CC BY
31
УДК 13
йй! 10.25513/1812-3996.2019.24(1).44-49 МЕТОД И ВРЕМЯ
Статья вторая. МЕТОД ВНЕ ВРЕМЕНИ
В. А. Мартынов
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, г. Омск, Россия
Информация о статье
Дата поступления
14.12.2018
Дата принятия в печать
15.01.2019
Дата онлайн-размещения 26.04.2019
Ключевые слова
Метод, методология, конструктивизм, неклассическое знание, конструктивистский методологизм,
эпистемологический реализм, историзм, история понятий
Аннотация. В конструктивизме метод, который тоже является конструкцией, не предполагается меняющимся во времени. Он - нечто сверхжесткое. Все ребра и оболочки этой конструкции связаны в единое целое надежным крепежом и твердой рукой мастера без зазоров и люфтов. Иначе говоря, в конструктивизме и в неклассической науке метод мыслится равным себе. Тем самым метод сакрализуется, он оказывается идолом, находящимся в центре культа. И тогда метод изымается из работы мысли, он не допускает рефлексии. Интеллект нужен ровно настолько, чтобы разобраться в инструкции к методу. Так, сакрализованный метод теряет способность быть инструментом серьезной гуманитарной аналитики. На самом же деле метод жив тогда, когда пребывает во времени, когда мыслится историчным, т. е. чем-то таким, что всё время собирается заново.
METHOD AND TIME
Article Second. METHOD OUT OF TIME
V. A. Martynov
Dostoevsky Omsk State University, Omsk, Russia
Article info
Received
14.12.2018
Accepted
15.01.2019
Available online 26.04.2019
Keywords
Method, methodology, constructivism, non-classical knowledge, epistemological realism, historicism, history of concepts
Abstract. In constructivism, a method is not supposed to change over time. He is super hard. All the ribs and shells of this design are connected into a single whole with reliable fasteners and a firm hand of a master without gaps and backlashes. In other words, in constructivism and in non-classical science, the method is thought to be equal to itself. Thus, the method is sacralized; it turns out to be an idol located in the center of the cult. And then the method is removed from the work of thought, it does not allow reflection. Intellect is needed just enough to sort out the instructions for the method, not more. So the sacral method loses the ability to be a tool for serious humanitarian analytics. In fact, the method is alive when it is in time, when it is thought historical.
Вводная статья нашего рассуждения о методе закончилась тезисом о том, что вопрос о методе должен быть переосмыслен в связи с проблемой времени [1]. Двести пятьдесят лет назад время вошло в бытие всего, что нас окружает, пропитав собой всю
ткань бытия, в том числе все поры понятий - время как бы проснулось. Уже в 1806 г. в «Феноменологии духа» на это указал Гегель. «Гегель первым отождествил Понятие и Время» [2, с. 455].
За эти двести пятьдесят лет мы многому научились, мы теперь умеем видеть время в наших представлениях. Особенно активно потрудился на этом поприще конструктивизм. В самом его языке эта работа зафиксирована выразительно и ярко. Так, мысль Гегеля получается особенно выразительной, если ее перевести именно на язык конструктивизма. Популярнейший конструктивистский жаргонизм «сборка» здесь весьма кстати. Тогда любое представление о вещах - некая конструкция, и она кем-то собрана. Это первое. Второе: в любой коммуникации эта конструкция многократно пересобирается заново. В наглядно зримых актах пересборки вторжение времени в жизнь вещей становится особенно драматичным и всерьез ощутимым.
Тогда в тех же терминах хорошо формулируется проблема понимания метода в модерном знании: в нем пересобирается всё и вся, но не само правило сборки, т. е. метод. А ведь правило сборки, метод, тоже является конструкцией. Но эта конструкция в модерном знании не предполагается меняющейся во времени. Она - нечто сверхжесткое. Все ребра и оболочки этой конструкции связаны в единое целое надежным крепежом и твердой рукой мастера, без зазоров и люфтов, в действительно хорошее здание. С динамической поправкой: метод как конструкция преставляется чем-то похожим на конвейер, куда можно что-то загружать, а затем нечто предсказуемое получать на выходе. Идеальный метод именно таков, он конвейерообразен. И он изъят из движения времени.
Совершив обратную процедуру, переведя всё вышесказанное с конструктивистского жаргона на язык послегегелевской философии, получим утверждение: в конструктивизме и в неклассической науке в целом метод мыслится самотождественным.
Задача данной статьи - показать, как работает это представление, как оно «устроено», т. е. показать его принципиальную возможность, как в рассуждении о методе проступает возможность думать о нем как о «равном себе».
Сверхзадача - критика, поскольку полагать метод существующим вне бытия времени странно. Возможность думать так допущена произвольно, некритично. В переводе на конструктивистский жаргон это даст слово «наивность». И тогда так: конструктивистское понимание метода наивно.
Вот более чем символичный1 пример. Слова из статьи, претендующей на статус манифеста новейшей российской интеллектуальной истории2: «Пример развития истории понятий на русском матери-
але показывает, что потенциал метода значителен, и он прекрасно может развиваться в рамках отдельных национальных историй. Потому для русской науки нет надобности заново изобретать немецкий или английский велосипед, а стоит обратиться к тем перспективам, которые предлагает история понятий» [10, с. 318]. Размышляя над этим пассажем в разное время, всякий раз не мог удержаться от вопросов: неужели так вот всё просто? неужели действительно изобретать велосипеды стало совсем уже делом неприличным? неужели нужны только готовые правильные методы и готовые инструкции к их применению? неужели не важен такой атрибут мыслительного процесса, как способность Думать Хорошо? или такая, как ответственное отношение к источникам? Как-то хочется думать, что всё это важно. Что работа в гуманитарной сфере не может обойтись без предельного напряжения всех личностных ресурсов, интеллектуальных, эмоциональных, физических. А еще без сомнений и самокритики - без атрибутов того, что называется самосознанием. И тогда, если всё это есть и работает, тогда и метод окажется чем-то необходимым и эффективным, реальным помощником в работе. Но при этом может произойти и вот что: в ходе работы метод может быть существенно поправлен. А то и вовсе может произойти такое: может получиться нечто методологически новое, свое.
Но, очевидно, автор пассажа про никчемность изобретательства велосипедов так не думает. Никакой самокритики, никаких самокопаний в работе исследователя, по В. Дубиной, нет. Всё это ненужный хлам. Есть два полностью готовых велосипеда, от нашей работы мысли эта реальность никак не зависит, она и не нужна. Единственное, что нужно, это совершить акт отказа от всех остатков собственного сознания и самосознания и пойти туда, где выдают готовые велосипеды, хорошо смазанные и упакованные. Их выдают в двух сияющих на солнце храмах, «английском» и «немецком»3, надо войти в один из двух, склонив голову и благоговея, и попросить о милости дара. А затем сел и поехал. Главное - не «париться», не «заморачиваться», не заниматься изобретательством, не дай бог.
В описании структуры выбора метода Дубина здесь очень точна. Но она не договаривает. Это половинчатый конструктивизм. Договаривает за нее главный конструктивист планеты С. Фуллер. В его манифесте, являющемся квинтэссенцией конструктивизма, есть замечательный своей честностью параграф, называющийся "The Fixation on Genius" [3,
с. 160-161]. Уже само название параграфа замечательно. «Фиксация» - термин из психиатрии и психоанализа (рядом с ним - выражение "idée fixe"). То есть фиксация на гениальности - это форма паранойи. Прямого отрицания значимости гениальности у Фуллера нет, но сам факт насмешки над «параноидальной» верой гуманизма (параграф о проблеме гениальности помещен в раздел, где представлен обзор тех предрассудков гуманизма, которые в прекрасном новом мире являются очевидными реликтовыми атавизмами) в гениальность очень выразителен. Это давно ожидаемый жест. Конструктивизму гениальность реально не нужна. Гениальность - понятие, целиком и полностью находящееся внутри реалистической парадигмы. Гениальное знание о мире (знание Эйнштейна) - это предельное, и даже запредельное, сверхпредельное (трансцендентное) состояние адекватного знания. А адекватность - целиком и полностью реалистическая категория, отвергнутая конструктивизмом. Мир знания в конструктивизме -это совокупность мнений экспертных сообществ. Жизнь знания - это жизнь сообществ, институтов знания, объединенных солидарностью вокруг методов. А для солидарности гении не нужны, они-то как раз всегда деструктивны для солидарности. Для солидарности нужна покорность. Вообще работа интеллекта не нужна. Покорность и только покорность. Интеллект нужен ровно настолько, чтобы разобраться в инструкции к методу (велосипеду, в терминологии В. Дубиной), не больше. Нужны не умные, но покорные, солидарные. Особенно это значимо для структуры вхождения в мир науки. Входящему категорически запрещено держать спину прямо.
Ну а метод в такой парадигме перестает быть предметом мысли. Предметом мысли может быть только инструкция по применению. Сам метод не может быть о-смыслен. Осмыслить - это значит походить вокруг, побродить. А брести больше нельзя, этак можно добродить до того, чтобы изо-брести. А изобретать велосипед больше нельзя.
И тогда ответ: на самом деле метод жив тогда, когда пребывает во времени, когда мыслится историчным, т. е. перманентно пересобираемым, т. е. тéм самым «велосипедом», который всегда изобретается заново. Будучи же отрезанным от изо-бретения, метод сакрализуется, превращается в обожествляемого идола, оказываясь изъятым из бытия времени.
Более строгой формой ответа будет указание на некритичность (наивность) допущений, заложенных в структуре суждения о ненужности «изобретения велосипедов» в области методологии. На самом
деле следует допустить возможность вторжения времени в метод (пересборки, переизобретения метода) уже на стадии его рождения (что может происходить в каждом применении метода к материалу). Затем существенные трансформации происходят в каждом акте коммуникации, в каждом случае передачи метода от одного агента к другому. То есть «велосипед», полученный «потребителем», никогда не бывает тем же самым, который сошел с конвейера, какие бы гарантии сохранности при этом не давал «производитель», даже если он сошел только что. Отсюда третье: возможность солидарности сообщества ученых вокруг метода всегда - тяжелейшая проблема. По крайней мере, возможность такой солидарности надо всегда доказывать заново, принимать ее наличие по умолчанию только потому, что участники сообщества заявляют о своей солидарности вслух, - детская наивность. Подавляющее большинство таких деклараций фиктивны.
А наивность, пытающаяся стать нормой, непременно оборачивается насилием. В том энтузиазме, с которым у нас продаются немецкий и английский «велосипеды», этого насилия много, очень много. Проявляет оно себя как, прежде всего, запрет мыслить сложно. (Полностью показать это в пределах одной статьи невозможно, ниже несколько замечаний в режиме анонса очерка, планируемого к публичной презентации в недалеком будущем.)
Запрет мыслить сложно - прямое следствие прямого предписания думать «по-английски» или / и «по-немецки». Дело в том, что история понятий в обоих вариантах не слишком-то и сложна. Наиболее это заметно в английской версии. Искренняя вера К. Скиннера в то, что значение понятий нужно извлекать из словарей эпох, очевидно наивна. На это совершенно справедливо указано Р. Козеллеком, что со столь же справедливым сочувствием цитирует В. Дубина [10, с. 310]. Здесь немецкая версия истории понятий осторожнее. Но обе версии, и немецкую, и английскую, объединяет вера в то, что понятия происходят из понятий же простым почкованием. А реальный процесс гораздо сложнее. Понятия могут появляться из множества флуктуаций как надпонятий-ных, так и допонятийных слоев сознания как общества, так и отдельных его агентов. Реальные процессы намного сложнее, чем получается у Скиннера или Козеллека. При этом важнейшим фактом является следующий: возможность учитывать именно такую степень сложности существует давно, задолго до Скиннера и Козеллека. Особенно важен в этом отношении русский опыт. Примеров такого опыта мно-
жество, это десятки имен, нет возможности обсуждать их в этой статье. Укажу на один пример, на гениальную книгу М. М. Бахтина «Фрейдизм» [13]4, где именно такая степень сложности была реализована еще в 1920-е гг., за пятьдесят лет до появления главных работ Скиннера и Козеллека. Тексты Бахтина -богатейший источник именно для методологии истории понятий, истории дискурсов, истории метафор. Но на обращение к этим текстам наложен жесточайший запрет, поскольку актуальными методами могут быть только немецкие, английские и французские, поскольку у «истории понятий как метода на русском материале может сложиться интересное будущее», но нет прошлого5. Эта позиция понятна. Но возможна и другая, в соответствии с которой можно сказать, что отказ от драматичнейшего и духовно сверхнасыщенного русского опыта - это отказ от сложной мысли. А отказ от сложной мысли - это жест, открывающий шлагбаум на пути эскалации насилия.
Конечно, дело не в патриотизме / антипатриотизме. Наши замечания о русском опыте в деле складывания контуров интеллектуальной истории - это прежде всего указание на возможность исторической перспективы. Той глубины, которая часто теряется в конструктивизме - именно в силу элементарности его методологизма, именно вследствие неисторичности понимания природы метода. Для объемности картины укажем еще на одну обширную группу текстов внутри дискурса о методе. Это дискурс о структурализме. Здесь всё еще более монументально, чем в истории понятий. Еще более технологично понимание метода. И тогда еще большая степень разрыва с историей. И тогда еще более катастрофичны провалы6.
Но бывает нечто еще более катастрофичное, и тогда еще более чреватое насилием. Это происходит тогда, когда конструктивистский методологизм встречается с радикальным сциентизмом. Синерге-тический эффект тогда приводит к воинственности, прямо грозящей агрессией по отношению к инакомыслящим. Вот слова из заключения статьи-монографии В. Куренного, научного редактора философского журнала «Логос» и декана отделения культурологии Высшей школы экономики, слова, являющиеся, возможно, самым ярким в современном гуманитарном знании проявлением радикального методологизма: «Без соблюдения жестких сциентистских и методологических канонов культурные исследования превращаются в практику необязательных спекуляций» [15, с. 77]. Во-первых, отметим очевид-
ное: если в многочисленных апологиях английской и немецкой версий интеллектуальной истории вне-историзм понимания метода как-то надо показывать и доказывать, то здесь в этом нет необходимости, технологически-инструментальное понимание метода никак не прячется, скорее, наоборот, торжественно демонстрируется. Метод - это хорошо устроенный, отрегулированный механизм, «методологический канон», который не нуждается в каком-либо о-смыслении. Нужна простая солидарность как можно большего числа обращенных в веру, от которых требуется только доскональное знание инструкции по применению.
Так метод сакрализуется окончательно и бесповоротно и полностью теряет способность быть инструментом серьезной гуманитарной аналитики.
Ну и объем насилия еще более очевиден, чем в вариантах истории понятий / истории метафор. Эти слова о «методологических стандартах» - кульминация программного манифеста, призывающего к ликвидации ни больше ни меньше как целой науки -культурологии. Командные интонации всего текста в кульминации обретают накал полицейского приказа, указующий перст сменяется жандармским окриком. Огромный опыт серьезной и продуктивной духовной работы одним махом, без каких-либо серьезных доказательств, осуждается (вся традиция целиком -«практика необязательных спекуляций») и выбрасывается в мусорную корзину. Радикальный методологизм становится инструментом подавления.
Краткий экспресс-ответ: строгость и серьезность в гуманитарном знании нужны, но достигаются они иначе, ни в коем случае не методологической муштрой, не подавлением сложного7.
Конечно, нужны уточнения. Слова о непродуктивности радикального методологизма должны быть дополнены. Сциентистские настроения прочно укоренены в общественном подсознании. Вера в Пришествие Правильного Метода, который придет и решит сам собой все проблемы, неистребима, это, если угодно, фундаментальный архетип эпохи модерна. Поэтому вопрос будет возникать вновь и вновь: а вдруг всё же так и надо? вдруг всё же радикальный методологизм бывает продуктивным, вдруг это именно тот самый случай и аналитика В. Куренного продуктивна? Нет, не продуктивна. Это тупик, как раз в данном случае особенно очевидный. Подробнее об этом, а также о тех сложностях, которые возникают иногда в ситуации, когда методологизм находится в центре гуманитарной аналитики, в следующей статье.
Вестник Омского университета 2019. Т. 24, № 1. С. 44-49
-ISSN 1812-3996
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В пределах данной статьи возможен только такой ход: репрезентативность через символичность. Еще раз подчеркнем: задача этой статьи - показать структуру представления о методе в конструктивизме, структуру возможности полагать метод «равным себе». Но при этом всё же превентивно утверждаем, что слова В. Дубиной о методе «символичны». То есть репрезентативны для конструктивизма в целом, как минимум, для широко понятой «интеллектуальной истории» (уточнение понятия см. в сл. сноске). А так понятая интеллектуальная история - это центральный бастион в хорошо устроенной крепости-системе множества модерных дискурсов. Укажем превентивно на несколько работ, где метод понимается именно в соответствии с логикой В. Дубиной - всегда «равным себе». Это прежде всего социальная эпистемология С. Фуллера [3; 4] и социология знания Д. Блура [5]. Это всё исследования «истории понятий», твердо ориентированные на «школу Скиннера» либо «школу Козеллека». Типична, например, такая оценка: «Кембриджская методология не только имеет значение в контексте современных исторических и культурологических исследований, но и, шире, способна сформировать рефлексивную политическую культуру в России» - М. Велижев, Т. Атнашев [6, с. 38]. В российской рецепции истории понятий решающая роль принадлежит Н. Копосову [7], О. Хархордину [8], А. Миллеру [9].
2 Словосочетание «интеллектуальная история» понимается здесь широко: как зонтичный термин, покрывающий собой «историю понятий», «историю дискурсов», историческую социологию знания и т. п.
3 Важнейшая публикация на русском языке работ Кембриджской школы сопровождалась интервью с мэтрами «истории понятий», с А. Миллером и О. Хархординым. При этом характерен вопрос, с которым М. Велижев и Т. Атнашев обращались в своих интервью и к А. Миллеру, и к О. Хархордину: «Какой из двух подходов («английский» или «немецкий». - В. М.) кажется Вам наиболее продуктивным?» [11; 12]. Значимость выбора только из «двух подходов», английского и немецкого, - это та же уверенность В. Дубиной в том, что никаких других «велосипедов», кроме английского и немецкого, не существует и быть не может в принципе.
4 О возможности определенно связать книгу «Фрейдизм» с именем Бахтина см. [14].
5 Здесь В. Дубина сочувственно цитирует слова Х. Гумбрехта, полагающего, что Россия «не родила никаких категорий, вроде фукоистского дискурса, которые дали бы интернациональный инструмент для анализа» (см.: [10, с. 318]).
6 Специально конструктивистскому пониманию структурализма будут посвящены две следующие статьи нашего цикла. Коротко укажем на предел вульгаризации структурализма как метода: это понимание структурализма как строго конструктивистского проекта, как буревестника конструктивистской революции и как территории-заповедника конструктивизма.
7 Ответ в развернутом виде, анализ нескольких режимов насилия слов о «методологических стандартах», а также детальную критику «программы» В. Куренного см. в [16].
СПИСОК ЛИТЕРА ТУРЫ
1. Мартынов В. А. Метод и время. Статья первая. Слова о методах vs Слова о вещах // Вестн. Ом. ун-та. 2018. Т. 23, № 4. С. 115-125.
2. Кожев А. Введение в чтение Гегеля. Лекции по Феноменологии духа, читавшиеся с 1933 по 1936 г. в Высшей практической школе. СПб. : Наука, 2003. 792 с.
3. Fuller S., Collier J. H. Philosophy, Rhetoric, and the End of Knowledge. A New Beginning for Science and Technology Studies. L. : LAE Pub. 2004. 368 p.
4. Фуллер С. Социология интеллектуальной жизни: карьера ума внутри и вне академии. М. : Дело, 2018. 384 с.
5. Bloor D. Knowledge and Social Imagery. L. : Routledge, 1976. 156 р.
6. Атнашев Т. М., Велижев М. Б. "Context is King": Джон Покок - историк политических языков // Новое литературное обозрение. 2015. № 134. С. 21-44.
7. Копосов Н. Е. История понятий вчера и сегодня // Исторические понятия и политические идеи в России XVI-XX века. СПб. : Изд-во Европейского ун-та в С.-Петербурге; Алетейя, 2006. С. 9-32.
48 -
Herald of Omsk University 2019, vol. 24, no. 1, pp. 44-49
Вестник Омского университета 2019. Т. 24, № 1. С. 44-49
ISSN 1812-3996-
8. Хархордин О. В. История понятий как метод теории практик // Эволюция понятий в свете истории русской культуры. М. : Языки славянской культуры, 2012. С. 7-23.
9. Миллер А. И., Сдвижков Д. А., Ширле И. «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Предисловие // «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Т. 1. М. : Изд-во «Новое литературное обозрение», 2012. С. 5-46.
10. Дубина В. Из Билефельда в Кембрижд и обратно: пути утверждения. «История понятий» в России. Послесловие // История понятий, история дискурса, история метафор. М. : Изд-во «Новое литературное обозрение», 2010. С. 298-319.
11. Велижев М. Интервью с А. Миллером // Новое литературное обозрение. 2015. № 134. С. 109-112.
12. Атнашев Т., Велижев М. Интервью с О. Хархординым // Новое литературное обозрение. 2015. № 134. С. 119-132.
13. Бахтин М. М. Фрейдизм // Бахтин М. М. Тетралогия. М. : Лабиринт, 1998. 608 с.
14. Мартынов В. А. Эпистемология критики (очень полемические заметки о новой книге про Михаила Бахтина) // Вестн. Ом. ун-та. 2018. № 2. С. 112-126.
15. Куренной В. Исследовательская и политическая программа культурных исследований // Логос. 2012. № 1. С. 14-79.
16. Мартынов В. А. Опыт культурологии // Вопр. культурологии. 2015. № 3. С. 33-45.
ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРЕ
Мартынов Владимир Анатольевич - кандидат филологических наук, доцент кафедры теологии и мировых культур, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, 644077, Россия, г. Омск, пр. Мира, 55а; e-mail: vmartynov@univer. omsk.su.
INFORMATION ABOUT THE AUTHOR
Martynov Vladimir Anatol'evich - Candidate of Phy-lological Sciences, Docent of the Department of Theology and World Culturies, Dostoevsky Omsk State University, 55a, pr. Mira, Omsk, 644077, Russia; e-mail: vmartynov@univer.omsk.su.
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ
Мартынов В. А. Метод и время. Статья вторая. Метод вне времени // Вестн. Ом. ун-та. 2019. Т. 24, № 1. С. 44-49. DOI: 10.25513/1812-3996.2019.24(1).44-49.
FOR QTATIONS
Martynov V.A. Method and time. Article Second. Method out of time. Vestnik Omskogo universiteta = Herald of Omsk University, 2019, vol. 24, no. 1, pp. 44-49. DOI: 10.25513/1812-3996.2019.24(1).44-49. (in Russ.).
