CC BY
76
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
УДК 821.161. 1-3 (045) Е.Б. Шульга
МЕТАФОРА ВОДЫ В ХРОНИКЕ Н.С. ЛЕСКОВА «СОБОРЯНЕ» (НА МАТЕРИАЛЕ ТВОРЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ)
На материале ранних редакций и окончательного текста рассматривается символика образов воды, являющихся важной составной частью пейзажа в хронике Н.С. Лескова «Соборяне». Образы воды оказываются связанными как с евангельской символикой, так и со славянскими мифологическими представлениями, отраженными в русском фольклоре.
Ключевые слова: ранние редакции, евангельская символика, идея спасения, пейзаж, пантеизм, славянская мифология.
Хроника «Соборяне» (1872) - одно из центральных произведений в обширном творческом наследии Н.С. Лескова. Как справедливо отмечает О.Е. Майорова, «сам писатель, несомненно, считал это произведение ключевым в своем творчестве, часто упоминая его в статьях, письмах и даже художественных текстах» [3. С. 21]. «Соборяне» были задуманы и осуществлены писателем как произведение большой смысловой емкости, универсального содержания. Цитируя исследование А. Волынского 1923 г., О.Е. Майорова пишет по этому поводу: «О скрытых смысловых пластах «Соборян», пожалуй, проницательнее всех писал в свое время Аким Волынский: «... Лесков <...> таинственно отвлекает внимание читателей от подробностей к чему-то высокому и важному. Ни на минуту мы не перестаем следить за развитием одной большой, сверхчувственной правды, которая как-то невидимо приближается к нам и неслышно овладевает душой». Волынский последовательно избегал характеристики этих «неслышных» мотивов, - отмечает исследовательница, - однако он твердо обозначил ту нигде явно не сформулированную Лесковым творческую задачу, которая предопределила, по всей вероятности, исключительное значение хроники для писателя: за конкретным планом повествования, за бытовой оболочкой просвечивает нечто «высокое и важное», введенное полунамеком, растворенное в мелочах, но прорастающее из текста как целого» [3. С. 22].
Хроника «Соборяне» имеет сложную творческую историю, и сохранившиеся ранние редакции позволяют проследить становление авторского замысла. Окончательному тексту «Соборян»1 предшествуют незавершенные редакции: «романическая хроника» «Чающие движения воды», печатавшаяся в «Отечественных записках» в 1867 г. (№ 3. кн. 2 и № 4. кн.1 и 2), «Божедомы»
1 Окончательный текст «Соборян» был впервые опубликован в журнале «Русский вестник» в 1872 году (№ 4-7).
(«Эпизоды из неоконченного романа «Чающие движения воды»), первая часть которых была опубликована в журнале «Литературная библиотека» (1868. № 1,2). Кроме того, сохранилась большая рукописная редакция (черновая авторская сводка с несколькими слоями правки) под названием «Божедо-мы» и с подзаголовком «Повесть лет временных» (между 1868 и 1872 гг.) [3].
Изучение незавершенных печатных редакций и рукописи позволяет сделать вывод, что в процессе творческой работы сокращался объем произведения за счет отказа автора от отдельных сюжетных линий и второстепенных персонажей, менялось соотношение слова повествователя и слова героя, оттачивалась жанровая форма, но общая художественная концепция мира и человека, общая смысловая доминанта произведения оставалась неизменной.
Само заглавие произведения во всех трех вариантах - «Чающие движения воды», «Божедомы», «Соборяне» - становится для читателя важным знаком смысловой емкости текста. В заглавии сохраняется множественное число, что указывает на его собирательный, обобщающий характер.
Первоначальный авторский замысел произведения отражается в первой редакции с символическим заглавием «Чающие движения воды». Заглавие сопровождалось эпиграфом на старославянском языке, который отсылал к тому фрагменту Евангелия от Иоанна, откуда заимствована фраза заглавия: «В тех слежаше множество болящих, слепых, хромых, сухих, чающих движения воды» (Ин., 5; 3). Иоанн, единственный из четырех евангелистов, свидетельствующий о служении Христа в Иерусалиме, воспроизводит древнюю, сложившуюся еще в дохристианские времена легенду о целебных свойствах воды иерусалимской купальни: «Есть в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, при которой было пять крытых ходов. В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды, ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью» (Ин., 5; 2-4)2.
2 Т. Ильяшенко в своей статье «Евангельские купели» делает важное уточтение: в Новом Завете упоминаются две купальни, с которыми связаны чудеса исцеления -Вифезда и Силоам. В Евангелии от Иоанна, откуда заимствованы название и эпиграф первой редакции хроники Лескова, упоминается именно купальня Вифезда, куда всякое лето сходил Ангел Господень и возмущал воду, исцеляя слепых, хромых, глухих, «чающих движения воды». Однако, проанализировав те фрагменты трех редакций «Соборян», где встречаются прямые цитаты из этого евангельского текста, Т. Илья-шенко приходит к интересному выводу о не замеченном ранее исследователями факте объединения или смешения образов двух евангельских купелей в творческом сознании Лескова. Сюжет «возмущения воды» в купальне Вифезда у Лескова оказывается иногда соотнесенным с Силоамским прудом. Это объединение образов двух купелей в тексте Лескова исследователь объясняет тем, что в Новом Завете нет упоминаний о других купальнях, а воды Вифезды и Силоама обладали одинаковым целебным действием. Кроме того, отмечает исследователь, «выражение силоамская купель является более распространенным в русском языке и обладает целостным значением «что-то исцеляющее, обновляющее» [5. С. 77,78].
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
Исследователи (О. Майорова, Т. Ильяшенко) уже отмечали, что прямые цитаты и буквальные заимствования из евангельского рассказа о целебной купальне встречаются во всех редакциях «Соборян», и каждое обращение к этому сюжету обозначает наиболее важные моменты повествования [5. С. 74]. К этим наблюдениям можно добавить следующее: обращение к трем редакциям хроники позволяет сделать вывод, что и на образном уровне произведения имплицитно сохраняется, вплоть до окончательного текста, мотив «чающих движения воды» и евангельской купели. Сам образ мира, изображенного в хронике, оказывается насыщенным особым символическим смыслом. И, прежде всего, важное место в хронике, начиная с ее первой редакции, занимает водная стихия.
Мы обратимся к анализу семантики образов воды в «Соборянах» на материале трех ранних редакций и окончательного текста, учитывая сохраняющуюся на всех этапах создания произведения единую художественную концепцию мира.
В «Чающих движения воды» главным героем становится коллектив -население Старого Города, причем образ Старого Города символически расширяется до общенациональных масштабов, не теряя при этом конкретности маленького провинциального городка где-то в средней полосе России.
В первой главе «Чающих движения воды» повествователь-хроникер, воспроизводя стилистику летописи, рассказывает об истории Старого Города с момента его основания в незапамятные времена. Как справедливо отмечает исследователь, «этапы этой древней истории отчетливо проецируются на периоды истории общерусской» [3. С. 24].
Особое внимание уделяется здесь описанию окрестностей Старого Города и воспроизведению топонимических легенд и преданий, большинство из которых связано с водой. Старый Город располагается, как и многие русские города, вдоль тихой судоходной реки. В стародавние времена по реке приплыла к «коснеющим в язычестве» жителям этих мест чудотворная икона Николая Мирликийского, и это событие положило начало истории Старого Города. По этому поводу хроникер отмечает: «Церковно-христианский элемент, вошедши однажды в жизнь Старого Города, принимает самое первостепенное значение во все великие моменты его позднейших исторических судеб» [9. № 3, кн.2. С. 182]. Подробно описаны родник, бьющий из крутого склона реки, и происхождение символического названия тропы, ведущей к нему. Родник « бьет из-под каменного креста, приплывшего сюда, по преданию, вместе с явленной иконой», и узенькая тропинка, ведущая к реке от собора, стоящего на крутом берегу, называется «Крестовою тропою»: «Происхождение названия тропы было весьма ясно: тропу прозвали крестовою потому, что ею главным образом ходили за водою "ко кресту"» [9. № 3, кн.2. С. 187].
В хронике Лескова собор на высоком холме, который соединяет с находящимся внизу чистым родником тропа, сама традиция хождения старого-родцев «ко кресту» не только в храм, но и к воде - все это создает особую символическую вертикаль (как бы соединяющую небесный и земной миры).
В целом все эти описания явно насыщают водные образы евангельской символикой, преломленной в народном предании.
Не случайно также и упоминание о том, что на острове посередине реки в ее несудоходной части поселяется «старогородский Робинзон» нищий Константин Пизонский - воплощение истинно христианского смирения и любви. В «Чающих движения воды» повествователь дает ему характеристику как «очень оригинальному человеку, стоящему вне старогородских религиозных партий и избравшему себе путь - им же не всякий способен идти» [9. №4, кн.1. С. 191]. Остров - это символическая отделенность пространства от греховных «сует мира».
Наряду с конкретным социально-бытовым пространством провинциального Старого Города, создающимся рядом описаний тихих старогородских улиц, домов, картинами повседневной жизни горожан, в хронике формируется особое символическое, насыщенное сакральным смыслом пространство.
Само определение «чающие движение воды» метафорически соотносится, во-первых, с образом протопопа старогородского собора Савелия Ту-берозова. В первой редакции Туберозов еще не является главным героем произведения, но он изображается как философ, напряженно и тревожно размышляющий о нравственном состоянии современного русского общества, о судьбе России и православной веры. В хронику «Чающие движения воды» уже введен его дневник, что переносит время действия в пореформенную эпоху (последняя запись в дневнике датирована 1862 годом). Эта эпоха осмысляется Туберозовым как время надежд. Однако протопопа тревожит пошатнувшийся авторитет православной церкви и растущее в народе безверие. Проповедь евангельского слова в этой ситуации кажется Туберозову особенно необходимой. Как отмечает О. Майорова, «в дневниковых размышлениях Туберозова уже в первой редакции звучат мотивы жажды и предчувствия спасения, близкого возрождения России и воцарения вечной правды на русской земле» [3. С. 25]. Туберозов записывает: «Боже мой и творче и создателю! Открой ушеса наши и очи, дабы мы не просмотрели и ангела твоего, что придет целебною силою возмутить воду купели, и не посмеялись бы ему...» [9. № 4. С. 615]. Причем мотив «чаяния» будет связан с размышлениями Ту-берозова о грядущем обновлении русской жизни и в следующей редакции, и в окончательном тексте.
Во-вторых, определение «чающие движения воды» соотносится со всеми русскими людьми (в хронике - с жителями Старого Города). Как справедливо отмечает Т. Ильяшенко, оборот «чающие движения воды» употребляется в редакциях «Соборян» в двух принятых трактовках этого евангельского выражения: во-первых, в нейтральном значении «ожидающие улучшения вообще» и, во-вторых - «пассивно ждущие чуда». Второе значение ближе к евангельскому рассказу, считает исследователь, «так как больные у купальни Вифезда на самом деле не в состоянии помочь себе, приблизить чудо» [5. С. 75]. В таком значении «чающие движения воды» - это характеристика нравственного состояния современного русского общества, его пассивности, «неспособности духовно больных людей к действенному улучшению собственной участи»
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
(Там же). Такое состояние общества «без идеала», по мнению протопопа Тубе-розова, чрезвычайно опасно, потому что может стать удобной почвой для насаждения чуждых идей, что должно значительно отдалить времена схождения «благодатных волн» веры (слова Туберозова) в людские души.
Собирательный образ «чающих движения воды» сохраняется и в следующей редакции хроники под названием «Божедомы» с эпиграфом-цитатой из Первого Соборного послания Иоанна: «И дал им область чадами Божиими бытии, верующими во имя Его» [10. №1. С. 3].
Выражение «Дом Божий» в значении «храм», «церковь» в контексте хроники переносится и на все пространство русской земли. Большую роль в формировании смысла «Дома Божьего» как земного пространства играют образы природы, среди которых особое место также занимает водная стихия. Во второй редакции, где, как и в окончательном тексте, центральными героями становятся три священнослужителя - обитатели старогородской соборной поповки, из текста были исключены глава с рассказом о древней старогородской истории и топонимические легенды, символически обозначающие пространство Старого Города и связанные с водой.
Однако в «Божедомах» уже есть пейзажные сцены, которые сохранятся и в окончательном тексте хроники: сцена утреннего купания горожан появляется в напечатанной редакции «Божедомов» (1868), сцена грозы впервые встречается (судя по имеющимся в нашем распоряжении творческим материалам произведения) в рукописной редакции. Причем символическая семантика пейзажа (в том числе и образов воды) усложняется (по сравнению с первой редакцией). Природа, активно взаимодействующая с человеком, становится важной составляющей образа патриархального русского мира. Особое место в природном мире занимает «движущаяся», «возмущенная вода» (река, родник, грозовой дождь). Стихия воды во взаимодействии с человеком реализует в произведении функции источника и организующего центра жизни, очищения, обновления, приобщения к высшему смыслу бытия.
В восприятии героев, и особенно чуткого протопопа Савелия Туберозова, дождь, гроза являются знаками связи небесного и земного миров. В текст печатных «Божедомов» (1868) включен следующий эпизод, сохраняющийся и в окончательном тексте: «На темном небе порою реяли безгромные молоньи. Савелий набожно перекрестился: это был дождь, прошенный и моленный им днем на мирском молебне. В этом дожде старик видел как бы знамение, что Бог его еще слушает, и он, не отходя от окна, тут же склонился головою на руку и уснул, убаюканный сильно разошедшимся дождем» [10. №1. С. 19]3.
3 В окончательном тексте «Соборян» эта сцена насыщена особой эмоциональностью. Протопоп испытывает состояние молитвенного экстаза: «<...>это был дождь, прошенный и моленный Туберозовым днем на мирском молебне, и в теперешнем его появлении старик видел как бы знамение, что его молитва не бездейственна. Старый Туберозов шептал слова восторженных хвалений и не заметил, как по лицу его бежали слезы, и дождь все частил капля за каплей и, наконец, засеял как сквозь частое сито, освежая влажною прохладой слегка воспаленную голову протопопа, который так и уснул, как сидел у окна, склонясь головой на свои белые руки» [7. С. 83].
Сцена утреннего купания группы старгородцев («Божедомы», 1868), которая впоследствии с небольшими изменениями войдет в окончательный текст, насыщена особым символическим смыслом. В этой выделенной в две отдельные главки сцене изображение как бы двоится: сквозь реальные картины просвечивает символический план происходящего. В рассветном полумраке к реке собираются фигуры, в которых есть «нечто фантастическое», «окрест которых веяло воздухом северной саги». Но когда «сказочный свет улетел, уступая место дневному свету», фигуры эти приобрели реальные очертания. В фигуре в белом хитоне, напоминающей статую Командора, узнается городничий Порохонцев, в дикаре со страшными орудиями пыток и двумя отрубленными головами в руках - его кучер Комарь, несущий пузыри для купания, а женщина со щитом и прикрепленным к нему «пуком волос, как будто только что снятых с черепа», - служанка Комариха, в руках которой - таз с мочалкой. Плывущий против течения «гигант на могучем вороном коне» оказывается дьяконом Ахиллой, а тихо качающаяся на воде тыква -головой купающегося Пизонского. «Весь ансамбль самого тихого свойства», - лукаво замечает повествователь [10. №1. С. 21-23].
Это каждодневное утреннее купание в реке выглядит почти ритуальным. Еще в славянских мифологических представлениях именно утренняя вода обладала особыми целительными, очищающими свойствами, а купание героев в реке являлось распространенным сюжетным мотивом в русских сказках, былинах [1. С. 196]. Важно отметить, что старгородцы купаются нагими, но присутствующая здесь единственная женщина - служанка городничего Комариха - на чувствует никакого смущения при виде этой наготы 4.
Купальщики, пересекая с разных сторон водное пространство, плывут к большому камню посередине реки. Само расположение их на камне кажется насыщенным особым смыслом: «Небольшой камень этот, возвышающийся над водой ровною и круглою площадью фута в два в диаметре, служил теперь помещением для пяти нагих людей, из которых каждый прибыл сюда с континента. Четверо из этих гостей: Порохонцев, Пизонский лекарь и Ахилла, размещались по краям, усевшись друг к другу спинами, а Комарь стоял между ними в узеньком четырехугольнике, образуемом их спинами, и таким положением своим господствовал над группою» [10. №1. С. 27]. Сидящие оказываются таким образом обращенными лицами на четыре стороны света,5 а
4 В первом варианте сцены купания (в печатных «Божедомах») повествователь прозаически объясняет это обстоятельство: «Фелисата, бывшая крепостная девушка По-рохонцева, давно привыкла быть нянькою своего больного помещика и смотрела на свое присутствие здесь, как на присутствие няньки. Купающиеся здесь мужчины для нее вовсе не были мужчинами, она глядела на них, как глядит на больного парня набожная сельская лекарка. Полы для нее не существовали». (Литературная библиотека. 1868. № 1. С. 26.) Из окончательного текста этот фрагмент был исключен.
5 В богословско-философском памятнике X в., своеобразной «энциклопедии» славянского средневековья - «Шестодневе» Иоанна экзарха Болгарского воспроизводятся древние представления об этимологии имени первого человека. Универсальность имени «Адам» подчеркивается тем, что оно было составлено от первых букв четырех
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
стоящий образует собой как бы символическую ось. Правда, автор тут же переводит повествование из символического плана в реальный, и почти ритуальное купание превращается в прозаическое бытовое занятие: «Из помещавшихся на этом камне Ахилла и Комарь не сибаритствовали. Ахилла мыл своего коня, а Комарь <.> стоял в середине группы и намыливал Порохон-цеву голову, всячески стараясь не пустить ему на лицо ни одной капли мыла» [10. №1. С. 27].
Камень Голомыс (в окончательном тексте название камня опущено) ассоциативно напоминает славянский мифический Алатырь-камень, образ которого сохранился в заговорах и былинах. Алатырь-камень лежит на острове Буяне или в земном пространстве - посреди океана-моря. А.Н. Афанасьев приводит «свидетельство Стиха о Голубиной книге, что из-под этого камня текут источники, дающие всему миру пропитание и целение, т.е. живая вода дождей, воскрешающая природу и дающая земле урожаи. <.> Это те же райские реки, которые бьют живыми ключами из-под корней мирового дерева-тучи» [1. С. 191]. Вместе с тем связанные с небесными сферами алатырь-камень и остров Буян символически представляются и живоначальным центром мироздания.
Камень Голомыс становится местом, где купальщикам открывается нечто важное и истинное. Оказавшись на нем, принадлежащие к разным социальным группам старгородцы (городничий, кучер, лекарь, дьякон, нищий) ощущают свое равенство и единство: они, как первые люди, чувствуют себя обитателями «Дома Божьего», на мгновение как бы «выпадают» из реального исторического времени. Формулирует эти ощущения, казалось бы, не способный к философским обобщениям нищий Пизонский: «- А теперь мы вот сидим, как в раю блаженном <.>. Сами мы наги, а видим красу: видим лес, горы; видим храмы, воды, зелень <...>. Аукни ты, сила!
Звук этого слова сначала раскатился по реке, потом еще раз перекликнулся на взгорье и наконец, в-третьих, несколько гулче отозвался на Заречье. Пизонский поднял над своей лысой головой устремленный вверх указательный палец и сказал: - Тишина эта - сила Господня!» [10. №1. С. 28,29].
Благодать пронизывает собой земное пространство, одухотворяет его. В этом смысле и вся земля оказывается Домом Божьим.
Но более ярко и прямо идея пронизанности земного мира божественной благодатью выражена в сцене грозы. В рукописной редакции эта сцена значительно более обширная и включает в себя развернутые внутренние монологи протопопа Туберозова. И в рукописной редакции, и в окончательном тексте пережитая протопопом гроза является переломным событием в его
слов, обозначающих в греческом языке четыре стороны света: «восток» - «запад» -«север» - «юг». «Шестоднев» Иоанна экзарха, получивший распространение во всем славянском мире, с середины XIII в. стал особенно популярным и любимым на Руси, где он бережно переписывался в течение многих веков (известно несколько русских редакций вплоть до XVIII в.). См.: Уколова В.И. Античное наследие и культура раннего средневековья. М., 1989.
судьбе: восприняв грозу как знак свыше, Туберозов решается «порадеть за веру», произносит «бунтарскую» проповедь, за которую подвергается преследованию церковных властей.
В рукописной редакции сцене грозы предшествует обширная экспозиция, занимающая четыре главки. В поездке по благочинию протопоп останавливается на полуденный отдых не на постоялом дворе, а «под небесной кровлей». Он выбирает для отдыха «очень хорошее место» на возвышенности, «в Корольковом верху», откуда далеко видны все окрестности Старого Города и «откуда брал свое начало гремучий ручей». Реальные картины природы, которые наблюдает Туберозов, постепенно приобретают в его восприятии значение символического образа Руси, становятся толчком и поводом для широких обобщений: «Отсюда вперед широко русская степь пораздвину-лась, а сзади за плечами стоит, словно лохматый кошель старины, безначальный, дубравный и крепкий дремучий лес<...>. Из-под листвы инде глазеет на свет яркоцветная волчья ягода; выше вся озолоченная светом стоит сухая орешина, а возле на теплой коричневой почве раскинуты листья папороти, и под ней, как красный коралл, костяника ютится под белым и крепким боровиковым грибом» [3. С. 197]. И сразу - переключение картин природы в символический план: «Здесь томно горлицы воркуют и тяжко крячет ворон над разодранной добычей: здесь русский дух, здесь Русью веет. Отсюда русских снов и саг ручьи живые льются. Здесь сын земли вдыхает в грудь свою земли своей непобедимую, спокойную отвагу. Здесь Русь, в которой несть ни лести, ни киченья. Она, избранница небес, здесь Богу одному послушна, ждет, покуда час призванию ее великому ударит. Здесь Русь» [3. С. 197].
Этот символический образ как будто формируется не сознанием героя, а отражает идущие из глубины веков национальные представления о Руси, о ее извечных качествах. Как показал Ю.Лотман, для средневековых представлений о географическом пространстве было характерно деление земель с религиозно-нравственных позиций на «праведные» и «грешные», и пространство России осмыслялось как пространство «праведное», место распространения «веры Христовой». Такое восприятие порождает в средневековом культурном сознании идею избранничества своей земли [8. С. 241-244]. В монологах протопопа Туберозова в экспозиции и в самой сцене грозы, как отмечала О.Е. Майорова, идея высокого призвания Руси становится ключевой [3. С. 40].
В экспозиции к эпизоду грозы особое место занимает образ ручья Гре-мяк, возле которого Туберозов и переживет мистические моменты соприкосновения с «божественным». Остановившись на отдых около ручья, протопоп Туберозов вспоминает легенду о его чудесном происхождении. В рукописной редакции этот эпизод значительно расширен: «Кто вам внушил, что здесь нет своей живой фантазии, своих чарующих преданий, не закопченных куревом костров? Туберозову приходит на память легенда, прямо касающаяся этой воды (выделено Лесковым. - Е.Ш.), этого ключа, дающего начало Гремучему ручью. Люди верят, что в воде Гремяка сокрыты великие силы. Чистый, прозрачный водоем этого ключа похож на врытую в землю хрустальную чашу. Образование его приписывают громовой стреле. Она пала с небес и проникла
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
здесь в недра земли. Преданию известно, как это было. Тут некогда стал изнемогший русский витязь, и его одного отвсюду облегла несметная сила татар. Погибель была неизбежна; - но витязь взмолился Христу, чтобы избавил его от позора, и в то же мгновение из-под чистого неба вниз стрекнула стрела и взвилась опять кверху, и грянул гром, - и кони татарские пали, и пали с них всадники их, а когда они встали, то витязя не было больше, и на месте, где он дотуда стоял, гремя бил могучею струею студеный родник, сердито рвал ребра оврага и серебристым ручьем разбегался вдали по зеленому лугу» [1. С. 200, 201]6. Это место насыщается особым смыслом, с одной стороны, отражающим древнейшие представления о живительных свойствах воды, а с другой стороны, ассоциативно связанным с образом целительной евангельской купели: «Неведомо, что здесь: могила ль витязя, или место взятия его в иную область, которых много у Отца. Легенда не говорит об этом ничего, но она утверждает, что тут вечное присутствие Ратая веры. Здесь вера творит чудеса. Отсюда этим ключом бьет великая сила. Сюда к этим водам ради сил обновленья бредет согбенный летами старец; в эту хрустальную чашу студеной воды с молитвой и верой мать погружает младенца, и звери, и птицы ту силу великую знают <...>» [3. С. 201].
Примечательно, что именно приобщение к миру природы, слияние с ней готовят душу протопопа к восприятию «знаков свыше» во время грозы. Эмоциональное состояние Туберозова эволюционирует от дремотных мечтаний до экзальтированного молитвенного восторга в момент наступления гро-
6 Воспроизводимое предание, по всей вероятности, тесно связано с древнейшим мифологическим мотивом происхождения рек от крови героев, вошедшим в исторический эпос. В русских былинах, как пишет А. Н. Афанасьев, «сильномогучие богатыри и их жены, умирая, разливались широкими реками» [1. С. 202]. Таково происхождение Дуная, Дона, «Непры-реки» (Днепра). А.Н. Афанасьев отмечает: « .согласно с древнейшим представлением громоносных, дождевых туч мощными великанами божественной породы, народный русский эпос олицетворяет знакомые ему большие реки в виде богатырей старого времени: богатырь (от слова бог) есть существо божественное, и потому наделенное необычайными силами и великанскими размерами, приличными грозным стихиям природы» [1. С. 202]. Припоминаемое Туберозовым предание, как представляется, наиболее близко к преданию о Сухман-реке, изложенному в работе А.Н. Афанасьева: «Поехал Сухман-богатырь в чистое поле, приезжает к Непре-реке и видит: течет она не по-старому <...> На вопрос: что с нею сталося? испроговорит матушка Непра-река: «Как же мне было течь по-старому, когда стоит за мной сила татарская <...>. Перескакивал Сухман на своем добром коне на другой берег, выдергивал дуб с коренем и напускался на силу татарскую, всех перебил поганых, но и сам получил три раны кровавые. Умирая, богатырь причитывал: Потеки Сухман-река От моея крови от горячая <...>». Комментируя этот сюжет, Афанасьев пишет: «В битве Сухмана-богатыря с татарами узнаем мы вставленный в историческую рамку миф о ратном состязании бога-громовика с демоническими силами» [1. С. 204]. В хронике около легендарного ручья протопоп Туберозов вскоре становится свидетелем страшной грозы, в результате которой могучий дуб был срезан молнией у самого корня.
зы. В монологи Туберозова включено большое количество стихотворных цитат, с помощью которых герой как бы присоединяется к пантеистической традиции одухотворения природы, выраженной в русской поэзии середины XIX века: «Кто виноват, что здесь, на этой же земле взращенный поэт на ней заметил: «Небо, ельник, да песок», тогда как другой видел, как
Государь Пантелей Ходит по полю И цветов,и травы Ему по пояс?
Обязан ли я видеть одно сено в лугах, когда мне дано разуметь трав ле-петанье7 <...> Какая дивная аптека! Какой священный сад живоначальных сил в потребу человеку! И это скудная природа, говорят! И это скудная природа, среди которой должна иссохнуть фантазия и вера? Что за нелепость! <...> Природа мстит вам, которые не научились читать ее живые книги!» [3. С. 198,199].
Особое место в ряду этих цитат и реминисценций занимает поэзия А.К. Толстого. В своих монологах, которые становятся все более патетическими, Туберозов цитирует стихотворение «Пантелей-Целитель», а в момент наивысшего эмоционального подъема произносит молитвы Иоанна Дамаски-на из одноименной поэмы А.К. Толстого:
Зачем я не могу нести, О, мой господь, Твои оковы, Твоим страданием страдать И крест на плечи твой принять И на главу венец терновый! <.>
У Туберозова зреет решимость пострадать за веру: « О, я теперь хочу, я жажду в жизни раз царем творенья стать! О, я хочу хоть раз коснуться вечной правды и подвигом бесстрашия отметить на земле мое теченье.» [3. С. 202205]. Вместе с тем само состояние Туберозова перед грозой и переживание им грозы является своеобразной реминисценцией прямо не процитированного в тексте хроники стихотворения А.К. Толстого:
Я задремал, главу понуря, И прежних сил не узнаю; Дохни, господь, живящей бурей На душу сонную мою.
7 Возможно, реминисценция из стихотворения Е.А. Баратынского «На смерть Гете» (1833):
С природой одною он жизнью дышал, Ручья разумел лепетанье. И говор древесных листов понимал, И чувствовал трав прозябанье. По поводу авторства других приводимых цитат и реминисценций см. наши примечания к рукописной редакции «Божедомов» [3. С. 233-235].
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
Как глас упрека, надо мною Свой гром призывный прокати, И выжги ржавчину покоя, И прах бездействия смети.
Да вспряну я, тобой подъятый, И, вняв карающим словам, Как камень от удара млата, Огонь таившийся издам!
(1858)
Хотя все патетические монологи Туберозова и стихотворные цитаты были исключены из окончательного текста, первая журнальная публикация «Соборян» вышла с посвящением «графу А.К. Толстому».
К началу грозы состояние Туберозова достигает наивысшего эмоционального напряжения. И сама картина грозы в рукописной редакции предваряется словами: «Протоиерей повергся ниц и, громко рыдая, долго ронял свои старческие слезы у розовых корней ржи на алчущую влаги родную землю. Слезам, пролитым Туберозовым на русскую землю, русское небо ответило тихим раскатом далекого грома. С востока шла буря <...>» [3. С. 205].
Русская земля оказывается наполненной особой благодатью. Но это не входит в противоречие с религиозным восторгом протопопа (восприятием мира православным священником). Как отмечал И. А. Есаулов, в представлении о наполненности божественной благодатью не только горнего мира, но и мира земного, эмпирического нет существенного расхождения с христианскими догматами. Исследователь показал, что убеждение в пронизанности всей тварной земли духовной божественной энергией отражено еще в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (Х! в.). Иларион пишет: «Благодать и истина всю землю исполни» [6. С. 42], в другом месте: «Христова Благодать всю землю обять, и ако вода морьскаа покры ю», а также: «Вера бо благодатьнаа по всей земли простреся и до нашего языка рускааго дойде, и законное езеро пресъше, еуангельскыи же источникъ наводнився и всю землю покрывъ и до насъ разлиася» [6. С. 44], или: «Не иссушено бысть зноемь невериа, нъ дождемь Божиа поспешениа расположено бысть многоплодне» (Там же). И.А. Есаулов отмечает по этому поводу: «Образное уподобление духовной сущности земной, объяснение посредством такого уподобления, может быть, не случайно тесно связано с водной стихией. В этом уподоблении имплицитно присутствует водное крещение. Вода часто в тексте Ила-риона противопоставляется безблагодатной сухости <...> Для древнерусского автора исполненная благодатью - свыше - земля рождает обратный импульс - ввысь: общую (соборную) молитву. Это чудесная «молитва к Богу от всеа земля нашеа» [4. С. 28,29].
В окончательном тексте хроники Лескова представление о благодати, пронизывающей земное русское пространство, выражено не столь прямо, как
в рукописной редакции, а единение русского мира в соборной молитве Христу остается лишь заветной мечтой протопопа Туберозова.
В первой редакции хроники в дневнике Туберозова появляется запись, отражающая горестные мысли протопопа о недостижимости его мечты о духовном возрождении России: «Так все сбирался я, старик, увидеть некое торжество: дождаться, что вечер дней моих будет яснее утра, и чаяний сих полный сидел, ряды годов, у великой купели, неустанно чающее ангела, который снизойдет возмутить воду сию.» [9. №4, кн.1. С. 457]. Т. Ильяшенко отмечает, что здесь «через развернутую евангельскую цитату образ Савелия и вообще России сопоставляется с расслабленным у купальни Вифезда: как и он, Россия долгие годы ждет исцеления, символ которого - сходящий в воды купели Ангел» [5. С. 75].
Сюжет грозы, как представляется, символически реализует это ожидаемое «схождение Ангела» и исцеление «расслабленной» души протопопа. Одним из потрясших протопопа эпизодов грозы является «возмущение воды» ручья Гремяк8, о чудесном происхождении которого он недавно вспоминал: «Туберозов хотел сбежать отсюда в ложбину, где бил гремучий родник; но в хрустальном резервуаре ключа вода бурлила и кипела, и из расходящихся по ней кругов словно кто-то выбивался из недр земли наружу. Секунда, и вдруг в этой темно-свинцовой воде внезапно разлилось кровавое пламя. Это удар молоньи, но что за странный удар: он стрелой, в два зигзага упал сверху вниз и в то же самое мгновенье такими же точно двумя зигзагами взвился обратно под небо. Вода отразила его так, что небо с землею словно переслались огнями. И только что это свершилось, грянул трескучий удар, как от массы брошенных железных полос, и из родника вверх взлетело целое облако брызг. Протопоп Туберозов пал в рожь и простерся на землю» [3. С. 206,207].
Примечательно, что в изображении картин грозы (и в рукописной редакции, и в окончательном тексте) встречается разное написание слова «молния». Когда изображение нейтрально (например, момент начала грозы: «.молнии замигали и зареяли по всей темной массе»), употребляется современное написание. Но там, где картина разошедшейся грозы наполняется особой символикой, когда потрясенный протопоп слышит в громе и шуме дождя голоса, призывающие его «порадеть за Русь», используется древняя форма этого слова с полногласием: «Реяли молоньи; с грохотом несся удар за ударом.» [3. С. 205-207] (см. также приведенные выше цитаты). Упот-
8 «Возмущение воды» ручья Гремяк во время грозы ассоциативно напоминает евангельский источник Гион, из которого наполнялся водой целительный Силоамский пруд в Иерусалиме. Рукотворный пруд Силоам наполнялся через специально вырытый канал водой единственного круглогодичного питьевого источника в Иерусалиме под названием Гион (от евр. «вырывающееся клокотание»). Вода в этом источнике вначале наподобие гейзера взлетала вверх, а затем на несколько часов успокаивалась. Название же пруда «Силоам» (евр.-Шилоах) образуется от корня, означающего «посылать, освобождать» [2. С. 105,106]. Как свидетельствует Иоанн, у этого пруда Иисус исцелил слепого, помазав ему глаза и предложив ему умыться в Силоаме: «И сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам, что значит: посланный» (Ин., 9; 7).
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2008. Вып. 1
ребление древней формы «молонья» придает картине грозы особую масштабность, выводит изображение за рамки конкретного места и времени, символически маркирует те моменты разыгравшейся стихии, в которых Ту-берозову видится проявление высших сил.
Как показала О. Е. Майорова, в рукописной редакции (особенно в монологах Туберозова в сцене грозы) открыто и прямо выражена идея божественной избранности и мистического предназначения России. Причем «автор находит для нее оправдание, идущее из глубины народных представлений» [3. С. 40]. Витязь, погибший от рук неверных в припоминаемой Туберозовым легенде о происхождении ручья, и сам Туберозов, решивший «ополчиться за веру», сливаются в образе «ратаев веры»: «В рукописной редакции «Соборян» мессианская идея увязана с мечтой о царстве вечной правды: русская земля мыслится родиной и домом хилиастических надежд, которым суждено сбыться после близящихся потрясений - страшных испытаний «праведным гневом, на нас движимым» (слова Туберозова. - Е.Ш.). Отсюда - глубокая апокалиптическая тревога, разлитая по всему тексту рукописных «Божедо-мов» и «точечным» образом прорывающаяся в окончательной редакции «Соборян» [3. С. 40,41]. Как справедливо отмечает исследователь, в окончательном тексте хилиастическая мечта предстает в завуалированном виде, редуцирована до отдельных эпизодических упоминаний в дневнике и проповеди протопопа Туберозова [3. С. 26]. Но, как нам представляется, особая символическая насыщенность сцен купания и особенно грозы позволяет расшифровать эти первоначально заложенные в произведении смыслы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Афанасьев А.Н. Древо жизни: Избранные статьи. М., 1982.
2. Большой путеводитель по Библии / Перевод с нем. М., 1993.
3. Божедомы. Повесть лет временных (Рукописная редакция хроники Лескова «Соборяне») / Вступ. ст. О.Е. Майоровой, публикация О.Е. Майоровой и Е.Б. Шульги, примечания Е.Б. Шульги // Литературное наследство. Т. 101. Неизданный Лесков. М., 1997. С.21-235.
4. Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.
5. Ильяшенко Т.А. Евангельские купели. (Библеизмы у Н.С. Лескова) // Русская речь. 2001. №1. С.73-78.
6. Иларион. Слово о Законе и Благодати // Красноречие Древней Руси (ХЬХ^ вв.) / Сост., вст. ст., подг. текстов Т.В. Черторицкой. М., 1987. С.42-57.
7. Лесков Н.С. Соборяне // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. М., 1957. Т. 4.
8. Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: человек - текст - семи-осфера - история. М., 1999. С.289-349.
9. Стебницкий М. Чающие движения воды // Отечественные записки. 1867. №3. Кн. 2; №4. Кн. 1, 2.
10. Стебницкий М. Божедомы (Эпизоды из неоконченного романа «Чающие движения воды») // Литературная библиотека. 1868. № 1,2.
11. Толстой А.К. Собр. Соч.: В 4 т. М., 1980. Т. 1.
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ Поступила в редакцию 04.04.08
E.B. Shulga
The metaphor of "water" in N.S. Leskov's chronical "The Cathedral Folk" (based on the literary history of the chronical)
The article deals with the symbols of «water» images being the important part of nature description in the earlier variants of Leskov's chronicle "The Cathedral Folk". The water images appear to be connected with both the Christian symbolism and the Slavonic mythological concepts, reflected in Russian folklore.
Шульга Елена Борисовна
ГОУВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Россия, г. Ижевск ул. Университетская, 1 (корп. 2) E-mail: [email protected]
