CC BY
78
Вестник Санкт-Петербургского университета. 2006. Сер. 2, вып. 1
О. Б. Сокурова
МЕСТО И ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА В КУЛЬТУРЕ (К постановке проблемы)*
Люди долго пользовались богатствами родного слова, прежде чем обратили внимание на сложность и глубину его организма и оценили его значение в своей духовной жизни. Да оценили ли и теперь вполне?
К.Д. Уипшскгш
Размышлять о слове - значит предстоять перед тайной бытия, вглядываться в сущность человека, прозревать путь и предназначение своего народа.
Почему мир, в котором мы живем, чем более внимательны мы к нему, тем более явственно обнаруживает в себе некий текст, который нужно уметь читать и понимать? Почему человек по своему главному видовому признаку - существо словесное? Каково место слова в человеческой культуре? Почему столь значима роль Слова в России и чем объяснить необычайно сильное влияние русской словесности на духовную жизнь не только нашего, но и многих других народов?
В рамках одной статьи невозможно сколько-нибудь полно ответить на поставленные вопросы. Но попытаться наметить некий стержневой путь их разрешения, опираясь на то наиболее значимое, что было сделано в философии, филологии и художественном творчестве, представляется полезным.
Выдающийся немецкий ученый и дипломат Вильгельм фон Гумбольдт, заложивший основы философии языка, сделал такое важное наблюдение: «Для того, чтобы человеку понять надлежащим образом одно только слово, не как простой чувственный толчок, но как членораздельный, выражающий понятие звук, для этого должен уже лежать в нем язык в своей всецелости и взаимной связи. В языке нет ничего отдельного: всякий из его элементов можно вполне уразуметь только как часть целого».1
В этом смысле язык напоминает природный мир, в котором, как в универсальном живом организме, все взаимосвязано. Но, со своей стороны, и мир, подобно некоему космическому языку, «собеседует» с человеком. Наши предки умели читать небесные знамения и постигать их связь со своим духовным устроением. Великий М.В. Ломоносов изучал Книгу «видимого сего мира» и находил в ней благовестие могущетсва, премудрости и величества Творца. М.Ю. Лермонтов в одиночестве тихой ночи слышал, как звезда с звездою говорит. Ф.И. Тютчев свидетельствовал о тайне живой природы: «В ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык».
© О.Б. Сокурова, 2006
* Статья написана при финансовой поддержке Российского Государственного научного фонда (проект 04-04-00282а).
М. Хайдеггер, с его гениальной философской интуицией, догадался: «Бытие, высветляясь, просит слова».2 Он считал, что слово обретается человеком в просвете бытия, поскольку человек призван выводить через слово на свет истину бытия, таинственную глубину мироздания. Это прозрение о связи слова со светом находит подтверждение в Книге Бытия, открывающей Библию. Первое слово Творца было слово о свете: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт, 1,3). В первой главе Евангелия от Иоанна, в которой просматривается глубинная связь с Книгой Бытия, Слово и Свет составляют уже высшее единство в Боге-Сыне, Втором Лице Святой Троицы: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков»; «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, грядущего в мир» (Ин., 1,4; 1,9).
Между человеком и словом есть некое глубинное родство. Вспомним Г.Р. Державина, его емкое и точное поэтическое определение места человека во Вселенной:
Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества, Я средоточие живущих, Черта начальна Божества...
Подобно человеку, слова осуществляют главную функцию связи, в них сосредоточена суть вещей. Как и у человека, у слова есть «тело» (звуковая оболочка, грамматическая форма), «душа» (внутренняя форма) и «дух» (смысл). И даже в большей степени, чем человек, слова являют собой «крайню степень вещества». И.В. Киреевский образно называл слово «прозрачным телом духа», а П.А.Флоренский считал его «святым телом вещи»: в нем преодолевается тяжесть земной материи.
В словах-символах, налаживающих мосты от земного к небесному, достигается «черта начальна Божества». Человек одухотворяется в своей словесной деятельности, разумеется, если она связана не с лукавством, злом и грязью, а восходит к истине бытия, которую нужно сначала услышать в глубине мира и своей души. Слово находится в родственно-смысловой связи с глаголами слыть, слышать. Прежде чем сказать, надо вслушаться. Хайдеггер предупреждал, что от человека при поиске слова требуются не своеволие и активизм, а по-слушание: мысль должна не вести себя захватнически, а напротив, позволить бытию захватить себя, чтобы сказать истину бытия. Поэтому слову, как это ни парадоксально, необходима тишина. Настоящее слово исходит из тишины и ее не нарушает. Сопряжение слова и тишины сохраняет полноту смысла, глубину «просветляюще-утаивающего» явления самого бытия.
Мысль, пишет Хайдеггер, «просто относит к бытию то, что является ее существом. Отношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища»:3
Je seltener die Dichter Desto einsamer die Philosophen So vergeht die Zeit. Чем более редки поэты, Тем более одиноки философы. Так проходит время.
Эти стихотворные строки Хайдеггер когда-то прислал своей молодой русской коллеге, выпускнице философского факультета нашего Университета Татьяне Горичевой.
Философ с тревогой поднимал тему «опустошения» языка, его разложения и упадка-тему последних «убывающих» времен. Его волновало, что в мире все меньше поэтов
и философов - хранителей истины бытия. Современные наука и техника имеют характер захвата, который приводит к опредмечиванию мира, т.е. превращению вещей из «событий бытия» в предметы, объекты - в то, что «предброшёно оку», находится извне и подлежит не созерцанию, а присвоению. Ещё один крупный западный философ Х.-Г. Гадамер, ученик Хайдеггера, напоминал, что privatio - это «похищение», «отнятие».
Расчленяющий рассудок посягает на присвоение мира, он оперирует не живыми словами, а мертвыми терминами: Рассудок - лишь часть сознания. Ему недоступна полнота истины. Однако начиная с Нового времени Часть стремится захватить, подчинить себе целое, подменить его собою. «Вообще говоря, захват - это узурпация частью Целого, - пишет современный исследователь. - В Новое время распалась триада Истины, Добра и Красоты. Истина стала наукой, Добро - отвлеченной моралью, Красота - только эстетикой... Все как в "Золушке" после двенадцати часов ночи: карета-тыквой, кучер -крысой, мир - формулой...»4
Драгоценным качеством живого слова является как раз то, что оно на всех уровнях своего существования несет в себе напоминание и свидетельство о цельности бытия. Целое-это ключ для постижения тайны слова. Чтобы подтвердить эту мысль, укажем на некоторые принципиально важные свойства и функции слова.
1. При создании слова в его основание полагается какой-либо наиболее выразительный, существенный признак предмета. «Слово имеет ближайшее отношение к обобщению чувственных восприятий»,5 - писал выдающийся русский лингвист и психолог, член-корреспондент Петербургской Академии наук A.A. Потебня. С другой стороны, слово, по выражению ученого, «дает согласие мысли с предметом, мысль в языке становится объектом для души».6
Иначе говоря, конкретное и общее, чувство и мысль заключают союз внутри живого слова. Оно содержит в себе некое «золотое сечение», меру, которая помогает, с одной стороны, обуздать чувственную стихию, а с другой - не позволяет абстрагирующей 'силе ума отвлечься от конкретной «плоти» бытия.
2. Живое, не превращенное в термин слово полисемантично. Оно способно вместить в свою тонкую «плоть» емкое содержание благодаря особенностям своего строения: наличию внешней (звуковой и грамматической) формы и формы внутренней - такого образа, который «указывает на содержание слова, дает направление мысли слушающего, не назначая пределов его пониманию слова»7. Таким образом, слово соединяет в себе определенность смысла и бесконечную перспективу его развития в заданном направлении.
3. Слово - главное средство общения. «Язык учит нас тому, что отдельное лицо всегда зависит от своего целого: от народа, от племени, которому принадлежит народ, от целого человечества».8 Слова прочны настолько, что перекидывают мосты между многими поколениями людей, говорящих на данном языке. Это свойство вслед за другими исследователями особо выделил в своей статье «Строение слова» П.А. Флоренский. Но тут же ученый указал на другое, по видимости противоположное качество: каждое слово, сказанное в определенный момент речи, неповторимо индивидуально, и смысл, в него вложенный, принадлежит только этому человеку, этОму мгновению: «Нам нет дела до общего, и даже до всеобщего этимологического значения слова, коль скоро этим словом не выражается именно наше, заветное, с его тончайшими оттенками».9
Итак, слово в гармоническом единстве сочетает то, что на первый взгляд несоединимо. В нем содержится напоминание об изначальной цельности человека и мира и импульс.к восстановлению этой цельности. ,
Через родное слово человек приобщается к необозримым духовным богатствам единой «сверхличности» своего народа с его многовековым опытом, его характером и судьбой. Гумбольдт считал, что можно и должно представлять народ единой человеческой индивидуальностью, которая идет через пространство мировой истории своим особым, указанным ей изнутри путем. «Да, язык, который дарит нам народ, - писал К.Д. Ушинский, - один уже может показать нам, как бесконечно ниже стоит всякая личность, - как бы она образованна и развита ни была, как бы нибыла богато одарена от природы, - перед великим народным организмом».10 И, развивая далее свою мысль, выдающийся педагог делает следующее ценное наблюдение: «...Язык народа есть цельное, органическое его создание, вырастающее из одного, таинственного, где-то в глубине народного сознания запрятанного зерна».11
Образ зерна устойчиво возникает в связи с потребностью выразить тайну изначального органического единства каждого национального языка и каждого отдельного слова. Современной лингвистике, например, удалось найти в слове,ту исходную семантическую точку, которой в явленной форме нет и которая поэтому недоступна эмпирическому постижению. Это концепт (от лат. сопсерЩт - зародыш, зерно).
Профессор Санкт-Петербургского университета В.В. Колесов в своей книге «Философия русского слова», ставшей настоящим событием в нашей науке, определил концепт как зерно первосмысла, как синкретическое и диалектическое единство потенциально возможных в явлении образов, значений и смыслов словесного знака. Концепт направляет мысль говорящих на данном языке, но он представляет собой «чистое бытие», «идеальную сущность», и потому выявление его возможно лишь апофатическим путем (через отрицательные определения). В.В. Колесов уподобляет невидимое присутствие концепта в слове с миром элементарных частиц и иррациональных чисел, с генными связями на клеточном уровне.12 «Концепт развивается, только постоянно изменяя форму своего воплощения: являясь последовательно в образе, в понятии и в символе». «Семантический синкретизм концепта в образе оформляется, а в понятии анализируется, в символе представая уже в единстве "мысли - чувства", и потому может замещать одновременно и понятие, и образ; символ - понятийный образ, или образное понятие».13
Символы определяют специфику национальных культур. В «Философии русского слова» содержится, например, интересное наблюдение Т.М.. Горичевой, как по-разному воспринимается «архетип» земли в сознании русских и французов. «Для французазем-ля - что-то твердое и сопротивляющееся, требующее от человека проявлений воли - "это мечты о власти и свободе", иерархия причинно-следственных связей как основа рацио; для русского же земля - не сухость, а мягкость и всепринятие, щедрость и открытость... она-живая (сыра земля русских народных песен). Землю не покоряют, а охраняют: "Земля открывается слезам, беззащитности, податливости..." у нее просят прощения, ее спасают, спасая себя»14. ;
Культура, считает В.В. Колесов, опирается на символ, поскольку символ представляет собой синтез образа и понятия, а культура осуществляет такой же синтез на более высоком уровне: она объединяет в себе искусства и науки. Кроме того, культура имеет в своей основе культ (на их коренное родство обратил внимание еще П.А. Флоренский), и содержание символа, этой живой клеточки культуры, имеет чаще всего сакральный характер; символ ориентирован на духовный смысл, пребывающий за его пределами.
Глубоко символична евангельская притча о Сеятеле. Слово божественного учения предстает в образе зерна, а человеческое сердце - в образе земли, почвы. Только добрая почва приносит плод. Изначально слово «культура» существовало как агротехнический
термин и означало как раз возделывание, обработку почвы. В символическом ключе это слово впервые использовал Цицерон в 45 г. до н. э. в «Тускуланских беседах». Культура, сказал он, есть возделывание души. «Как плодородное поле без Возделывания не дает урожая, так и душа. Возделывание души - это и есть философия: она выпалывает в душе пороки, приготовляет душу к приятию посейа и вверяет ей, так сказать, только те семена, которые, вызрев, приносят обильнейший урожай».15
Культура возделывает душу, как землю. Слово засевает ее, и происходит прорастание смысла бытия в словесном знаке. Слово является смыслообразующим центром культуры. Оно несет в себе энергию жизни, энергию прорастающего зерна и побуждает к духовному действию. От того, быть может, слово в Древней Руси чаще всего звучало как глагол, тем самым на первый план выдвигалась его предикативность, его действенная суть.
Попробуем проследить, каким было действие слова в нашей отечественной культуре, давшей ему добрую почву, и каковы плоды этого некогда проросшего в ней и превратившегося в могучее древо зерна.
Самоопределение наших древних предков-славян связано с их осознанием себя носителями и хранителями небесного слова. Небо представлялось им гигантской рекой, вода которой оживляет землю. Небесное слово управляет течением реки жизни, несет в себе нравственные законы бытия. В славянских землях протекали реки Росава, Рось (приток Днепра), Росица, Таруса, Русса. Волга в Ведах имеет имя Расса (Ра). Существуют версия, что древние русы, вместе с остальными славянами связывавшие смысл своего бытия с небесной рекой, ее руслом, ее росой (живой водой, божественной влагой), оставили свой след в этих названиях.
В русском и других славянских языках сложное слово человек означает того, кто мыслит «челом» о своей смертности (отпущенном «веке»), но одновременно знает о вечности. Таким образом, на первый план в человеке выдвинуто духовное начало. Вещание, .вещий, вече — родственные слова. Слово и слава - также одного корня. Слава — это слово сакрального уровня, обращенное к высшим ценностям бытия. Слава - это слово в свете. Именно с таким словом, судя по всему, связали свое имя, предназначение и судьбу древние славяне. Поэтому семя христианского учения нашло в их землях благоприятную почву.
Составители Паннонского, наиболее полного Жития святого равноапостольного Мефодия и Похвального слова просветителям славян сообщают, что св. Мефодий, ходатайствуя перед римским папой о необходимости вести богослужение в славянских землях на родном для их жителей языке, писал о «чрезмерной привязанности славян ко всему народному, особенно к языку и славословию на нем Бога». Этой привязанностью, утверждал он, племя славянское «всегда и всюду отличалось и отличается»16.
В 862 г. два могущественных славянских государя - Борис, царь болгарский, и Ростислав, владыка Великоморавский, - теснимые враждебными соседями, пришли к выводу, что «для отвращения ударов судьбы нужна высшая сила». Они отправили в Царь-град своих послов, чтобы «положить конец печальному состоянию новообращенных своих подданных, не разумевших проповедников на чужом языке». Выяснив, что у славян не было письменности, император Михаил поручил младшему брату св. Мефодия св. Константину (Кириллу), известному своей высокой ученостью и знанием славянского языка, «сложить письмена». Император объявил славянскому посольству: «Отправляю к вам того, кому Бог вложил буквы в ваш язык».
По образному выражению выдающегося отечественного медиевиста, специалиста по культуре и литературе Византии и Древней Руси проф. Г.М. Прохорова, словесное
семя, насажденное святыми братьями, произвело могучее разветвленное («многосенно-лиственное») древо славянских культур. Г.М. Прохоров выделяет подвиг каждого из братьев: Константин - Кирилл создал для славянского слова соответствующую ему графику («кириллицу»), ему удалось отстоять перед папой в Риме право славян «видеть Слово воплощенным в славянской плоти». Мефодий же поставил «воплощенное в славянскую письменность Слово, как некоего Господина, в центр церковного ансамбля искусств: музыки, живописи, архитектуры...»17
Так в нашей культуре зародилась традиция словоцентризма, неразрывно связанная с христианским вероучением. В центре своем наша культура имела Слово и была ориентирована на вечность, на решение труднейшей задачи спасения души для вечности через Слово. Иными словами, в своей основе она представляла сотериологический (нацеленный на спасение) тип культуры, в отличие от культуры Запада, которая, начиная с эпохи Возрождения, была эвдемонической по основной своей направленности (т.е. ориентированной на земное счастье, земные ценности).
Г.М. Прохоров отмечает, что «новосозданный Словоцентрический ансамбль видов творчества, в том числе творчества жизни, мог существовать лишь постольку, поскольку будил волю к жизни, к жизни вообще, призывал жить вечно. Потому-то в годы и века испытаний православных славянских народов этот призыв спасал и будет спасать до конца времен их душу, побуждая быть самими собой, иметь мировую "ось времени" в себе, не становясь ни немцами, ни греками, ни татарами, ни турками, ни американцами, ни кем бы то ни было еще».18
Нельзя не отметить, что в наши дни ведутся серьезные атаки как раз на эту «таинственную славянскую душу», делаются упорные, грубые или, наоборот, тонкие, изощренные попытки подменить ее, переориентировать на иные цели и противоположную систему ценностей. Язык, в его весьма неблагополучном нынешнем состоянии, отражает эти процессы.19 Теряя язык, мы утрачиваем самостоятельность. Искажая его, мы смещаем картину мира, перестаем видеть ее глазами своего народа.
В. Гумбольдт считал, что язык есть явление национального духа и что различие языков состоит не в звуках и знаках, а в особых точках зрения на мир. «Каждый язык образует вокруг народа свою сферу, которую надобно оставить, чтобы перейти в подобную сферу другого народа. Поэтому изучение чужого языка всегда должно быть приобретением новой точки зрения».20
Таким образом, всякое отдельное слово языка является органической клеточкой универсального слова-о-мире, которое отражает духовный опыт личности и народа. Однако не только лексическая единица, но и законченное высказывание, и произведение искусства в его художественно-смысловом единстве могут быть поняты как «слово», в котором выражено целостное мировоззрение. В качестве примера можно привести устойчивую фольклорную формулу: «Не вели казнить - вели слово вымолвить» (речь идет о высказывании, от которого, возможно, зависит жизнь человека). А вот примеры устойчивых словосочетаний в официальной ораторской речи: «Прошу слова», «слово предоставляется», «заключительное слово» и т.д.
В древнерусской литературной традиции «словом» были названы самые выдающиеся произведения: «Слово о Законе и Благодати», «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели русской земли». Название отражало не только жанровое своеобразие этих произведений (в них было много элементов ораторского стиля), но также значимость содержащегося в каждом из них цельного и целенаправленного слова-о-мире.
Ю.М. Лотман в своей книге «Структура художественного текста» делится таким наблюдением: «Для мыслителя Средневековья мир - не совокупность сущностей, а сущность, не фраза, а слово. Но это слово состоит из отдельных, как бы вложенных друг в друга слов. Истина не в количественном накоплении, а в углублении.(надо читать не много книг - много слов, а вчитываться в одно слово)». Соответственно этой целостной картине мира «художественный текст выступает и как совокупность фраз, и как фраза, и как слово одновременно».21
Для художественного сознания XX в. подобное осознание единства бытия и отношение к художественному произведению как к цельному слову также были не до конца утрачены. Так, например, читаем о поэте у Б. Пастернака:
Что ему почет и слава, Место в мире и молва В миг, когда дыханьем сплава В слово сплочены слова.
И у него же: «Образ мира, в слове явленный...»
Произведение искусства - большое художественное «слово», как и всякое обычное слово в языке, исполняет великую функцию освоения, высветления, выявления того, что прежде было неведомым, «темным».
Об изоморфности цельного художественного творения слову много размышлял A.A. Потебня. Он утверждал: «Искусство такое же творчество, в том самом смысле, в каком и слово». Подобно слову, художественное произведение представляет собой нераздельное единство и организованную цельность, его содержание способно расти, потому что оно, как и слово, «соединяет в себе два противоположных качества: определенность и бесконечность очертаний».22 Приведем еще один интересный вывод ученого: «Искусство есть язык художниками как посредством слова нельзя передать другому своей мысли, а можно только пробудить в нем его собственную, так нельзя ее сообщить и в произведении искусства; поэтому содержание этого последнего (когда оно окончено) развивается уже не в художнике, а в понимающих».23 В данном высказывании есть крайность позиции (мнение о невозможности передать мысль другому), но есть и ценное наблюдение о необходимости творческих усилий со стороны тех, кто воспринимает слово в разговорной речи или в произведении искусства.
Эту идею впоследствии, в XX столетии, плодотворно разрабатывал выдающийся философ-литературовед М.М. Бахтин. Он воспринимал культуру как диалог, отражающий заложенное в природе человека стремление к межличностным отношениям. Человек ставится посредством речи в «вопрос-ответ-вопросные» ситуации, и всякое его высказывание является границей другого высказывания. В художественном произведении ситуация диалога поднимается на качественно новый уровень: отношение автора и воспринимающего осуществляется словно «сквозь» произведение, которое предстает в виде оплотненного «познавательно-этического поступка», представляющего личность автора и способствующего внутреннему развитию и автора, и воспринимающего. «Изначально в строительстве произведения лицом к лицу стоят два субъекта, вступающие в отношения не столько с объектом (книгой, картиной), сколько друг с другом. Субъект-автор предполагает субъекта-читателя (зрителя), улавливая смысл его вопросов и толкований. Так же и читатель-зритель, поставивший перед собой проблему понимания произведения, переосмысляет собственные позиции, постигая конкретность произведения, его уникальность, чутко воспроизводя концепцию автора».24
Не только от автора, но и от воспринимающего требуется значительный внутренний труд: необходимо «живо чувствовать свое созидающее предмет движение не только в первичном творчестве, не только при исполнении, но и при созерцании художественного произведения»25. М.М. Бахтин подчеркивал, что в процессе такого диалога возникает глубокое единство автора и воспринимающего: «При чтении или слушании поэтического произведения я не оставляю его вне себя, как высказывание другого, которое нужно просто услышать и значение которого нужно просто понять; но я в известной степени делаю его своим собственным высказыванием о другом, усваиваю себе ритм, интонацию, артикулирующее напряжение, внутреннюю жестикуляцию как адекватное выражение моего собственного ценностного отношения к содержанию».26
Вот почему, добавим мы, выбор автора и произведения столь ответствен для нас: мы впускаем его в свой духовный мир, позволяем глубоко воздействовать на свое внутренне утроение.
Исследователь философско-филологических взглядов Бахтина B.C. Библер обратил внимание на то, что понимание смысла художественного произведения у Бахтина потенциально бесконечно; ситуация диалога идеализируется, происходит его возведение во всеобщность. Поддерживая эту точку зрения, С.С. Неретина отмечает, что диалогическое слово Бахтина рождается из библейского.27
Библия, Книга книг, действительно содержит универсальный, вселенского масштаба диалог человека с Творцом. Словом созидался мир. «Словом Господним небеса утвердишася, и духом уст Его вся сила их» (Пс. 32, 6). «Якоже рече, и быша, повеле, и создашася» (Пс. 32, 9). Словом создано «все, что начало быть», и человек именно словом откликнулся на этот величайший акт творения. «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Быт. 2, 20). Дать имя - значит постичь самую суть. Так еще в раю начался этот великий диалог Творца с вершиной творения, человеком.
В ветхозаветные времена пророки несли людям слово Божьей правды, и за это слово нередко принимали мучения и смерть.
Великий царь и пророк Давид, оставивший нам непревзойденные по красоте, мистической глубине и духовной силе псалмы, однажды произнес слова о преимуществе перед остальными людьми того, кто служит Богу словом: «Язык мой трость книжника скорописца. Красен добротою паче сынов человеческих, излияся благодать во устнех Твоих, сего ради благослови тя Бог во век» (Пс. 41; 2,3). Здесь соединилось свидетельство Давида о своем служении словом и его пророчество о Слове, Которому надлежит воплотиться и просветить мир благодатью уст Своих.
«И Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1,14). Каким образом надлежало ответить человеку на этот новый акт Божественной любви? Об этом сказано в Евангелии: «Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» (Лк. 11, 28). То есть ответом человека на Боговоплощение должно было стать со стороны человека воплощение слова божественного учения в своей жизни, своих делах и поступках. Сотворив человека по Своему образу и подобию, Бог, пребывая в диалоге с ним, ждет от него подобного, сообразного отклика на Свой творческий зов. Но зов этот непросто услышать и постичь -даже величайшим из умов.
... Вот Фауст в кабинете склонился над древним текстом Вульгаты - латинским переводом Библии. Ученый размышляет над переводом первого стиха Евангелия от Иоанна:
«В начале было Слово». С первых строк
Загадка. Так ли понял я намек?
Ведь я так высоко не ставлю слово,
Чтоб думать, что оно всему основа.
«В начале Мысль была». Вот перевод.
Он ближе этот стих передает.
Подумаю, однако, чтобы сразу
Не погубить работы первой фразой.
Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?
Была в начале Сила. Вот в чем суть.
В начале было Дело. Стих гласит».
Как видим, скальпель рациональной мысли расчленяет единое смысловое целое. Ибо Слово в евангельской традиции объединяет в себе и Мысль, и Силу, и Деяние. Но метод рациональной мысли - анализ, разделение. И Фауст, который, как справедливо считал О. Шпенглер, сфокусировал в себе собирательный образ всего новоевропейского человечества, тщетно пытается найти истину, силясь добраться до ее неисследимой и нераздельной глубины с помощью гасю. Характерно, что менее всего он почитает слово. Ко времени, когда жил Фауст, человеческое слово уже утратило свою первоначальную достоверность и действенную силу. «Все это, видите ль, слова, слова, слова...», - пушкинская строка напоминает еще об одном великом герое мировой литературы (ср.: В. Шекспир. «Гамлет», акт II, сцена 2).
Потеряв доверие к собственным словам, новоевропейский человек утратил веру и в Слово как основание бытия. Фауст, сконцентрировавший в себе апостасийный дух эпохи, отошел от Христа и предпочел пользоваться услугами Мефистофеля. Но замечательно, что, как показано в Прологе, Бог не отошел от него и надеется на его ищущий неуспокоенный дух. И в самом деле единственное, что не давало герою гётевской трагедии духовно погибнуть - это его недовольство собой. Надо отдать ему должное: он недоволен и своим кабинетным существованием, сухой теоретической ученостью - он чувствует ограниченность человеческого гасю, оторванного от бытия. Фауст выбирает Деяние. Но что есть деяние, оторванное от благой Мысли, от краеугольного Слова? Дурная бесконечность научно-технического прогресса, методом «захвата» постепенно теснящего и истребляющего все живое. Именно так, во имя «великой стройки», затеянной Фаустом, была захвачена земля доброй патриархальной четы — Филимона и Бавкиды, а сами они, с их доверчивым гостеприимством, во избежание лишних хлопот были попросту ликвидированы «прорабом» Мефистофелем. В их истории все символично, и символ этот находит новые и новые подтверждения в реалиях современного мира. В конце трагедии Фауст, ослепший не только физически, но и духовно (он теперь доволен собой), прислушивается к звукам стройки и с нетерпением ждет завершения своего детища, призванного осчастливить человечество. А на самом деле это лемуры под руководством все того же энергичного «прораба» роют ему могилу. Только ли ему?..
Есть основания думать, что в русской культуре содержится некое «слово», способное дать верный отклик тревожным вопрошаниям Запада. Чтобы услышать его, необходимо вернуться к тому евангельскому тексту, над которым размышлял Фауст и который он пытался «разъять» при помощи своего сильного аналитического ума. На деле в этом тексте содержится чрезвычайная по своей животворной энергии соединяющая сила.
В первом стихе Евангелия от Иоанна Слово-Логос называется три раза, и это не случайно. Согласно богословскому толкованию, через воплощенное Слово-Христа людям была явлена тайна Святой Троицы, единой в существе и различной в Лицах. Тайна Троицы неисследима, и в то же время она раскрывается через Христа как Божественное единство в любви.
Перед крестными страданиями, в последний раз беседуя с учениками, Христос призвал их к подобному единству: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13,34). И обратился с молитвой к Небесному Отцу: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал Меня» (Ин. 17, 21).
Новокрещеная Русь всем существом откликнулась на эти слова. По лицу русской земли возникают храмы во имя Святой Троицы (такой традиции не было в Византии). С особым торжеством празднуется Троицын день, в память сошествия Св. Духа на апостолов в виде огненных языков. Апостолы заговорили на разных языках, тем самым было явлено благословение свыше существованию на земле многоцветья разных языков, народов и культур. И в то же время они были призваны к единству в Духе любви и истины, неслиянному и нераздельному, по образу и подобию Троицы.
Главным символом русской культуры становится икона Андрея Рублева «Святая Троица» - величайшее чудо небесной красоты, тишины и гармонии. О. Павел Флоренский нашел для описания иконы самые проникновенные слова: «Среди мятущихся обстоятельств времени, среди раздоров, междоусобных распрей, всеобщего одичания и татарских набегов, среди этого глубокого безмирия, растлившего Русь, открылся духовному взору бесконечный, невозмутимый мир, "свышний мир" горнего мира... Вот этот-то неизъяснимый мир, струящийся широким потоком прямо в душу созерцающего... эту ничему в мире не равную лазурь, более небесную, чем само земное небо ... эту невыразимую грацию взаимных склонений, эту премирную тишину безглагольности, эту бесконечную друг перед другом покорность - мы считаем творческим содержанием Троицы».28
А. Рублев писал свою икону «в память и похвалу преподобному Сергию».
Великий Радонежский игумен был на Руси «таинником» Святой Троицы. Если попытаться в двух емких словах определить дело его жизни, то этими словами будут единение, собирание. Сначала среди дремучих лесов на Маковце-горе, ведя суровую подвижническую жизнь, он собирает воедино силы своей души - ум, сердце, волю. Затем собирает вокруг себя братию, восстанавливает древний общежитийный тип монастыря. Затем, замиряя и наставляя князей, он собирает воедино всю Русь, благословляет ее на Куликовскую битву. Преподобному Сергию принадлежат пророческие слова: «Воззрением на Святую Троицу побеждается страх ненавистной розни мира сего». В этих словах - смысловое зерно нашего существования в мире. Устроение цельного человека и цельной жизни - церковной, государственной, хозяйственной, семейной, ориентированной на высший идеал Св. Троицы, сражение с «ненавистной рознью мира сего» - таково стратегическое направление русского бытия и культуры.
Это выразилось в таких ключевых словах и выражениях, как «собор», «лад», в пожелании молодым «совет да любовь», в готовности в случае беды помогать «всем миром», в стремлении крестьян к общинному землепользованию, ремесленников - к артельному труду.
Могут возникнуть возражения: а постоянная русская болезнь - междуусобицы? А бесконечные распри, зависть, наветы, предательство? Да, всего этого было в нашей исторической судьбе, в нашей национальной жизни предостаточно. Но все это тот «нега-
тив», через который можно увидеть, что называется, методом от противного, в чем состоит наше призвание и спасение. «Ненавистная рознь» именно ненавистна-она всегда воспринималась как главный враг самыми лучшими и светлыми умами Древней Руси и России.
Соборные ценности нашего народа, возникшие на Руси в глубокой древности, были на большой глубине осмыслены русской философией. A.C. Хомяков определил соборность как органическое единство, «живое начало которого есть божественная благодать взаимной любви»29. В силу своей благодатности соборность предполагает внутреннюю свободу. Личность здесь не теряется, как в насильственном единстве, а напротив, находит себя, очищается и растет в общем деле спасения. По словам H.A. Бердяева, православная соборность противоположна и католической авторитарности, и протестантскому индивидуализму. Соборное единство, по образу и подобию Св. Троицы, неслиянно и нераздельно.
Принцип соборности действует и в русской культуре. П.А. Флоренский в предисловии к своему труду «У водоразделов мысли» приводит следующие выразительные примеры. Во-первых, он обращает внимание на особое многоголосие русской песни, в котором осуществляется «полная свобода всех голосов, "сочинение" их друг с другом, в противоположность подчинению. Тут нет раз навсегда закрепленных, неизменных хоровых "партий". При каждом из повторений напева, на новые слова, появляются новые варианты, как у запевалы, так и у певцов хора... Единство достигается внутренним взаимопониманием исполнителей, а не внешними рамками. Каждый более-менее импровизирует, но не разлагает целого...».30
Другой пример. «Обратная перспектива» русских икон в мировоззренческом аспекте противоположна принципу прямой перспективы в живописи эпохи Возрождения, когда восторжествовала индивидуальная точка зрения («точка-мгновение»), при которой распадается «единство вселенского сознания». «Обратная перспектива» в иконописной традиции, напротив, утверждает «объективно сущее и вечное» и свидетельствует о глубинной соборности, свойственной такому видению мира. Искусство иконы помогает преодолеть ограниченность индивидуального восприятия, организует «священное пространство», восстанавливает целостный образ Вселенной. «...Каждый акт соборования есть вместе с тем и собирание точек зрения и центров схемо-построения»3'.
Живыми импульсами соборности проникнута и русская философия, с ее пафосом восстановления целостности бытия и познания. И.В. Киреевский под влиянием оптинс-кого старца Макария и чтения византийских духовных авторов заложил основание философии «цельности духа», которая определила самобытность русской мысли и культуры. Киреевский первый выдвинул также идею «живого знания», которое исходит из единого «внутреннего ядра» личности и включает в себя, помимо рационального, этический, эстетический и другие моменты. В совокупности своей они подчинены единому духу веры в Бога, неотделимой от жизни. Эта форма цельного живого знания противостоит отвле-ченно-рациональной познавательной форме, свойственной большей части западных философских систем.
Вслед за Киреевским многие русские философы (A.C. Хомяков, Н.Я. Данилевский, Л.А. Тихомиров, С.Н. и Е. Н. Трубецкие, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, с известными отклонениями - Н.Ф. Федоров, B.C. Соловьев, С. Н. Булгаков, П.А. Флоренский, а затем представители следующего поколения мыслителей, твердо вставших на почву исконных традиций,-Г.В. Флоровский, И.А. Ильин, А.Ф. Лосев) отстаивали идею целостного чепопека , целостного мировоззрения. Важной была также мысль о единстве позна-
ваемого и познающего, о преображении и просветлении личности, которая находится в позиции предстояния Истине. Русские мыслители видели величайшую опасность в разделении веры и разума, внутреннего и внешнего, цивилизации и природы.
В статье «Борьба за Логос» представитель религиозно-философской мысли серебряного века В. Эрн показывает драматизм борьбы приверженцев философии Слова-Ло-госа с racio - этим, по выражению Эрна, «кумиром современности, формальным рассудком, оторванным от полноты и многообразия жизни». Racio, считает философ, несет в себе «дух самоутверждающейся гордыни» и представляет собой величайшую духовную опасность. «Логос зовет философию от схоластики и отвлеченности вернуться к жизни и, не насилуя жизни схемами, наоборот, внимая ей, стать вдохновенной и чуткой истол-ковательницей ее божественного смысла, ее скрытой радости, ее глубоких задач».32
Традиция обращения к Логосу имеет глубокие корни. «Русская философская мысль, - пишет А.Ф. Лосев, - развивавшаяся на основе греко-православных представлений, в свою очередь, во многом заимствованных от античности, кладет в основание всего Логос. Racio есть человеческое свойство и особенность; Логос метафизичен и божествен»33. Божественное единство бытия в Логосе прозревали гениальные эллинские мыслители от Гераклида до Платона, Аристотеля и Плотина.
В.В. Колесов в «Философии русского слова» дает дополнительные сведения: в XIV в. на Русь попадает славянский перевод Ареопагитик, где интуитивное духовное озарение ставится неизмеримо выше рациональной мысли, поскольку оно проникает в суть вещей, позволяет единым взором постичь их цельный смысл. Учение Дионисия Ареопагита становится одной из основ восточнославянской христианской гносеологии.
Специфические черты укорененной на русской почве философской традиции, ориентированной на цельное живое знание, нашли отражение в языке ее представителей. В.В. Колесов обращает внимание на то, что наши философы предпочитают передавать свои мысли в образах и символах, а не в понятиях, поскольку понятие расчленяет целое, «омертвляет вещь», переводя ее в сферу абстрактных логических операций. Образ предпочтительнее понятия: он представляет собой «первореальность», он передает целостное восприятие вещи, он связан с красотой. Понятие является промежуточной формой постижения мира. Между тем «для русской философии традиционно важны начала и концы, а вовсе не промежуточные точки развития, в том числе развития мысли...». «Магия самодостаточного понятия» присуща Новому времени.34 Символ «снимает» понятие и в то же время он соединяет ранее разведенное - понятие и образ. Символ сосредоточен «на типичных признаках, ценных для данной культуры». Поэтому именно к символу чаще всего обращаются русские философы. Тенденция передавать мысли в образной и символической форме роднит их произведения с русской художественной литературой. Но еще более важна идейная, духовная связь философов и писателей. H.A. Бердяев даже утверждал, что русская философия разрабатывала мысли, уже поставленные ранее русской литературой.
Глубочайшие философские прозрения больших русских писателей погружены в единую ткань художественно освоенного бытия. Это очень органично для самого качества отечественной мысли, ее принципиального онтологизма.
Нельзя не отметить, что тема братской любви, тема всеобщих вселенских связей является сквозной магистральной темой отечественной словесности - от древнерусского шедевра «Слово о полку Игореве» до таких вершин русской классики, как «Война и мир» Л. Толстого и «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского.
В «Войне и мире» есть символический образ глобуса, который увидел во сне Пьер Безухов. Он представлял собой не имеющий размеров шар, поверхность которого состояла из живых, подвижных, колеблющихся капель, перетекающих одна в другую. «В середине Бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать Его». Капли расширялись, сжимались, уходили в глубину, потом снова оказывались на поверхности. Подобно этим каплям, в свободном живом единстве пребывали и герои романа, простые люди из народа, офицеры и солдаты русской армии, все вместе образуя русский м1р. Этот м1р оказался в состоянии войны с Наполеоном. Война была неизбежной - в ней просматривается глубокий духовный корень, ибо в образе великого французского полководца, «человека судьбы», сфокусировались главные недуги времени: гордый эгоцентризм, фальшь, отношение к жизни как игре, отношение к другому человеку, к целым народам как средству для достижения собственных честолюбивых целей. Такого врага можно было одолеть чем-то противоположным - всем «роевым» соборным м1ром, общими, роднящими разные сословия чувствами, единым национальным духом.
И в зрелых романах Достоевского ведется невидимая брань: «здесь дьявол с Богом борется, и поле битвы - сердца людей». Гордому теоретически раздраженному уму ге-роя-идеолога «отвечает» во всех клеточках художественной ткани единая живая жизнь, в ее живых взаимосвязях.
Вот Иван Карамазов в главе «Бунт» выдвигает ряд логически неопровержимых аргументов: взрослый человек низок и подл, его страдание им заслужено. Но чем объяснить, как оправдать страдание невинного ребенка? Выдвигая сильнейший вопрос о слезинке ребенка, утверждая через него свое право на бунт и на суд, Иван прибегает к хорошо замаскированному идеологическому приему, который сводится к лозунгу «разделяй и властвуй». Разделив и противопоставив Творца и творение, отцов и детей, страдание и радость, Иван нарушает закон всеобщих связей и, благодаря этому не сразу заметному нарушению, торжествует теоретическую победу. Кроме того, бунт его основан не только на разрыве мировых связей, но и на исключении себя из этих связей. С позиций постороннего Иван наблюдает острый конфликт брата с отцом, он снимает с себя всякую ответственность за то, что происходит вокруг, и присваивает себе право на суд. Точно так же ведет себя мрачный старец, герой его знаменитой «Легенды», занятый «счастливым» устроением тех, кого презирает и кому в гордыне своей противопоставляет себя. Его «гармония» основана не на страдании, а на лжи. Даруя людям, этим «слабым недоделанным существам», свободу грешить, он крадет у них вечность.
Ф.М. Достоевский использует огромный арсенал средств, чтобы развенчать эту столь опасную для судеб человечества, столь защищенную хитроумными доводами позицию.
...Вот отзвучал блестящий, казалось бы, монолог Ивана, а романная жизнь продолжается. И она дает совсем иные, подчас неожиданные и никак не поддающиеся жестким схемам свидетельства о себе. И оказывается, что дети чрезвычайно связаны со взрослым миром, взрослыми проблемами и что очень много детского во взрослых (в том числе и в самом Иване). Оказывается, что радость и страдание в жизни подчас неразделимы и что даже смерть ребенка может иметь великий просветляющий и объединяющий смысл (Вспомним Алешину речь у Илюшиного камня). В романе содержатся две формулы, в которых выражены самые главные духовные постулаты Достоевского: «Все перед всеми и за всех виноваты» и «Все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь - в другом конце мира отдается».
Итак, попробуем подвести некоторые итоги.
Слово в его мировоззренческом аспекте можно рассматривать на разных уровнях. Назовем их:
\. Концепт - синкретическое изначальное единство, «зародыш» слова, которое современные ученые сравнивают с невидимым миром квантовых частиц и генов.
2. Слово как лексическая единица в триединстве звуковой материи, внутренней формы и смысла.
3. «Слово-о-мире» как целостное высказывание или как художественно-смысловое единство произведения искусства.
4. «Родное слово» - все, что создано на языке того или иного народа во множестве своих взаимосвязей. О нем писал Ушинский: «В сокровищницу родного слова складывает одно поколение за другим плоды глубоких сердечных движений, плоды исторических событий, верования, воззрения, словом, весь след своей духовной жизни народ бережно сохраняет в родном слове. Язык есть самая живая, самая обильная и прочная связь, соединяющая отжившие, живущие и будущие поколения народа в одно великое, историческое живое целое».35
5. «Слово» русской культуры, слово братской любви и единства во Христе, которое, как предсказывал Достоевский в своей знаменитой Пушкинской речи, Россия еще должна принести миру. Это слово восходит к Слову-Логосу и через Него - к животворящему единству Троицы.
Как видим, вся наша словоцентрическая культура проникнута пафосом целого. Философия ориентирована на цельное знание. Литература свидетельствует о целостном единстве мира. Целомудрие (чистота помыслов, слов, чистота телесная - тело должно быть цело) является основой нашего существования. Не потому ли силы тьмы, желающие нашей погибели, ведут атаки именно в этом направлении? И увы, они преуспевают...
Слово целый имеет общеславянский корень цт - здоровый (отсюда - целебный, исцеление). Принятое у нас приветствие «здравствуйте» свидетельствует о здоровье как приоритетной ценности народного бытия. Не случайно среди наиболее почитаемых в народе святых - великомученик и целитель Пантелиимон (его имя также цельбоносно и переводится как «всемилостивый»). Русский монастырь на Афоне носит его великое святое имя. Чтобы исцелить человека и мир, надо восстановить их целостность. Здоровье этимологически связано с «древом». Не с Мировым ли древом? Не с Древом ли жизни? Значит, восстановление цельности связано не с земным только здоровьем, но и с перспективой Вечности. Вот почему в нашей культуре Целое, Единое обретает статус жизненно значимой Цели.
' Гумбольдт В. фон. О сравнительном изучении языков в разные эпохи их развития. СПб., 1855. С. 4. 2 Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 219. 1 Там же. С. 192.
4 Королев С.А. «Стыдливость формы» как черта православной культуры // Христианство и русская литература. Сб. 2. СПб., 1996. С. 355.
5 Потебня A.A. Мысль и язык // Потебня A.A. Эстетика и поэтика. М., 1996. С. 151.
6 Там же. С. 60.
7 Там же. С. 180.
* Гумбольдт В. фон. О различии организмов человеческого языка и влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода. СПб., 1859. С. 29.
9 Флоренский П. Строение слова // Контекст. М., 1973. С. 353.
"' Ушинский К.Д. Родное слово//Хрестоматия по истории школы и педагогики в России. М., 1986. С. 233.
11 Там же. С. 234.
12 Колесов В.В. Философия русского слова. СПб., 2002. С. 51, 58. 15 Там же. С. 56, 62.
14 Там же. С. 56-57.
15 Цицерон М.Т. Избр. соч. М„ 1975. С. 252.
16 Бодянский О. О происхождении славянских письмен. М., 1855. С. 23.
17 Прохоров Г. Крестообразность времени или Пушкинский Дом и около. СПб., 2002. С. 18.
18 Там же. С. 19.
" Об этом, напр., см.: Язык и этнический менталитет, Петрозаводск, 1995; Колесов В.В. Философия русского слова. С. 202. - Ученый пишет о неоправданных языковых заимствованиях, которые могут привести к насильственной смене ментальности и создать «интеллектуальную интервенцию в сферы национальной речемысли».
20 Гумбольдт В. фон. О сравнительном изучении языков в разные эпохи их развития. С. 57.
21 Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М., 1970. С. 32.
22 Потебня A.A. Эстетика и поэтика. С. 180, 181. 21 Там же. С. 181
24 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 37.
25 Там же. С. 57.
26 Там же. С. 58-59.
27Неретина С.С. Слово и текств средневековой культуре. История: миф, время, загадка. М., 1994. С. 41. 2S Флоренский П. Троице-Сергиева Лавра и Россия // Троица Андрея Рублева. Антология. М. С. 52-53. " Хомяков A.C. Полн. собр. соч. Прага, 1867. Т. 2. С. 101.
30 Флоренский П.А. Соч. М., 1990. Т. 2. С. 30-31.
31 См. там же. С. 341-344.
12 Эрн В. Борьба за Логос. Опыты философские и критические. М., 1911. С. 77.
33 Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 215.
34 Колесов В.В. Философия русского слова. С. 63-64, 65.
35 Ушинский К.Д. Родное слово. С. 234.
Статья поступила в редакцию 22 декабря 2005 г.
