CC BY
35УДК 75+82 (571.54)
Метапроза как авторская саморефлексия в современной бурятской художественной культуре
© Бороноева Татьяна Анатольевна
кандидат искусствоведения, доцент, директор Национального музея Республики Бурятия
Россия, 670000, г. Улан-Удэ, ул. Куйбышева, 29
E-mail: tatboronoeva@gmail.com
В статье речь идет о проявлении в современных текстах художественной культуры Бурятии явления метапрозы — своеобразной самоидентификации «я» художника в образе автобиографического героя. Черты метапрозы можно обнаружить не только в литературных текстах, но и в живописи. На материале прозы Г. Башкуева и живописи З. Доржиева рассматривается метатворчество как любопытный феномен в бурятской культуре. Анализируются повести «Маленькая война» (2001) и «Записки пожилого мальчика» (2007) Г. Башкуева, работы художника З. Доржиева 2000-х гг. и его необычный «проект» «Zorik book. Книга художника Зорикто Доржиева» (2011), в которых наиболее интересно проявилось расширение саморефлексивного потенциала текста.
Ключевые слова: метапроза, бурятская проза, бурятская живопись, саморефлексия, самоидентификация художника, повествование о детстве, автобиографизм, автопортретность, автопсихологический герой.
Metafiction as author's self reflection in modern artistic culture of the Buryat
Tat'yana A. Boronoeva
PhD of Art, Associate Professor, Director of the National Museum of the Republic of Buryatia
29 Kujbysheva Str., Ulan-Ude 670000, Russia
The article reviews the manifestation of metafiction phenomenon in the texts of contemporary artistic culture of Buryatia - a kind of the author's self-identification in the image of autobiographical character. Metafiction features can be found not only in literary texts, but also in painting. On the material of prose by G. Bashkuev and painting by Z. Dorzhiev metafiction is reviewed as a curious phenomenon in the Buryat culture. The author analyzes the stories "Little War" (2001) and "The notes of older boy" (2007) by G. Bashkuev, the works of Z. Dorzhiev of the 2000s and his unconventional project "Zorik book. Artist's Book of Zorikto Dorzhiev" (2011) which are the most interesting material for researching the realization of self-reflexive text potential.
Keywords: metafiction, Buryat prose, Buryat painting, self-reflection, self-identification of the artist, the story about childhood, autobiographical, self-portrait, auto-psychological character.
К метапрозе, которая возникла в ХХ в. как явление литературного новаторства, ученые относят произведения, созданные на пределе авторской откровенности, авторской саморефлексии [2, с. 127]. В них автор часто выводит героя — собственное alter ego, которому присущи обостренная восприимчивость, сложная ассоциативность мышления, склонность к предчувствиям — признаки творчески одаренной натуры. Таковы герои самых ярких книг русской литературы: доктор Живаго из одноименного романа Б. Пастернака, Веничка — герой поэмы Вен. Ерофеева «Москва — Петушки», автобиографический герой С. Довлатова («Зона», «Чемодан», «Наши», «Ремесло») и другие. И это герой «автопсихологический» (Л. Я. Гинзбург), потому что автор наделяет его родственной душевной структурой.
В бурятской литературе метапроза, судя по имеющимся исследованиям, впервые заявила о себе в книге А. Бальбурова «Двенадцать моих драгоценностей» (1975), рассказах Ч. Цыден-
дамбаева 1970-х гг. из книги «Ливень в степи». Как писала С. С. Имихелова, герой-повествователь в этих произведениях и есть сам автор, на глазах читателя создающий свой творческий автопортрет [5]. Но главное в этих текстах — форма повествования, где «установка на "искусство" создает напряжение в самой фигуре "автобиографа", подлинной и вымышленной одновременно» [4, с. 6]. Особенно ярко, на наш взгляд, черты метапрозы проявились в бурятском искусстве 2000-х гг., о чем свидетельствуют, например, повести Г. Башкуева (род. в 1954 г.) «Маленькая война» (2001), «Записки пожилого мальчика» (2007) и творчество З. Доржиева (род. в 1976 г.), в живописи которого жанр автопортрета заявлен в особой, игровой форме, а издание «Zorik book. Книга художника Зорикто Доржиева» (2011), соединившее альбом живописных работ и художественную прозу, построено на «я»-повествовании, посвященном процессу творчества.
Исследователи считают, что метапроза от-
крывает широкие возможности для трансформации литературной традиции, использования литературной игры, синтеза художественного и нехудожественного [7, с. 5]. Документальное свидетельство или вымысел в таком произведении почти трудно разделить. Но чаще всего происходит игра с фактами автобиографии, когда автор напрямую «дарит» герою собственную противоречивость, собственное раздвоенное мировосприятие, что придает характеристике его внутреннего состояния большую убедительность. В повести Г. Башкуева «Записки пожилого мальчика» именно творческая природа героя как раз и стала предметом напряженной рефлексии
В «Записках пожилого мальчика», как и в романе В. Митыпова «Долина бессмертников» (1975), где герой Олег Аюшев — поэт, на глазах читателя создающий роман о гуннском правителе Модэ), состояние героя есть рефлексия самого автора, для которого нет задачи сложнее, чем стремление человека достичь душевного равновесия, гармонической цельности. Герой Г. Баш-куева выступает творческой личностью, и его рефлексия по поводу создаваемого им «текста» — записок-воспоминаний позволяет говорить о его сущности как художника. Во всяком случае, «присутствие», «наличие» этих записок в структуре произведения свидетельствует о новой, талантливой версии реальности, которую создает герой.
В названии повести «Записки пожилого мальчика» содержится указание на жанровую природу произведения и обозначено внутреннее состояние рассказчика-героя, иронично называющего себя пожилым мальчиком. Болотов Г. Н., сидя в следственном изоляторе, сначала в воображении, а затем на бумаге запечатлевает воспоминания о своей прошлой жизни. Отдельные главы-новеллы — это исповедальные тексты, опровергающие официальное обозначение имени и заявляющие о подлинной личностной идентификации.
Роль воспоминаний героя заключается в такой фиксации мгновений прошлого, чтобы уяснить происходящее в настоящем. Острота восприятия и впечатлений, которые присущи настоящему художнику, относятся к «я» героя-рассказчика, пребывающем в прошлом — сначала это мальчик-подросток, мучительно переживающий разрыв в отношениях между родителями, затем переживающий одну за другой влюбленности, а потом — мужчина средних лет, женатый и уже разведенный, имеющий сына. Существование героя повести в двух временных континуумах — «я» в настоящем и «я» в прошлом ведет к такому построению текста, когда
облик героя удваивается, когда обостряется и момент игры,
Читатель в каждой «записке»-новелле сталкивается с игровым, «несерьезным» отношением героя к окружающему миру (недаром его все наперебой уговаривают быть посерьезнее, не паясничать). В воспоминаниях это отношение, которое называется привычным стремлением «убить время», для сегодняшнего «я» служит объяснением всей его сумбурной и запутанной жизни. Таким образом, каждая новелла выдается за подлинную реальность и даже «вклеивается» в реальность воспоминания в виде рисунка — своеобразной, визуальной части текста.
Такое поведение героя отражает, с одной стороны, несерьезное отношение к жизни, с другой — отношение творческое, желание быть свободным в своих воспоминаниях-ассоциациях, свободным в том, чтобы заново, с удовольствием прокручивать, как кинопленку, эпизоды собственной жизни. И эта игра объявляется героем как способ сопротивления против обыденности, против любой несвободы. И смерть главного героя станет осознанным выбором, продолжением игры как свободного волеизъявления.
Творческая натура требует от героя такого поведения, которое, в конечном счете, станет уходом в творчество. Поэтому все новеллы в повести претендуют быть метатекстом, т. е. текстом, запечатлевающим творческую саморефлексию героя, Творческую личность читатель ощущает в языковых особенностях новелл, в необыкновенном умении видеть мир детально, и детали в произведении приобретают статус знака, символа. С их помощью фиксируется, запечатлевается жизненный фрагмент и связанное с ним настроение. Изначально не связанные между собой жизненные фрагменты, иногда искаженные с помощью образного видения, складываются в определенный орнамент. Такая «живопись» как бы имитирует творческий процесс, который спасает героя в невыносимых условиях несвободы: «Я стоял перед черной стеной, сложенной из кирпичиков смрада, стонов, храпа, невнятицы слов, и обливался потом. В высоком, словно бойница, окне оловом наливалась августовская ночь, порезанная на равные квадраты... Из-под двери вытекала струйка свежего воздуха, я повернулся на правый бок, как учили в детстве, уперся коленом в плинтус. Игра началась» [1, с. 289].
Игра-воспоминание передает сознание, которое переполнено материально-телесными образами, событиями жизни героя, и обрывки его размышлений, представлений соединены в эстетике
коллажа. И тем не менее, при всей причудливой разноголосице новелл, в «Записках» ощущается некий лиризм, некое интонационное единство. Герой Г. Башкуева заново, с восторгом переживает лучшую часть своей жизни — детство. В его записках-воспоминаниях немало автобиографического, но события детства, портретыц друзей детства, родителей преображаются творческим воображением в реальность более живописную, чем факты биографии писателя, если их зафиксировать на языке документального дискурса.
Роль мифологемы детства вполне функциональна в таком тексте и восходит к образу Вечного Ребенка, проходящего испытание жизнью и в своей рефлексии переживающего катарсис. Такой же образ выведен в повести писателя «Маленькая война». События в ней связаны со временем детства самого Г. Башкуева — послевоенная реальность, полеты в космос, дружба советской страны с Кубой. И рядом — жизнь мальчика в родном городе Улановке, реальность дворовых войн («шанхайские против заудин-ских»), местный базар, подслушанные разговоры на тюремном жаргоне, общение с уголовником Мадерой, с безногим ветераном — чистильщиком сапог, первый вкус алкоголя, первая влюбленность. В названиях улиц, районов, перечислении территориальных объектов угадывается родной город автора — Улан-Удэ. И кажется, что все изображенное в повести списано автором с собственной жизни, и картины собственного детства со своей богатой живописью — это своеобразное признание художника в любви к родному городу, который взрастил его, закалил характер, столкнул с подлинными жизненными ценностями — верностью, способностью к состраданию, подготовил к настоящей, суровой мужской жизни. Повествование от первого лица позволяет судить о творческой натуре героя-мальчика, который на глазах читателя творит и другую, игровую, близкую к авторскому идеалу реальность.
Таким образом, дети в прозе Г. Башкуева — это еще и импульсы проявления собственного творческого начала, результат поиска и создания знаков, которые отсылают к системе внутренних ценностей, отношения к культуре, к тому в ней, с чем он может себя идентифицировать. Вот почему культурная самоидентификация художника представляется интересным аспектом при рассмотрении детских образов в бурятском искусстве.
Так, в живописи З. Доржиева достаточно много детских портретов, картин-зарисовок, связанных с детской жизнью, и часто у зрителя
создается впечатление, что в них-то и выражается видение художником идеальной творческой самоидентификации. Потому что во многих жанровых сценках изображаются игры детей, их соперничество, возня и соревнование друг с другом. На картине «Игра» дети играют так самозабвенно, что их лиц, склоненных над «полем битвы», не видно за спинами, но они уже скоро будут готовы к настоящим схваткам и войнам. Пока это наивная детская игра («Куча мала», «Гравитация»), пока Ребенок только держит в руках самодельный лук («На краю земли»), но скоро, скоро его ждет настоящая, взрослая жизнь. То есть Вечный Ребенок у З. Доржиева передает собственные импульсы художника, его мировоззрение и самоидентификацию. Во многом эта мифологема обнаруживает специфическую особенность пространства традиционной бурятской культуры — неразделенность мира детей и мира взрослых, включение ребенка в разностороннюю жизнь взрослых: трудовую, ритуально-обрядовую, праздничную.
Детство в текстах метапрозы тесно связана с темой творчества. Об этом идет речь в книге З. Доржиева «Zorik book. Книга художника Зорик-то Доржиева». Если в его картинах чувствуется наполненность изображаемого рефлексией автора, то в литературном тексте она дана напрямую, в повествовании от имени героя-автора. Это своеобразный литературно-живописный автопортрет, потому что словесный текст совпадает с изображением, дан на его фоне, который играет роль не обычных иллюстраций, а выполняет живописный комментарий к слову.
Одной из ключевых особенностей метапро-заического повествования М. Липовецкий называет тематизацию процесса творчества через мотивы сочинительства, описаний быта, помогающего сочинительству, создания иллюзии «строительства» героем собственной жизни и т. д. То есть происходит репрезентация автора-творца, находящего своего текстового двойника в образе персонажа, который сочинительством данного текста выступает одновременно и как автор самого произведения [6, с. 45-46]. Именно так движется, разворачивается повествование в книге З. Доржиева
Описание детских игр в «войнушку» сочетается с объяснением тяги к творчеству, и здесь сталкиваются реальность детства героя-автора и реальность времени «письма», когда герой, уже взрослый, объясняет свою тягу к рисованию. Именно это взрослое «я» объясняет и время, когда же детство закончилось: «Просто однажды летом на нашей улице появилась одна девочка.
Мне было двенадцать лет. Но это уже другая история» [3, с. 23].
Поэтика словесного текста основана на неразрывном единстве с живописным фоном, и благодаря живописным коллажам и зарисовкам — не на полях, а на самой странице вместе с литературным текстом, можно увидеть процесс создания всего «текста» книги. Автор воспроизводит «обессловленные голоса» героем, который интуитивно понимает, что он будет «написан», если выйти за пределы наличной реальности. Выход этот и происходит в живописных, рисованных комментариях, где герой постепенно развивается и становится создателем нового «текста» — живописных полотен, которыми и завершается книга.
И если есть в литературном тексте недосказанность, незавершенность, незаполненные лакуны, то их заменяет серия картин, созданных как результат словесных дум и размышлений, как результат становления характера мальчика и затем молодого человека — начинающего художника.
Прежде чем закончить книгу-альбом своими живописными работами, З. Доржиев завершает литературный текст лирическими зарисовками, представляющими собой поэтическую рефлексию, похожую на стихотворение-верлибр. Приведем вторую часть этого стихотворения в прозе: «Люблю весну. За ощущение тревоги и зыбкости. Как будто натягиваешь тетиву самодельного лука и не знаешь, выдержит ли он это напряжение. Может, порвется тетива из случайной веревки? Разлетится ли сухой щепой только что срубленный сук, еще не успевший наполниться древесным соком, чтобы быть достаточно упругим? Или вылетит стрела стремительной белой молнией, и я сам удивлюсь, что смог послать так далеко ивовую ветвь, наспех высвободив ее из бугристой коры?» [3, с. 81]. Становление ху-
дожника завершилось не только в живописных картинах взрослого героя, но и в слове, лирически напряженном словесном тексте, метафорически передающем сомнение творческой личности, восторг и счастье от результата творческого пересоздания корявого жизненного впечатления в реальность искусства.
В книге З. Доржиева передана значимость ценностей, обретенных его героем-автором в детстве и юности, — способность пережить, переварить богатство детских впечатлений, возникающих в воображении сюжетов и образов, мужественное достоинство от столкновения с первой любовью и первой ревностью, вера в тайну благодаря встрече с чудесными явлениями природы, любовь к музыке, самоуважение, вызванное первым профессиональным заработком. И весь этот калейдоскоп зарисовок, штрихов, коллажей, эскизов — литературных и живописных служит как бы залогом будущей насыщенной творческой жизни. Автобиографический герой «проклюнется» и в мифологически-условных образах, и в облике героев-современников. Об этом говорится в статье искусствоведа: «Наряду с традиционным чеканным обликом условного "зориктоида" в лицах и фигурах появляются черты современных людей — озабоченных и нервных, напряженных и встревоженных» [8, с. 9].
Для метапрозы характерна пространственно-временная свобода, в первую очередь, она связана с усилением «творческого хронотопа» (М. М. Бахтин). Это обеспечивается тем, что художник, стремясь вслушаться в тончайшие движения души героя, прикасающегося к гармонии в мире, подлинным ценностям жизни, передает сам процесс рождения этих движений в собственном субъективном чувстве и собственном создающемся на глазах читателя/зрителя тексте.
Литература
1. Башкуев Г. На переломе. Публицистика. Проза. Пьесы. — Улан-Удэ: Республиканская типография, 2007. — 492 с.
2. Большакова А. Ю. Современные теории жанра в англо-американском литературоведении // Теория литературы. Т. 3: Роды и жанры. — М.: ИМЛИ РАН, 2003. — С. 99-130.
3. Доржиев З. Zorik book. Книга художника Зоригто Доржиева. — М.: Галерея Ханхалаева, 2011. — 124 с.
4. Имихелова С. С. «Авторская» проза и драматургии 1960-1980-х гг.: своеобразие художественного метода. — Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 1996. — 88 с.
5. Имихелова С.С. Своеобразие субъективных повествовательных форм в бурятской прозе 1970-х гг. // Вестник Бурят. гос. ун-та. Сер. Филология. — 1997. — Вып. 1. — C.119-128.
6. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики). — Екатеринбург, 1997. — 317 c.
7. Хатямова М. А. Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети ХХ века. — М.: Языки славянской культуры, 2008. — 328 с.
8. Якимович Ф. Зорикто Доржиев // Зорикто Доржиев. Воображаемая реальность. — М.: Третьяковская галерея, 2015. — C. 5-11.
References
1. Bashkuev G. Na perelome. Publitsistika. Proza. P'esy [At the turning point. Essays. Prose. Plays]. Ulan-Ude: Republican printing house publ., 2007. 492 p.
2. Bol'shakova A. Yu. Sovremennye teorii zhanra v anglo-amerikanskom literaturovedenii [Modern theories of genre in English and American literature studies]. Teoriya literatyry. T. 3: Rody i zhanry - Literature Theory. Vol. 3: Types and genres. Moscow: Institute of World Literature, 2003. Pp. 99-130.
3. Dorzhiev Z. Zorik book. Kniga hudozhnika Zorikto Dorzhieva [Zorik book. Artist's Book of Zorikto Dorzhiev]. Moscow: Hanhalaev Gallery, 2011. 124 p.
4. Imihelova S. S. "Avtorskaya"proza i dramaturgiya 1960-1980-kh gg.: svoeobrazie hudozhestvennogo metoda [The "author prose" and drama of the 1960-1980s: the originality of artistic method. Ulan-Ude: Buryat State University publ., 1996. 88 p.
5. Imihelova S. S. Svoeobrazie sub'ektivnykh povestvovatel'nykh form v buryatskoj proze 1970-kh gg. [The originality of subjective narrative forms in the Buryat prose of the 1970s]. VestnikBuryat. gos. universiteta. Ser. Filologiya — Bulletin of Buryat State University. Philology series. 1997. V. 1. Pp. 119-128.
6. Lipovetsky M. N. Russkij postmodernism. (Ocherki istoricheskoj poetiki [Russian postmodernism. (Essays on historical poetics)]. Ekaterinburg, 1997. 317 p.
7. Khatyamova M. A. Formy literaturnoj samorefleksii v russkoj proze pervoj treti 20-go veka: [The forms of literary self-reflection in Russian prose of the first third of the 20th century]. Moskow: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2008. 328 p.
8. Yakimovich A. Zorikto Dorzhiev [Zorikto Dorzhiev]. Zorikto Dorzhiev. Voobrazhaemaya real'nost' [Zorikto Dorzhiev. Imaginary reality]. Moscow: Tretyakov Gallery, 2015. Pp. 5-11.
