что когда-то горячей краской заливали девичье лицо, чувствовать, как до одит да сердца эта дикая, еще не истлевшая любовь к ним обоим - и воедино сливает и того, кого любила она, и того, с кем, нелюбимым... прожила она всю жизнь» [Бунин 1915: 185]. Не сюжетное событие, а именно уравнивание героев, преодоления границ, положенны между ними, обещающее преодоление границ каждого отдельного «я», и есть, вероятнее всего, кульминация рассказа.
Для позднего Бунина подвижность и множественность границ между «я», «ты», «он» станет одним из ведущи удожественны принципов поэ-
тики: «он», «я», «ты» будут незаметно, но интенсивно меняться местами, как бы перетекать друг в друга. Характерные для прозы Бунина примеры смещения границы между «я» рассказчика и «я» героя приведены у Ю. Мальцева: «Был ли когда-нибудь у нее столь счастливый вечер! Он сам приехал за мной, а я из города, я наряжена и так хороша, как он и представить себе не мог.» («Таня» - «Темные аллеи»). Размышляя над подобными примерами, Ю. Мальцев пишет: «В “Жизни Арсеньева” автор как будто пропадает совсем, поскольку повествование ведется исключительно от лица героя, но мы постоянно ощущаем, что автор думает и чувствует <.> Авторское поэтическое “я” не идентифицируется ни с кем в отдельности, но в то же время со всем и со всеми» [Мальцев 1994: 325-326]. В «Чашу жизни» эта тема еще не в одит на уровне приема, но она уже заявлена притчей о четыре щепочка .
В дополнение к «типажам» героев с арактер-ными «типажными» именами отдельными штри а-ми в рассказе сделана наметка арактеров. Особенно интересен Сели ов, казалось бы, самый «неинтересный», самый «обыденный» из героев. В то время как о. Кир, и Горизонтов, и Яша, наделены необыкновенными чертами, сильно выделяющими и на фоне други , Сели ов представляет устойчивый стандарт. Между тем единственная чувственная черта, единственный намек на то, что рассказ обещал любовную коллизию, скрыта в нем. Как уже отмечалось, роман Сели ова с Александрой Васильевной никак не показан, мы не знаем его подробностей, одиннадцать частей рассказа не позволяют заподозрить, что Селихов любил свою невесту, а потом жену. Однако слегка неловкая, но в живая из-за этой неловкости и трогательная фраза - «Я желал бы воспользоваться этой ручкой навеки», фраза, с которой все начинается, и которой все заканчивается, принадлежит именно ему. И еще один интересный момент - с нечаянно возвратившейся раньше с всенощной Александрой Васильевной мы застаем Селе ова пляшущим у граммофона и кричащим: «Ай, ай, караул! Батюшки мои, разбой!» В неистовой пляске чинного ростовщика проглядывает одновременно контаминация кабацкого разгула и юрод-
ства - таких противоположностей, которые могут сойтись на миг в художественном мире Бунина. Возможно, выжрики Селехова, как и притча Яши, становится отдаленным пророчеством судьбы тихого Стрелецка и России, которая, лишившись каких-либо опор, связующего «лыика», всегда готова вспы нуть народным бунтом, разбоем. Бунт не разгорается, но все-таки он уже намечен в «Чаше жизни» избиением серба и опасной толпой, встречающей «одного важного человека» и раздавившей Александру Васильевну.
Итак, в рассказе Бунина «Чаша жизни» мы не на одим ярко выраженного событийного сюжета, сюжетные ожидания обманываются и подменяются богатым описательным планом, но в рассказе еще нет привычного для более позднего Бунина лирического подтекста: автор находится вне повествования, а не растворен в нем, как будет позже. «Чаша жизни» - это один из множества тех рассказов-повестей, который дает описательный срез русской жизни, рассказ типа «Деревни», «Суходола»,
«Иоанна Рыдальца». Однако, как мы пытались показать, в «Чаше жизни», открышается бунинское чувство истории, напрямую связанное с бунинским лиризмом, здесь «историческое» ярче «лирического». «Лиризм», «растворенность» автора в сюжете и персонажа возобладают у писателя позже, но расплывчатые контуры сюжета, его редукция, богатый описательный план, а также многогранный, легко интерпретируемый в рамка русской социальной истории смысл притчи о четыре щепочка , - все это служит основой будущей лирической поэтики Приморских Альп, на которой будет построена в дальнейшем лирико-новеллистическая поэтика
«Темныгх аллей».
ЛИТЕРАТУРА
Бунин И .А. Полн. собр. соч. - Петроград: Издание Т-ва А.Ф. Маркс. Т. VI, 1915.
Капинос Е.В. Малые формы поэзии и прозы (Бунин и другие). - Новосибирск, 2012.
МальцевЮ. Иван Бунин. 1870-1953. - М., 1994.
Сливицкая О.В. Основы эстетики Бунина // Иван Бунин: pro et contra. - СПб: РХГИ, 2001. C. 456-479.
Данные об авторе:
Елена Владимировна Капинос - кандидат филологических наук, старший научныш сотрудник сектора литературоведения Института филологии СО РАН (Новосибирск).
Адрес: 630090, г. Новосибирск, ул. Николаева, 8.
E-mail: dzerv@mail.ru
About the author:
Kapinos Elena Vladimirovna is a Candidate of Philology, Senior Researcher of Literary Studies Section of Institute of Philology of the Siberian Branch of Russian Academy of Sciences (Novosibirsk).
