CC BY
36
УДК 811.161.1.37 ЛЕБЕДЕВА O.A.
аспирант, кафедра русского языка и стилистики, Высшая школа печати и медиаиндустрии Московского политехнического университета E-mail: [email protected] МАРКЕЛОВА Т.В.
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка и литературы, первый проректор по учебной работе AHO ВО «Институт современного искусства» E-mail: [email protected]
UDC 811.161.1.37 LEBEDEVA O.A.
Graduate student, Department of the Russian language and stylistics Graduate School of Print and Media Moscow
Polytechnic University E-mail: [email protected] MARKELOVA T.V.
Doctor of Philology, Professor, Head of the Department of the Russian Language and Literature, First provost for academic work, Institute of Contemporary Art E-mail: [email protected]
МЕТАФОРА КАК КЛЮЧЕВОЕ СРЕДСТВО ВЫРАЖЕНИЯ ОЦЕНОЧНОЙ СЕМАНТИКИ В РОМАНЕ Н.С. ЛЕСКОВА «НЕКУДА»
METAPHOR AS A KEY INSTRUMENT IN THE FORMATION OF EVALUATION IN N.S. LESKOV'S NOVEL "NOWHERE"
Статья посвящена природе метафоры и ее роли в формировании оценки в романе Н.С. Лескова «Некуда». Исследуются способы выражения писателем своего отношения к героям романа и причины метафорического использования лексем «тополь» и «береза», передающих образы героев, и вынесения их в заголовочный комплекс «Некуда».
Ключевые слово Лесков, метафора, оценка, текст, семантика.
The article is devoted to the nature of the metaphor and its role in the formation of the evaluation in N.S. Leskov's novel "Nowhere". It is a research of the ways of expressing the writer's attitude to the novel heroes and the reasons for the metaphorical use of the "poplar" and "birch " lexemes, which transmit the images of heroes, and their concentration in the header complex of "Nowhere".
Keywords: Leskov, metaphor, evaluation, text, semantics.
На сегодняшний день проблема метафоры остается актуальной не только для филологической науки. По замечанию Н.Д. Арутюновой, этот троп захватывает разные области знания: философию, логику, психологию, риторику, герменевтику, лингвистическую философию. Фокус постепенно смещается с оценки и анализа поэтической метафоры в область изучения практической речи и в сферы, обращенные к мышлению, познанию и сознанию. В метафоре видят ключ к пониманию основ мышления и процессов создания национально-специфического видения мира и его универсального образа. Расширяется «материальная база» для изучения метафоры: исследования проводятся в терминологических системах, в детской речи, масс-медиа, в языке рекламы, заголовках [2, с. 5-32].
При этом терминологическая база современного языкознания претерпевает постоянные изменения, и до сих пор в лингвистике не установлено единого мнения по поводу классификации тропов, отличию олицетворения от метафоры, нет единого решения по поводу того, что именно считать метафорой. Так, А. Ричарде называл метафору вездесущим принципом языка, его фундаментальным свойством, не менее фундаментальным.
чем оппозиция элементов языка [7, с. 46]. Когнитивная теория метафоры утверждает, что человеческое мышление основано на метафоре, что люди живут по метафоре («live by metaphors») [11. с. 3-5]. В. Телия считала метафору одним из средств подновления непрерывно действующего языка за счет языкового материала [8, с. 202-203]. Ф. Гарсия Лорка поэтизирует данный троп: «Подлинная дочь воображения - метафора, рожденная мгновенной вспышкой интуиции... Воображение поэтическое странствует и преображает вещи, наполняет их особым, сугубо своим смыслом и выявляет связи, которые даже не подозревались, но всегда <...> явно и неизбежно оперируют явлениями действительности» [2, с. 21].
В данной статье мы будем придерживаться традиционного для отечественной теории метафоры взгляда, сформулированного Н.Д. Арутюновой: «Метафора (от греч. metaphora) - троп или механизм речи, состоящий в употреблении слова, обозначающего некоторый класс предметов, явлений и т.п., для характеризации или наименования объекта, входящего в другой класс, либо наименования другого класса объектов, аналогичного данному в каком-либо отношении. В расширитель-
© Лебедева O.A., Маркелова Т.В. © Lebedeva O.A. Markelova T.V..
ном смысле термин «Метафора» применяется к любым видам употребления слов в непрямом значении» [1, с. 296]. Метафора утверждает включенность в категорию. к которой предмет не может быть отнесен на рациональном основании [2, с. 17]. Отметим также, что ключом к раскрытию метафоры является высказывание, текст. Объем этого текста - от словоформы до художественного пространства романа, о котором речь идет в данной статье.
Искусное владение метафорой наблюдаем в романе Н.С. Лескова «Некуда», изданном в 1864 году в журнале «Библиотека для чтения». Роман «Некуда» состоит из трех книг, а подобная трехчастная структура предполагает идейную цикличность текста. Учитывая этот факт, предположим, что и анафоричность заголовков в свою очередь образует цикл - служит его началом и получает завершение в конце романа. Для подтверждения этой мысли рассмотрим составляющие заголовка «Тополь да березка», который повторяется в главе первой книги первой и главе шестой книги третьей).
Первая глава имеет целью знакомство читателя с двумя главными женскими действующими лицами -Лизой Бахаревой и Евгенией Гловацкой (Женни). Союз да в названии главы связывает два дерева, служащие метафорическим изображением характеров двух девушек, сочинительной связью, ставит на равные позиции в художественном тексте. Отметим и напевность заголовка, схожею с русскими народными песнями, в которых союз да часто встречается в качестве связывающего элемента. Деревья в фольклоре выполняют также символическую функцию. В тексте Лескова символизм встроен в метафору. В первой главе мы видим героинь практически одновременно: рано утром они уезжают с постоялого двора на тарантасе. Писатель отмечают красоту и молодость обеих девушек, что на заголовочном уровне демонстрируется синтаксической сочинительной связью союза да, аналогичного союзу и.
О Женни Лесков пишет: «Наконец на высоком пороге двери показалась строимая девушка, покрытая большим шейным платком, который плотно охватывал ее молодую головку, перекрещивался на свежей груди и крепким узлом был завязан сзади» [4]. Прилагательные стройный, молодой, свежий содержат сему юность (возраст, промежуточный между отрочеством и зрелостью; период жизни в таком возрасте (во 2 знач.) [6, с. 915]). Юность считается прекрасной порой, полной сил, времени и мечтаний, и в процитированном отрывке мы наблюдаем положительную оценку, реализуемую этой семой. «Какое утро хорошее! - проговорила девушка. глядя на покрывавшееся бледным утренним светом небо и загораживая ручкою зевающий ротик» [4]. Здесь Лесковым использованы аффективные средства выражения оценки - уменьшительно-ласкательные суффиксы к, ик в словах ручка, ротик показывают положительное отношение автора-рассказчика к описываемому образу героини. Подчеркивается не просто юность, а детскость черт Женни, только стоящей на пороге взрослой жизни. Восклицание «какое утро хорошее!» содер-
жит функциональную оценочность (Т.В. Маркелова), то есть оценку, встроенную в словарь и грамматику языка. Иными словами, образ Женни рисуется исключительно светлым и располагающим к себе, вызывающим добрые эмоции..
Вторая героиня - Лиза - описывается Лесковым так: «... старуха Абрамовна <... > будила другую девушку. которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. <...> Тарантас был совсем готов: только сесть да ехать <...> «Ну что это, сударыня, глупить-то! Падает, как пьяная», - говорила старуха, поддерживая обворожительно хорошенькое семнадцатилетнее дитя, которое никак не могло разнять слипающихся глазок и шло, опираясь на старуху и на подругу» [4]. Положительная оценка, хоть и присутствует, теряет в насыщенности по сравнению с первым знакомством. По-прежнему в девушке отмечаются нежные черты с помощью аффек-тива и знака-функции {обворожительно хорошенькое), возраст напрямую указывает на юность девушки - ей семнадцать лет, так же, как и в случае с Женни, писатель относится к Лизе ласково и подчеркивает ранний период ее юности (дитя - маленький ребенок (в 1 знач., пометка - устаревшее) [6, с. 167-168]). Однако контекстное окружение убирает знак «плюс» из оценочного поля. Несмотря на положительную общую окраску и окраску отдельных компонентов словосочетания сладкий сон молодости, то, что Лиза «продолжает спать сладким сном» и ее не могут добудиться, нейтрализует одобрительный смысл.
Посмотрим на отрывок под другим ракурсом: «А пока у Никиту шки шел этот разговор с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек с деньгами, будила другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. <...> Спит на голой лавке. •'-... ■ Тарантас был совсем готов: только сесть да ехать. <...> «Ну что это, сударыня, глупитъ-то\ Падает, как пьяная», - говорила старуха, поддерживая обворожительно хорошенькое семнадцатилетнее дитя, которое никак не могло разнять слипающихся глазок и шло, опираясь на старуху и на подругу. <„..> «Носи ее, как ребеночка малого», - говорила старуха» [4]. В отрывке мы видим, что Абрамовна успела переделать множество дел, занявших несколько минут, но за все это время Лиза так и не проснулась, сколько бы и кто бы ее ни будил. Пребывание в сонном состоянии позже характеризуется Абрамовной как состояние опьянения. Это важная ремарка, необходимая для понимания Лизиной судьбы. Подобные словесные маркеры разбросаны по всему отрывку: не оказывала никакого внимания, на голой лавке, глупить-то, шло, опираясь на старуху и подругу. Несмотря на готовность тарантаса и сопровождающих, Лиза продолжает глупить, не желает встраиваться в окружающий мир. В первой главе ее глупость оценивается без неодобрительного оттенка.
с иронической оценкой и любовью (чему соответствует в тексте использование частицы то и восклицательного знака, выражающего ласковую эмоциональность). Однако слово глупость соседствует с пьяный. Пьяные люди, освобожденные от привычных рамок., делают глупости. Последующие события, когда Лиза отдаляется от семьи и ведет жизнь свободную, однако неодобряемую большей частью общества, резонируют с маркерами, отмеченными в первой главе. Рефреном пройдет и словосочетание идти, опираясь на подругу. Неоднократно Женни будет оказывать Лизе помощь и ограждать от бед. Способность Лизы спать на голой лавке также косвенно предсказывает судьбу - этого предсказания удается добиться писателю силой художественного слова. Таким образом, уже в первой главе расставлены важные точки, которые впоследствии будут реализовываться в судьбах обеих героинь. Сочинительный союз да в заголовке ненавязчиво обретает противопоставительный оттенок, но не утрачивает первой функции. На данном этапе девушки равны друг другу (в отношении к обеим героиням используется прагмема-агентив красавицы, где прагмема обозначает одновременно объект и его ценность со знаком «плюс» (Т.В. Маркелова)), однако уже намечаются различия в характерах и поведении. В мягкой форме нам дают подсказку о последующем развитии сюжета.
Итак, заголовок «Тополь да березка» содержит в себе два известных русскому человеку дерева, которые метафорически передают характер двух героинь. Подтверждение этому предположению мы найдем, если углубимся в исследование лингвокультурологи-ческого пространства заголовочных слов. Согласно В.В. Красных, набор кодов культуры для человечества является универсальным, однако удельный вес каждого из них в определенной культуре и метафоры, в которых они реализуются, всегда национально детерминированы и обусловлены конкретной культурой [3, с. 232]. Тополь и береза для русского человека имеют важное символическое и культурное значение, однако как концепты не равнозначны друг другу. Рассмотрим сначала эксплицитные и имплицитные качества дерева березы, составляющие ее лингвокультурологическое поле.
Береза - лиственное дерево с белой (реже темной) корой и с сердцевидными листьями [6, с. 44]. Согласно этимологическому словарю М. Фасмера, это слово происходит от праславянского, от которого также произошли белорусское бяроза, украинское берёза, болгарское брёза, словенское Ьг&а, чешское Ьп/а. польское Ьгсога. Слово имеет индоевропейский характер (сравните древнепрусское Ьсг$с. древнеиндийское Ышцав «вид березы», древнеисландское Ь]огк. древненемецкое ЫгШта) [9]. В восточнославянском песенном фольклоре береза считается символом девушки, а во многих поверьях и обрядах она символизирует женское начало и противопоставляется дубу (реже другим деревьям). Связь березы обнаруживается с русалками, которых изображали сидящими на белой кривой березе. Дерево, со свисающими до земли ветвями, называли русальным. Плакучие березы, одиноко растущие в поле.
считались деревьями духов, куда вселялись духи умерших девушек. В народных поверьях отражается противоречивое отношение к березе, однако такое отношение характерно для многих деревьев. Примечательно, что именно береза прежде всего включается в семицко-троицкий комплекс, а по верованиям словенцев, на березе, установленной на Троицу под окнами домов, сидит Святой Дух [10, т. 1, с. 156-159].
Символ березы глубоко вошел в литературно-фольклорную традицию, согласно которой береза считается деревом жизни. Лесков не упускает это качество из виду: «...если бы художнику нужно было изобразить на полотне известную дочь, кормящую грудью осужденного на смерть отца, то он не нашел бы лучшей натурщицы, как Евгения Петровна Гловацкая» [4]. В романе именно Женни ассоциируется с березой, прямое подтверждение чему мы находим не только в образе девушки, но и в ее комнате. В западнославянской традиции зеленью, берестой и ветками березы украшали дома, дворы и улицы на праздник Божьего Тела [10, т. 1. с. 158]. Лесков также украшает дом Женни, усиливая метафору, и обращается к «русской» цветовой гамме, имеющей положительные ассоциации у русского человека: «Такая была хорошенькая, такая девственная комнатка, что стоило в ней побыть десять минут, чтобы начать чувствовать себя как-то спокойнее, и выше, и чище, и нравственнее. Старинные кресла и диван светлого березового выплавка, с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета, такого же цвета занавеси на окнах и дверях; той же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего не было в этой комнатке, а между тем всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем» [4]. Мебель в комнате героини сделана из дерева березы, в качестве цветов комнаты отмечены бирюзовый и белый цвета. В этимологическом словаре М. Фасмера находим и родственность слова «береза» албанскому слову ЬагсШ «белый», литовскому Ьепйа «белеет», а также готскому ЬаЫ^в «светлый, блестящий» [9]. Белый цвет (цвет березы) является символом духовности и чистоты, олицетворяет саму жизнь и бытие. Нравственность, чистота, покой и чувство высокой духовности возникает и в тот момент, когда гость входит в комнату Женни. Среди качеств отмечаем и девственность комнаты. Упомянутые характеристики находят отражение в христианской религии, также как и голубой цвет, к которому близок бирюзовый. Голубой - цвет неба (тогда как белый - цвет небесного царства), является символом чистоты, спокойствия и мудрости. Христианство наделило эти два цвета положительным оценочным полем. Любопытно, что Лесков отмечает цвет Жениных глаз, - голубой -тогда как о Лизиных не упоминает. Голубые глаза также имеет сестра Феоктиста, находящая при монастыре. Это доказывает, что данный цвет глаз, отражающих душ}' человека, писатель использует в тексте как показатель чистоты души и обращения к христианской вере и смирению.
Ветки, листья, почки, кора, сок и наросты на стволах березы широко применялись в лечебно-магической практике. Особенно целебными считались ветки, ранее использованные в календарных обрядах или освященные в церкви. Они помогали оградить от болезни и вылечить ее, служили оберегом против нечистой силы [10, т. 1, с. 159-160]. Береза помогала восстановить энергию и вернуть силы. На протяжении повествования романа «Некуда» эти качества реализовывает Женни, примиряя окружающих и ограждая спокойствием от внешнего мира Лизу. В отличие от Лизы, Женни не боится страстей, и «от дерзкого взора они [глаза] не вспыхнут пожаром» [4]. Лиза так характеризует подругу: «...ты меня бесишь <...> Твоим напускным равнодушием, этой спо-койностью какою-то» [4]. При этом Лиза употребляет неопределенное атрибутивное местоимение какой-то, что говорит о ее стремлении разобраться в этом свойстве души и, возможно, иметь такое же, а в характерах двух героинь таким образом отмечается противопоставление. Равнодушие Женни далее обретает метафорическую форму - сама девушка сравнивает себя со льдом, причем в контексте повествования это сравнение приобретает положительную коннотацию: «Чего же ты сердишься, Лиза? Я ведь не виновата, что у меня такая натура. Я ледышка, как вы называли меня в институте, ну и что ж мне делать, что я такая ледышка. Может быть, это и лучше» [4]. Лед - это застывшая форма воды, твердая, неподвижная, спокойная, а значит, Женни обладает душевным спокойствием. Обратившись к цветовой гамме льда, замечаем, что в нем присутствует два цвета - в застывшей форме твердая вода - белая (прозрачная), в жидкой форме - голубая. Таким образом, здесь также прослеживается христианская символика.
Во второй главе «Кто едет в тарантасе» Лесков не просто дает развернутое описание внешности Женни, он оценивает ее: «Она действительно хороша <...> Стан высокий, стройный и роскошный, античная грудь, античные плечи, прелестная ручка, волосы черные, черные, как вороново крыло, и кроткие, умные голубые глаза, которые так и смотрели в душу, так и западали в сердце, говоря, что мы на все смотрим и все видим, мы не боимся страстей, но от дерзкого взора они в нас не вспыхнут пожаром. Вообще в ее лице много спокойной решимости и силы, но вместе с тем в ней много и той женственности, которая прежде всего ищет раздела, ласки и сочувствия. Теперь она спит, обняв Лизу» [4]. В образе Женни мы видим сосредоточение положительных коннотаций. Сравнение внешности с античною можно трактовать ввиду правильности описанных черт и форм как сравнение с богиней. Черты лица показывают внутреннюю силу (материальное и духовное начало как источник энергии, деятельности (в 3 знач.) [6, с. 716]) и решимость (смелость, готовность принять и осуществить свое решение [6, с. 679]), причем последняя имеет признак спокойная. В отрывке находим синонимичные этому признаку ласку, сочувствие, раздел (от глагола разделять во 2 значении «обнаружить солидарность» [6. с. 646]), обнять, объединенные семой добро-
ты (отзывчивость, душевное расположение к людям, стремление делать добро другим (во 2 знач.) [6, с. 169]). Эти же качества правомерно отнести к женственности, которая будет неоднократно подчеркиваться писателем далее в романе.
Таким образом. Женни - истинно русская девушка, олицетворяющая спокойствие, целомудрие и душевность. Она, как и береза, олицетворяет жизнь, придает силы окружающим людям, несет свет, чистоту и добро.
Второе дерево из заголовка «Тополь да березка» является образом характера Лизы Бахаревой. Тополь -дерево семейства ивовых с высоким прямым стволом [6, с. 803]. Так же, как и береза, тополь происходит от праславянского слова, от которого берут начало слова мужского и женского родов: тополь (древнерусский), тополя (украинский), топола (болгарский), topóla (словенский), topol (чешский), topor (словацкий) [9]. В связи с тем, что в разных славянских языках тополь различается по грамматическому роду, то воспринимается он то как женский, то как мужской символ. В календарных ритуалах тополь использовался в качестве обрядового дерева, деревца майского (эту же роль выполняет и береза). У восточных и западных славян ветками тополя иногда украшали дома, другие постройки и ограды на Троицу. Любопытно, что тополь и береза встречаются в противопоставительной паре', так, на Гомельщине на похоронах тело женщины покрывали ветками березы, а тело мужчины - ветками тополя. По польскому поверью, однажды Христос встретил по пути тополь и березу: береза поклонилась ему, и с тех пор у нее длинные ветки, которые раскачиваются на ветру, а тополь вынужден стоять прямо, вытянув верхушку к небу [10, т. 5, с. 282-283]. В этом рассказе мы видим антитезу, где береза получает положительные коннотации, а тополь - отрицательные, и большая часть легенд демонстрирует именно негативное отношение к тополю. Согласно хорватской сказке. Богородица, убегавшая с младенцем Иисусом от преследования, хотела спрятаться под тополем, но дерево не помогло ей, отчего листья тополя стали дрожать без ветра, сами собой - это сближает тополь с деревом того же рода Populus, осиной. На Украине тополь старались не сажать во дворах, потому что иначе двор будет пустым, ничего в нем не будет расти и плодоносить. Дерево также не сажали вблизи жилья, чтобы оно не причиняло вред людям, не вытягивало из людей жизнь. Однако тополь нередко использовался при погребении — его сажали на могиле или рядом с ней. В новгородской быличке на тополе сидела покойница, а на Гомельщине рассказывали, что на Купалу ведьмы слетаются на шабаш к большому тополю. То есть тополь считался местом обитания душ и демонов (ср. береза - место обитания нечистой силы, русалок) [10, т. 5, с. 283-284].
Интересно, что в романе «Некуда» тополь упоминается всего пять раз: в двух анализируемых заголовках, дважды в словосочетании тополевая аллея (место, по которому гуляют Лиза и Женни) и один раз тополь фигурирует во сне француза Райнера, в котором «ребенка
ставят у тополя и кладут яблоко на его голову» [4], чтобы проучить. Последний пример примечателен тем, что Лесков мог поставить героя у любого другого дерева или обратиться в тексте к родовой семе - самому дереву, но в качестве иллюстрации наказания во сне указан именно тополь, к тому же, сон Райнера является кошмаром. Из-за того, что тополь - неплодоносящее дерево, на него символически переносились болезни, то есть дерево считалось способным впитывать отрицательное из окружающей среды [10, т. 5, с. 284]. Это же видим в характере Лизы Бахаревой: университетские идеи находят отклик в ее мыслях, новое она черпает из книг, привозимых Вязмитиновым, позже идеи свободы и отказа от существующего устройства общества приводят к отдалению от последнего и жизни гражданским браком. Примечательно, что впитывает Лиза идеи, которые получают в глазах общественного окружения отрицательную оценку.
К свойств}7 тополя относится также несгибаемость, уже упомянутая в польском поверье. Лиза подтверждает своими словами эту характеристику: «Признавать законность воли одного над стремлениями других! Что ж это, не деспотизм разве? • ... • «Я должна жить как мне прикажут?» [4]. Жестокость и непримиримость своенравной Лизиной натуры неоднократно проявляется в тексте. В споре с игуменьей Лиза демонстрирует крайнюю степень недовольства ее суждениями: «У Лизы раздувались ноздри, и она беспрерывно откидывала за уши постоянно разбегающиеся кудри» [4]. Здесь во внешних действиях можно усмотреть синонимичный ряд отрицательных эмоций - недовольство, гнев, ярость. «Это значит оправдывать рабство женщины в семье <...> Я должна жить как мне прикажут!» [4]. Примечательно, что в этой сцене черты характера, которые можно отнести к отрицательному полю оценки, проявляются в Лизе, когда она спорит о положении женщины в семье, не признает устоявшееся в обществе отношение подчинения жены мужу, высказывается о позиции равенства обоих полов: «Не понимаю, как такой взгляд согласовать с идеею христианского равенства» [4].
Лиза желает жить по справедливости, однако ее трактовка равенства, что подтверждается последующими событиями, не входит в положительное оценочное поле. Лиза обращается в высказывании к христианской религии, однако не является проводником религиозных понятий. Игуменья пытается наставить ее на истинный путь: «Нет, милая, это значит ни более ни менее как признавать необходимость в семье одного авторитета» [4]. Несмотря на благие намерения Лиза, рассуждая подобным образом и не слушаясь игуменью, отрицает устои общества, ставит себя в позиции антитезы. Она видит в положении женщины в семье только два возможных варианта: «Или будь деспотом, или рабом» [4]. Деспот - в рабовладельческих монархиях Древнего Востока верховный правитель, пользующийся неограниченной властью (1 знач.); самовластный человек, попирающий чужие желания, не считающийся ни с кем, самодур (2 знач.) [6, с. 162]. Раб - в рабовладельческом обществе:
человек, лишенный всех прав и средств производства и являющийся полной собственностью владельца, распоряжающегося его трудом и жизнью (1 знач.); зависимый, угнетенный человек (перен., 2 знач.); человек, который целиком подчинил кому-, чему-нибудь себя, свою волю, поступки (книжн,, 3 знач.) [6, с. 637]. Лексические значения приведенных слов деспот и раб содержат отрицательную коннотацию, которая воспринимается таковой в том обществе, в котором живет Лиза. Героиня рассматривает деспота и раба как две крайние роли поведения женщины в семье, то есть они стоят на одной линии, но на разных концах оценочной шкалы. Однако мы понимаем. что коннотативно противопоставить эти понятия мы не можем, так как они оба содержат отрицательную оценку в семантике. Заметим, что игуменья не отвечает на вопрос о выборе, потому что Лиза поставила вопрос неправильный, рассуждает не о тех понятиях. Игуменья вместо этого указывает на роль мужчины в семье: «Муж глава, значит, как это читается [Лиза]. - В большинстве случаев [игуменья]» [4].
В разговоре с близкой подругой Женни Гловацкой у Лизы также проскальзывают жестокие нотки (которые можно назвать синонимичными деспотичным): «Я буду очень рада, если тебя муж будет бить <.. .> ты меня бесишь [4]. Бить - ударяя, причинять боль кому-нибудь, избивать (в 4 знач.) [6, с. 48], бесить - приводить в крайнее раздражение (разг.) [6, с. 44]. Глаголы содержат в лексическом значении отрицательную эмоцию. И если с самыми близкими людьми героиня позволяет разговаривать подобным образом, можно сделать вывод о том, что она самостоятельно заряжает эмоциональное поле вокруг себя отрицанием. Эти черты характера подчеркивают и окружающие люди: «Боже мой! - воскликнула она [Женни], - какое чудо! Лиза Бахарева первая попросила прощенья». [4]. Здесь мы видим, что Лиза способна корректировать свое поведение. Уже упоминалось, что в легендах тополь иногда сближался с осиной, а это дерево считалось «грешным», «проклятым», в песнях осина метафорически сопоставлялась с «человеком страдающим» [10, т. 3, с. 573]. Именно такое поведение мы и наблюдаем у Лизы, ее образ - это проявление крайности, и чаще отрицательной оценочное™. Резкие выражения и непримиримость героини наглядно показывают, какие сильные страсти бушуют в ее душе.
Примечательно, что во время первого более детального знакомства с героиней, которое представляет Лесков во второй главе первой книги, писатель одобряет Лизу, оценивает ее как и Женни, высокой оценкой, знаками-функциями и коннотациями: «...она очень стройна, но не высока ростом. У ней прелестные, густые каштановые волосы, вьющиеся у лба, как часто бывает у молодых француженок. Овал ее лица несколько кругл, щечки дышат здоровым румянцем, сильно пробивающимся сквозь несколько смуглый цвет ее кожи. На висках видны тоненькие голубые жилки, бьющиеся молодою кровью. <...> всегда говорили, что ни у кого нет таких прелестных глаз, как у Лизы Бахаревой» [4]. Средства выражения положительной оценки повторяют
те, что мы наблюдали в описании Женни Гловацкой -уменьшительно-ласкательные суффиксы к и енък, констатирование юности, молодости, стройности, здоровья героини, употребление оценки-функции (прелестные волосы, прелестные глаза). В начале романа Лесковым подчеркивается единство героинь: «Они ровесницы с Лизой Бахаревой, вместе они поступили в один институт, вместе окончили курс и вместе спешат на бессменных лошадях, каждая под свои родные липы» [4]. Однако в тексте мы одновременно чувствуем противопоставление - благодаря семантике слов и неодинаковости оценочных знаков образов.
Уже во внешности Лизы чувствуется дух бунтарства: «Все ее личико с несколько вздернутым, так сказать курносым задорным носиком, дышит умом, подвижностью и энергией, которой читатель мог не заподозрить в ней, глядя, как она поднималась с лавки постоялого двора» [4]. Можно предположить, что судьба Лизы зависела от того, в какую сторону она направит свою энергию. Однако тополь предопределил ее поступки: Лиза бежит из семьи, напитывается новыми идеями, испытывает к жизни Женни зависть, чувство отрицательного поля оценки: [о Женни] «...ты меня бесишь <..„> Тебе ведь отлично жить, и ты отлично живешь: у тебя все ладится, и всегда все будет ладиться» [4]. По мере развития сюжета героини все дальше отдаляются друг от друга. Мы понимаем, что Женни является антиподом Лизы, и что союз да в заголовке «Тополь да березка» следует рассматривать как содержащий одновременно противоположные друг другу функции -сочинительной и противопоставительной связей. В третьей книге романа заголовок «Тополь да березка» уже однозначно содержит противопоставление: рассказчик выражает к Лизе-тополю неодобрительное отношение, к Женни-березе, наоборот, - одобрительное. Здесь же отметим заложенные в этот второй заголовок семы необратимости и печали с помощью союза да: «Мой друг, оставь меня самой себе», - тихо, но решительно отвечала ей Лиза. <...> Ничего не помогло: Лиза уехала» [4]. Противопоставление на уровне образов продолжается и на бытийном уровне: Женни олицетворяет жизнь, Лиза олицетворяет смерть.
Лиза Бахарева - человек, стремящийся к новым
основам жизни и отрицающий все старое, нередко впадающий в крайности. На примере ее судьбы писатель демонстрирует, насколько гибельным оказывается отрицание. В конце романа Лиза умирает, что только усиливает различие образов двух героинь, антитезу, заложенную писателем с первой главы романа, а также обращает внимание на заглавие всего произведения. О Лизе мы слышим: «Всю жизнь изжила», - подсказал Вязмитинов» [4]. Ей некуда идти. Ее выход - смерть, потому что иного выхода нет. Лесков не оценивает поступки и жизнь героев произведения напрямую, но он дает понять свое отношение с помощью оценочных маркеров и создания оценочного поля вокруг них с тем или иным знаком. Связующим звеном и главным элементом оценочного поля всего романа становится местоименное наречие некуда, вынесенное в общее заглавие. Отрицательную заряженность оценочного знака демонстрирует последняя глава, подводящая итог произведению: «Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без нашего брата не найдут ее никогда. Все будут кружиться, и все сесть будет некуда» [4]. Таким образом, не только Лизе некуда было податься, но и остальным героям в той или иной мере идти было некуда.
Итак, метафора в романе Лескова «Некуда» выполняет несколько функций. Она является средством для раскрытия образов героев произведения. Метафорическое использование лексем тополь и береза, вынесенных в заголовок дважды - в начале и в конце романа, - позволяет показать развитие образов с особой наглядностью. Лиза и Женни представляются в тексте через отношение писателя - одобрительное и неодобрительное. Лесков сдержан в прямой оценке действий героев, вместо этого им применяются аффективы. Метафора получает расширение благодаря обращению к лингвокультурологическим характеристикам тополя и березы, при этом лингвокулътурологическое поле становится основой метафорического поля. Отправной точкой для развертывания метафоры становится заголовок, к которому мы возвращаемся благодаря цикличности романа («Тополь да березка», «Некуда»). Таким образом, пронизывая весь текст, метафора превращает его в гипертекст.
Библиографический список
1. Арутюнова Н.Д. Метафора // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В.Н. Ярцевой; Институт языкознания АН СССР. М.: Советская энциклопедия. 1990. 682 с. ISBN 5-85270-031-2.
2. Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс [вступ. ст.]/ Теория метафоры: сборник: пер. с ант., фр.,нем.,исп.,польск. яз. /Вступ. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой; Общ. ред. Н. Д. Арутюновой и М. А. Журинской. М.: Прогресс. 1990. С. 5-32.
3. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. Курс лекций. М.: Гнозис. 2002. 284 с.
4. Лесков Н.С. Некуда. Роман в 3-х книгах [Электронный доступ] / Собрание сочинений в 12 т. М.: Правда, 1989. Режим доступа: http://az.lib.ni/l/leskow_n_s/text_0008.shtml (дата обращения: 5 января 2016).
5. Маркелова Т.В. Прагматика и семантика средств выражения оценки в русской языке: монография. М. : МГУП имени Ивана Федорова. 2013. 300 с.
6. Ожегов СЛ., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80.000 слов и фразеологических выражений / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова. 4-е изд., доп. М.: Азбуковник. 1999. 944 с.
7. Ричарде А. Философия риторики/ Теория метафоры: сборник: пер. с анг., фр., нем., исп., польск. яз. / Вступ. ст. и сост. Н.Д. Арутюновой; Общ. ред. Н. Д. Арутюновой и М. А. Журинской. М.: Прогресс. 1990.
8. Телия В. Метафора как модель смыслопроизводства и ее экспрессивно-оценочная функция. // Телия В., Гак В. Метафора
в языке и тексте. М.: Наука. 1988.
9. ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. / пер. с нем. = Russisches etymologisches Wörterbuch / Перевод и дополнения О. Н. Трубачёва. 4-е изд., стер. М.: Астрель-АСТ, 2004. Т. 1-4.
10. Славянские древности: Этнолингвистический словарь в 5-ти томах/Под общей ред. Н.И. Толстого. Т. 1-5. М.: Междунар. отношения. 1995-2012. (Институт славяноведения РАН).
11. LctkoffG., JohnsonМ. Metaphors We Live By. Chicago Univ. Press. 1980.
References
1. Arutyunova N.D. Metaphor / Linguistic encyclopedic dictionary. Ed. V.N. Yartseva; Institute of Linguistics of Academy of Sciences of USSR. Moscow: Soviet encyclopedia. 1990. 682 p. ISBN 5-85270-031-2.
2. Arutyunova N.D. Metaphor and discourse (an article intro) / The theory of metaphor: the collection: trans, from English, French, German, Spanish, Polish languages. An article intro and ed. N.D Arutyunova; General ed. N.D Arutyunova and M.AZhurinskaya. Moscow: Progress. 1990. pp. 5-32.
3. Krasnvldi J'J' Ethnopsycholinguistics and linguoculturology. The lecture course. M.: Gnosis. 2002. 284 p.
4. Leskov N.S. Nowhere. The novel in 3 books (electronic access) / The collection of works in 12 vol. Moscow: Pravda, 1989. Available at: http://az.hb.ruMeskow_n_s/text_0008.shtml (accessed 5 January 2016).
5. Markelova T.V. Pragmatics and semantics of means of expression the estimation in Russian language: the monograph. Moscow: MGUP n.a. Ivan Fedorov. 2013. 300 p.
6. Ozhegov S.I., Shvedova N.Yu. Explanatory Dictionary of the Russian Language: 80.000 words and phraseological expressions / Russian Academy of Sciences. Institute of Russian Language n.a. V.V. Vinogradov. 4th ed., ext. Moscow: Azbukovnik. 1999. 944 p.
7. RichatxisA. Philosophy of rhetoric / The theory of metaphor: the collection: trans, from English, French, German, Spanish, Polish languages. An Article Intro and Ed. N.D Arutyunova; General Ed. N.D Arutyunova and M. A Zhurinskaya. Moscow: Progress. 1990.
8. Telfya К Metaphor as a model of sense production and its expressive-evaluative function / Metaphor in a language and a text. Moscow: Science. 1988.
9. Fasmer M. Etymological dictionary of the Russian language. In 4 vol. Trans, from German = Russisches etymologisches Wörterbuch. Translation and Additions O.N. Trubachyova. 4th ed., Moscow: Astrel-AST, 2004, vol. 1-4.
10. Slavic antiquities: Ethnolinguistic dictionary in 5 volumes / General ed. N.I. Tolstoy. Vol. 1-5. Moscow: Intern, relations. 1995-2012. (Institute of Slavic Studies of tire Russian Academy of Sciences).
11. Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live By. Chicago Univ. Press. 1980.
