CC BY
150
С. Н. Кожевникова
МЕТАФОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ ТОМАСА КАРЛЕЙЛЯ («ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ»)
Размышления Карлейля о несовершенствах и «болезнях» английского общества 40-х гг. XIX столетия звучат свежо и современно для читателя начала третьего тысячелетия. Актуальность социальных рассуждений Карлейля проистекает из того, что, обращаясь к проблемам общества, он, как философ-романтик, решает их через призму нравственного состояния личности. Причины «нездоровья» общества и средства его «излечения» он ищет в человеке. В целом это отвечало английской национальной традиции, в первую очередь романтической, представленной в творчестве У. Вордсворта, Ч. Диккенса, А. Теннисо-на.
Для английских романтиков человек одновременно является и жертвой социального зла и его источником. Надежды на преодоление социального зла также связаны с человеком, с внутренними резервами личности. При всем многообразии подходов к возможностям совершенствования общественной жизни английские романтики склонялись к тому, что состояние общества и государства зависит от духовного мира его граждан, и единственная революция, способная изменить общество и государство к лучшему, - это революция индивидуального сознания. Это умонастроение оказалось довольно устойчивым и явилось одной из причин того, что даже когда романтизм исчерпал себя как идеология и литературное направление, романтиче-ски-утопическое отношение к действительности оставалось еще очень прочным, и романтизм как романтика, как романтичность, как особый душевный настрой и отношение к жизни просуще-
48
ствовал еще очень долго.
Для английских литераторов и мыслителей первой половины XIX в. характерен интерес к нравственноэтической проблематике. В этом они обнаруживают радикальное расхождение с французскими коллегами. У французов главным объектом исследования было общество. У англичан - человек. Французы подходят к решению моральных вопросов исходя из совершенствования законов общества. Англичане, наоборот, ищут решение общественных проблем, обращаясь к возможности нравственного совершенствования человека. Французы считали, что в первую очередь необходимо изменить общественные формы жизни, так как именно они определяют моральное состояние и поведение людей. Англичане полагали, что необходимо изменить человека, так как моральное состояние каждого человека определяет нормы жизни общества. Если человек будет добрым, честным и нравственным, то и общество станет таким же. Пока несовершенен человек, будет несовершенным и общество.
Такая установка переводит актуальные проблемы современности в план «вечных» общечеловеческих проблем и делает их понятными и животрепещущими во все времена. Приведем небольшой пассаж из рассуждений Карлейля:
«В деле недавней Комиссии о подкупах заключение наиболее здравых, практических умов состояло, по-видимому, в том, что Подкупы не могут быть уничтожены; что Честных выборов мы уже более никогда не увидим и должны обходиться без них, как можем... Итак, по-видимому, мы отныне
будем попадать в Законодатели не согласно с заслугами, которые мы можем иметь, и даже не согласно с заслугами, которые может казаться, что мы имеем, -но согласно с величиной наших кошельков и с нашей щедростью, бесстыдством и ловкостью при выкладывании их содержимого. Наша теория... состоит в безусловной чистоте... избирательного права, в абсолютной искренности предложенных вопросов и данных ответов; а наша практика - в неискоренимых подкупах; неискоренимых, ненаказуемых, так что, пытаясь наказывать их, вы сделаете больше вреда, чем добра.
Подкупы означают не только величину кошелька, который не дает ни способности, ни неспособности к хорошему Законодательству; но означают бесчестность и даже наглую бесчестность; медную нечувствительность к собственной лжи и к побуждению других лгать; полное забвение и выбрасывание за борт, с этой целью, всего того действительного, что можно назвать правдивостью, нравственностью... Какого законодательства можно добиться от человека в таком роковом положении? Надо думать, не такого, которое могло бы принести много пользы! Законодатель, который оставил свою правдивость у порога двери, он-то, именно ОН, и должен быть выгнан, чтобы снова отыскать ее» [1, с. 359-360].
Этими строками открывается эссе Томаса Карлейля «Комиссия о подкупах» из книги «Прошлое и настоящее» (1843)1. Книга представляет собой сборник эссе, в которых автор размышляет о
1 В названии данной статьи, как и в тексте, я использую точный перевод заглавия книги Карлейля «Прошлое и настоящее» («Past and Pre-sent»). Под таким названием книга вышла в свет в 1994 г.
49
состоянии современного ему английского общества и о жизни в целом. Тема современности поднимается Карлейлем в нескольких работах: «Чартизм», «Памфлеты последнего дня» и некоторых других. Но, несомненно, самым интересным и значительным является его труд «Прошлое и настоящее».
Из приведенного текста изъяты слова и фразы, позволяющие связать его непосредственно с английской действительностью 40-х гг. XIX столетия. Без них этот текст можно поместить в номер современной газеты, посвященной выборам, особенно в регионах. На протяжении прошедшего года многие региональные выборы сопровождались скандалами и судебными исками, попытками опротестовать результаты на основании фактов многочисленных нарушений.
Отличие данного текста от современных российских газетных публикаций - в его корректности. При всей эмоциональности реакции автора на нечестные выборы он не переходит на личности, обходится без оскорблений и брани. Наверное, именно это придает эссе Кар-лейля несовременную интеллигентность. Но суть остается прежней: за полтора столетия мало что изменилось в системе выборов, независимо от того, проходят они в Англии начала XIX столетия или в современной России.
Публикация книги вызвала шквал противоречивых откликов: от полного одобрения до горячего негодования. Необычными были не только мысли и оценки автора, но и то, в какой форме они высказывались. И. Тэн называл стиль книг Карлейля «фантастическим и дьявольским» [3, с. 224]. Д. Саймонс писал о стиле и языке Карлейля, что он «одновременно обескураживает простотой и разговорностью и поражает обили-
ем изощренных метафор; слова-связки пропущены, чем достигается большая сила и выразительность; слова переставляются в предложениях, на первый взгляд, без всякого смысла, но это неизменно служит усилению выразительности и делает язык более сжатым, напористым; части речи теряют свои обычные функции и образуют новые фантастические сочетания. Это язык, не имеющий ничего общего с тем, что во время Кар-лейля считалось правильной английской прозой, он необуздан, как само беспорядочное многообразие жизни.., в одном абзаце, даже часто в одном предложении неожиданно оказываются рядом неологизмы и сложные слова, необычные прозвища... и фантастические метафоры: все это пронизано юмором - изысканным и шутовским одновременно, бьющим через край. Этот стиль оказал огромное влияние на всю литературу девятнадцатого столетия. Так же, как Вордсворт и Колридж покончили с классицистическим штампом в поэзии, Карлейль уничтожил его в прозе. Он придал небывалую до того свободу и гибкость историографии, а романистам показал, что можно о самых сложных и серьезных вещах писать метафорически» [2, с. 138].
Саймонс уловил главную особенность прозы Карлейля - метафоричность. Метафоричен сам способ, которым воображение автора «префигурирует»1 поле исторического бытия, превращая его в объект повествовательной интерпретации. Многочисленные сравнения и аналогии, позволяющие выявлять общие за-
1 Термин «префигурация» взят из работы: Уайт Х. Метаистория. - Екатеринбург, 2002. См.: раздел: «Введение: Поэтика истории».
С. 22-62. Здесь же дается и объяснение нарративных практик исторического сочинения на основе четырех основных языковых тропов: метафоры, метонимии, синекдохи и иронии.
кономерности и уникальность отдельных явлений и личностей, постоянные экскурсы в историческое прошлое приводят к тому, что жизнь предстает в книге Кар-лейля хаотичной и разбросанной. Вся история человеческой жизни видится Карлейлю как «Хаос Бытия». В эссе «Об Истории» он пишет: «... фактические события не связаны друг с другом так просто, как родитель и результат; каждое отдельное событие - результат не одного, а всех других событий, предшествующих или одновременных, и в свою очередь объединено со всеми другими, чтобы родить новые: в этом вечно живущий и вечно работающий Хаос Бытия, в котором форма за формой формируется из неисчислимых элементов» [5, с. 156]. «Прошлое и настоящее» не является историей (history) в прямом и полном смысле слова, но тема исторического развития общества и его механизмов составляет основу данной работы. «Историчность» повествованию Карлейля о современном ему обществе придают не сами по себе отсылки к примерам из более или менее отдаленного прошлого. К исследованию фактов минувшего автора толкает интерес к настоящему. Эти факты позволяют ему осмыслить злободневные проблемы современности.
Определение исторического существования человека как «Хаоса Бытия» уже является метафорой. Стиль и структура книги Карлейля откликаются на эту метафору своеобразным «хаосом повествования». В этом хаосе возникают «фантастические метафоры», которые позволяют точно и ярко обрисовать симптомы «болезни» современного общества и пути вывода его из кризиса. Метафора «болезни» у Карлейля выражает современное состояние всей общественной жизни Англии начала XIX в. Обще-
50
ство «заражено» вредными идеями, привнесенными в жизнь философией и идеологией Просвещения, которые, в свою очередь, метафорически обозначаются Карлейлем как «Скептицизм-Дилетантизм-Безверие».
Метафорически обозначаются и ложные, чреватые серьезными последствиями «рецепты» преобразования действительности. Так, сквозным мотивом всей книги становится образ «моррисо-новых пилюль». Это было широко разрекламированное сильнодействующее лекарственное средство, предлагавшееся в качестве панацеи. Но в реальности оно помогало далеко не всем, а при неправильном употреблении или в случаях злоупотребления могло привести к серьезным осложнениям, чреватым даже смертельным исходом.
Обращаясь к этому образу, Кар-лейль внушал своим читателям мысль о том, что нет одного-единственного средства, способного избавить общество от всех болезней и бед. Он предостерегал от социальных «:моррисоновых пилюль», навязывавшихся в качестве универсальных средств шарлатанами от политики. К таким средствам он относил знаменитое «Ьа1в8е2 Гаке», «Биржевые Контракты», «Маммонизм», «Чартизм», «Спрос и предложение», «Наличный платеж» и мн. др. Все они приводят не к выздоровлению общества, а к тому, что Карлейль обозначил метафорой «съедание глупого Про-стофильства удачливым Шарлатанством».
К лже-средствам, социальным «моррисоновым пилюлям» относит Кар-лейль и «свободные выборы». Свободные выборы - завоевание демократии, выражение прогресса общественных отношений. Слова «свобода» и «демократия» после событий Французской революции приобрели в Европе особый
51
смысл и внушали почтение. Но именно «свобода» и «демократия», какими они предстали в буржуазном обществе, вызывали наиболее резкую критику Карлейля. Карлейль не был противником ни свободы, ни демократии, но оценивал их современное состояние, руководствуясь критериями нравственной оценки социальных явлений. Нравственные критерии в оценке современного писателю общества делали Карлейля его непримиримым критиком.
Современное общество, основанное на отношениях купли-продажи, на денежных расчетах, не могло вызывать его симпатий. Карлейль видел, что материальные интересы подавляют и искажают духовные устремления человека. В погоне за материальными благами он забывает о духовном, о Боге, в конечном итоге забывает себя. Мучил Карлейля и тот факт, что в условиях капитализации экономики огромная масса честно работающих и создающих материальные богатства людей стремительно превращалась в нищих. Разрыв между бедностью и богатством был вопиющим. При этом для улучшения ситуации ничего не делалось, а принимаемые правительством законы («Хлебный закон» и «Закон о бедных») действовали лишь в интересах землевладельцев и промышленников и усугубляли бедственное положение масс.
В своем историческом труде «Французская революция» Карлейль анализирует причины революции. Одной из главных причин, по которой революция при всех ее крайностях воспринимается Карлейлем как Божественное предначертание, является то, что 25 млн трудящихся французов жили впроголодь, в нечеловеческих условиях, а власть ничего не могла, да и не хотела сделать для них. Люди, прозябающие в таких ужас-
ных условиях, имеют моральное, даже Божественное право насильственно изменить устройство жизни. Образ двадцати пяти миллионов голодных, замученных работой и нищетой французов рефреном проходит через всю книгу. Результаты революции, которая в своем зарождении обещала стать великой, а на деле оказалась буржуазной, разочаровывают автора по той же причине. Столько пролито крови, столько разрушено, столько зла сотворено - а 25 млн по-прежнему голодают, трудятся до седьмого пота, чтобы обеспечить самое нищенское существование.
Об этом напоминает Карлейль в «Прошлом и настоящем». Вновь и вновь говорит он о том, что революции, восстания и бунты неизбежны, если правительство не может достойно, основываясь на требованиях справедливости, управлять народом. «Такой гнусный мир, в котором. бесчисленные рабочие люди должны умирать с голода, - не лучше ли было бы, если бы ему наступил конец, если бы с ним было раз навсегда покончено...» [1, с. 32]. Раз и навсегда, по мнению Карлейля, необходимо покончить с политикой «Ьа1Б8е2 Гаке», с культом Маммоны, «Спроса и предложения», «Наличного платежа» и «Свободных выборов». Мысль, что демократия и свобода заключаются только в том, чтобы подавать свой голос на выборах, кажется Карлейлю по меньшей мере забавной. И не только потому, что из-за подкупов результаты выборов выглядят сомнительными. Если свобода предполагает только свободу умереть от голода, только свободу «купить там, где окажется всего дешевле, и продать там, где окажется всего дороже» [Там же, с. 3], то он против такой свободы.
Карлейль создает и метафорические образы персонифицированного общественного зла. Образ Мидаса является олицетворением современной Англии: богатого и процветающего (с точки зрения темпов развития экономики и промышленности) государства, в котором 2 млн граждан умирают с голоду. Что толку в этом богатстве, если людям нечего есть - вот над чем размышляет автор. Современная аристократия представлена в образе Аристократии-
Призрака, забывшего свое предназначение, неспособного исполнять «свое дело». Эта аристократия требует «Хлебных законов», права охоты и увеличения ренты; она требует, чтобы общество покрывало расходы на ее бесполезное существование с учетом ее все возрастающих потребностей.
Аристократы позабыли о своей первейшей обязанности, возложенной на них Богом: заботиться о плодородии своих земель, чтобы не было голодающих; заботится о просвещении своего народа, об укреплении его нравственного и физического здоровья; организовать труд и всю жизнь в стране так, чтобы люди получали радость от труда и от жизни. Но опасность не только и не столько в этом. Аристократия не только сама превращается в Призрак, но и душит все живое вокруг себя. Промышленность и торговля, талант и вера - все «корчится в страшном кошмаре» и задыхается в борьбе с Аристократией-Призраком, пытаясь умерить ее аппетиты и обрести возможность творческого созидания. По мнению Карлейля, благом было бы, если бы аристократ, имеющий 300 тыс. фунтов годового дохода просто «сидел спокойно, засунув руки в карманы, и не делал никакого зла, не проводил
52
хлебных законов и тому подобного» [1, с. 402].
«Аристократии-Призраку» Кар-
лейль противопоставляет «Трудящуюся Аристократию» и «Аристократию Таланта», или то, что он называет «Действительная Аристократия». Это наиболее мудрая и наиболее мужественная часть нации, которая должна составлять правительство и духовенство. Сюда же Кар-лейль включает и тех руководителей промышленных предприятий, которые не выжимают соки из своих работников ради получения прибыли, но грамотно и справедливо организуют их труд, сочетая все это с достойной платой и заботой об условиях их жизни. Таким образом, по Карлейлю, истинная аристократия - это лучшие люди своего времени, способные учить, управлять и трудиться на благо общества и каждого человека в отдельности.
Карлейль указывает своему правительству, промышленникам и предпринимателям верный способ организации труда - достойно оплачивать выполняемую работу. Рецепт, под которым могли бы подписаться все россияне, работающие в разных сферах и отраслях и получающие несоответствующую их образованию, квалификации и труду заработную плату. Карлейль называет это «сиянием небесной справедливости». Он считает варварством платить людям жалкие гроши за их работу, заставлять их умирать от голода и холода, болезней и ранней старости - всего, что сопутствует бедности. Он не приемлет саму мысль о том, что работающий человек оказывается не в состоянии жить на то, что ему платят за работу. Для него низкая заработная плата несовместима с прогрессом, это отступление, шаг назад в развитии социальных отношений:
53
«. в последнее время мир отступил назад в своей способности соразмерять плату с трудом» [1, с. 31]. По мысли Карлейля, давно пришло время поставить вопрос о труде и плате. Труд должен быть грамотно организован, а все заработанное должно выплачиваться человеку.
Конструктивные социальные построения Карлейля также имеют метафорическое выражение. Сквозной метафорой всего его творчества является образ дерева Иггдрасиль. К этому образу он обращается в историческом труде «Первые норвежские короли». Подробно пишет о нем в цикле бесед «Герои, почитание героев и героическое в истории», в первой беседе, посвященной Одину. Образ дерева Иггдрасиль взят им из скандинавской мифологии как символ здоровой общественной жизни, выражающий универсальную концепцию мироустройства. Это гигантский ясень, пронизывающий все части мира - от земных недр до небесных высот - и соединяющий их. Это - древо жизни, или, как называет его Карлейль, «Механизм Вселенной», причем механизм совершенный и гармоничный. Смысл этого символа в том, что его корни уходят глубоко в подземные пласты, где они орошаются священной водой из подземного источника. Это отражает связь настоящего с прошлым. Через мощный ствол живительные соки питают раскидистую крону. Ветви дерева - история народов; листья - дела людей. Это - настоящее. Крона поднимается высоко в небо - в будущее. Таким образом, дерево Иггдрасиль связывает прошедшее, настоящее и будущее. В единстве, в неразрывности всех его частей - залог гармонии человеческого существования.
К образу дерева Иггдрасиль, древ а жизни Карлейль обращается практи-
чески в каждой работе, посвященной давней или современной истории. Сравнивая современное общественное устройство с идеальной моделью, Карлейль отмечает нарушение связи с корнями, чреватое прекращением подпитывания настоящего живительной связью с прошлым. Его современники позабыли о тех ценностях, которые они почитали прежде, позабыли и о том, как они умели поклоняться всему достойному поклонения. Современное общество - это тронутое гниением дерево. Оно еще не мертвое, оно может ожить, но только в том случае, если в обществе проснутся и начнут действовать конструктивные силы. В противном случае не избежать катастрофы. Катастрофа - это революция.
Карлейль оправдывает право народа на революцию, если другим способом невозможно провести социальные преобразования, но это крайняя и нежелательная мера, которую следует предупредить. Справедливое общественное устройство является главным Божественным предначертанием, законом Природы. И если те, кто имеют богатство и власть, ничего не делают для исполнения этого предначертания, то Природа сама восстановит необходимый баланс, но уже катастрофическими средствами.
Землетрясения и наводнения случаются и в общественной жизни. «Благие Небеса, неужели нам недостаточно одной Французской Революции и Господства Террора, а нужно их две? Их будет две, если понадобится; их будет ровно столько, сколько понадобится. Законы Природы будут исполнены. Для меня это - бесспорно» [1, с. 386].
В «Прошлом и настоящем» автор вновь обращается к образу дерева Иггд-расиль, чтобы напомнить, что прошлое питает настоящее, а настоящее во многом
54
определяет будущее. Каким станет будущее, во многом зависит от нас, от того, какую почву мы подготовим и какие семена посеем. Если идеальная модель мироздания отражена в образе дерева Иггдрасиль, то современное общество олицетворяется ядовитым Анчаром. Это больное общество, и причина нездоровья в том, что человек потерял свою душу: «. здесь ствол с его корнями и корневищем, с его обширными, как мир, ветвями анчарного дерева и проклятыми ядовитыми выделениями, под которыми мир лежит, корчась в атрофии и агонии» [Там же, с. 193].
Общественное нездоровье не может быть излечено «моррисоновыми пилюлями»: «. в убийствах Королей, в проведении Биллей о реформе, во Французских Революциях, в Манчестерских Восстаниях не найти лекарства» [Там же]. Признавая, что доведенный до отчаяния народ имеет право совершать социальные преобразования средствами насилия и террора, Карлейль все же относит революцию к ложным средствам излечения социальных недугов.
Можно понять резкие критические отзывы, которые высказывались французскими оппонентами Карлейля еще в Х1Х в., начиная с И. Тэна. С одной стороны, в них сквозит обида на то, как оценивал Карлейль деятельность и личности «великих» французов XVIII столетия: Руссо, Вольтера, Дидро, Робеспьера, Марата и др. Так, Руссо в «Героях» он называет «слабым гением»; о Вольтере в труде, посвященном его биографии, говорит, что величие Вольтера скорее дьявольское, чем божественное, и удостаивает его титула «короля всех шутов»; издевается над Робеспьером и Маратом в сочинении «Французская революция». Но здесь проявляется не личная антипатия автора. Скорее речь идет о различии
национального исторического и культурного сознания Франции и Англии того времени. Французы, если можно так выразиться, на протяжении Х!Х в. «привыкли» решать свои социальные проблемы с оружием в руках, насильственно изменяя формы политической власти и государственного устройства. Англичане гордились своей Славной революцией 1б88 года. Уроки революций их континентальных соседей не внушали им желания переносить такой опыт на родную почву. По этому поводу Карлейль писал: «Громадная Французская Революция, Наполеонизм, затем Бурбонизм с его “тремя днями” в заключение, заканчивающийся в весьма неокончательном Луи-Филиппизме, - все это должно бы быть поучительно!» [1, с. 341].
О различии в отношении к бунту и революции у французов и англичан красноречиво свидетельствуют слова Г. К. Честертона в его эссе о романе Диккенса «Большие надежды»: «Смех для английского бедняка - то же, что дубинка для ирландского, баррикады для французского. Это - их оружие, они им владеют. Они не рубят голов тиранам, но стараются, не без успеха, чтобы тиран потерял голову» [4, с. 145].
Эта особенность национального сознания англичан отразилась в рецептах социального усовершенствования Кар-лейля. Карлейль смеется над современным устройством общества и его правителями и не просто смеется, а глумится и издевается над ними. Правда, причины этого смеха на самом деле весьма серьезны. Суть сводится к тому, что революция - это страшное зло, которого всеми способами следует стремиться избежать, но Карлейль вполне отдает себе отчет: если правящие не одумаются и не начнут немедленно что-то предпринимать для
55
исправления существующего положения, то она неизбежна.
Карлейля, с одной стороны, возмущало то, что богатых и бедных разделяет огромная пропасть. Он считал истинным позором Англии, что миллионы трудящихся людей, создающих все блага современного мира, живут в нищете и лишениях. С другой стороны, он был убежден, что полное и абсолютное равенство (как и полная и абсолютная свобода) отнюдь не является необходимым условием справедливого устройства общества, а в некоторых аспектах (моральных) оно даже вредно. Не признавал, что могут быть равны гении и глупцы, труженики и лентяи, добрые и злые, милосердные и корыстолюбивые и т. д., и т. п. Считал, что в каждом обществе естественным образом должна сформироваться своя аристократия, которая им управляет и направляет его развитие. Но аристократия должна выделяться из общей массы не по наследственному праву и не по толщине кошелька, а по интеллектуальным и моральным качествам. Самые умные, способные, честные и добрые - гении, герои, великие люди - в любом обществе должны бы выдвигаться в аристократическую верхушку, из которой формируются правители и правительства.
Признавая деление общества на «высших» и «низших», на правящих и управляемых, Карлейль настаивал, что общество должно строиться на справедливых основах. «Низшие» не должны быть агрессивны; «высшие», в свою очередь, должны быть справедливы и милосердны к тем, кто доверил им свои судьбы и управление государством. Справедливость правящих состоит в том, чтобы работающие люди получали достойную плату за честный труд. Под заработной платой он подразумевает не те гроши, на которые люди живут впроголодь, едва
поддерживая свое физическое существование, но плату, обеспечивающую достойный уровень жизни. Мысли об усовершенствовании организации труда, высказанные Карлейлем в книге «Прошлое и настоящее», составляют основу социальных программ всех современных нам демократических обществ.
Карлейль видит спасение от зла и несовершенства современного мира не в насилии, не в революциях, а в компромиссе между правящими и работающими: терпение и послушание одних, доброта и милосердие вторых должны привести в результате к какой-то разумной организации общества.
Это звучит, на первый взгляд, утопично, если не сказать наивно. Но давайте посмотрим на сказанное как на одно из достижений культурной мысли Англии первой половины XIX в., представленной Вордсвортом, Диккенсом, Миллем, Теннисоном и др. Влияние Карлейля на этические воззрения Диккенса признается всеми биографами и критиками первого. Прежде всего проводятся параллели между «Историей Французской революции» Карлейля и «Повестью о двух городах» Диккенса, отмечаются схожие этические оценки в осмыслении событий Великой революции. Но если обратиться к творчеству Диккенса в целом и попытаться сформулировать этический идеал, настойчиво провозглашаемый им, начиная с «Посмертных записок Пиквикского клуба» и заканчивая «Повестью о двух городах», то мы придем к следующему. Положительный герой Диккенса - это человек, готовый проявить милосердие и прийти на помощь ближнему; человек, готовый поделиться «своим» с тем, кто нуждается более его. И не важно, богат этот человек или беден, делится он последним или от-
56
дает «от многого немножко». Диккенс так же, как и Карлейль, не приветствовал бунт и революцию, хотя в английской литературе того времени трудно найти писателя, более сочувствовавшего беднякам. Не бедные должны бунтовать, а богатые должны быть более справедливыми и милосердными к своим несчастным нуждающимся собратьям. Во всех своих произведениях Диккенс убеждал читателя: если люди станут честными и добрыми, то и жизнь в обществе в целом будет строиться по этим принципам и приобретет вполне приемлемые формы.
Подобная этическая позиция характерна и для Теннисона. В «Годиве» он провозглашает идею милосердия и жертвенности правителя по отношению к своим подданым. Милосердие и жертвенность проистекают от осознания ответственности за судьбу тех, кем ты управляешь, кого ведешь по жизни. Тен-нисон предлагает еще более наивный (или романтический, или утопический) способ устранения пропасти между богатством и нищетой и установления социальной справедливости. Он видит выход в распространении неравных браков между богатыми и бедными.
Можно сказать, что Диккенс и Теннисон - литераторы, испытавшие влияние идей Карлейля и попавшие под обаяние его манеры повествования. Но обратимся к Вордсворту. Он создавал свои главные произведения, когда Кар-лейль был в младенческом состоянии, и о влиянии Карлейля на Вордсворта говорить не приходится, скорее наоборот. Но то, что Вордсворт не просто писатель романтической школы, а один из зачинателей ее в английской литературе, сомнению не подлежит. Он культивирует нравственный романтический идеал, весьма близкий этическому идеалу Дик-
кенса, Теннисона и Карлейля. Его положительный герой в отношениях с природой и людьми лишен меркантильности, расчетов, стремления к обогащению, он честен и чист, бескорыстен и добр.
Следует признать, что этот этический идеал Вордсворта, Диккенса, Тен-нисона, как и некоторых других английских литераторов и мыслителей той поры, в литературной практике реализовывался в образах чудаков, людей «не от мира сего». Абстрагируясь, соединяясь с идеей «детскости», он трансформировался в утрированные образы умалишенных и находил свое крайнее выражение в образах психически больных детей (например, мальчик-идиот в одноименном стихотворении Вордсворта или Барнеби Радж в одноименном романе Диккенса).
Карлейль идет другим путем. Он связывает свои надежды не с умственно неполноценными, а, напротив, с гениями, героями. Его идеал находится как будто на противоположном полюсе. Но только «как будто». Не нужно быть ни философом, ни психиатром, достаточно простой житейской наблюдательности, чтобы понимать, насколько близки «чудаки» и «гении», как часто гения принимают за сумасшедшего, поскольку гениальности часто сопутствуют чудачества и житейская неприспособленность. Да и сам Карлейль, рисуя своих героев и гениев, постоянно подчеркивает их оторванность от мира сего. Оторванность проистекает оттого что гении и герои намного опережают современную им эпоху в своих мыслях. Современники их, как правило, не понимают, а потому им приходится предпринимать героические усилия и совершать поистине великие деяния, чтобы заставить людей поверить в себя и повести их за собой. Когда это удается, то отступает «Хаос Бытия» и на
57
мгновение (относительно вечности) проступают очертания того высшего Божественного порядка, который и представляет собой промысел Божий относительного человеческого бытия.
Таким образом, и революция, и Билль о реформах, и свободные выборы -все это лишь «моррисоновы пилюли». Каков же путь к социальной гармонии? Для Карлейля - это путь человека к самому себе, к своей душе. Только обретя себя, осознав свое Божественное предназначение, человек обретет истинные свободу и счастье. А общественные свобода и счастье складываются из совокупности личных.
Истинную свободу человек находит в Боге. Свобода не в том, чтобы ни от кого не зависеть. Это недостижимо и нереально. В мире человек живет среди людей, и у него есть долг перед людьми и перед Богом, который он обязан выполнять. Для того чтобы обрести истинную свободу, человек должен обратиться внутрь себя. Найти и воскресить в своей душе хотя бы частицу совести и искренности. Любая реформа должна начинаться изнутри: «Ты и я, мой друг, мы можем, каждый из нас среди самого холопского мира сделать по одному нехолопу, по одному герою, если мы этого захотим; это будет два героя для начала. Смелее! Ведь и это в конце будет уже целый мир героев, или, по крайней мере то, что мы, лишь Двое, можем сделать для его возникновения» [1, с. 50].
Диагностика состояния английской жизни середины XIX в. показывает, что Карлейль вышел на «вечные» проблемы социума. Он пишет, что последнее время управление страной нельзя назвать мудрым, что руководителями были не слишком разумные люди. Всем очевидны последствия такого правления и необходимость сменить правительство. Однако мало надежд на то, что смена
правительства действительно способна изменить положение дел к лучшему. Если люди привыкли мерить личное достоинство человека величиной его состояния, если уважение и вес в обществе зависят от толщины кошелька, то кого они могут избирать в парламент, и что сможет сделать новое правительство?
Ответы на эти вопросы сегодня покажутся нам набором всем известных банальностей. Но будем помнить, что Карлейль писал об этом в 1843 г.: «Правительство, несмотря на все свои указания и распоряжения, не может сделать того, чего Общество коренным образом не расположено делать. В конечном выводе, всякое Правительство есть точный символ своего Народа, с его мудростью и безумием; мы можем сказать: каков Народ, таково и Правительство» [1, с. 384].
Надежды на коренные изменения к лучшему Карлейль связывает не с избирательным правом, а с теми, кого он называет «Аристократия Таланта», с «Хозяевами-Работниками», с «Руководителями Промышленности», с «Аристо-кратами-Работниками». Он приводит пример промышленника, который, согласно его терминологии, является «благородным хозяином среди благородных работников». Говоря современным языком, речь идет о социальных программах для рабочих промышленных предприятий. Этот хозяин платит своим работникам достойную плату, способную обеспечить им достойную жизнь. Он строит для них удобное жилье, обеспечивает медицинской помощью, устраивает ясли для детей, заботится о достойном проведении досуга. У такого хозяина работники меньше болеют, усердней трудятся. В целом такая организация труда оказывается выгодна обеим сторонам.
58
Но дело не только и не столько в выгоде. Такой хозяин снискал благодарность и любовь людей, а любовь не купишь ни за какие деньги. Без любви люди не могут сосуществовать друг с другом. Без любви нельзя достойно организовать труд, являющийся основой совместной жизни. Трудиться должны все. Работа правительства - организация жизни и труда всего общества, всего народа. Задача владеющих землей - обеспечить ее плодородие и накормить народ, чтобы не было голодных. Трудиться должны руководители предприятий совместно со своими работниками на благо всей страны и каждого отдельного человека.
Для этого каждый должен познать в себе человека и божественную душу. Но прежде необходимо перестать считать деньги и прислушаться к себе. Кар-лейль уверен, что люди такого рода уже начинают появляться в современном обществе. Во многих душах наблюдается пока еще слабое, но уже ощутимое осознание своего божественного предназначения. В англичанах есть потенциал для подобного пробуждения. Своих соотечественников Карлейль считает неуклюжими, «толстокожими», суровыми. Это нация «молчаливых». В отличие от французов, они не умеют красиво говорить обо всем и ни о чем одновременно и без умолку. Они не столь ловки и сообразительны в теории, зато практичны, наделены здравым смыслом, твердо стоят на ногах. Англичане - прирожденные консерваторы, а консервативность, по мнению Карлейля, признак величия нации. Молчаливость и консервативность есть внешнее проявление мудрости как отдельной личности, так и нации в целом. Он пишет об англичанах: «Из всех народов мира в настоящее время Англичане - самые глупые в разговоре, самые
мудрые в действии» [1, с. 225-226].
По мнению Карлейля, только молчаливые нации обладают истинным величием. Примечательно сравнение, в котором Карлейль называет нации, равные и родственные в своем величии англичанам. В основном он обращается за примерами к древним исчезнувшим цивилизациям, к истории Рима. Из всех современных народов он выделяет Русских - именно так, с заглавной буквы. Если степень величия определяется молчаливостью и консервативностью, то Русские не только равны англичанам, но даже превосходят их. О Русских Карлейль говорит: «Они еще более немы». Лестное сравнение, но не только. Карлейль высказывает еще одну мудрую мысль, которую мы можем подтвердить с помощью исторической ретроспективы, взгляда на прошлое из сегодняшнего дня. Он убежден, что именно наиболее консервативные, самые «толстокожие» и самые терпеливые народы выполняют в мировой истории функцию Народов-Реформаторов. Их терпеливость и молчаливость заставляют их терпеть до самой крайней степени, пока жизнь не становится для них невыносимой. И тогда они «взрываются», как однажды «взорвались» французы, но Французская революция не внесла существенных изменений в порядок жизни: 25 млн населения страны по-прежнему голодают. Взрывы «консервативных», «молчаливых» народов должны, по мнению писателя, привести к коренным изменениям.
История ХХ в. подтвердила пророчества Карлейля. Революция в России коренным образом изменила судьбу не
только нашей страны, но и Европы, и мира в целом. Сегодня, когда мы обрели демократию и свободу, необходимо помнить уроки Карлейля. То, что демократия и свобода заключаются не только в свободных выборах, в свободе «делать деньги». Кажется, в сегодня, к «сильным нашего мира» обращены слова этого неисправимого романтика: «Пусть Божественная справедливость, пусть жалость, благородство и мужественная доблесть... засвидетельствуют о себе. К вам я взываю; ибо вы не мертвы, но уже наполовину живы: в вас есть недремлющая, непокоримая энергия, первооснова всякого благородства в человеке. Честь вам и слава в вашем призвании! К вам я взываю; вы знаете, по крайней мере, что повеление Бога к созданному им человеку было: Трудись!» [1, с. 388].
Человек должен познать самого себя, что для Карлейля равносильно тому, чтобы познать свое дело, то, над чем можешь трудиться, и исполнить свою работу как можно лучше. Бог повелел человеку не жить в праздности. Значит, труд приближает к истине, к тем законам и предписаниям природы, которые суть истина. В труде познает человек вечные ценности: добро, милосердие, любовь, мужество и благородство. Труд у Карлейля - тоже метафора. Это образ единственно верного пути, каким человек может прийти к познанию истинного, божественного смысла существования. Труд - единственно верный способ исполнить свое высшее предназначение в этом мире.
1. Карлейль, Т. Теперь и прежде / Т. Карлейль. - М., 190б.
2. Саймонс, Д. Карлейль / Д. Саймонс. - М., 1981.
3. Тэн, И. Английская литература в современных ее представителях / И. Тэн. - СПб., 187б.
4. Честертон, Г. К. «Большие надежды» / Г. К. Честертон // Тайна Чарльза Диккенса. - М., 1990.
5. Carlyle, T. On History / T. Carlyle // Essays. - N.-Y.: Lowell co., n. d. - P. 15б.
