CC BY
306
УДК 81'23
Т. Г. Галушко T. G. Galushko
Метафизика метафоры и метафора метафизики Metaphor metaphysics and metaphysics metaphor
Статья посвящена исследованию сущности метафоры на основе значительных достижений когнитивной науки последних 20 лет, ее доминантной роли на уровне кристаллизации смысла в метафизическом дискурсе, прежде всего в метафизической поэтике ХХ века. В статье предпринята попытка анализа метафоры не как способа выражать идеи, отстоящие далеко от прямо высказываемого, а рассмотрена ее более глубокая и насущная функция обозначать то, что ускользает от умственного усилия, это функция познания метафоры как эпистемологического феномена.
The article deals with the research of the essence of metaphor based on the significant achievements of cognitive science of the last 20 years, its prepotent role in terms of sense crystallization in a metaphysical discourse, primarily in metaphysical poetics of the XX century. The article reveals an attempt to analyze metaphor not as a way of expressing ideas that are long-distance from the directly stated, but its more profound and essential function to designate something that escapes mental effort, that is its function of cognition and epistemological phenomenon.
Ключевые слова: метафизика метафоры, метафора метафизики, кристаллизация смысла, функция познания, эпистемологический феномен, сущность метафоры, функция обозначения, лингвистический знак, смысл, значимость, метафизическая поэзия.
Key words: metaphor metaphysics, metaphysics metaphor, sense crystallization, function of cognition, epistemological phenomenon, metaphysical discourse, the essence of metaphor, designate function, linguistic sign, significance, signification, metaphysical poetics.
Все огромное здание Вселенной, преисполненное жизни, покоится на крохотном и воздушном тельце метафоры.
Хосе Ортега-и-Гассет
В статье предпринята попытка анализа метафоры не как способа выражать идеи, отстоящие далеко от прямо высказываемого, а анализа более глубокой и насущной функции метафоры обозначать
© Галушко Т. Г., 2014
то, что ускользает от умственного усилия, ее функции познания. Под метафизикой метафоры понимается глубинная сущность метафоры как гносеологического, эпистемологического, лингвокультурологиче-ского когнитивного феномена, генезис которого восходит к структурам бессознательного.
В настоящее время опубликовано значительное количество работ по теории и практике метафоры с цитированием корифеев науки от Аристотеля до Ортега-и-Гассета, авторы которых философы, филологи, лингвисты обращают внимание на философско-методологическое значение метафоры в контексте гуманитарных наук.
В задачи данной статьи входит попытка синтезировать по возможности некоторые исследования по теории метафоры и ответить на некоторые ранее не затрагиваемые вопросы.
В метафоре есть загадка и тайна, она проста и сложна, постижима и непостижима, без нее немыслимо как искусство, так и любой вид творчества. Попытки понять метафору как риторическую фигуру имеют длительную более двух тысяч лет историю, но философия и филология Новейшего времени значительно расширили границы употребления метафоры: «метафора пронизывает всю речь» (А. Ричардс), сущность метафоры не риторическая, а когнитивная (Дж. М.-К. Блэк), метафора лежит в основе любого мифотворчества (Э. Кассирер), метафора относится к фундаментальным основам метафизических систем (С. Пеппер), побуждение к образованию метафор - это основное побуждение человека (Ф. Ницше), поэзия -мгновенная метафизика» (Г. Башляр) и т. д.
Феноменологический и концептуальный статус метафоры значительно изменился, метафора рассматривается прежде всего как когнитивный механизм, лежащий в основе мыслительной деятельности, как средство понимания и познания сложных процессов окружающего мира и средство его осмысления.
Современная теория метафоры восходит к тезису о воплощен-ности (embodiment) значения, сформулированном М. Джонсоном (1987), и развиваемый им далее в теорию образных схем (image schema), вокруг которых организуется наш опыт: «Образная схема -это повторяющийся динамический образец (pattern) наших процессов восприятия и наших моторных программ, который придает связность и структуру нашему опыту» [17, с. 344]. М. Джонсон, утверждая, что многие абстрактные концепты являются расширени-
ем физических концептов, предлагает частичный список из 27 образных схем (вместилище, препятствие, обеспечение возможности, путь, равновесие, притяжение и др.), которые имеют сило-динамический (force-dynamic) характер [17, с. 347].
К особенностям когнитивной семантики относятся исследовательские ситуации типа «айсберг», это случаи, когда в языковых формах представлена и отражена лишь часть изучаемого феномена как «верхушка понятийного айсберга», а ее основа относится к когнитивной системе в виде последовательностей когнитивных процедур. Поэтому одной из основных областей применения когнитивных эвристик стала лингвистическая семантика (Дж. Лакофф, У. Чейф, Ч. Филлмор).
Концептуальная теория метафоры Дж. Лакоффа (1993) открывает новую эпоху в осмыслении метафоры как концептуальной (conceptual metaphor), когда способ думать об одной области происходит через призму другой (из области-источника в область-мишень). Эти области не только не равны, они асимметричны [17, с. 352].
Область источника, являясь более конкретной, понятной, известной, и область-мишень как культурно-специфическое и индивидуально-креативное явление градуального типа находятся в парадоксальных и иногда абсурдных отношениях друг к другу. Эти области не только не связаны по своему существу, но отстоят далеко друг от друга, они противоположны и иногда абсурдно несоединимы и несовместимы с точки зрения «здравого смысла», и чем дальше они отстоят друг от друга и чем более несовместимы, тем больше приближение к Непознанному и Несказанному. Рождающийся в этом столкновении смысл оказывается столь широким, что уже выходит за пределы языковой данности и мыслимого вообще.
Поэтому метафоры представляют собой мост от знакомого к незнакомому, от очевидного к неочевидному, т.е. «мост» к познанию. Проявленность духовного начала в творце связана со способностями к мыслеволевому осознанию и созиданию, качество мысли определяет уровень трансформации сознания и метафоры, где происходит актуализация мысли как формы и мысли как энергии.
Выводы Дж. Лакоффа сводятся к следующему: метафора -важный механизм, при помощи которого мы понимаем абстрактные понятии и рассуждаем о них; метафора по природе - не языковое, а концептуальное явление; метафора основана скорее на соответ-
ствиях в нашем опыте, чем на сходствах; метафорическое понятие основано на неметафорическом понятии, т.е. на нашем сенсомо-торном опыте [17, с. 355]. Согласно Д. Лакоффу и М. Джонсону, метафора пронизывает всю нашу жизнь, наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы мыслим и действуем, метафорична по своей сути [11, с. 347].
В поисках ответа на вопрос о метафизических особенностях метафоры обратимся к теории языкового знака, а именно к конституирующему моменту лингвистики, к алгоритму, лежащему в ее основе, который сформулирован Ф. де Соссюром и представляет собой дробь: означаемое над означающим, где предлогу «над» соответствует черта, эти две позиции разделяющая [15].
Дробь и разделенные чертой позиций означаемого и означающего, два отдельных ряда, сопротивляющиеся означиванию. Быть может неразгаданная тайна метафоры в этой «мнимой» черте? Означающее всегда артикулировано, в этом его несомненное преимущество перед означаемым.
Жак Лакан сомневается в существовании этой черты дроби между числителем и знаменателем в записях Ф. де Соссюра: «Ибо означающее по самой природе своей всегда предвосхищает смысл и как бы расстилает перед ним свое собственное измерение.... Но особенно важно, что «смысл «настаивает» на себе именно в цепи означающих, и ни один из элементов этой цепи не «состоит» при этом в значении, которое он в момент речи способен принять. Таким образом, напрашивается представление, о непрерывном скольжении означаемого относительно означающего» [10, с. 61-62]. Отсюда следует вывод о том, что смысл как импульс, наделенный свободой, стремится к выражению и скользит, т.е. выбирает означающее из большого количества означающих.
В IV главе (параграф 1) «Язык как мысль, организованная в звучащей материи» Ф. де Соссюр обозначил направление от мысли к звучащей материи: «В психологическом отношении наше мышле-ние.представляет собой аморфную, нерасчлененную массу. Философы и лингвисты всегда сходились в том, что без помощи знаков мы не могли бы с достаточной ясностью и постоянством отличать одно понятие от другого. Взятое само по себе мышление похоже на туманность, где ничто четко не разграничено. Предустановленных понятий нет, равным образом как нет никаких различений до появ-
ления языка. Но может быть, в отличие от этой расплывчатой области мысли расчлененными с самого начала сущностями являются звуки как таковые? Ничуть не бывало! Звуковая субстанция не является ни более определенной, ни более устоявшейся, нежели мышление. Это не готовая форма, в которую послушно отливается мысль, но пластическая масса, которая сама делится на отдельные части, способные служить необходимыми для мысли означающими. Поэтому мы можем изобразить язык во всей его совокупности в виде ряда следующих друг за другом сегментаций, произведенных одновременно как в неопределенном плане смутных понятий (А), так и столь же неопределенном плане звучаний (В): ... Специфическая роль языка в отношении мысли заключается не в создании материальных звуковых средств для выражения понятий, а в том, чтобы служить посредствующим звеном между мыслью и звуком, и притом таким образом, что их объединение неизбежно приводит к обоюдному разграничению единиц. Мысль, хаотичная по природе, по необходимости уточняется, расчленяясь на части» [15, с. 112].
Логика рассуждений Ф. де Соссюра и схема языкового знака явно свидетельствуют о том, что черта дроби между означаемым и означающим логически не мыслится, более того наличие стрелок вверх и вниз подчеркивают возможности перехода, а поэтому напрашивается фундаментальный вывод о непрерывном скольжении означаемого относительно означающего, что объясняет генезис уникальной сущности метафоры.
Достаточно, однако, прислушаться к поэзии, чтобы услышать в звучании дискурса полифонию и убедиться, что он записывается на нескольких линиях партитуры. Поэт совершает как бы метафизический прыжок и открывает богатство «вертикальных» смысловых измерений.
Жак Лакан объясняет, что на самом деле нет такой означающей цепочки, которая не поддерживала бы, как бы подвешенными к пунктуации каждой из этих единиц, все контексты, засвидетельствованные на проходящей через эту точку пунктуации вертикали. Например, слово arbor (по Соссюру) вызывает в памяти все значения дерева в растительном мире, затем символическое «крест», сосудистое дерево, древо жизни и т. д. Строфа современной поэзии построена также по закону параллелизма означающего. Отсюда следует концептуальный вывод: «означающее перешло на уровень
означаемого» [10, с. 62]. Силовое поле, которое создается означающим для возникновения смысла, имеет два русла: метонимия: соединение «слово в слово» [mot a mot] и метафора: соединение «слово за слово» [un mot pour un autre] [там же, с. 64-65].
Особо важными для понимания сущности метафоры представляются рассуждения Жака Лакана: «в принципе всякое соединение любых двух означающих может с равным успехом образовать метафору, но для возникновения поэтической искры, т.е. для того, чтобы метафорическое творение состоялось, образы означаемого
должны быть максимально чужеродны друг другу..... Творческая
искорка метафоры вспыхивает вовсе не из сопоставления двух образов, т.е. в равной степени актуализированных означающих. Она пробегает между двумя означающими, одно из которых вытеснило другое, заняв его место в означающей цепочке, а другое, вытесненное, сокровенно присутствует в силу своей связи (метонимической) с остальной цепочкой [10, с. 65].
Как видно, метафора становится на то самое место, где в бессмыслице возникает смысл, «чьим единственным покровителем является в языке означающее «остроумие» [l'esprit]; именно на этом пороге становится ясно, что насмешкой над означающим человек бросает вызов самой судьбе своей.... Недаром говорят, что буква убивает, а дух животворит» [10, с. 67].
Анализируя работы Фрейда по толкованию сновидений [Traumdeutung], Ж. Лакан подчеркивает, что скольжение означаемого под означающим в любом дискурсе - это бессознательно происходящее. Уплотнение, конденсация [Verdichtung] представляет собой структуру взаимоналожения означающих, являющуюся полем действия метафоры - структуру, само имя которой включающее в себя слово Dichtung (поэзия) указывает на родство указанного механизма с поэзией [10, с. 65].
Эффект значения, возникающий в поэзии и любом творчестве, т. е. воцарение значения, о котором идет речь, имеет место при замене одного означающего на другое и главное - преодоление черты и роль этого преодоления в возникновении конституируемого им значения. Слово всегда содержит в себе больше информации, нежели сознание способно извлечь из него, ибо в основе слова лежат бессознательные языковые установки [5].
З. Фрейд исследовал в сновидениях «скрытые мысли», которые являются нам посредством метафор, как в образном поэтическом тексте. Бессознательное по Фрейду, не имеет ничего общего ни с врожденным, ни с инстинктивным, а самое элементарное в нем -это элементы означающего. «Эта двуликая тайна смыкается с двумя фактами: во-первых, что представление об истине может возникнуть лишь в измерении алиби, где всякий «реализм» в творчестве заимствует свои свойства у метонимии, и во-вторых, что доступ к смыслу открывается лишь через дважды меняющий свое направление ход метафоры, ключ к которому на его обоих поворотах заключается в следующем: означаемое и означающее Соссюра не лежат в одной плоскости, и полагая, что их место на общей оси, человек заблуждается, ибо ось эта не проходит нигде. Точнее не проходила, пока Фрейд не открыл ее» [10, с. 74-75]. Заключительный вывод Жака Лакана: слова «симптом есть метафора» сами метафорой отнюдь не является, как не является ей и утверждение, что желание человека есть метонимия. Ведь хотим мы себе в этом признаться или нет, но симптом - это действительно метафора, и шутки шутками, а желание - это и в самом деле метонимия» [10, с. 84].
Если имеет место непрерывное скольжение означаемого относительно означающего, то, как мы полагаем, смысл пытается вырваться из оков неартикулируемости, смысл стремится быть выраженным, т.е. не от означающего начинается новая мысль, а новый смысл ищет новую форму, слова, закрепленные в языке его не устраивают, он стремится быть выраженным в новой форме, но новые слова создаются в языке относительно редко, например, в авангардной поэзии паспортина (В. Маяковский). В этом случае на основе когнитивных закономерностей, когнитивных моделей (не исключено, что они априорны и аксиоматичны) прежде всего, на основе иерархии синтеза информации [4], появляется метафора индивидуально-креативная, необычная. Например, для выражения смысла «жизнь, где требуется обязательно проекция в будущее на несколько шагов вперед» И. Бродский использует метафору «шахматы существования».
Итак, чем больше новых смыслов, а новые идеи появляются чаще всего в науке и в метафизической поэзии, тем больше метафор. «Метафоры как бы насыщают интеллектуально-метафизической кровью само размышление» [8, с. 139].
«Реальность ускользает, прячась от умственного усилия, - писал Х. Ортега-и-Гассет. - Тогда-то перед нами начинает брезжить вторая, куда более глубокая и насущная роль метафоры в познании. Мы нуждаемся в ней не просто для того, чтобы, найдя имя, довести наши мысли до сведения других, - нет, она нам нужна для нас самих: без нее невозможно мыслить о некоторых особых, трудных для ума предметах. Она не только средство выражения, но и одно из основных орудий познания» [13, с. 91].
Метафоры придают смыслам и идеям, находящимся за порогом строго логического осознания и восходят к бессознательному, конкретную форму вербализации и тем самым позволяют их осознать. Через метафору до конца Неосмысленное, Невысказанное осмысливается и выражается, получает свое означающее, имплицитное становится эксплицитным. Рефлексия как индикатор становления субъектной самостности дает импульс к распаду синкрезиса и к семиотической кодификации, происходит динамично и перманентно становление вторичных знаковых форм через метафору. Перед нами универсальный механизм сведения неизвестного к известному (распад синкрезиса) на основе апперцепции и ассоциативных связей, которые по своей природе спонтанны, произвольны и релятив-ны. При этом надо иметь в виду и апофатически переживаемые смыслообразы и отсутствие соответствующих им знаковых форм, с одной стороны, с другой, согласно М. Фуко, может запускаться бесконечный процесс продуцирования «знака знака» и «образа образа». По-видимому, всякий знак с неизбежностью разрушает свое изначальное единство, облучаясь энергией смыслотворчества, он как бы внутренне подготовлен к метафоризации.
Метафоризация выступает в роли главной жизненной силы, творящей язык искусства. Жиль Делез объясняет онтологию метафоры следующим образом: «Искусство есть настоящая трансмутация материи, . такое обращение материи происходит посредством «стиля» ... Когда сущность воплощается в материи, предельное свойство, которое конституирует сущность, выражается как общее свойство двух различных предметов . Именно из этого слагается стиль» и цитирует Марселя Пруста: «Можно бесконечно составлять список следующих друг за другом предметов, но истина начнет являться только в тот момент, когда писатель возьмет два различных объекта, установит между ними связь - аналогом такой связи в
научном мире является связь по законам причинности - и соединит их в последовательность, необходимую из соображений хорошего стиля» [7, с.73]. Далее Жиль Делез определяет стиль: «Стиль -сущностная метафора. А метафора - это сущностная метаморфоза, и она показывает, каким образом два объекта обмениваются своими определениями» [там же, с.74].
Именно стиль, а стиль - это метафора, воспроизводит неустойчивое противопоставление и необходим для того, чтобы одушевить предметы и создать сущность. Делез уточняет понятие сущности: «Сущность - всегда рождение мира; но стиль - это рождение продолжительного и устойчивого, рождение обретенного в материале, адекватном сущностям. Это - зарождение, обернувшееся метаморфозой предмета. Стиль - это не человек, но сама сущность» [7, с. 75].
Сущность есть различие и повторение, различие как фундаментальное свойство мира утверждается через повторения (фракталы и метафоры), ибо различия и повторения есть движущая сила разнообразия, при этом раскрытие сущности в искусстве происходит прежде всего через метафору.
Английский ученый и философ Грегори Бейтсон рассматривает метафору как «связующий паттерн», который заключает в себе тайны Великой Реальности. В своей новой книге «Ангелы страшатся» во второй главе «Мир мыслительного процесса» автор приходит к выводу, что наиболее адекватным средством постижения сущности является метафора и раскрывает ее философскую сущность: «Метафоры проходят прямо сквозь Креатуру, пронизывают ее, поэтому, естественно, вся вербальная коммуникация обязательно включает метафору» [1].
И. Бродский в своем поколении не имеет себе равных, его «гигантская языковая и культурная клавиатура, его синтаксис, его мышление сверхстрофными образованиями ведут к тому, что читать его стихи означает тренировать душу: они увеличивают объем души...» [2, с. 164]. Вся поэзия И. Бродского метафизична, и его метафора предельно метафизична, например: Но ласка та, что далека от рук, / стреляет в мозг, когда от верст опешишь, / проворней уст: ведь небосвод разлук / несокрушимей потолков убежищ. Метафизическая тотальность времени и пророчество: «После нас - не потоп,/ где довольно весла, / но наважденье толп, /
множественного числа», строки о философии времени: «...Ибо
Л
время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии»1.
Методология поэтического мышления И. Бродского представляет собой словесное мастерство, проявляющееся в богатых смыслами синтезах и метафорах и игре слов, создающей неожиданные понятийные связи, представляющие собой основу для метафор. Компрессия смыслов - это признак метафизической поэзии, и Кейс Верхейл развивает мысль о метафорах И. Бродского: «Характерным для его поэтического мышления является принцип «кристаллообразного», то есть «синтетического» роста мысли, который ведет к увеличению плотности языка и метафоры» [3, с. 113]. М. Крепс характеризует поэзию И. Бродского: «для поэта-метафизика образность перестала служить целям иллюстративности и орнаментальности, она стала мощным аналитическим инструментом, способствующим движению мыслительного процесса» [9, с. 81].
Мысли о том, что язык творит сам по себе, прокладывает дорогу воображению, о феномене метафорического «взрывного» расширения смысла как импульса познавательного умственного усилия, отражены в Нобелевской речи И. Бродского, метафизической по своей сути: «Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки, - посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, - и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихосложение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса.» [12, с. 307].
Исследования Н.О. Гучинской по герменевтике и метафоре подтверждают эту мысль: «метафора как форма сознания, через которую мы идем к бытию, как средство рефлексирующего сознания проникнуть за видимые грани вещей, как языковое средство выразить невыразимое, и если метафора есть инструмент анализа скрытых смыслов, то значит, что она эксплицирует тайну» [6, с. 90].
1 Цит. по: Бродский И. Малое собрание сочинений. СПб., 2010. 880 с.
26
Функциональная близость поэзии и метафизики обусловлена стремлением к экзистенциальной искренности, что означает «дойти до самой сути», они всегда удваивали и преображали реальность, избегая лживость: «Метафизический мир также защищает себя: по определению регулятивные идеи чистого разума или платоновские эйдосы отторгают фальшь» [14, с. 97].
А.Н. Фатенков убедительно доказывает, что метафора представляет собой универсально-конкретную форму философского дискурса, вводит понятие «модель-метафора», которая генерирует его гносеологическую и мировоззренческую установку [16, с. 163].
Образное наполнение метафор, по-видимому, определяется индивидуальным опытом и психологическими особенностями, хотя существуют и универсальные образы, соответствующие конкретному эмоциональному опыту, как проявление того, что Юнг назвал коллективным бессознательным. Можно предположить, что ритм, метр, рифма, размер, строфика стиха трансформируют сознание поэта и открывают органы духовно восприятия, гармония и ритм как универсальные характеристики универсума служат при этом раскрытию метафорических смыслов, т.к. метафора представляет собой универсальный способ проявления бессознательного, ключ к пониманию основ мышления.
Весь ХХ век лингвистика, приняв на вооружение языковой знак как дробь с чертой, разделяющий означаемое и означающее, за основу принимало слово, и, исходя из означающего, изучала его значения (семасиология, семантика, семиотика, «meaning of meaning» и т. д.), развивалась в формоцентрическом направлении (структурализм как крайнее проявление). Чтобы понять сущность метафоры как путь к гибкой и творческой рациональности, как гносеологического феномена, следует обратиться к смыслоцентрическим исследованиям, к изучению проблем смыслообразования, несомненный интерес для исследований представляет выявление и описание тех мыслительных процедур, посредством которых чисто когнитивный процесс переводится в знаковые формы.
Список литературы
1. Бейтсон Г. Ангелы страшатся. [Электронный ресурс] - URL: http://www.e-reading.co.Uk/chapter.php/4964/4/Beiitson_-_Angely_strashatsya.html (дата обращения: 20.11.2013).
2. Венцлова Т. Статьи о Бродском. - М.: Baltrus; Новое изд-во, 2005. -176 с.
3. Верхейл К. Танец вокруг мира. Встречи с Иосифом Бродским / пер. с нидерландского И. Михайловой. - СПб.: ЗВЕЗДА, 2002. - 272 с.
4. Галушко Т.Г. Иерархия синтеза информации как основа когнитивных процессов языка, мышления и сознания: деп. в ИНИОН РАН от 08.07.1997. -№ 52794. - 9 с.
5. Галушко Т.Г. К вопросу экстериоризации феномена бессознательного // Когнитивная лингвистика: ментальные основы и языковая реализация. - Ч. 2: сб. ст. к юбилею проф. Н.А. Кобриной. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2005. - С. 106-114.
6. Гучинская Н.О. «Hermeneutica in nuce. Очерк филологической герменевтики». - СПб.: Церковь и культура, 2002. - 128 с.
7. Делез Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб.: АЛЕТЕЙЯ, 1999. - 186 с.
8. Конгениальность мысли. О философе Мерабе Мамардашвили. - М.: Прогресс, 1999. - 240 с.
9. Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. - СПб.: ЗАО «Журнал "Звезда"», 2007. - 200 с.
10. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда / пер. с фр. - М.: Рус. феноменологическое о-во. Логос, 1997. -184 с.
11. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры: сб. / пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз.; вступ. сл. и сост. Н.Д. Арутюнова. - М.: Прогресс, 1990. - С. 387-408.
12. Нобелевская премия по литературе. Лауреаты 1901-2001 гг. / автор-сост. Е.Б. Белодубровский. - СПб.: Изд-во С. Петерб. ун-та, 2003. - 436 с.
13. Ортега-и-Гассет Х. Две главные метафоры // Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. - М., 1991. - 558 с.
14. Сидорова Н.М. Метафизические возможности поэзии и проблема их актуализации // Идеи и идеалы. - № 4 (6). - Т. 1. - Новосибирск, 2010. - С. 92-103.
15. Соссюр де Ф. Курс общей лингвистики / ред. Ш. Балли и А. Сеше; пер. с фр. А. Сухотина. - Екатеринбург: Изд-во Урал. Ун-та, 1999. - 432 с.
16. Фатенков А.Н. Модель-метафора как универсально-конкретная форма философского дискурса // Философия хозяйства. - М., 2005. - № 3. - С. 157-174.
17. Фундаментальные направления современной американской лингвистики / под ред. А.А. Кибрика, И.М. Кобозевой и И.А. Секериной. - М.: Изд-во МГУ, 1997. - 455 с.
