Метафора, словарь и энциклопедия Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Умберто Эко

Метафора, словарь и энциклопедия'

\

к

з!

Семиотической теории метафоры для того, чтобы объяснить, как метафоры порождаются и интерпретируются, требуется привлечение компонентной репрезентации содержания лингвистических выражений. Цель данной статьи — продемонстрировать, что подобная компонентная репрезентация должна быть представлена в формате энциклопедии, так как, данная в формате словаря, она не сможет объяснить сам метафорический эффект.

Оппозиция словарь — энциклопедия широко обсуждается в рамках современной компонентной семантики, но до сих пор остается довольно неопределенной. Тем не менее, огрубляя, принято говорить, что «словареобразная» репрезентация должна касаться исключительно лингвистической компетенции, тогда как «энциклопедео-бразная»55 должна принимать в расчет, как часто говорят, все наше знание о мире1. Как мы увидим, знание о мире, представленное энциклопедией, не имеет ничего общего с прямым, физическим и зачастую идиосинкразическим опытом восприятия мира; оно, напротив, связано с другими семиотическими феноменами — с интертекстуальной компетенцией, с цепью интерпретантов2. И все же многие лингвисты и философы языка полагают, что подобное знание о мире, будучи потенциально бесконечным, не может быть представлено

© У. Эко; Р. Р. Накипов (перевод), 2017

* Публикуется с разрешения наследников по: Eco U. Metaphor, Dictionary and Encyclopedia // New Literary History. 1984 (Winter). Vol. 15. №2. P. 255-271.

Все сноски приведены в соответствие с требованиями «Vox medii aevi». - Прим. ред.

** В оригинале у Эко - dictionarylike и encyclopedialike.

1. О современном состоянии вопроса см.: Haimann J. Dictionary vs Encyclopedia // Lingua. 1980. №50. P. 329-357.

2. См. мои: Theory of Semiotics (Bloomington, 1976) и Role of the Reader (Bloomington, 1979).

исчерпывающе. Поскольку я намерен начать с первой и самой почтенной теории метафоры, а именно предложенной Аристотелем, позвольте мне принять — как модель словареобразной компетенции — модель Аристотеля в том виде, в каком она была выведена Порфирием в «Исагогах» и в каком она была веками представлена так называемым Порфириевым древом. Речь идет о словаре, в котором нижние маркеры влекут за собой верхние, что может быть сведено в целях текущего эксперимента к сущностной схеме:

Несмотря на свою элементарность, эта модель (она, собственно говоря, является упрощенной версией древа Порфирия) учитывает все феномены, которые, как утверждают, объясняет словарь, а именно — антонимию, гиперонимию и гипонимию, избыточность (например, животный человек), разницу между аналитическими и синтетическими истинами (утверждение люди — животные является аналитической истиной, тогда как люди отважны — синтетической), противоречивость (аналитически неверно утверждать, что люди — лошади), логическое следование (если человек, значит, животное) и тому подобное. Должно быть ясно, что эти словарные свойства представляют собой £ свойства Группы р (их свойства п являются энциклопедическими).

1. К сожалению, если мы проанализируем примеры метафор, приводимые Аристотелем, подобный словарь не объяснит их. Самое большее, он может объяснить первые два типа метафор по Аристотелю; единственная проблема, что эти типы — не метафоры, а синекдохи. Первый тип можно определить как синекдоху, которую Группа р называет «генерализирующая синекдоха в £», и он состоит в замене

животное

человек

лошадь

вида обобщающим его родом3. Аристотель использует следующий 3. Groupe у. Rhetorique gen-

„ erale. Paris, 1970. P. 97-101,

пример: вот стоит мое судно, где стоит — род, который содержит 108-111. в числе своих видов покоиться на якоре. Более очевидный пример, вдохновленный нашей моделью словаря: использование понятия животное вместо понятия человек, так как человек является видом животного. Древо Порфирия, кажется, очень хорошо справляется с данной синекдохой, за тем исключением, что в этом случае риторическое знание определенно отделено от знания логического. В действительности этот тип синекдохи предполагает — для того, чтобы быть принятым — логическую ошибку следующего типа:

((p _) q) • p) _) q

Второй тип метафор (на самом деле, другая синекдоха) кажется более приемлемым с логической точки зрения, поскольку иллюстрирует случай modus ponens («правило вывода»):

((p ^ q) • p) ^ q

и соответствует специализирующей синекдохе Группы р в £. Пример Аристотеля: десять тысяч дел благородных совершил Одиссей. Согласно Аристотелю, специализация десять тысяч употреблена вместо много, родового понятия.

Неуклюжесть примера Аристотеля очевидна. В действительности, /десять тысяч/ — это «много» только в рамках древа Порфирия, основанного на определенной количественной шкале. Можно вообразить и другую шкалу, ориентированную на астрономические размеры, в рамках которой десять (и даже сто) тысяч — довольно небольшое число.

Иными словами, в то время как человек более или менее неизбежно является животным, число десять тысяч вовсе не обязательно значит много. Несмотря на это, десять тысяч предполагает понятие много интуитивно и с помощью бесспорно гиперболического тона,

тогда как употребление понятия человек вместо понятия животное не будет интуитивно воспринято как интересная фигура речи — хотя оба примера основаны на одной и той же логической схеме. Это означает, что для порождения и интерпретации синекдох этого типа, определенного древа Порфирия достаточно, но некоторые деревья более удовлетворительны, нежели другие. Вероятно, согласно коду греческого языка IV в. до н. э., выражение десять тысяч было уже «перекодировано» (как готовая синтагма) и использовалось для обозначения больших количеств. Иными словами, Аристотель объясняет модусы интерпретации этой синекдохи, используя уже саму ставшую недвусмысленной синекдоху. С другой стороны, человек вместо животного будет воспринято как нелепая «специализация». Неожиданный вывод состоит в том, что метафоры второго типа («специализирующие» синекдохи в X) логически корректны, но риторически бесцветны, тогда как метафоры первого типа («генерализирующие» синекдохи в X) риторически насыщенны, но логически не оправданы.

2. Для третьего типа Аристотель приводит двойной пример: жизнь он вычерпнул бронзой и бронзовым кубком он взрезал воду. Это два примера перехода от вида к виду: вычерпывать и взрезать рассматриваются как два случая более общего (родового) забирать. Третий тип и правда выглядит как подлинная метафора, поскольку между двумя действиями есть нечто «схожее». Логическое движение по возможному древу Порфирия может быть, соответственно, представлено так:

Создание метафоры включает в себя переход от вида к его роду (метафора первого типа) и последующий переход от рода к виду (метафора второго типа); интерпретация подразумевает обратное

забирать

движение. Таким образом, скрещивая две синекдохи, мы получаем метафору.

Эта модель объясняет такие выражения как клык скалы, поскольку пик и клык входят в состав рода заостренная форма, или она была лозой, употребленное по отношению к девушке, поскольку девушка и лоза входят в состав рода гибкое тело. Эти два примера представлены Группой р, и многие современные теории утверждают, что в подобных случаях девушка обретает растительные черты, а лоза — человеческие (теория переноса свойств)4.

Однако на этом месте возникают две проблемы: во-первых, описанная модель подходит для выражения она была лозой, но не подходит для выражения он был лошадью, где лошадь символизирует человека. С другой стороны, мы интуитивно (или культурно) воспринимаем как приемлемую метафору он был львом (о храбром человеке). И все же эта метафора работает, только если мы представим себе Порфириево древо, которое объединяет человека и льва не в род животные, а в условный род свирепые и гордые существа. Еще раз, мы можем создать и интерпретировать метафору, только смоделировав дерево, работающее под конкретное описание. А это значит, что надо будет каждый раз придумывать новый словарь под новую метафору!

Подобным образом, чтобы определить, какие свойства сохраняются, а какие отпадают, мы должны опять сконструировать подходящее древо Порфирия, поскольку эта операция должна быть сориентирована универсумом дискурса или системой отсчета5. Вторая проблема заключается в том, что в этой операции семемного пересечения возникает феномен, принципиально новый по отношению к синекдохам первых двух типов. Рассмотрим то двойное движение, что лежит в основе производства и интерпретации метафоры клык скалы:

4. Weinreich U. Explorations in Semantic Theory. The Hague, 1972. P. 61-65.

5. Одно из первых утверждений этого принципа см. в: BlackM. «Metaphor» // Proceedings of the Aristotelian Society. 1955. №55. P. 273-294.

Производство острый

Интерпретация острый

пик

клык

клык

пик

В синекдохе, в которой пик был бы назван чем-то острым, пик потерял бы некоторые свои характерные свойства (минеральные, например) и, напротив, разделил бы с родом, к которому он был редуцирован, некоторые морфологические черты (в особенности заостренность). В метафоре третьего типа пик теряет некоторые черты, становясь чем-то острым, и приобретает другие, становясь клыком. Однако в то время как пик и клык имеют общее свойство заостренности, их взаимное сравнение также сосредоточено на тех чертах, что стоят в оппозиции. Это как раз тот случай, когда речь идет об упомянутом выше феномене переноса свойств (пик приобретает человеческие черты и органические свойства, тогда как зуб приобретает свойства минеральные). Что делает теории переноса свойств сомнительными, так это тот факт, что мы не можем сказать, кто что теряет, а кто что приобретает. Вернее было бы говорить не о переносе, а об осцилляции свойств. Мы увидим, что это случай так называемого «сгущения». Более того, третий тип метафоры — это в действительности метафора четвертого типа, потому что он приводит в движение не три, а четыре члена, вне зависимости от того, выражены ли они в лингвистической манифестации. Девушка состоит в тех же отношениях к ригидности мужского тела, в каких лоза состоит к ригидности дуба — иначе невозможно будет понять, относительно чего будут гибкими лоза и девушка. В любом случае, что уподобляет третий тип четвертому, так это то, что идентификации и поглощения (видов родом) больше не играют ведущей роли; теперь вопрос стоит о сходстве и противоположности, идентичности и различии.

3. Метафора по аналогии или по пропорции — это метафора с четырьмя членами, которые находятся не в отношении A/B = C/B (например, пик относится к роду острых вещей таким же образом, как и клык), а в отношении A/B = C/D. Член чаша находится в тех же отношениях к члену Дионис, как член щит к члену Арес. Таким образом, щит может быть уподоблен чаше Ареса, а чаша — щиту Диониса. И опять, старость для жизни то же, что закат для дня, соответственно, старость можно определить как закат жизни, а вечер как старость дня.

Определение Аристотеля всегда казалось превосходным благодаря краткости и ясности. И это действительно так; а идея пропозициональной функции, которую можно применить к бесконечному числу конкретных примеров, несомненно, гениальна. Более того, формула этой пропорции допускает репрезентацию даже случаев необходимой катахрезы, когда образ (vehicle) соответствует предмету (tenor), которого лексически не существует: A/B = x/C. Аристотель приводит свой, лингвистически сложный пример, но ничто не мешает нам обратиться к двум знакомым катахрезам, а именно — ножке стола и горлышку бутылки. Нога по отношению к телу — то же, что непоименованный объект по отношению к «телу» стола.

Однако сразу становится ясно, что нога относится к телу иначе, чем горло. Ножка стола напоминает человеческую ногу при условии, что мы имеем систему отсчета, которая со всей очевидностью указывает на свойство «поддержки/опоры», тогда как горлышко бутылки это не совсем поддержка ни для пробки, ни для всего сосуда. Похоже, что аналогия с ногой играет на функциональных свойствах в ущерб морфологическим сходствам (редуцированным до очень абстрактных эквивалентностей; фактор количества же отбраковывается как неуместный), тогда как аналогия с горлом отбрасывает функционально

уместные свойства и настаивает на морфологических. И это вновь возвращает нас к тому, что критерии для создания разных древ Пор-фирия дискуссионны — если мы все еще можем говорить об обычном древе Порфирия. Наше настоящее возражение, однако, более радикально: в действительности метафоры четвертого типа не укладываются ни в одно Порфириево древо.

Для начала стоит сказать, что отношение чаша/Дионис, согласно критериям позднейших теорий риторики, определяется как метонимия. Кубок и Дионис обычно ассоциируются по смежности, через отношение субъект/инструмент, через культурную привычку (без которой чаша могла бы символизировать многие другие объекты). Это отношение совершенно невыразимо посредством Порфириева древа, если только мы не хотим привлечь слишком много включающих в себя эквивалентностей (по типу: кубок принадлежит классу предметов, характеризующих Диониса, или Дионис принадлежит классу существ, пользующихся кубками). То же касается отношения щит/Арес. Иными словами, очень трудно распознать здесь случай родовидовых связей.

Случай человека/животного демонстрирует нам пример аналитического отношения, тогда как случай кубка/Диониса — пример синтетического отношения. Человек есть животное просто в силу определения слова человек, тогда как кубок вовсе необязательно отсылает нас к Дионису, за исключением очень ограниченной ко-текстуальной ситуации, в которой разные языческие боги иконографически перечислены вместе со своими характерными атрибутами. Панофский и Караваджо, скорее всего, настаивали бы, что если Дионис, значит кубок; но и они были бы вынуждены согласиться — в то время как невозможно помыслить человека, не являющегося животным, вполне возможно помыслить Диониса, не думая о кубке. Более того, почему

Дионис должен быть поставлен в отношение с Аресом, а не, например, с Церерой, Афиной или Вулканом?

Интуитивно ясно, что сам Аристотель нашел бы затруднительным назвать копье Афины кубком Афины, а пшеничные пучки Цереры — щитом Цереры (даже если не исключать барочные контексты, где это возможно). Интуиция говорит нам, что щит и чаша могут состоять в отношении, потому что оба круглые и вогнутые (да, круглые и вогнутые по-разному, но в том и кроется искусность метафоры, чтобы заставить нас увидеть определенное соответствие между разными вещами). Но что совпадает у Диониса и Ареса? В пантеоне языческих богов их объединяет непохожесть (да, странный оксюморон). Дионис — бог наслаждения и мирных ритуалов, Арес — бог смерти и войны: вот игра сходств и противоположностей. чаша и щит похожи по своей округлости, но разнятся по функции; Дионис и Арес похожи, потому что боги, но разнятся по области действия.

4. Метафора с четырьмя членами включает в игру не одно лишь словесное содержание. Пропорция может быть установлена только потому, что мы не предполагаем нелепицы вроде Диониса, пьющего из щита, или Ареса, защищающегося чашей. В первых двух типах метафоры «метафоризирующее» понятие впитывает (или смешивает с собой) понятие «метафоризируемое», подобно тому, как фигура входит во множество — или покидает его — не ставя под вопрос наших когнитивных привычек. В лучшем случае результатом будет обеднение — и концептуальное, и перцептивное. В третьем типе метафоры, напротив, создается наложение девушки и растения, почти визуальное. То же и в типе четвертом.

Хотя и в замешательстве, Аристотель осознает, что, называя один предмет именем другого, мы отказываем первому в его собственных качествах. Щит Ареса может быть также назван чашей

без вина. Когда метафора начинает сознаваться, щит становится чашей, даже если эта чаша, оставаясь круглой и вогнутой (хоть и по-иному, нежели щит), теряет свойство наполненности вином. Или наоборот, можно вообразить Ареса со щитом, что обзавелся свойством наполненности вином. Иными словами, два образа соединяются, две вещи становятся отличными от себя и все же узнаваемыми, и, таким образом, рождается визуальный (и концептуальный) гибрид. Разве нельзя сказать, что мы сталкиваемся здесь с неким сновидческим образом?

Эффект этого свойства подобен тому, что Фрейд называл «сгущением», при котором несовпадающие черты могут быть отброшены, тогда как общие — усилены.

И что, в конце концов, наиболее важно: метафоре четвертого типа, чтобы быть понятой, явно необходимы энциклопедические свойства, такие как круглое и вогнутое, война и мир, жизнь и смерть. И, несмотря на то, что любая из этих пар может быть организована в древо Порфирия, для всех вместе это невозможно, и здесь потребуется больше деревьев одновременно.

5. Компонентная репрезентация в формате энциклопедии, тем не менее, потенциально бесконечна и обретает форму Модели «О»6 — 6.Eco и. a Theory of Semiotics.

P. 121-125.

многомерной сети свойств, в которой некоторые свойства являются интерпретантами других. В отсутствие подобной сети ни одно из этих свойств не достигнет ранга металингвистической конструкции или элемента привилегированного набора семантических универсалий. В модели, организованной по принципу неограниченного семи-озиса, каждый знак (лингвистический и нелингвистический) определяется другими понятиями, принятыми в качестве интерпретантов, с тем преимуществом, что энциклопедическая репрезентация (пусть даже идеальная), основанная на принципе неограниченной

интерпретации, способна объяснить в чисто семиотических терминах идею «сходства» между свойствами.

Под сходством двух сем или семантических свойств мы подразумеваем тот факт, что в данной системе содержания эти свойства именуются одним интерпретантом, вербальным или нет, вне зависимости от того, проявляют ли объекты или вещи, для обозначения которых традиционно используется интерпретант, видимые «сходства». Иными словами, зубы девушки в Песне Соломона подобны овцам, только если в данной культуре интерпретант белый одновременно используется для обозначения цвета зубов и овечьей шерсти. Но метафоры устанавливают не только сходства, но и противопоставления. чаша и щит подобны по своей форме (круглые и вогнутые), но противоположны по своей функции (мирная и военная). Равно как Дионис и Арес подобны в том, что оба боги, и противоположны в отношении целей, которые преследуют, и средств, которыми пользуются. Для учета этих феноменов энциклопедическая репрезентация должна принять форму падежной грамматики, которая должна, следовательно, различать Субъекта-Агента, Объект, на который агент распространяет свое действие, Контрагента, который, вероятно, может противопоставить себя этому действию, Инструмент, используемый агентом, Цель действия и так далее.

Этот тип репрезентации, похоже, хорошо работает для глаголов, но представляет ряд проблем для существительных. Как можно найти Агента, Объект или Инструмент для таких выражений как дом, море, дерево? Одно возможное предположение заключается в том, чтобы принять все существительные за материализованные глаголы или действия: не дом, тогда, а строить дом. Но есть один тип репрезентации, который, по-видимому, может заменить этот сложный перевод существительных в глаголы и который позволяет видеть

объект, выраженный существительным, как результат продуктивного действия, влекущего за собой Агента или Причину, Материал для использования, Форму для наложения, и Цель, к которой направлен объект. Речь о репрезентации, основанной не на чем ином, как на четырех причинах Аристотеля (действующая, формальная, материальная и целевая), принятых с чисто операциональными, не метафизическими коннотациями.

Вот, между тем, репрезентация существительного /х/, которая может принять следующий формат:

/х/ ^ F (forma) A (agent) M (materia) P (purpose)

перцептивный кто или что из чего для чего

аспект x создает x сделано x предназначено x

Такая репрезентация принимает во внимание исключительно энциклопедические характеристики, не различая аналитических и синтетических характеристик. Иными словами, нет разницы между характеристиками ^-аналитического словаря и характеристиками п-синтетической энциклопедии.

Каждая характеристика тем не менее может быть рассмотрена как £ характеристика. Предположим, что /х/ рассматривается с точки зрения его Цели: тогда он будет принадлежать к классу всех сущностей, имеющих ту же Цель или функцию. В этом случае одна из P характеристик станет родом, видом которого является семема x, то есть одна из P характеристик станет верхним узлом возможного древа Порфирия:

£ п

p «--------,

/х/ F, A, M ... (P)

Та же операция может быть применена к F, M и A характеристикам. Выбор характеристики модуса £, таким образом, зависит от контекстуального решения со стороны интерпретатора (или создателя) метафоры, который заинтересован в вычленении именно той характеристики, с позиции которой может быть сформулирована генерализирующая или специализирующая синекдоха в £. Таким образом, x будет обозначать все P, а P будет обозначать все x. То есть если x соответствует дому, то это слово будет представлено в целях экономии как

/дом/ ^ F (forma) A (agent) M (materia) P (purpose) с крышей культура кирпичи кров

Если мы решим взглянуть на дом с точки зрения его функции, то свойство предоставления крова становится его характеристикой, и отныне можно называть дом кровом, а любой кров — домом. То же случится, если описать дом с точки зрения его формы: каждый сможет назвать дом своей крышей.

Стоит отметить, что замена дома на кров (и наоборот) традиционно считалось метонимией (замена объекта на функцию и наоборот), тогда как замена дома на крышу и наоборот — синекдохой (pars pro toto, синекдоха в п).

Это различие между синекдохой и метонимией становится абсолютно нерелевантным в нашей схеме. Похоже, единственный случай «синекдохического» движения представлен в модусе £, созданном ко-текстуальным решением и состоящем в трансформации свойства в род. Все другие случаи замены семемы на сему и наоборот можно назвать метонимией. Естественно, в нашей схеме различие между синекдохой и метонимией не имеют ничего общего с конкретными отношениями между «вещью» и ее частями или иными смежными «вещами»: различие лежит исключительно в области формальных оснований.

Собственно говоря, традиционная риторика так никогда и не объяснила, почему замена род/вид (£) и часть/целое (п) — синекдохи, в то время как любые иные замены (объект/цель, содержащее/содержимое, причина/следствие, материал/объект и т. д.) называются метонимиями. В рассматриваемой схеме и замена pars pro toto, и замена причина/следствие могут работать на п свойствах.

Объяснение этой двойственности в традиции должно быть дано в исторических и феноменологических терминах. Согласно многим освященным веками теориям знания вещи вначале воспринимаются и распознаются согласно своим формальным (морфологическим) характеристикам: тело — круглое или тяжелое, звук — громкий или глубокий, тактильное ощущение — горячее или грубое, и так далее. Эти морфологические свойства записаны в нашей модели под буквой F. Вместо этого, вновь согласно традиционным теориям знания, чтобы установить, что вещь имеет причину A, что она сделана из материала M, или что она имеет функцию P, нужно основываться на дальнейших заключениях — своего рода перемещении от простого акта представления к акту суждения. Тогда становится очевидным, почему F характеристики имели свой привилегированный статус и попадали в категорию синекдох наряду с £ отношениями (род/ вид). Воспринять и распознать формальные характеристики вещи означало ухватить ее «универсальную» сущность, распознать вещь как представителя вида в отношении к роду.

Очевидно, что такое допущение не ухватывает всю сложность перцептивного опыта, когда объекту зачастую, чтобы быть распознанным и классифицированным, требуется сложный дедуктивный труд, связанный также с его функциональными, материальными и каузальными аспектами. Наша модель игнорирует следствия всех этих имплицитных философских допущений. Все характеристики

должны рассматриваться как энциклопедические и допускать метонимическую замену — исключая тот случай, когда свойство трансформируется в род (замена в E), потому что по ко-текстуальным поводам данная семантическая единица должна рассматриваться под определенным «родовым» описанием.

6. Давайте возьмем два элементарных, даже грубых, примера, две исландские загадки (kenningar), упомянутые Борхесом: древо для сидения, или «скамья», и дом птиц, или «небо»7. В первом примере пер- 7. Borges J. L. Historia de la Eternidad. Buenos Aires, 1936.

вое понятие (дерево) не содержит двусмысленности. Сконструируем теперь компонентный спектр:

/дерево/ ^ F (forma) A (agent) M (materia) P (purpose)

ствол природа натуральная плоды

ветви древесина

(вертикальное)

Понятно, что на этой первой ступени мы еще не знаем, какие семы нужно держать в уме контекстуально. Энциклопедия (потенциальный резерв информации) допускает в этой репрезентации неопределенное наполнение. Но контекст дает дополнительное указание для сидения. Выражение как целое — двусмысленно. Невозможно сидеть на деревьях; можно, конечно, сидеть на любой отдельной ветке, но тогда все равно непонятно, о каком конкретно (the) дереве идет речь (конкретность (the) согласно Брук-Роуз8 — показатель 8. Brooke-Rose Ch A gi-ammai- °f

metaphor. London, 1958.

метафорического употребления). Это дерево в таком случае — не дерево. Должно быть найдено нечто, что имеет некоторые, но не все свойства деревьев, при этом обязывая дерево иметь такие свойства, которых оно обычно не имеет. Здесь мы сталкиваемся с задачей абдукции (кеннинг — это загадка, основанная на «сложной» метафоре). Серия гипотез ведет нас к вычленению в стволе дерева элемента

вертикальности для последующих поисков чего-нибудь тоже деревянного, но горизонтального. Попробуем дать репрезентацию глагола сидеть. Теперь поищем среди Объектов, на которых сидит Агент, те, что имеют сему «горизонтальности». Древний исландец, или некто, кто знает, что выражение должно нести связь с кодом древней исландской культуры, тотчас подумает о скамье. Собираем репрезентацию скамьи:

/скамья/ ^ F (forma) A (agent) M (materia) P (purpose)

горизонтаьная культура обработанная чтобы сидеть

древесина

На первый взгляд две семемы не имеют общих свойств. Теперь проведем вторую операцию: поищем среди различных свойств те, что могут сформировать часть одного и того же древа. Например:

обработанная древесина необработанная древесина

дерево скамья

Здесь мы видим дерево и скамью, единые в верхнем узле (оба растительного происхождения) и противопоставленные на нижних узлах. Это решение создает сгущение средствами серии перемещений. Говоря в когнитивном плане, не так уж многое понятно — кроме того факта, что скамьи делаются из обработанной древесины.

Перейдем ко второй загадке, /дому птиц/. Здесь можно сразу собрать двойную репрезентацию:

/дом/ ^ F (forma) A (agent) M (materia)

прямоугольный, культура земля

P (purpose) кров,

закрытый, покрытый

(неорганическое) располагаться на земле

/птицы/ ^ F (forma)

A (agent) M (materia) природа земля

(органическое)

P (purpose) летать в небе

крылатые и т. д.

Очевидно, что некоторые семы уже были опознаны как наиболее релевантные на основе серии гипотез. Материалы были охарактеризованы в соответствии с логикой элементов (земля, воздух, вода и огонь), и на этом месте было найдено интересное различие между земным свойством домов и воздушной природой птиц (предполагая сему «небо»). Это просто гипотезы (поскольку существует множество альтернатив); но факт в том, что эта метафора «сложнее», чем другая, и, таким образом, требует более смелых абдукций. Так что интерпретатор может сделать «справедливую догадку» из оппозиции между домом (закрытым) и небом (открытым). На этом месте мы можем попробовать представить небо, разумеется, держа в уме его возможные отличия и сходства с домом:

/небо/ ^ F (forma) A (agent) M (materia) P (purpose)

Несомненно, среди целей и функций неба была идентифицирована только «бескровность», поскольку сема «кров» присутствует в доме. На данном этапе, однако, похоже, что все семы в сравнении дом/небо находятся в оппозиции. Что же есть здесь сходного? Если мы опробуем древо Порфирия на оппозиции воздух/земля, то обнаружим, что сравниваемые единицы имеют общий узел в характеристике «элемент».

бесформенное, природа воздух открытое

незащищенность

Это подталкивает интерпретатора к тому, чтобы сделать выводы касаемо выделенных сем. Иными словами, ему предлагается взять разные семы за точки отсчета для новых семантических интерпретаций или композиционных анализов. Зона энциклопедии расширяется: какова территория человека, и какова территория птиц? Люди живут на закрытых (или огороженных) территориях, тогда как птицы — на открытых. То, от чего укрывается человек, становится естественным кровом для птиц. Протестируем другие деревья Пор-фирия: закрытое жилище или территория против открытого жилища или территории. Птицы, так сказать, «живут» в небе. Это самое «так сказать» создает сгущение. Далее задаются схемы или места действия. Если человеку что-то угрожает, как он себя ведет? Он ищет убежища в своем доме. Если что-то угрожает птице, она ищет убежища в небе. Соответственно, огороженное убежище против открытого убежища. Но тогда небеса, которые слыли опасным местом (порождая ветер, дождь, бурю) для одних существ, становятся убежищем для других. Это случай метафоры, которую позволительно назвать «хорошей», «поэтичной», «сложной», или «открытой», поскольку процесс семиозиса в данном случае можно продолжать неопределенно долго и находить связи или смежности в одном узле древа Порфирия и различия в нижних узлах, ровно так же, как мы находим огромное множество различий и противоположностей в энциклопедических семах. «Хороша» та метафора, которая не допускает конечной остановки в работе интерпретации (как это было в примере со скамьей), но дозволяет исследования различные, комплементарные и противоречивые. Что, по сути, не отличается от критерия наслаждения, который, по Фрейду, определяет хорошую шутку: экономии, но такого рода, что кратчайший путь проходит через энциклопедическую сеть, лабиринт, который во всей его многомерной сложности можно исследовать необычайно долго.

Теперь проблема в том, чтобы понять, подходит ли данная модель метафорического производства и интерпретации для других метафорических выражений: для наиболее утрированных катахрез и наиболее утонченных поэтических изобретений. Мы начнем с того, что поставим себя в позицию человека, который должен впервые распутать двусмысленность ножки стола. Поначалу это очень похоже на кеннинг, загадку. В первую очередь, конечно, необходимо иметь представление о том, что такое стол и что такое нога. Затем мы находим для (человеческой) ноги функцию P — поддержки или опоры тела. В формальном описании F/стола/ мы находим инструкцию, согласно которой стол поддерживают четыре непоименованных элемента. Мы строим гипотезу насчет третьего понятия, /тела/, и находим в F, что его поддерживают две ноги. Семы вертикальности могут быть обнаружены и для ног, и для объекта x, поддерживающего стол. Мы также находим различия и оппозиции между такими семами как «природа» vs. «культура», «органическое» vs. «неорганическое». Стол и тело объединяются в Порфириево древо, которое учитывает сочлененные структуры: мы находим, что тело и стол встречаются в верхнем узле и расходятся в нижних (например, органические сочлененные структуры vs. неорганические сочлененные структуры). В конце мы вправе спросить, «хороша» ли эта катахреза? Мы не знаем; она слишком знакома; мы никогда не ощутим невинность ее первого изобретения. Сейчас это готовая синтагма, элемент кода, катахреза в прямом смысле, а не оригинальная метафора.

7. Опробуем теперь две безоговорочно истинные метафоры: она была розой и, из «Stances à M. Du Périer» Малерба, Et rose elle a vécu ce que vivent les roses, L'espace d'un matin. Первая метафора сходу указывает на метафоризирующее понятие (или образ) и метафоризируе-мое понятие (или предмет). Она не может быть ничем иным кроме

человеческого существа женского пола. Таким образом, мы переходим к сравнению женщины и розы. Но операция никогда не бывает столь бесхитростна. Интертекстуальная компетенция интерпретатора уже богата готовыми выражениями и знакомыми схемами. Ему уже известно, какие семы принять во внимание, а какие отбросить:

органические

растительное <—----------

с

/роза/ ^ F А М Р

цвет, свежесть природа растительное самодостаточна

органическое животное

I

/женщина/ ^ F А М Р

цвет, свежесть природа животное самодостаточна

Сравнение выходит до обидного простым. Энциклопедические семы по большей части идентичны. Единственное противопоставление проходит по растительной/животной оси. Древо Порфирия построено на этой оппозиции, и мы обнаруживаем, что, несмотря на противопоставление в нижних узлах, мы имеем связь в верхнем узле (органическом). Но чтобы дойти до этого, было необходимо, разумеется, понимать, что когда женщину сравнивают с цветком, это происходит в терминах женщины-как-объекта, который — подобно цветам — живет ради себя самой, исключительно как украшение этого мира. И, наконец, вопрос сходства и различия между свойствами проясняется: они не перцептивные и не онтологические, а, скорее,

——

семиотические. Язык (фигуральная традиция) должен сразу опознать свежесть и цвет как интерпретанты здорового состояния как человеческого тела, так и цветка, даже если с физической перспективы розоватые женские щеки едва ли имеют ту же интенсивность цвета, что и красные розы. Культура, однако, размыла различие, назвав два оттенка цвета одним словом и визуально представив их одним пигментом.

Соответственно, эта бедная и не особо познавательная метафора сообщает нам то, что и так известно. И, тем не менее, абсолютно «завершенных» метафор не бывает; завершенность их прагматична. Если мы представим себе бесхитростного носителя языка, который впервые сталкивается с метафорой она была розой, мы застанем его за той же игрой проб и ошибок, с которой имел дело человек, впервые разгадывавший дом птиц. Не бывает абсолютно «непоэтичных» метафор; такие метафоры существуют только в определенных социокультурных ситуациях.

Метафора Малерба несомненно требует той же работы сравнения, что и предыдущий пример. Проблема пространства (l'espace) заранее решена: традиция уже сделала его метафорой течения времени. Традиция уже освятила метафорическое использование жизни для обозначения времени существования «неживотных» сущностей. Соответственно, должны быть исследованы отношения между временем существования девушки, розы и утра. Сема «мимолетности» (уже интертекстуально кодифицированная) будет распознана как особо подходящая для розы (роза раскрывается на рассвете и закрывается с закатом, то есть «живет» очень короткое время). Все остальные сходства между девушкой и розой будут проверены и приняты как интертекстуально корректные. Что касается утра, оно имеет свойство быть наиболее прекрасной, приятной и активной порой дня. Тогда

естественно, что девушка, прекрасная как роза, прожила мимолетную жизнь, и прожила только ту ее часть, которая, хоть и короткая, но лучшая (еще Аристотель сказал, что молодость — утро жизни). Таким образом, мы находим сходство и различие между энциклопедическими маркерами: связь в верхнем узле древа Порфирия (органическое, или живущее) и противопоставление на нижних узлах (животное ух. растительное). С этого момента следуют все сгущения в этом примере — девушки и цветка; растительной жизни, облекающейся плотью; росы, превращающейся во влажные глаза: лепестков, подразумевающих форму губ. Энциклопедия позволяет воображению (даже визуальному) мчаться вперед; и расширяющаяся сеть семи-озиса оживляется то союзами, то несоответствиями. Но некоторые двусмысленности остаются. Роза живет один день и закрывается ночью, но только чтобы вновь увидеть свет следующим утром. Девушка же, наоборот, умирает, не возрождаясь. Нужно ли тогда изучить то, что связано со смертью? Следует ли за ней перерождение? Или нужно больше узнать о смерти цветов? Та же ли роза возрождается завтра, что и вчерашняя? Эффект сгущения нестабилен; в окоченелом трупе девушки продолжается пульсация розы. что побеждает, жизнь розы или смерть девушки? Очевидно, ответа нет; метафора, по сути, открыта — даже если ее сдерживает игра интертекстуально знакомых перекодировок на грани с маньеризмом.

8. Для метафоры не существует алгоритма, и метафора не может быть создана компьютером по точным инструкциям, вне зависимости от того, сколько томов организованной информации было в него загружено. Успех метафоры — функция социокультурного формата энциклопедии интерпретирующих субъектов. В этой перспективе метафоры создаются исключительно на базе богатого культурно -го багажа, вселенной содержания, которая уже организована в сети

интерпретантов и в которой решается вопрос (семиотически) о сходствах и различиях свойств. В то же время эта вселенная содержания (чей формат не укладывается в строгую иерархию, а основан на модели О) извлекает из метафорического производства и интерпретации возможность реструктурировать себя в новые узлы сходств и противопоставлений.

Но эта ситуация неограниченного семиозиса не исключает существования «первых тропов» — «новых» метафор, доселе невиданных и непрочувствованных. Условия появления таких тропов (мы можем метафорически назвать их «рассветными») многочисленны: (1) Всегда существует контекст, способный реанимировать устоявшуюся катахрезу или стершуюся метафору. Можно представить себе текст «школы взгляда» (école du regard), в котором средствами навязчивого описания нашей перцептивной активности вновь вскрывается сила и яркость такого выражения как горлышко бутылки. (2) Передвигаясь из одной семиотической системы в другую, стертая метафора вновь становится оригинальной. Вспомните женские портреты Модильяни, которые визуально переоткрывают (но также обязывают нас вновь мыслить концептуально и даже вербально) такие избитые выражения как лебединая шея. (3) Контекст с эстетической функцией всегда может подать свои тропы как «первые тропы» (в виконианском смысле); в той мере, в какой он заставляет нас смотреть под новым углом и располагает корреляции между различными уровнями текста, давая совершенно новую интерпретацию готовым синтагмам. (4) «Мертвейший» троп может засверкать «как новый» для «девственного» субъекта, впервые подступившего к сложности семиозиса. Существуют как ограниченные, так и замысловатые коды. Представьте субъекта, который никогда не слышал о сравнении девушки с розой, знать не знает интертекстуальных институционализаций и отзыва-

ется даже на самые избитые метафоры, словно впервые открыв связь между женским лицом и цветком. (5) Наконец, есть особые случаи, когда субъект впервые «видит» розу, замечает ее свежесть и лепестки, окропленные росой: потому что ранее она была для него лишь словом или удаленным объектом, мельком виденным в окнах лавки флориста. В таких случаях субъект реконструирует, если можно так выразиться, собственную семему, обогащая ее свойствами, не всегда вербализируемыми, тогда как некоторые могут быть интерпретированы только посредством иного визуального или тактильного опыта. Здесь разные синестетические феномены конкурируют в процессе создания сетей семиотических отношений. Эти «переоткрытые» метафоры возрождаются подобно тому, как больной описывает свои симптомы врачу в неподходящих терминах («грудная клетка горит; в руках колет»). Метафора переоткрывается и через незнание лексикона.

И все-таки каждый раз эти «первые тропы» возникают из-за лежащей в основе семиотической сети. Вико напомнил бы нам, что люди знают, как говорят герои, потому что знают, как говорят люди. Даже самые бесхитростные метафоры сделаны из осколков других метафор — и граница, разделяющая первые и последние тропы очень тонка, здесь, скорее, вопрос не семантики, а прагматики интерпретации. В любом случае, слишком долго считалось, что для того, чтобы понимать метафоры, необходимо знать код (или энциклопедию). Правда в том, что метафора — инструмент, который позволяет нам лучше понять энциклопедию. Она тот тип знания, который метафора блюдет для нас.

Перевод с английского - Руслан Накипов

Умберто Эко (1932-2016)

Философ, семиотик, теоретик культуры, писатель, литературный критик

Метафора, словарь и энциклопедия

В статье рассмотрена классическая семиотическая оппозиция словаря — энциклопедии с точки зрения компонентной репрезентации метафор. Автор тестирует эти два формата на четырех типах метафор по Аристотелю и приходит к выводу, что объяснить подлинный метафорический эффект может только компонентная репрезентация, данная в формате энциклопедии. Словарная модель может справиться с первыми двумя типами метафор по Аристотелю, которые в действительности представляют собой синекдохи, тогда как для подлинных метафор третьего и четвертого типа необходима репрезентация в виде многомерной сети свойств (энциклопедия). Автор в качестве наиболее удобного варианта предлагает выстраивать ее на основе четырех причин Аристотеля (действующей, формальной, материальной и целевой), принятых с чисто операциональными, не метафизическими коннотациями. Этот способ заменяет или дополняет недостаточную для объяснения метафор модель «словареобразной» компетенции, выведенную Порфирием в «Исагогах» и представленную в истории так называемым древом Порфирия. В заключение модель, основанная на четырех причинах Аристотеля, успешно тестируется на кеннингах и метафорах, что позволяет автору помимо прочего наметить различение «хороших» («поэтических») и бедных по содержанию метафор. Также в статье затронуты темы переноса свойств в метафорах, первых тропов по Вико и эффект «сгущения» по Фрейду. Статья переведена с английского языка.

Ключевые слова: семиотическая теория метафоры; оппозиция словарь — энциклопедия; древо Порфирия; теория переноса свойств; первые тропы; «сгущение» (Фрейд).

Umberto Eco (1932-2016)

Philosopher, semiotician, cultural theorist, writer, literary critic

Metaphor, Dictionary, and Encyclopedia

The article deals with the classical semiotic opposition dictionary vs. encyclopedia with respect to componential representation of metaphors. The author tests these two formats on four types of metaphors of which Aristotle speaks and draws to the conclusion, that genuine metaphorical effect can be explained only by componential representation given in the format of an encyclopedia. A dictionary can cope with Aristotelian first

two types, which in fact are synecdoches, but genuine metaphors of third and forth types require representation in the form of a polydimensional network of properties (encyclopedia). As the most convenient model the author proposes one, based on the four Aristotelian causes (efficient, formal, material, and final), assumed in terms that are merely operational and without metaphysical connotations. This model substitutes or supplements the model, insufficient for explaining metaphors, the one, outlined by Porphyry in the Isagogue and represented over the centuries by the so-called Porphyry's tree. In the end this model, based on the four Aristotelian causes, is successfully tested on kennings and metaphors, which also allows author to trace the difference between «good» («poetic») and «poor» metaphors. Moreover, the article deals with topics of transfer features, first tropes (in Viconian sense) and Freud's «condensation». The article translated from English.

Key words: semiotic theory of metaphor; dictionary vs. encyclopedia opposition; Porphyry's tree; a theory of transfer features; first tropes; «condensation» (Freud).