CC BY
50
© 2013
Е. В. Литовченко
МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ПОДХОДЫ В ИССЛЕДОВАНИИ ИДЕНТИФИКАЦИОННЫХ ПРИЗНАКОВ ПОЗДНЕАНТИЧНОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ЭЛИТЫ
Статья посвящена выявлению роли ряда междисциплинарных подходов в исследовании идентификационных признаков позднеантичной интеллектуальной элиты. В качестве таковых были обозначены следующие признаки: мифологическое сознание, «имперская идея» (в ее позднеримском варианте), — которые в совокупности составляли основу менталитета позднеримских интеллектуалов-аристократов, — а также ряд взаимосвязанных компонентов, являвшихся системой средств трансляции ментальных основ писателей латинского Запада, — риторическое образование, лексика, поэтическая традиция.
Ключевые слова: микроисторический подход, метод интерпретации, интеллектуальная история, позднеантичная интеллектуальная элита
Актуальность исследования переходных периодов истории1 значительно возрастает на фоне разворачивающегося в последние десятилетия нового цикла неоднозначных по характеру глобальных сдвигов мирового развития в целом и ситуации в российской действительности в частности, связанной с глубокой трансформацией государственности, социальной структуры, религиозной и политической культуры. В связи с серьезной переоценкой мировосприятия, изменением ментальных установок, «размыванием» структуры основных социальных групп и их динамикой, на первый план выходит проблема самоидентификации человека, его самоопределения в обществе, отождествления с тем или иным социальным слоем. В этой связи подобного рода процессы позднеантичного времени особенно показательны.
Относительно недавно (до 70-х гг. ХХ в.) период поздней античности однозначно воспринимался историками как время кризиса и упадка Римской империи (прежде всего, после публикации работы британского историка Э. Гиббона (The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Vols. I-VI. London, 1776-1789), но с выходом в свет сочинения Питера Брауна «Мир Поздней Античности: от Марка Аврелия до Мухаммеда (150-750)» (The World of Late Antiquity: from Marcus Aurelius to Muhammad (AD 150-750). London, 1971) в науке получило развитие новое направление, так называемая «постгиббоновская концепция» («Late Antiquity», «Postclassical World»), в соответствии с которой позднеантичное обще-
Литовченко Елена Викторовна — кандидат исторических наук, доцент кафедры всеобщей истории и зарубежного регионоведения Белгородского государственного национального исследовательского университета. E-mail: litovchenko@bsu.edu.ru
1 Проблема переходных, кризисных этапов исторического развития в целом и античной цивилизации в частности является на данный момент весьма перспективной. Существует ряд авторов, работающих в русле концепции «Поздней Античности», P. Brown, G. Bowersock, Av. Cameron, J. M. Wallace-Hedrill. Однако в трудах подобного рода исследуются в основном трансформации социально-экономической жизни общества, политических институтов, и лишь изредка авторы обращаются к изменениям в ментальной сфере (A. Alfoldi, P. Garnsey, Н. Н. Болгов, М. М. Казаков, В. И. Уколова, П. П. Шкаренков).
ство было не только кризисом и упадком, но и закономерным этапом развития античной цивилизации.
Согласно исследованиям современных историков (Cameron Av. "The Mediterranean World in Late Antiquity AD 395-600" (1993); Brown P. "Late Antiquity" (1998); Brown P. "The World of Late Antiquity. AD 150-750" (1989); Уоллес-Хедрилл Дж.-М. «Варварский Запад. Раннее Средневековье 400-1000» (рус. пер. 2002); Болгов Н. Н. «Поздняя античность: история и культура» (2009); Уколова В. И. «Античное наследие и культура раннего средневековья» (1989)), своеобразие этой эпохи заключается в культурном континуитете между позднеантичной и раннес-редневековой Европой, при этом двумя главными качественными характеристиками, как для любого переходного времени, выступают традиция и транзитивность, т.е. переходность при сложном взаимодействии различных факторов исторического процесса и элементов культуры.
Специальных исследований, направленных на изучение идентификационных признаков позднеантичной интеллектуальной элиты в отечественной науке нет, однако есть работы, освещающие некоторые аспекты данного вопроса: процесс христианизации Римской империи в течение IV в. с различных сторон, в том числе и смену морально-нравственных устоев, исследовал М. М. Казаков2; анализ трудов Авзония и других галло-римских авторов с культурологической точки зрения принадлежит Н. В. Бойко3.
Среди работ, концептуально наиболее близких нашему исследованию, в которых рассматривается проблема перехода от античности к средневековью и ее значение для судеб европейской культуры, необходимо отметить серию работ В. И. Уколовой4, П.П. Шкаренкова5. Однако имеется стадиальный и качественный водораздел между рассматриваемыми нами персоналиями и первыми деятелями раннесредневековой культуры, изучаемыми названными авторами. Их отличает, по нашему мнению, помимо более ранней хронологии, в первую очередь разное отношение к античной культуре, определяемое двумя факторами: 1) наличием остатков политической власти Позднего Рима в ряде провинций (до 80-х гг. V в.) и муниципиях (до VI в.); 2) временем бытования позднеримского этноса с латинским языком в качестве живого языка (до VI в.)
Таким образом, в поставленном нами ракурсе данная проблема еще не являлась предметом специального исследования. Более того, изучение трудов поздне-античных авторов IV-V вв. чаще всего находится в поле зрения филологов или же историков-медиевистов, но не антиковедов. Как правило, акцент в подобных исследованиях делается на определение специфических черт средневековой христианской традиции.
Изучая общество как живой, сложный организм, необходимо начинать с анализа глубин правового и повседневного мироощущения народов, их самосознания. При этом целесообразно исходить из локальных исследований духовно-практической деятельности в ее повседневности, верифицируя свои построения на основании детального изучения конкретного материала локальных источников.
2 Казаков 1995; 1996; 2002; 2005.
3 Бойко 2006.
4 Уколова 1983; 1989; 1992.
5 Шкаренков 2004б.
Обращение к изучению материала, отражающего повседневную жизнь, дает возможность проследить сотни отдельных судеб, тем самым проливая свет на многие основополагающие для переходных периодов античности явления,и социально-экономического, и социально-психологического характера6.
В качестве одной из методологических основ в данной ситуации целесообразно применять микроисторический подход. Микроисторики стремятся сосредоточить внимание на конкретных, легче обозримых аспектах прошлого, раскрыть существовавшие для индивида поведенческие альтернативы, выявить его личный выбор, мотивы этого выбора, его последствия. Полнота подобных микроданных позволяет конкретно проследить и изменение индивида, и связь таких изменений
„7
с окружающей социальной средой .
Именно микроисторики поставили задачей своего исследования изучение вопроса о способах жизни и экстремального выживания в условиях социально-политической нестабильности, кризиса, что, безусловно, актуально для реконструкции образа жизни людей поздней античности.
Микроисторики, изучающие античную эпоху, работают с традиционными письменными памятниками. Среди них они выделяют прежде всего «эго-доку-менты» - биографии, мемуары, дневники и письма, которые позволяют понять человека и его поступки в конкретной ситуации, то, что отличает его повседневность от жизни и поведения других, находящихся в тех же обстоятельствах8.
В качестве одного из ключевых методов исследования микроисторики используют герменевтический метод, или метод интерпретации9 [], первоначально активно применяемый в психологии, а впоследствии и в исторической психологии10. Сущность данного метода в приемах толкования текстов, основой которых является включение текстовой информации в более широкий контекст знаний с интерпретацией, т. е. «переводом» с добавлением дополнительных значений, зафиксированных в тексте (поиски скрытого смысла). Сам текст представляется как проблема, где есть нечто известное и нечто неизвестное, требующее своего истолкования. Разумеется, этот поиск осуществим только при наличии у субъекта более или менее осознанной схемы, модели реальности (универсального интерпретатора), который и служит для перевода. Проникновение в глубинный, внутренний смысл, вскрытие подсознательного становится основной целью герменевтики - «понимать автора лучше, чем он понимает сам себя» (Ф. Шлей-ермахер, «Psychologie», 1864). Чрезвычайно важным для герменевтики является вопрос соотношения понимания и интерпретации текста. Ряд авторов, в частности Е. Д. Хирш («Значимость интерпретации», 1967), различают понятия «интерпретация» и «понимание». С точки зрения Хирша, искусство интерпретации и искусство понимания суть различные процессы, так как правильное понимание возможно только одно, а интерпретаций - множество, ибо последнее основано на терминологии интерпретатора, а понимание - на терминологии текста11. В
6 О переходном периоде как феномене см. Мильская 2003.
7 Бессмертный 1995, 11-12.
8 Пушкарева 2003.
9 Dilthey 1928
10 См. Тарнас 1995; Боброва 1997; Шкуратов1997.
11 Поле значений термина «понимание» очень широко. Согласно В. К. Нишанову (Нишанов 1990), в него входят: 1) декодирование, 2) перевод «внешнего» языка во «внутренний» язык иссле-
русле микроистории с помощью герменевтического метода нами осуществляется попытка «понимания и интерпретации» текстов позднеантичных литераторов с целью выявления в них основных идентификационных признаков интеллектуальной элиты Позднего Рима.
Еще одной методологической основой работы является «интеллектуальная история», активно разрабатываемая в ИВИ РАН (Центр интеллектуальной истории под рук. Л. Репиной, представленный альманахом «Диалог со временем»; Российское общество интеллектуальной истории (РОИИ)).
«Интеллектуальная история» распространяет свое познавательное поле на весь комплекс идей, проявляющихся в разные периоды и в разных человеческих общностях. В центре внимания этого направления оказывается соотношение индивидуального и коллективного исторического сознания и их роли в формировании персональной и групповой идентичности.
Считаем целесообразным упомянуть о трехуровневой структуре исследования в рамках «интеллектуальной истории», предложенной французским историком Ж. Ле Гоффом, которая включает в себя следующие уровни: 1) история интеллектуальной жизни, являющейся изучением социальных навыков мышления; 2) история ментальностей, т.е. коллективных «автоматизмов» в сознании; 3) история ценностных ориентаций (этика человеческих желаний и стремлений). Таким образом, «интеллектуальные историки» пытаются преодолеть оппозицию между «внешней» и «внутренней» историей идей и текстов, между их содержанием и контекстом.
Проблемами, связанными с определением «элиты», ролью выдающихся личностей в общественной истории, вопросами харизматического лидера, культа личности, социальной иерархией, генеалогией знатных родов (династий) и знаменитостей, а также историческим духовным наследием выдающихся деятелей в области политики, науки и культуры занимается историческая элитология12 (Ю. С. Довженко, Э. Д. Фролов и др.). Большой вклад в разрешение этих вопросов вносит также и упомянутый нами выше Центр интеллектуальной истории ИВИ РАН.
Употребляя понятие «интеллектуалы» необходимо отметить, что речь здесь может идти лишь об объективно постигаемой социальной категории, социальной группе. Это особый микросоциум, который можно выделить в любом социальном образовании, причем не столько по локально-территориальным или коммуникативным, сколько по качественным признакам.
Содержание интеллектуальной жизни не остается неизменным с течением времени, да и само представление об интеллектуале, т.е. о носителе высших в глазах общества умственных способностей, связанное с характерным для каждого социума мировосприятием, способом мышления и специфической шкалой
дователя, 3) интерпретация, 4) понимание как оценка, 5) постижение уникального, 6) понимание как результат объяснения, 7) понимание как синтез целостности. Можно сказать, что понимание применяется тогда, когда требуется познать уникальный, целостный, неприродный объект (который несет «отпечаток разумности») путем перевода его признаков в термины «внутреннего» языка исследователя и получить в ходе этого перевода его оценку и «переживание понимания» как результат процесса.
12 Карабущенко 1999, 17.
оценки интеллектуальных качеств, весьма различается как у разных народов, так и в рамках одной этнокультурной традиции в разные хронологические периоды13.
В античности подлинным интеллектуалом считался, как правило, тот, для кого умственный труд и интеллектуальное творчество были не профессией или источником существования, как для античной интеллигенции, а скорее своего рода образом жизни, экзистенциальной тягой к поиску вечных истин.
Существование интеллектуальной элиты на протяжении длительного периода времени немыслимо без существования в обществе интеллектуальной традиции, а значит, без преемственности в сфере высокого образования, вне которого интеллектуал античного типа практически не мог сформироваться. «Цели образования тесно связаны с целями жизни данного общества», поэтому «понять систему образования данного общества - значит, понять строй его жизни»14.
Интеллектуальная жизнь античного общества протекала не только в форме накопления и передачи знаний, то есть в форме поддержания интеллектуальной традиции, но и в форме интенсивного интеллектуального творчества. Античный тип интеллекта - это не только образование, эрудиция и начитанность, но и способность к творчеству, способность использовать свои знания для выработки оригинального и нового в сфере умственной деятельности, а также - осознанный момент индивидуального авторства15.
Здесь, однако, необходимо пояснить, что такой тип интеллекта в период поздней античности характерен для представителей «новой интеллектуальной элиты» - христианских апологетов16. Для тех христиан, в сознании которых продолжали жить традиционные античные установки, главными качествами являлись как раз образование, эрудиция и начитанность.
Мы также выделяем особый тип интеллектуалов - духовно-творческую элиту, к которой относятся поэты, писатели, скульпторы, т.е. те, чье мировосприятие протекало с преобладанием эмоционально-чувственного момента, а мироосмыс-ление - по преимуществу, в рамках мифо-поэтического мышления. В «элиту образования и таланта» (в отличие от «статусной элиты») в принципе могут входить представители самых различных социальных групп. Но, если принимать во внимание значительную стоимость хорошего образования в Древнем Риме, то необходимо констатировать, что обычно, в том числе и во времена Поздней империи, слой интеллектуалов («элита знаний») состоял из представителей «статусной» элиты17.
В позднеантичную эпоху выразителем римского гражданского идеала, классических традиций и ценностей по сути являлась провинциальная элита (в частности, галло-римляне).
Здесь следует остановиться еще и на разъяснении того значения, которое имела в позднеантичное время интеллектуальная элита провинций. Рядом с почти неограниченной императорской властью трудно было сохранять независимость и
13 Довженко 1995б.
14 Карабущенко 1999, 41.
15 Довженко 1995б.
16 Довженко 1995а.
17 Согласно типологии американского социолога Д. Белла, различают «элиту крови», «элиту богатства» и «элиту знаний», в данном случае «элита крови» и «элита богатства» объединены в общую группу «статусная элита».
творческую свободу. Кроме того, в результате масштабных завоеваний, которые вел Рим на протяжении всей своей истории, сама империя постепенно меняется. Она все менее и менее «римская», то есть отмеченная Римом и Италией, и все больше всеобщая. В Риме доминирует «имперская» аристократия, вышедшая из провинций, и от этого даже сам Город утрачивает часть своего исторического превосходства18.
Провинциальная элита, заменившая старую римскую аристократию, стремилась сохранить вечный идеал, который для нее был неотделим от Рима. Во времена Домициана и Траяна «выскочки» Плиний Младший и Тацит, оба выходцы из цизальпинской Галлии (первый происходил именно оттуда, относительно второго это только предположение), были более ревностными сторонниками традиции, чем последние представители семей, знаменитых со времен Ганнибала. Без сомнения, их чувство родилось из восхищения римским прошлым, из традиций их родных небольших провинциальных городков, которые часто восхищались идеальным соседом - Римом, и оно подпитывалось образованием, полученным у риторов и философов. Старинные нравственные ценности внушались им со школьной скамьи.
В эту эпоху функционировали несколько «настоящих провинциальных университетов», например в Отене (Аугустодун), в Бордо (Бурдигала), в Трире (Тре-виум); туда стекались преподаватели, которые были выходцами из всех регионов империи19.
Таким образом, интеллектуальная история и историческая элитология помогают нам определить качества, присущие интеллектуалам позднеантичной эпохи. Этих людей отличали высокое социальное положение и имущественный статус, в большинстве своем они принадлежали к политической верхушке общества, и самая главная характеристика - высокий образовательный уровень, предопределявший занятия литературой как основное увлечение на протяжении всей их жизни.
Определить основные идентификационные признаки позднеантичной интеллектуальной элиты возможно посредством анализа менталитета обозначенной социальной группы. Менталитет как главный предмет исследования «новой исторической науки» выступает в качестве «интегральной характеристики людей, живущих в конкретной культуре, которая позволяет описать своеобразие видения этими людьми окружающего мира и специфику реагирования на него»20. Большинство современных философских и психологических словарей содержат определение менталитета как сформированной системы элементов духовной жизни и мировосприятия, которая предопределяет соответствующие стереотипы поведения, деятельности, образа жизни разнообразных социальных общностей, а также включает совокупность ценностных, символических, сознательных и подсознательных ощущений, представлений, настроений, взглядов21.
С. В. Лурье отмечает, что «речь идет о присутствующем в сознании человека стержне, который может при разных внешних условиях выступать в разных об-личиях, но который является единым для всего этноса (или социального слоя)»22.
18 Анун, Шейд 2004, 27. Подробнее об этом: Woolf 1998.
19 Об этом см.: Haarhoff 1958.
20 Лурье 1998.
21 Кондратов 2008, 383-384.
22 Лурье 1998.
В нашем исследовании мы прежде всего будем анализировать менталитет представителей слоя аристократов-интеллектуалов, т.е. тех, кто имел возможность оставить нам письменное наследие23. Объединяла этих людей не только (и не столько) принадлежность к римскому нобилитету, сколько система риторического воспитания и образования, «лm5sía» римского образца, культивировавшая как когнитивный компонент сознания, так и целую систему общественных и культурных ценностей, типичных для классической античности. Практически все поздне-античные литераторы получили риторическое образование и, как следствие, тягу к художественному (в частности литературному) самовыражению. При этом все они разговаривали на одном языке, на латыни, изучали и преподавали одну и ту же мораль и одну и ту же эстетику. В связи с этим необходимо отметить что одним из важных факторов формирования менталитета является язык. Язык и мир - центральные понятия англо-американского «лингвистического поворота» в истории, объявленного в 1980-х и инициированного австро-английским философом Л. Витгенштейном еще в первой половине XX в.; они предстают как «зеркальная» пара: язык отражает мир, т.к. логическая структура языка идентична онтологической структуре мира24. Рассматривая язык как «средство создания мысли», русский филолог А. А. Потебня еще раньше (в XIX в.) сумел доказать, что язык каждого народа создает «разные системы средств мышления», мировосприятия, влияет на формирование его символизма, ценностей25, что, несомненно, можно проследить и на примере галло-римской интеллектуальной элиты.
Сложность определения общих контуров менталитета позднеантичной элиты заключается в том, что в 1У-У вв. на самом деле немногие являлись убежденными язычниками либо твердыми христианами. Элементы противоборствующих религий (язычества и христианства) редко проявлялись у одного и того же автора в чистом виде, как правило, они существовали в сложном переплетении, совершенно индивидуальном для каждого писателя. Именно поэтому нетрудно обнаружить классические (нехристианские) элементы (мифологические сюжеты и имена, неоплатонические мотивы, составляющие «имперской идеи», риторические приемы) в письменном наследии (соответственно и в сознании) не только «формальных христиан», каковыми являлись Авзоний и Сидоний, но и убежденных ортодоксов, таких как Павлин Ноланский, св. Августин, Иероним и др.
Слой образованной элиты был совсем немногочисленным и достаточно замкнутым в силу того, что умственным трудом и интеллектуальным творчеством могли заниматься люди, имеющие солидное состояние. Несомненно, каждый представитель данного слоя обладал рядом признаков, позволявших им идентифицировать себя как истинных римлян, а также представителей особого микросоциума - образованной знати, узкого круга ценителей прошлого.
Восприятие мира в период поздней античности опиралось на традиционные классические установки - мифологическое сознание, «приправленное» элементами неоплатонизма, а также имперскую идею (в ее позднеримском варианте),
23 Из позднеантичных авторов это, в первую очередь, писатели латинского Запада, такие, как Авзоний, Павлин Ноланский, Рутилий Намациан, Сидоний Аполлинарий (по большей части галло-римляне) и др.
24 Витгенштейн 1994.
25 Потебня 1892.
которые в совокупности составляли основу менталитета позднеримских интеллектуалов-аристократов .
Как уже отмечалось выше, одним из основных средств трансляции мировосприятия является язык, выступающий в форме письменной литературной традиции, когда речь идет об исследовании особенностей той или иной цивилизации прошлого. Исходя из этого постулата, обозначим ряд взаимосвязанных компонентов, составлявших систему средств трансляции ментальных основ элиты латинского Запада, - риторическое образование, лексика (отражавшая тенденции поздней латыни), поэтическая традиция.
Мифологическое сознание римлян отличалось не столько консервацией реликтов первобытного сознания, сколько культивированием «новых» мифов, рожденных в условиях цивилизации. Мифы эти касались в значительной степени общественно-политической сферы26. Собственно римские мифологические предания, которые не являются простым переложением греческих мифов, обычно оказываются созданием римских писателей и поэтов или любителей древности (Фабий Пиктор, Катон Старший, «старшие» анналисты; поэты - родоначальник римского эпоса Квинт Энний и др.)
Результатом коллективного творчества авторов, выполнявших заказ правящих родов, стал «римский миф» - представление о Риме как об избранном богами городе, самом справедливом и богобоязненном, уготованном для великой миссии. Мифообразующими стали переломные моменты римской истории: возникновение Вечного города, свержение монархии и становление республики. Римская историческая мифология не была романтической фантазией. Реалии и вымысел здесь переплетены необыкновенно тесно. Легендарная традиция о предыстории и начальном этапе римской истории - предания об Энее, греко-латинских контактах на рубеже II-I тыс. до н.э., сведения о первых римских царях и т.д. - часто отражала реальность27.
Мифологическому сознанию28 свойственен обязательный поиск человеком лично ответственного за что-либо происходящее, равно как и преувеличение роли участия в событиях, имеющих характер системной динамики, какой-либо лич-
26 Колобов, Гущин, Братухин 1999, 29.
27 Маяк 1983, 31-45.
28 Мифологическое сознание позднеантичного человека по сравнению с классической эпохой имело свою специфику, испытывая серьезное влияние идей неоплатонизма. Неоплатоники пытались восстановить ощущение единства человека и космоса, их учение было своеобразным сплавом мистики и логики. В основе его лежала триада: Единое (совершенный абсолют) и истекавшие из него Ум и Душа. Материя - аморфная субстанция, которая гасит импульсы духовности, исходящие через Ум и Душу от Единого. Душа, присутствующая в человеке, должна взойти к Единому через состояние экстаза и воссоединиться с ним (подготовкой для этого служит аскетическая жизнь) (Paul. Epist. ad Auson. 40-50; 60-80). Принцип абсолютной нематериальности души утвердил древнегреческий философ Плотин (III в. н.э.), основатель римской школы неоплатонизма. Учение Плотина оказало влияние на Августина (IV-V вв.), творчество которого ознаменовало переход от античной традиции к средневековому христианскому мировоззрению. Августин придал трактовке души особый характер: считая душу орудием, которое правит телом, он утверждал, что ее основу образует воля, а не разум. Собственно неоплатонические идеи, переплавленные Августином, стали значительным пластом мировоззрения таких позднеримских интеллектуалов, как Марциан Капелла и Макробий, однако эти идеи как непосредственно, так и через посредство христианства оказали определенное влияние и на других позднелатинских авторов - Павлина Ноланского, Драконция и др. (Auson. Orat. 35-40).
ности (чаще всего божества). Постоянной областью реализации мифологического сознания является повседневность и в этом смысле для нас особенно полезно наследие позднеантичной эпистолографии, литературного жанра, наиболее приближенного к повседневной жизни.
Действительность в интерпретации Авзония, Сидония и других позднеантичных авторов получает «некий эталонный, вневременной характер»29, их лексический арсенал включает множество образцов из мифологии и истории, великие примеры прошлого заслоняют настоящее, предоставляют богатый материал для сравнения и подражания. Так, при виде Мантуи Сидоний вспоминает мятеж великого Цезаря, при виде Фано - смерть Гасдрубала (Sid. Epist I. 5, 3). Поздравляя женившегося друга Гесперия, желает, чтобы супруга помогала ему в литературных занятиях, «как Марция помогала Гортензию, Пудентилла - Апулею, Рустициана - Симмаху»; рассуждая о дружбе, вспоминает Тезея и Протея, «таким-то образом наш Дедал строит здание своей дружбы, сопутствуя товарищам в счастии, как Тезей, и оставляя их в несчастии, как Протей» (Id. III. 13, 2); а за изменения, происходящие в жизни любого человека, ответственна, разумеется, Фата (Id. II. 1, 1).
Интерпретируя мифы, ведущие государственные деятели стали претендовать на божественное происхождение (первым в этом смысле был Сципион Африканский), на особое покровительство божества (Сулла и Цезарь - на покровительство Венеры, Антоний - Геркулеса и Диониса), на уготованное их душам бессмертие и особое место в звёздных сферах или полях блаженных. В провинциях распространялся культ полководцев. Так был подготовлен императорский культ, начавшийся с обожествления Цезаря и Августа, а затем его преемников. Императоры отождествляли себя с богами, их жёны - с богинями. С сер. III в. н.э., когда распространяются солярные культы в Риме, императоры стали отождествлять себя с этими богами.
Без сомнения, основные циклы римской общественно-политической мифологии послужили базой и во многом «строительным материалом» для развития «имперской идеи», являвшейся едва ли не самым важным компонентом римской идентичности, в позднеримское время вознесенной на небывалую высоту. Как верно заметил П. Курсель, после катастрофы под Адрианополем внезапное осознание смертельной опасности, нависшей над империей, придало новые силы патриотическим настроениям, вновь заставило зазвучать концепцию Aeternitas Romae30, изложение которой мы находим во многих дошедших до нас произведениях этого периода.
«Имперская идея», на наш взгляд, включает несколько основополагающих компонентов:
1. Рим - столица Мира, «genetrix hominum» (мать людей) (Симмах), ибо он объединил под своей властью людей всего мира.
2. Рим - культурный центр Ойкумены в противовес варварскому миру.
3. Провиденциальная миссия Рима - нести мир и справедливость народам, покроенным империей.
4. Эсхатологическая идея - «Aeternitas Romae» как начало и конец истории.
5. Обоснование легитимности власти Рима при помощи ссылок на древность.
29 Шкаренков 2004а, 22.
30 Courcelle 1964, 134-161.
6. Основа легитимности единовластия императора - старая, языческая идея божественного правителя, сакрального властелина. «Lex animata in terris».
В той или иной мере эти идеи отражены в творчестве уже упомянутых нами авторов (Paneg. lat. II, 13; IX, 19; XII, 47, 3; Aur. Vict., Caes. 28, 2; 41, 17; Auson. Cons. Orat.; De omen.; De urb.; Orat. Laud. ad Caes. Grat.; Rut. Nam. De reb. suo; Amm. Marc. XIV; XVI, 10; Sid. Epist. II.; IV). Разная степень выраженности имперских устремлений позднеантичных интеллектуалов зависит в первую очередь от степени их религиозной убежденности (у «твердых» христиан, таких как Павлин, слабее, однако и они не лишены чувства восхищения «столицей мира» и гордости от принадлежности к Империи (Paul. Epist. ad Auson. 250; Prud. Cl. Lib. Peristeph.)
Идеалы прошлого, равно как и классические нравственные ценности, внушались в процессе обучения в латинских риторических школах (с I в. до н.э.), программа которых основывалась на изучении литературных произведений классиков античной литературы, где в качестве сюжетной основы часто использовались героические деяния предков и высоконравственные поступки деятелей прошлых эпох.
Сфера образования выступает основным средством трансляции идеологии любого общества в самые различные периоды исторического развития. Поздне-античная система риторического образования не являлась исключением в этом смысле и способствовала формированию единого для всех представителей интеллектуальной элиты «кодекса» не только литературного творчества, но и поведения в целом.
Несмотря на все свои мировоззренческие недостатки, риторика сыграла значительную роль в развитии культуры, особенно литературы, риторическая образованность пережила критиковавшую ее классическую философию и утвердилась на ее обломках. Эдвин Хэтч говорит о таком феномене, как «литература viva voce31», принципы которой как раз и были обусловлены системой риторического образования.
Стимулом к поддержанию и сохранению античного наследия в целом и латинского языка как фундаментальной основы римской культуры, безусловно, являлось варварское окружение. У населения бывших римских провинций, воспитанного в духе лучших риторических традиций, возникало естественное желание противопоставить варварским обычаям утонченную культуру и римские ценности хотя бы на страницах литературных произведений. «К V веку светские риторические каноны были скорее поддержкой, чем угрозой для многих христиан-интеллектуалов, живших на последних римских территориях, завоеванных вандалами и другими варварами32».
Латинский язык являлся элементом государственной и духовной идентичности и преемственности. Значение латыни в позднеантичную эпоху очень велико, поскольку греческий язык (исключая восточную часть империи) переживает упадок, появляется необходимость сделать для Запада доступной греческую мысль на латыни, что обогащает философскую литературу на языке римлян. В конце IV в. даже греки, жившие на Западе (Аммиан Марцеллин, Клавдиан), пишут на латыни: вот доказательство высокого престижа этого языка. Римская сенатская
31 Hatch 1957, 87.
32 Amsler 1989, 130.
аристократия, совершенно лишенная политического влияния, отдает свои силы делу сохранения латинской литературы.
Что касается обиходной речи, то она отличалась от литературной, все чаще принимая в себя элементы «народной», «мужицкой» латыни33. Это заставляет последних носителей литературного языка больше ценить его именно постольку, поскольку он отличен от разговорного: «Так как ныне порушены все ступени, отделявшие некогда высокость от низкости, то единственным знаком благородства скоро останется владение словесностью», - пишет Сидоний.
Вульгаризмы проникают прежде всего через проповедь, которая, если хочет дойти до сердца простолюдина, должна приспособиться к его языку. Например, у Августина «melius in barbarisme nostro vos intellegitis, quam in nostra disertitu-dine vos deserti eritis» («лучше, чтобы вы поняли нас с нашим варваризмом, чем украсить нашу речь и украсть у вас истину») (Aug. Ps. 36. 3, 6). Но доступная наглядность и риторическая стилизация вовсе не исключают друг друга. У того же Августина встречаются и анафоры и параллелизмы (Ibid. 301. 7, 6).
Утрачивая позиции как язык изящной словесности, латынь ищет источники обновления, обращаясь иногда к прежним этапам своего развития, иногда к изощренной риторизации.
К элементам, которые можно воспринимать как угодно, но только не как простонародные, относятся многочисленные неологизмы. Они возникают, в первую очередь, в связи с распространением богословских споров, которые невозможно было вести, не прибегая к отвлеченным понятиям34.
Подобные тенденции в поздней латыни свидетельствуют не о культурном спаде (в элитарной среде, культура, наоборот, приобретает скорее утонченный, рафинированный характер), а, вернее, о качественно новом уровне. ««Новый» латинский язык - скорее некий культурный сдвиг, нежели упадок культуры или образованности как таковой»35. Действительно, произведения Сидония, Авита Вьеннского и др. свидетельствуют о необыкновенной образованности и изысканности интеллектуального сообщества тогдашней Европы, что позволяет говорить об их самоценности как в пределах эпохи, так и в более широком контексте. Сидоний в «Похвале Консентию» перечисляет многочисленные размеры, которые и он, и его друзья используют при написании стихов (гекзаметры, пентаметры, трёхмерные трохеи, дактиль, спондей, одиннадцатисложник (Фалеков размер)) (Sid. Carm. Laud. Cons.).
Писатели стремятся к тому, чтобы язык и стиль их как можно менее походил на обыденный: выискивают редкие слова у самых разных древних авторов, строят необычные образы и прихотливо-симметричные фразы, сочиняют неологизмы по самым малоупотребительным правилам латинского словообразования36.
Изысканный стиль и техническая изощренность, представлявшие собой цель, а не средства, проявлялись буквально в каждой строчке. Так, от имени Рима Си-доний изрекает:
Vae mihi! Qualis eram, cum per mea jussa juberent
33 См.: Haverling 1995, 337-353.
34 Альбрехт 2005, 1425.
35 Шкаренков 2000, 101.
36 Об особенностях поэтического стиля в поздней античности см.: Roberts 1989.
Sulla, Asiagenes, Curius, Paulus, Pompeius
Tigrano, Antiocho, Pyrro, Persae, Mithridati
Patria regna, fugam, victigal, vincla, venenum!
(Горе мне, каким я был, когда моими приказами
Сулла, Сципион Азиатик, Курий, Павел, Помпей повелевали
Тиграну, Антиоху, Пирру, Персу, Митридату
Отцовские царства, изгнание, налог, оковы, яд!).
Во второй строке одни подлежащие, в третьей - дополнения, зависимые от дополнений четвертой строки, которые все, в свой черед, зависят от общего сказуемого juberent. И при всем том, стихотворение определенно не лишено смысла37.
В позднелатинском языке подчинительные конструкции (классический признак) уступают место конструкциям с более простым синтаксисом, где связь между предложениями и его частями поддерживалась чередой частиц (enim - ибо; nam - ведь)38. Резко растет число абстрактных существительных. Пришли иные эстетические установки - «новая чувственность». Слова как бы стремятся создать вокруг себя некое барочное изобилие. Главная эстетическая задача - отгородиться от реального мира39.
Такие тенденции были не новы в латинской литературе (достаточно вспомнить Апулея), но прежде это было лишь одним из направлений в ней, теперь же они становятся единственной формой заботы о художественности. Это относится главным образом к прозе; в стихе маньеристическое новотворчество умерялось вольным и невольным копированием классических поэтов, прямым или опосредованным цитированием последних (Sid. Epist. IV. 14. 1 = Tacit. Hist. V. 2б и Virgil. Aen. II. 89; Sid. Epist. IX. 9, 1б = Pliny, XXXIV. 7 и Juvenal. Sat. X. 249; Sid. Epist. I. 9, 8 = Plaut. Miles Glor. и Terent. Eunuch. et cet.), на чьих текстах авторы учились различать метрические долготы и краткости, уже исчезнувшие в живом языке4° (Aus. Profes. 21,8; 17; Ad Auson. Nepos suo 45 - 6G).
Литература кон. IV - нач. VI в., хотя в ней и насчитывалось достаточно известных имен, по существу дала немного значительных художественных произведений. Наибольшее развитие в этот период получают так называемые «малые формы» литературы. В жанровом и содержательном отношении латинские произведения IV-VI вв. - это стихотворения, басни, гимны, эпиталамии, панегирики, поучения, проповеди; письма, комедии, бревиарии, комментарии.
Наличие такого рода литературы свидетельствовало о том, что развитие художественных жанров шло на убыль, а подлинное поэтическое вдохновение и талант заменялись главным образом искусной версификацией. В это время особой популярностью пользовались поэты, умевшие быстро и находчиво составить экспромт (Sid. Epist. II. V, 17), легко импровизировать или написать пышный панегирик. Двор государя способствовал развитию панегириков сначала в прозе, а затем и в эпической форме41. В парадных церемониях произнесение пылких панегириков в честь нового правителя было неотъемлемой частью.
37 Карсавин 2йй3, 7б.
38 См.: Kroon 1995.
39 Шкаренков 2QQQ, 98-99.
4G Аверинцев, Гаспаров, Самарин 1984, 447.
41 Альбрехт 2GG5, 1419.
Таким образом, на основе отобранного нами методологического комплекса, «вооружившего» нас соответствующим инструментарием для анализа и интерпретации ряда репрезентативных позднеантичных текстов, нам удалось определить основные идентификационные признаки позднеантичной интеллектуальной элиты. В качестве таковых были обозначены мифологическое сознание (включающее элементы неоплатонизма), «имперская идея» (в ее позднеримском варианте), которые в совокупности составляли основу менталитета позднеримских интеллектуалов-аристократов.
Кроме того, в качестве идентификационных признаков, весьма значимых для позднеантичной интеллектуальной элиты, выступал ряд взаимосвязанных компонентов, составлявших систему средств трансляции ментальных основ писателей латинского Запада, - риторическое образование, лексика (отражавшая тенденции поздней латыни), поэтическая традиция.
ЛИТЕРАТУРА
Аверинцев С. С., ГаспаровМ. Л., Самарин Р.М. 1984: От античности к Средневековью (V-VI вв.). Т.2. М.
АльбрехтМ. фон. 2005: История римской литературы. Т. 3. М.
Анун Р., Шейд Дж. 2004: Цивилизация Древнего Рима. М.
Бессмертный Ю. Л. 1995: Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории, 5-19.
Боброва Е. Ю. 1997: Основы исторической психологии. СПб.
Бойко Н. В. 2006: Галло-римская аристократия IV века: социокультурный и личностный модусы. Ярославль.
Витгенштейн Л. 1994: Философские работы. Ч. I. М.
Довженко Ю. С. 1995а: История античного христианства как история сменяющихся типов господствующих элит. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http: // www. centant.pu.ru./centrum/publik/confcent/index.htm
Довженко Ю. С. 1995б: К уточнению смыслового поля понятия «интеллектуальная элита античного мира». [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http: // www.centant. pu.ru./centrum/publik/confcent/index.htm
Казаков М. М. 1995: Рим на пути от язычества к христианству. Алтарь Победы // ВДИ. 4, 43-56.
Казаков М. М. 1996: Античное христианство и античная культурная традиция. Смоленск.
Казаков М. М. 2002: Христианизация Римской империи в IV веке. Смоленск.
Казаков М. М. 2005: Религия и личность в позднеантичном обществе // Свеча — 2005. Истоки: Религия и личность в прошлом и настоящем. Материалы международных конференций. Т. 12 / Е. И. Аринин (ред.). Владимир; М., 84-86.
Карабущенко П. Л. 1999: Антропологическая элитология. М.; Астрахань.
Карсавин Л. П. 2003: История европейской культуры. Т. I: Римская империя, христианство и варвары. СПб.
Колобов А. В., Гущин В. Р., Братухин А. Ю. 1999: Античная мифология в историческом контексте. М.
Кондрашов В. А. 2008: Новейший философский словарь. Ростов-на-Дону.
Лурье С. В. 1998: Историческая этнология. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://psyhology.org/hist-ethnology/
Mаяк И. Л. 1983: Рим первых царей: генезис римского полиса. М.
Мильская Л. Т. 2003: Понятие переходного периода в исторической науке. Концепция А. И. Неусыхина // Переходные эпохи в социальном измерении: История и современность / В. Л. Мальков (отв. ред.). М., 69-79.
Нишанов В. К. 1990: Феномен понимания: когнитивный анализ. Фрунзе.
Потебня А. А. 1892: Мысль и язык. Харьков.
Пушкарева Н. Л. 2003: История повседневности и частной жизни глазами историка. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://el-history.ru/node/1
Тарнас Р. 1995: История западного мышления. М.
Уколова В. И. 1989: Античное наследие и культура раннего средневековья. М.
Уколова В. И. 1992а: Поздний Рим: пять портретов. М.
Уколова В. И. 19926: «Последние римляне» и парадигмы средневековой культуры // ВДИ. 1, 104-118.
Шкаренков П. П. 2000: «Variae» Кассиодора в контексте позднеантичной интеллектуальной культуры // Диалог со временем. 2, 95-109.
Шкаренков П. П. 2004а: Римская империя в «эпоху упадка»: между мифом и реальностью // Новый исторический вестник. 2 (11), 5-35.
Шкаренков П. П. 20046: Римская традиция в варварском мире. Флавий Кассиодор и его эпоха. М.
Шкуратов В. 1997: Историческая психология. М.
Amsler M. 1989: Etymology and Grammatical Discourse in Late Antiquity and the Early Middle Ages. Amsterdam; Philadelphia.
Courcelle P. 1964: Histoire littéraire des grandes invasions germaniques. Paris.
Haarhoff T. 1958: Schools of Gaul: A Study of Pagan and Christian Education in the Last Century of the Western Empire. Johannesburg.
Hatch E. 1957: The Influence of Greek Ideas on Christianity. New York.
Haverling G. 1995: On the "illogical" Vos in Late Latin Epistolography // Latin vulgaire -latin Tardif 4. Actes du 4e colloque international sur le latin vulgaire et Tardif / L. Callebat (ed.). Hildesheim, 337-353.
Kroon C. H. M. 1995: Discourse Particles in Latin. A study of nam, enim, autem, vero and at. Amsterdam.
Roberts M. 1989: The Jeweled Style. Poetry and Poetics in Late Antiquity. New York.
Woolf G. 1998: The origins of Provincial Civilization in Gaul. Cambridge.
INTERDISCIPLINARY APPROACH TO IDENTIFYING PROPERTIES OF LATE
LATIN INTELLECTUAL ELITE
Ye. V. Litovchenko
The paper deals with the role of a number of interdisciplinary approaches to the study of late Latin intellectual elite properties. The latter comprise mythological consciousness, imperial idea (in its Late Roman sense), which, taken together, lie at the basis of Late Latin aristocratic mentality. There is also a number of interconnected components that built up a system of means for translating mental principles of Latin West writers, namely, rhetorical education, vocabulary, and poetic tradition.
Key words: micro-historical approach, interpretation method, history of intellectuals, late antique intellectual elite
