Метафизика «Чудесной реальности» Х. Л. Борхеса Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

РАЗДЕЛ 2 ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

PART 2 PHILOLOGICAL SCIENCES

УДК 820 (73)

Е. В. Беликова,

Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского МЕТАФИЗИКА «ЧУДЕСНОЙ РЕАЛЬНОСТИ» Х. Л. БОРХЕСА

Статья посвящена исследованию природы чудесного в творчестве Х. Л. Борхеса, создавшего уникальный вариант литературы латиноамериканского «магического реализма». Новеллы писателя анализируются с точки зрения его особой метафизики, краеугольным камнем которой является философия идеализма. Делается вывод о сочетании интеллектуальности и магии как ведущей черте метафизики «чудесного» у Борхеса.

Ключевые слова: Борхес Х. Л., магический реализм, метафизика, фантастика.

Х. Л. Борхеса всегда привлекала фантастическая литература, о чем свидетельствует ряд его критических работ и издательских проектов. В 1940 году он написал предисловие к первому фантастическому роману Латинской Америки «Изобретению Мореля» А. Бьоя Касаре-са, а также совместно с Касаресом и Сильвиной Окампо выпустил «Антологию фантастической литературы», которая многократно переиздавалась вплоть до нашего времени и повлияла на формирование нескольких поколений читателей, в том числе будущих лидеров «магического реализма». В 1978 году писатель опубликовал серию книг мировой фантастической прозы «Вавилонская библиотека». Кроме того, в соавторстве с Маргаритой Герреро Борхес осуществил любопытный проект, во многом аналогичный средневековым бестиари-ям, - выпуск антологии «Пособие по фантастической зоологии», впоследствии получившей известность под названием «Книга вымышленных существ».

Лаконичный фантастический рассказ Борхеса вмещает в себя целую метафизическую систему, краеугольным камнем которой является философия идеализма. «В философском смысле Борхес провозгласил себя идеалистом. В начале было слово. Мысль предшествует миру, являющемуся сложным творением духа, чья божественная природа Творца, демиурга, универсальной души, активного начала вселенной позволяет художнику или мыслителю отрицать существование реальности» [1]. Магическое у Борхеса - производное от его понимания реальности как царства духа, «сна», «вымысла». Это и позволяет писателю достичь

предельной свободы в моделировании собственных миров, в которых все подчиняется не объективным законам действительности, а воображению и игре ума.

Элементы «магического реализма» характерны уже для ранних произведений Борхеса. Его дебютная прозаическая серия очерков «Всемирная история бесславья» (1933-1934 гг.), с которой берет свое «подлинное начало» история Борхеса как автора рассказов, по словам автора, «были в духе мистификаций и псевдоочерков» [2]. Автор предложил своим читателям очень вольные переложения «бесславных биографий» известных бандитов, гангстеров и поножовщиков. В этом сборнике Борхес наметил свою повествовательную стратегию как пересказ и переписывание чужих историй - метод, который в дальнейшем будет многократно им опробован и станет «визитной карточкой» писателя-библиотекаря. Очерки не включают ничего неправдоподобного или сверхъестественного, но тем не менее отдаленно намечают контуры борхесовский магической реальности. Писатель отступает от фактов, свободно трансформируя исходные источники: «Начинаю я всегда с реального персонажа, с реальной темы, но через две-три страницы прекращаю переписывать и берусь придумывать» [3, с. 634-635]. Свободное соединение реальности и фантазии в одном тексте - прием, конечно, не новый в литературе, но подход Борхеса имеет метафизическую основу. Борхес, относящийся к реальности как ко сну, вымыслу, не чувствует никаких препятствий к тому, чтобы внести в один «вымысел» другой: такое действие ничего не искажает, так как это простой переход от одного «сновидения» к другому. Борис Дубин отмечает, что «фантастичность происходящего в борхесовской прозе - производное от осознания литературности этого происходящего, «след», рубец на месте соединения событий и действующих лиц с миром слова, пронизанным собственными внутренними связями, воспоминаниями, отголосками» [3].

«Приближение к Альмутасиму», появившееся в 1935 году в сборнике эссе Борхеса «История вечности», стало прообразом его рассказов 40-х гг. В «Автобиографических заметках» Борхес оценивает это произведение как «... образец для тех рассказов, которые еще ждали своего воплощения и на которых основана моя репутация автора рассказов» [3, с. 588]. Это произведение продолжило линию мистификаций и псевдоочерков: «Предполагается, что это якобы изложение книги, опубликованной в Бомбее тремя годами раньше. Этим мнимым вторым изданием я обязан подлинному издателю Виктору Голланцу, а предисловием - настоящей писательнице Дороти Ли Сейерс. Но и автор, и книга - целиком моя выдумка» [3, с. 588]. Писатель создал своеобразный жанр рецензии на вымышленную книгу, хотя за ней в данном случае стоял реальный роман «Загадка улицы Аркос» некоего Сауля Лосталя (псевдоним, за которым, как утверждают некоторые мемуаристы и исследователи, скрывался сам Борхес). Наряду с реально существующими людьми, в рассказе фигурируют вымышленный писатель Бахадур, уроженец Бомбея, и его книга «Приближение к Альмутасиму».

Борхес встраивает в свой рассказ запутанный сюжет этой несуществующей в реальности книги. Излагая ее содержание, автор указывает на ряд ее источников и параллелей, вновь подтверждая идею письма как «переписывания». Борхес, стараясь вместить в свои миниатюры всю мировую культуру, наполняет и этот рассказ отголосками текстов разных эпох и культур. Благодаря своей безграничной эрудиции, он способен охватить единым взглядом весь мир - бесконечную, вечную Библиотеку - и выстроить зеркальную галерею истории, где все неминуемо создает лишь свое повторение. Проблема интертекстуальности в случае с Борхесом не единичный казус, она неизбежна для него, как и для всякого «человека Библиотеки». Но к разным теориям он не может относиться слишком всерьез, зная, что в необъятной Библиотеке найдутся как тезис, так и антитезис, как pro, так и contra. Отсюда неизменная «романтическая ирония» его рассказов.

Основным направлением «магического» у Борхеса являются его «игры со временем и пространством». Попробуем рассмотреть это на примере анализа наиболее показательных для нашей темы рассказов.

Рассказ «Пьер Менар, автор "Дон Кихота"», с которого начинается зрелое творчество Борхеса, по словам автора, был «временным прибежищем на полпути между эссе и рассказом» [3, с. 591]. К роману Сервантеса у Борхеса, очевидно, всегда было особое отношение. «Дон Кихот» близок ему многим, и в том числе тем, что это роман об опровержении реальности и о замещении действительности книжным миром.

«Магическое» выступает здесь в виде фантастической возможности создания «Дон Кихота» «еще раз, слово в слово» - «чудесного» второго рождения романа Сервантеса. Тема отождествления писателей XVII и XX веков основана у Борхеса на идее «одного-единственного автора» («Все авторы суть один-единственный») [Борхес 2005, 3: 340], которую мы встречаем также в рассказах «Тлен, Укбар, Орбис Терциус», «Бессмертный», эссе «Цветок Кольриджа» и др. Борхесом руководит вера в глубочайшее единство Духа, отрицающего границы индивидуальности в литературе, искусстве, религии, метафизике, что порождает представление об анонимном и вневременном авторстве. «Мое предприятие, по существу, не трудно, - читаю я в другом месте его письма. - Чтобы довести его до конца, мне надо было бы только быть бессмертным» [3, с. 101].

В тексте стирается категория времени, понятие первичности и вторичности, и роман Сервантеса кажется автору произведением Менара, а не наоборот. Писатель обращается к своей излюбленной идее упраздненного времени и его вечного возвращения, перенесенные им в литературу из Вед и Упанишад, из философии Ницше и Шопенгауэра.

Рассказ «Пьер Менар» открыл дорогу главным произведениям Борхеса: новеллам «Вавилонская библиотека», «Лотерея в Вавилоне», «Смерть и буссоль», «В кругу развалин», -вошедшим в книги «Сад расходящихся тропок» (1941), «Вымышленные истории» (1944), «Алеф» (1949). В них автор продолжает «игры со временем и пространством», ставшие основой его «магической реальности». Одной из неизменных интеллектуальных «игр» Борхеса была его метафизика вечности - «алеф», литера бесконечности, точка соединения всех времен пространств, сосуществующих в одном миге. Помимо «Алефа», этой теме посвящен его поздний рассказ «Другой» (1972), в котором происходит мистическая встреча двух Борхесов, разделенных полувеком, встреча прошлого и будущего, разных эпох и разных мест. Этот рассказ завораживает своей магией и сновидческой атмосферой. Его герой - автобиографическая фигура, аргентинский писатель, читающий лекции в Кембридже, - рассказывает о чудесной встрече с самим собой, и это происшествие вписано им в реалистический контекст: «Было десять утра. Я сидел на скамье реки Чарлз. Справа, в метрах пятистах, возвышалась башня, названия которой я так и не знаю. Серая вода уносила большие льдины. Река, понятно, навела меня на мысль о времени. О тысячелетней метафоре Гераклита» [3, с. 257]. Ключевую роль в рассказе играет тема опровержения и иллюзорности времени, но одновременно ей противопоставлен и мотив вечной изменчивости бытия, симоволически воплощенный в образе реки и «тысячелетней метафоре Гераклита». То же подчеркнуто внешними и внутренними переменами, которые произошли с Борхесом и «Другим», ставшими далекими и почти чужими друг для друга.

В новелле «Тлен, Укбар, Орбис Терциус», дающей модель вымышленного мира, сверхъестественное также встроено во вполне привычную реальность. Беседа с Бьоем Каса-ресом (введение в рассказ реальных людей - обычная практика Борхеса) приводит автора к «открытию Укбара». Читатель вовлекается в поиски книги, которая давала бы фактическое подтверждение существования этой страны. Открывается лабиринт Библиотеки - мир энциклопедий, статей, атласов, карт, каталогов, ежегодников географических обществ, мемуаров путешественников и историков, но следы выдуманной страны все-таки теряются. Случай дарит автору второе открытие, и уже не только вымышленной страны, но «целой неведомой планеты» [2, с. 83]. Это открытие также происходит благодаря книге - Первой энциклопедии Тлена - Orbis Tertius. Писатель приводит подробное описание устройство Тлена, его языка, религии, метафизики, науки и пр. Придумывая Тлен, Борхес одновременно и устремлен

в область безудержного фантазирования, и создает некий аналог нашего мира, воспринятого идеалистически. В постскриптуме рассказа раскрывается тайна Тлена как вымышленного иллюзорного мира, созданного несколькими поколениями ученых, и предсказывается его победа на реальностью: «Мир станет Тленом» [2, с. 96]. И в этой фантастической картине угадываются сгущенные формы реального бытия: «Десять лет тому назад достаточно было любого симметричного построения с видимостью порядка - диалектического материализма, антисемитизма, нацизма, - чтобы заворожить людей. Как же не поддаться обаянию Тлена, подробной и очевидной картине упорядоченной планеты?» [2, с. 95].

В рассказе стираются границы реального и нереального. Этот прием становится формой перенесения в литературу близких Борхесу идеалистических учений (имена Юма, Беркли, Шопенгауэра в тексте - некие подсказки для читателей), в которых действительный мир считается творением разума. И в описании устройства Тлена, его языка, религии, философии, литературы идеалистический принцип является главенствующим.

Тема сновидения, разрабатываемая в рассказе «В кругу развалин», в действительности является лишь частью борхесовских «игр со временем и пространством». Уже своей первой фразой рассказ погружает в таинственную атмосферу: «Никто не видел, как он приплыл в сплошной темноте; никто не видел, как бамбуковый челнок погружался в священную топь, но уже через несколько дней все вокруг рассказывали, что молчаливый человек прибыл с юга и родился в одной из бесчисленных деревушек вверх по реке, на безжалостных кручах, где язык зенд не затронут греческим и редко встретишь проказу» [2, с. 107]. Герой Борхеса, как правило, движим каким-то необычным замыслом, фантастическим планом, на реализации которого и построен рассказ: «Ведший его замысел был хоть и сверхъестественным, но не безнадежным. Он намеревался создать во сне человека: создать во всей филигранной полноте, чтобы потом приобщить его к действительности» [2, с. 108]. Сон трактуется автором метафорически широко: как подобие жизни, мира, человека, как творческая стихия. Старик-сновидец, созидающий человека во сне, подобен Богу-демиургу, творящему мир и людей. Но сам он тоже является отражением чьего-то сновидения, и эта цепочка бесконечна. Борхес многократно воплощает эту тему в различных вариациях, например, в замечаниях о том, что Дон Кихот является читателем романа «Дон Кихот», а Гамлет становится зрителем «Гамлета», вымышленные герои переходят в «реальность», а реальные читатели, возможно, являются фикцией. В борхесовском «театре в театре» невозможно установить ту грань, за которой жизнь не превратилась бы в сон. Эта модель напоминает барочную игру мнимостей, в которой границы между реальностью и видимостью размыты и обоюдно иллюзорны. Но поскольку у Борхеса все сущее приравнено к работе сознания, в его текстах нет барочного драматизма и мучительных антиномий.

Рассказ «Вавилонская библиотека» был назван автором «кафкианским». Борхес видел в произведениях австрийского писателя прежде всего кошмар бесконечности - одно из его «наваждений». Образ мира-Библиотеки у Борхеса - эта бесконечная, всеобъемлющая структура - строится на сочетании внешнего сверхпорядка и внутреннего абсурда: «На каждой из стен каждого шестигранника находится пять полок, на каждой полке - тридцать две книги одного формата, в каждой книге четыреста страниц, на каждой странице сорок строчек, в каждой строке около восьмидесяти букв черного цвета. Буквы есть и на корешке книги, но они не определяют и не предвещают того, что скажут страницы» [2, с. 127].

Устройство Библиотеки - шестигранники, узкие коридоры и лестницы - имеет сходство с пространством произведений Кафки. В ее нескончаемых симметричных рядах не проглядывает смысл - так же, как в текстах-сновидениях Кафки, пронизанных удушливой атмосферой абсурда. У Кафки герои ведут поиски какого-то высшего смысла происходящего, но он остается недоступен их пониманию. Во Вселенной Борхеса «люди Библиотеки» путешествуют в поисках книги или Библиотекаря, прочитавшего некую всеобъемлющую книгу, но эти поиски также бесконечны и бесплодны. Борхес создает гротескные образы абсурда,

как например, книги, четыреста десять страниц которой состоят лишь из букв М С V в разной последовательности. Или вводит образ некой горячечной Библиотеки, «в которой случайные тома в беспрерывном пасьянсе превращаются в другие, смешивая и отрицая все, что утверждалось, как обезумевшее божество» [2, с. 132]. Но эту Вавилонскую библиотеку, которой уподоблен наш мир, все же пронизывает «чудесное»: это возможность отыскать Книгу Книг или найти смысл в, казалось бы, лишенном смысла наборе букв...

Магической реальностью Борхеса стало гиперпространство всемирной Библиотеки. Образ бесконечной книги - книги без начала и конца - представлен и в более позднем рассказе Борхеса «Книга песка» (1975). И снова к чувству восхищения от этого случайно попавшего в руки рассказчика «сокровища» присоединяется ощущение кошмара. Рассказчик в конце концов избавляется от Книги песка, которая превратила его в своего пленника. Так чудесное у Борхеса перетекает в кошмарное, а поиски Книги сочетаются с мотивами избавления от нее.

В целом, парадоксальное слияние интеллектуальной ориентации с живым чувством чудесного определило своеобразие борхесовского «магического реализма», ставшего одной из наиболее ярких разновидностей данной традиции в латиноамериканской литературе.

Библиографический список

1. Тейтельбойм, В. Два Борхеса: жизнь, сновидения, загадки : пер. с исп. - СПб. : Азбука, 2003. - 448 с.

2. Борхес, Х. Л. Собрание сочинений: в 4 т. [сост., предисл. и примеч. Б. Дубина]. - 2 изд., испр. - СПб.: Амфора, 2005. - т. 3. - С. 587. В дальнейшем цитаты из произведений писателя приводятся по этому изданию с указанием в тексте статьи номера тома и страниц.

3. Дубин Б. Борхес: предыстория // Собрание сочинений: в 4 т. [сост., предисл. и примеч. Б. Дубина]. - 2 изд., испр. - СПб.: Амфора, 2005. - С. 24.

E. V. Belikova, Omsk F. M. Dostoevsky State University

HERMAN MELVILLE'S NOVEL «MOBY-DICK, OR THE WHALE» IN A FOREIGN MYTHOLOGICAL CRITICISM

The article is devoted to nature of а magical realism in the J. L. Borges's works, which created a unique version of a «magical realism» in Latin American literature. His novels are analyzed from the point of view his special metaphysics, the cornerstone of which is the philosophy of idealism. It is concluded about combination of intelligence and magic, which is the leading feature of Borges's magical realism.

Keywords: Borges J. L., magical realism, metaphysics, fantasy.

References

1. Tejtel'bojm V. Dva Borhesa: zhizn', snovidenija, zagadki [Two Borges: life, dreams, puzzles]. Saint Petersburg, Azbuka, 2003. - 448 p. S. 108.

2. Borges J.L. Sobranie sochinenij: v 4 t. [Collected works: in 4 vol.]. Saint Petersburg, Amfora, 2005, vol. 3, 703 p.

3. Dubin B. Borhes: predystorija [Borges: Background]. Sobranie sochinenij: v 4 t. Saint Petersburg, Amfora, 2005, vol. 1, pp. 5-27.

© Е. В. Беликова, 2015

Автор статьи - Екатерина Витальевна Беликова, кандидат филологических наук, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, е-mail: e.v.belikova@bk.ru

Рецензенты:

Елена Владиленовна Киричук, доктор филологических наук, профессор, Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского.

Сергей Александрович Демченков, кандидат филологических наук, доцент, Омский университет им. Ф. М. Достоевского.