Местное гражданское общество на Северном Кавказе и его роль в обеспечении стабильности (на примере Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

УДК 316.3

DOI 10.23683/2018.1.1.7

Местное гражданское общество на Северном Кавказе и его роль в обеспечении стабильности (на примере Кабардино-Балкарии

и Карачаево-Черкесии)1 М. З. Шогенов

Кабардино-Балкарский государственный университет, г. Нальчик, Россия

А.Н. Гуня

Институт географии РАН, г. Москва, Россия А.М. Чеченов

Кабардино-Балкарский государственный университет, г. Нальчик, Россия

Н.А. Чемаев

Кабардино-Балкарский государственный университет, г. Нальчик, Россия

Аннотация: Настоящее исследование посвящено изучению институционального потенциала гражданского общества в обеспечении стабильности внутрисоциальных отношений на Северном Кавказе. Авторы выходят за рамки нормативного понимания гражданского общества как неотъемлемого демократического института и рассматривают неформальные и локальные гражданские проявления, участвующие в разрешении насущных проблем местных сообществ. В особенности это актуально в ситуации фактического отсутствия либо ограниченного контроля государства над распределением власти и ресурсов на локальном уровне регионов Северного Кавказа. В этом контексте стабилизирующая роль местного гражданского общества определяется потенциалом ненасильственного разрешения социальных конфликтов, возникающих между ключевыми социальными акторами, включая государство, бизнес-элиты и местные сообщества.

Основываясь на материалах качественных и количественных исследований, проведенных в 2014-2015 гг. в республиках Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия, авторы представляют анализ различных локальных форм и источников гражданского участия, а также их стабилизирующего потенциала. Вклад в стабильность оценивается в соответствии с концепцией динамической социальной стабильности, позволяющей выделить эмпирически измеримые индикаторы и показатели. Авторы приходят к выводу, что в условиях растущего контроля государства над формальными институтами гражданского общества в исследуемых республиках значительная часть фактической гражданской активности находит свое отражение в неформальных и неофициальных проявлениях. Эти проявления неформального гражданского участия обладают наибольшим разнообразием стабилизирующих эффектов в условиях институционального дефицита государства на локальном уровне благодаря гибридному сочетанию институциональных правил, обеспечивающему удовлетворение интересов различных акторов. Стабилизирующие эффекты неформального гражданского участия могут быть положительно оценены в краткосрочной перспективе. В долгосрочной перспективе эти эффекты не определены в связи с высокой динамикой локальных социальных процессов, а также продолжающейся государственной монополизацией гражданского сектора и ограничением стабилизирующих низовых гражданских инициатив.

Ключевые слова: институциональные изменения; Северный Кавказ; гражданское общество; институциональная гибридность; локальные сообщества; социальные конфликты; социальная стабильность.

Для цитирования: Шогенов М.З., Гуня А.Н., Чеченов А.М., Чемаев Н.А. Местное гражданское общество на Северном Кавказе и его роль в обеспечении стабильности (на примере Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии) // Caucasian Science Bridge. 2018.1(1). С. 103-121.

1 Настоящая статья подготовлена в рамках международного научно-исследовательского проекта, финансируемого Седьмой рамочной программой научных исследований Европейской комиссии «Внутренние и внешние источники стабильности / нестабильности на Кавказе» (www.ISSICEU.eu).

Local Civil Society and its Contribution to the Stability in the North Caucasus: the Example of Kabardino-Balkaria and Karachay-Cherkessia

Murat Z. Shogenov

Kabardino-Balkarian State University, Nalchik, Russia Alexey N. Gunya The Institute of Geography of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia Aslan M. Chechenov

Kabardino-Balkarian State University, Nalchik, Russia

Nazir A. Chemaev

Kabardino-Balkarian State University, Nalchik, Russia

Abstract: The purpose of this research is to identify the institutional capacity of civil society in the North Caucasus with respect to local stability. Currently, the mainstream debates relate to the normative understanding of civil society as an essential democratic institution. This study reaches beyond the discourse on democratization and explores of informal but rooted ways of civic participation that deal with the most urgent for public interests issues on a daily base despite the non-democratic or hybrid basics of the local political regimes. In this local context, especially under conditions of uneven presence of the state at the level of communities and therefore limited control over resources and distribution of power, the stabilizing role of civil is largely determined by their capacity to provide predictable intra-societal relations among key social actors, including the state, local governance and communities.

Drawing upon quantitative and qualitative sets of empirical data collected in 2014-2015 in the republics of Kabardino-Balkaria and Karachay-Cherkessia, the paper presents a comprehensive analysis of different local sources and patterns of civic participation, and respective contributions to stability in accordance with the theory of dynamic stability. The authors come to the conclusion that in the conditions of a raising state control over formal civil society institutions in the republics of Kabardino-Balkaria and Karachay-Cherkessia, the greatest part of civic initiatives contributing to stability is manifested in informal and characterized by institutional hybridity ways that provides stability for intra-societal relations by fulfilling interests of different social actors. The sustainability of the stabilizing effects of the informal civic participation could be positively evaluated in short term. In middle and long terms the perspectives are not clear due to the fast social dynamics and the ongoing state monopolization of the formal civil society and possible further restrictions of stabilizing civic initiates at the grassroots.

Keywords: institutional change; North Caucasus; civil society; hybridity; local communities; informality; social conflicts; stability.

For citation: Shogenov M.Z., Gunya A.N., Chechenov A.M., Chemaev N.A. Local Civil Society and its Contribution to the Stability in the North Caucasus: the Example of Kabardino-Balkaria and Karachay-Cherkessia // Caucasian Science Bridge. 2018.1(1). P. 103-121.

Введение

Современные академические дебаты о гражданском обществе на Северном Кавказе, сосредоточенные преимущественно в рамках дискурса о степени институ-ционализации и демократизации региональных политических систем, оставляют без должного внимания наиболее интересную, на наш взгляд, с аналитической точки зрения проблематику, связанную с влиянием неформального гражданского участия на социальную стабильность в регионе.

Как известно, неформальные, но институционализированные способы гражданского участия привносят определенный вклад в обеспечение социальной стабильности. В особенности это актуально для локальной социальной реальности и в ситуациях полного отсутствия либо ограниченного контроля государства над распределением власти и ресурсов. Подобные характеристики локального уровня характерны и для большинства регионов Северного Кавказа. В этом контексте стабилизирующая роль местного гражданского общества определяется потенциалом ненасильственного разрешения возникающих социальных конфликтов. Вместе с тем в связи с недостатком эмпирических исследований идентифицировать и выделить стабилизирующие и дестабилизирующие факторы и актуальные тенденции все еще достаточно сложно.

Цель представленного в рамках данной работы анализа состоит в оценке институционального потенциала различных локальных проявлений гражданского общества в обеспечении стабильности на Северном Кавказе на примере двух республик - Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Соответствующее гипотетическое положение заключается в том, что неформальные проявления и модели гражданского общества и гражданского участия в указанных регионах обладают достаточной емкостью для компенсации дефицита формальных институтов и обеспечения стабильности внутрисоциальных отношений.

Гражданское общество как предметное поле связано с целым комплексом исследовательских проблем, и одной из наиболее сложных является соответствующая концептуализация. Подробное изложение теоретико-методологических основ проведенного исследования представлено в предыдущих работах авторов (Шогенов и др., 2016. С. 63-70; Шогенов и др., 2017). В рамках данной работы мы остановимся лишь на основных положениях.

Как известно, само понятие гражданского общества имеет в западной академической традиции несколько измерений и соответствующие им определения (Civil Society, 2015; Zaleski, 2012). Наиболее общим и распространенным является понимание гражданского общества как одного из ключевых признаков демократического государства. Другой подход подчеркивает институциональный аспект гражданского общества и определяет его как систему или агрегацию неправительственных организаций и учреждений. Тем не менее ключевой для обоих подходов характеристикой гражданского общества является его отделение от государства и бизнеса. Этот аспект находит наибольшее отражение в концепции третьего сектора общества, который включает в себя семью и частную сферу. Последняя специфическая характеристика гражданского общества, которая фокусируется на его неформальных измерениях и местном уровне проявлений, обладает, на наш взгляд, наибольшей аналитической ценностью. Авторы придерживаются следующего рабочего определения, разработанного в соответствии с целями настоящего исследования: гражданское общество - это отличная от государства и бизнеса сфера социальной активности в ее различных формальных, неформальных или соответствующих гибридных проявлениях на уровне местных сообществ. Конкретные модели социальной активности могут формироваться на основе локальных иден-тичностей, но отражают в первую очередь реальное участие, а не формальную принадлежность к определенной социальной группе.

Следующая концептуальная сложность касается идентификации акторов гражданского общества. Исходя из предложенного определения, конфигурация этих акторов на местном уровне оказывается довольно сложной и зависит от множества локальных особенностей. Тем не менее можно выделить некоторые универсальные, на наш взгляд, критерии типологизации акторов. Один из наиболее явных критериев выделения некоторых акторов в особую группу относится к правовому статусу официально зарегистрированных организаций. Следующий критерий охватывает различные формы неформального лидерства, групп и партнерских отношений, не обязательно принимающих официальные выражения. В большинстве случаев можно наблюдать гибридные комбинации, когда официально зарегистрированные организации наряду с основной открыто декларируемой деятельностью активно участвуют в разрешении вопросов неформального характера. Такой же гибридностью сочетаний может отличаться и следующий критерий. Местные гражданские акторы могут быть как индивидуальными (отдельные харизматические лидеры), так и групповыми (группы идентичностей или интересов), являясь при этом частью довольно различных конфигураций. В то время как одни субъекты могут действовать открыто для решения конкретных вопросов, связанных с местными интересами, другие вы-

ступают опосредованно и удовлетворяют свои частные интересы, иногда в союзе с публичными акторами (Шогенов и др., 2017. С. 232-245).

Понимание институтов в настоящей работе соответствует широко применяемому в современных исследованиях различных социальных конфликтов. Ставшее уже классическим определение Д. Норта характеризует институты как определенные правила игры, ограничения, придающие форму человеческому взаимодействию и подкрепленные санкциями (Норт, 1997). Устойчивое воспроизводство этих правил во времени ведет к их закреплению и образованию институтов, которые регулируют повседневную жизнедеятельность людей, коллективов, социальных групп. Соответственно, и конфликтные процессы происходят не хаотично, а подчинены неким правилам - формальным и неформальным. Они влияют на масштабы и уровень насилия в конфликте или же создают рамки для его мирного протекания, обеспечивают развитие и в то же время удерживают от траекторий, способных привести к проявлению насилия или разрушению социальных систем (Гуня и др., 2013. С. 83-84).

Важно отметить также особенность локальной институциональной среды, влияющую на большую или меньшую ее способность к переработке конфликтов, -гибридность, которая складывается из множества взаимодействующих друг с другом институтов. Образование этого множества связывается с неравномерными изменениями социальных структур и процессов в государстве и обществе переходного периода, что характерно и для регионов Северного Кавказа. Гибридизация институтов (старых и новых, формальных и неформальных, традиционных и инновационных и т.д.) рождает новые формы, которые порой уже плохо связаны или вообще не связаны с изначальной природой институтов. Эмпирически подтверждено, что подобные гибридные институциональные структуры, как правило, характеризуются высокой степенью адаптации к переменам, устойчивостью к воздействиям и относительно большой институциональной емкостью, т. е. наиболее адекватны интересам большинства акторов. Выбор акторами новых правил обусловлен их оптимальностью в отношении достижения целей (Cassani, 2014. Р. 1-17; Boege et al., 2009. Р. 13-21).

И наконец, ключевым для настоящего исследования и одним из самых сложных для интерпретации является понятие «стабильность». Несмотря на широкое употребление термина, представители различных научных направлений имеют весьма разное понимание стабильности, и наибольшая сложность возникает, когда речь заходит об эмпирических исследованиях, в частности при необходимости определения доступных для измерения показателей стабильности. Исходя из особенностей настоящего исследования, его эмпирического характера и локального социального фокуса, авторы придерживаются подхода на основе концепции динамической социальной стабильности. В соответствии с данной концепцией стабильность складывается из сочетания следующих ключевых характеристик местного сообщества, которые могут быть оценены с помощью измеряемых показателей:

а) физическая безопасность (physical security) - стабильность характеризуется низким уровнем социально неприемлемого насилия;

б) институционализированные формы легитимного управления, что включает в себя потенциал предсказуемого регулирования конфликтов, а также устойчивость государственного, а также местного самоуправления, легитимность как политического, так и социального порядка (institutionalised forms of legitimate governance);

в) экономическое воспроизводство как способность местного сообщества материально поддерживать свою жизнедеятельность (economic reproduction);

г) адаптивность к изменениям - способность адаптироваться к изменяющимся условиям за счет внедрения инноваций и развития (adaptive change) (Koehler, Gosztonyi, Boehnke, 2011; Elwert, 2002. Р. 2542-2547; Elias, 1983; Гуня и др., 2014. С. 194-202).

Согласно концепции динамической стабильности, идентификация и анализ мотивов гражданских акторов и институтов могут служить одним из эффективных способов понимания локальной социальной динамики. Роль гражданского общества в данном контексте определяется с точки зрения институционального потенциала в области ненасильственной, но процедурной переработки конфликтов, что, в свою очередь, способствует стабильности внутрисоциальных отношений. Кроме того, благодаря решению наиболее актуальных проблем локальных сообществ гражданское общество может исполнять роль одного из основных триггеров социального развития на местном уровне. С точки зрения управления значение институтов гражданского общества для локальной стабильности может быть оценено через понимание их роли во взаимодействии таких ключевых социальных субъектов, как государство, местное самоуправление и сами местные сообщества.

Методы

Настоящая работа основана на результатах, полученных в ходе комплексного социологического исследования, посвященного актуальным проблемам общественной жизни и тенденциям развития гражданского общества, проведенного в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии в 2014-2015 гг. В основу исследования лег оригинальный методологический подход эмпирического изучения роли гражданского общества в обеспечении социальной стабильности на уровне местных сообществ (Шогенов и др., 2016. С. 63-70). Основная цель проведенного исследования не сводилась, собственно, к оценке уровня демократизации местных политических систем или же идентификации существования или отсутствия нормативного гражданского общества. Главный интерес заключался в возможности изучения институционального потенциала неформальных локальных проявлений гражданского общества в обеспечении стабильности внутрисоциальных отношений.

Выбор указанных республик был не случаен. С одной стороны, они являются типичными представителями Северо-Кавказского федерального округа с точки зрения общественно-политических и экономических трендов. С другой стороны, республики являются как бы близнецами с точки зрения этнической композиции титульных народов, формирующих властные элиты. Фактически это единственные субъекты на Северном Кавказе, сохранившие свою этноадминистративную структуру и соответствующее территориальное устройство с советских времен. Этот аспект, как будет показано далее, также привносит свой вклад в локальную динамику гражданской активности. Наибольшие отличия касаются степени централизации республиканской власти. Кабардино-Балкария (КБР) демонстрирует высокую степень централизации, подразумевающую широкий контроль государства (республиканских властей) над локальным уровнем. Карачаево-Черкесия (КЧР) представляет собой регион с относительно меньшей силой вертикали власти и определенной автономией уровня местных сообществ (Гуня и др., 2015. С. 89-94). В соответствии с данными Всероссийской переписи населения 2010 г. большая часть населения КБР представлена кабардинцами - 57 %, в то время как русские составляют около 23 %, а балкарцы -13. В КЧР карачаевцы, имеющие этническую общинность с балкарцами, составляют 41 % от населения, русские - 32, и 12 % представлены черкесами, которые, в свою очередь, имеют единство этнического происхождения с кабардинцами (Результаты Всероссийской переписи ..., 2010).

Эмпирические материалы исследования включают в себя два набора данных -качественных и количественных. Количественные данные представлены результатами опроса общественного мнения выборочной совокупностью в общей сложности 1000 чел. для обоих субъектов (N=500 + N=500). Репрезентативность выборки обес-

печивалась квотами, разработанными в соответствии с ключевыми социально-демографическими характеристиками населения республик на основе данных, уточненных в республиканских территориальных органах Федеральной государственной службы статистики. Инструментарий опроса была разработан коллективом авторов в рамках исследования на тему «Гражданское общество и гражданское участие на Южном Кавказе» по проекту «Внешние и внутренние источники стабильности на Кавказе», финансируемого Седьмой рамочной программой Европейского союза (2014-2016 гг.) (Hoffmann et al., 2016). С небольшими региональными адаптациями анкета была использована для опроса и в рамках настоящего исследования.

Качественная часть данных исследования представлена результатами глубинных полуструктурированных интервью с представителями гражданского общества и местных общественных организаций двух республик. Каждая серия интервью заканчивалась совместным семинаром с участием указанных общественных деятелей, а также представителей академического и экспертного сообщества. На этих встречах обсуждались предварительные результаты опроса общественного мнения и серий интервью, полученные в каждой республике. Кроме того, дополнительно были проанализированы несколько специфических для каждой республики кейсов, имеющих отношение к гражданской активности, в том числе и ее неформальных проявлений на уровне местных сообществ.

Результаты

Гражданское участие и институты в общественном мнении.

Одна из базовых задач исследования заключалась в изучении представлений, существующих в общественном мнении двух республик о гражданском обществе и его институтах. Сразу скажем, что предположение о существующей в общественных оценках неопределенности в отношении того, что понимать под гражданским участием, подтвердилось. Выявлен, с одной стороны, относительно невысокий уровень доверия к формальным институтам гражданского общества, таким как общественные организации, а с другой - неготовность к широкому формальному гражданскому участию (рис. 1). Подробное описание полученных результатов представлено в предыдущих работах авторов (Шогенов и др., 2017. С. 232-245). В настоящей статье приведем лишь ключевые выводы.

Пожалуйста, оцените свой уровень доверия к следующим политическим и гражданским институтам

Кабардино-Балкария ■ Карачаево-Черкесия

Президент РФ Парламент РФ Глава республики (региона) Правительство республики (региона) Парламент республики (региона) Муниципальные органы власти Судебная система Правоохранительные органы (полиция, прокуратура)

Армия

Политические партии Профсоюзы НПО, общественные организации Религиозные учреждения Средства массовой информации

68,93 81,67 |

50,97 55,8

56,31 44,81 ■

46,12 40,12

43,69 38,5 |

36,41 KffiiH

37,38 42,98 1

36,89 39,3

45,63 ^^Kggjgl

31.06

3/.38 |Ш

3/.38 ВН

46,6 36,87 I

42,23

Рис. 1. Доверие к различным институтам (%)

Определяющими общественное мнение в отношении гражданского общества являются ключевые на сегодняшний день акторы в формализованном пространстве гражданских институтов - национальные общественные (в прошлом общественно-политические) движения. Причины доминирования данного типа организаций в значительной степени связаны с наследием национальной политики Советского государства. Советское национально-административное устройство республик с соответствующими маркерами государственной автономии все еще обеспечивает воспроизводство территориальной и политической идентичностей для их жителей, что находит выражение в общественно-политических процессах, имеющих отношение к эт-ничности. Эти вопросы являются основными пунктами повесток национальных общественных организаций и, соответственно, оказывают влияние на невысокий уровень доверия к ним со стороны населения. Кроме того, большинство национальных общественных движений все еще в значительной степени ассоциированы в общественном мнении с политической нестабильностью периода постсоветского государственного строительства. Существующее по отношению к национальным НПО недоверие влияет на восприятие институтов гражданского общества в целом как чего-то тесно связанного с политикой и властью. Доля неполитического гражданского сектора в республиках в настоящее время крайне незначительна, чтобы влиять на общественное мнение.

Однако, несмотря на оппозиционный характер деятельности и невысокий уровень доверия со стороны населения, национальные общественные организации занимают свою весьма специфическую нишу и играют определенную стабилизирующую роль. В обеих республиках выделяются три основных и взаимосвязанных вопроса, за реализацией которых традиционно наблюдают НПО: 1) распределение этнических квот на замещение государственных должностей; 2) распределение власти среди неформальных этнических правящих элит; 3) оспариваемые территориально-административные границы между этническими районами и отдельными поселениями. Кроме того, локальные сообщества на уровне поселений используют ресурс организаций как способ обойти информационные фильтры на пути к органам власти более высокого уровня, как для решения насущных проблем, так и в ходе конфликтов с местными властными элитами. В свою очередь, республиканские органы власти обращаются за помощью к общественным организациям для легитимации в общественном мнении противоречивых решений. При этом вне зависимости от характера решаемых вопросов национальные организации вступают как в публичные формализованные союзы, так и в скрытые от широкой общественности договоренности с другими акторами. Подобные гибридные союзы общественных организаций, государства и местных сообществ достаточно эффективно помогают разрешать конфликты за власть и ресурсы в процессуальных ненасильственных рамках, тем самым обеспечивая стабильность и предсказуемость общественных отношений на локальном уровне.

Идентичности и гражданское участие

Как мы и предполагали, идентичности в обеих республиках находят себя во множестве различных проявлений на различных социальных стратах, включая государство и гражданское общество на уровне местных сообществ. Наш интерес к идентичности заключался в анализе ее роли как источника, побудительного мотива гражданского участия, социального капитала и ресурса мобилизации, используемого различными социальными акторами. Кроме того, представляла интерес соответствующая указанным функциям иерархия локальных идентичностей.

Результаты количественного опроса показали, что более половины респондентов - 50,97 % в КБР и 53,97 % в КЧР - считают, что основным источником, глав-

ной мотивацией участия граждан в добровольной общественной деятельности является «чувство гражданской ответственности, желание сделать общество лучше, в сотрудничестве с другими гражданами, независимо от их этнической или религиозной принадлежности» (рис. 2). Следующим по значимости мотивом является этническая солидарность с большей поддержкой в Кабардино-Балкарии - 29,13 % против 20,98 % в Карачаево-Черкесии. Вместе с тем в Карачаево-Черкесии эта альтернатива уступает количеству затруднившихся с ответом респондентов. Другое заметное отличие в общественных оценках населения двух республик связано с клановой, родственной идентичностью. На «необходимость поддержать Вашу семью и родственников для улучшения условий их жизни» в качестве источника гражданского участия указали 19,9 % респондентов в КБР и лишь 5,09 % в КЧР.

Что, по Вашему мнению, является основным источником, главной мотивацией участия граждан в добровольной общественной деятельности?

Кабардино-Балкария ■ Карачаево-Черкесия

Чувство гражданской ответственности, желание сделать общество лучше, в сотрудничестве с другими гражданами, независимо от их этнической или религиозной принадлежности

Чувство национальной солидарности, желание сделать лучше жизнь своего народа

Необходимость поддержать Вашу семью и родственников для улучшения условий их жизни

Затрудняюсь ответить

Солидарность с людьми Вашего города и региона, Ваших соседей

Религиозны е убеждения, стремление к более справедливому обществу

Другое

Рис. 2. Мотивы гражданского участия (%)

Выявленные различия в мотивах гражданского участия в республиках были далее интерпретированы с использованием результатов качественных интервью и анализа республиканских кейсов, что позволило нам прийти к следующим выводам.

Несмотря на то что в общественных оценках основным мотивом социальной активности является чувство гражданской ответственности, независимо от этнической или религиозной принадлежности, мы склоняемся к выводу о том, что эти оценки отражают лишь нормативное представление о том, что должно быть в основе гражданских инициатив, а не фактическую мотивацию и готовность к действию. Фактически же по причинам, рассмотренным выше, этничность была и остается одним из главных факторов, определяющих как региональные политические тренды, так и динамику гражданского участия на локальном уровне. При этом религия является следующим по значимости мотивом участия и мобилизационным ресурсом, несмотря на то что «религиозные убеждения, стремление к более справедливому обществу» оказались на нижних уровнях выявленной в общественных оценках иерархии

50.97 53.97

14.08

12.14 1

11.65 1

0.97 041

мотивов. Более того, результаты качественных исследований выявили растущую значимость религиозной идентичности как фактора локальной социальной динамики.

Следует отметить, что этот рост наблюдается как в формальном, так и неформальном измерениях социальных отношений. Республиканские власти уделяют значительное внимание политике в сфере межконфессиональных отношений. Наряду с мечетями, в обеих республиках регулярно появляются новые православные церкви, на открытии которых присутствуют высшие официальные лица. Более того, государство стимулирует участие представителей бизнеса в спонсировании строительства церквей, что считается выражением их лояльности и поддержки проводимой региональными властями политики.

В свою очередь, религия неформально проникает в региональные государственные структуры. Религиозные группы и сети доверия появляются в органах власти на ее различных уровнях. Можно выделить два основных мотива появления подобных сетей и участия в них: 1) протекционизм и поддержка бизнеса неформальных религиозных сообществ; 2) обеспечение безопасности, включая физическую для всей сети и ее отдельных членов.

Учитывая достаточно актуальную для республик проблему коррупции и в целом невысокий уровень общего доверия в обществе, религиозные сети оказываются конкурентоспособными бизнес-акторами благодаря религиозному социальному капиталу как дополнительному источнику доверия. Помимо наблюдаемых на рынках и в торговых центрах успешных совместных локализаций бизнеса (к примеру, точки быстрого питания или коммерции), религиозные бизнес-сети достаточно активны и в более сложных сферах бизнеса, (например, строительство или поставки оборудования). В ситуациях, предполагающих участие в конкурсах на получение государственных заказов, бизнес-интересы религиозной сети лоббируются ее членами в органах государственной власти.

Другая указанная нами причина существования религиозных сетей выражается в так называемом гламурном исламе - демонстративной религиозности1. Как утверждают многие интервьюеры, спонсорство и пожертвования от представителей власти и бизнеса осуществляются в обмен на негласные гарантии иммунитета и особый режим разрешения возможных конфликтов с представителями религиозных сообществ. Кроме того, некоторые предприниматели считают необходимым платить закят - обязательный исламский налог в пользу бедных, что еще больше укрепляет их позиции и открывает доступ к другим возможностям, предоставляемым религиозными сетями.

Проявлением растущего влияния религии на уровне местных сообществ отдельных поселений может считаться участие религиозных групп в поддержании локальной безопасности. В некоторых случаях наблюдаются практики неформального контроля над общественным порядком и соблюдением норм морали, таких, например, как употребление алкогольных напитков в публичных местах. Важную роль играет внешнее маркирование членов религиозных сообществ (например, одежда, особая форма и длина бороды и пр.). Очевидность принадлежности к группе не только обеспечивает определенную неприкосновенность, но и имеет предупредительную функцию и сообщает окружающим о недопустимости нарушения определенных норм и правил в присутствии представителей определенного религиозного сообщества.

Другим относительно новым проявлением религии на локальном уровне является ее инструментализация в муниципальных выборах. В некоторых случаях кон-

1 Так это явление было обозначено в интервью одним из гражданских активистов в Карачаево-Черкесии.

курирующие за власть акторы привлекают социальный капитал религии как политический ресурс. В большей степени это относится к Карачаево-Черкесии, поскольку по сравнению с Кабардино-Балкарией конкуренция за власть и ресурсы здесь носит более острый характер. Одной из причин является продолжающийся федеральный тренд усиления вертикали власти, проникающий в систему местного самоуправления, вплоть до уровня отдельных поселений. Контролируемый республиканскими властями районный уровень местного самоуправления осуществляет, в свою очередь, политику назначения контролируемых и лояльных глав поселений, что может вызывать сопротивление со стороны местных сообществ, и не редкость, что «спущенные» кандидаты уступают в конкуренции за власть. В некоторых случаях в борьбу за власть вступают представители местных религиозных сообществ, при этом активно задействуются все ресурсы общины, включая электоральные. Однако подобный успех непродолжителен, поскольку рассматривается властями как угроза растущей автономии локального уровня и соответствующей потери над местными административными и физическими ресурсами. Используя совокупность как формальных правовых приемов, так и неформальных практик, республиканские и районные власти обычно возвращают потерянный на время контроль.

Что касается городских поселений, то растущее значение религиозной идентичности происходит благодаря более низкому уровню общего доверия в обществе по сравнению с удаленными сельскими поселениями. Если говорить о причинах, то это: 1) экономически гомогенная социальная среда в селах - разрыв между бедными и богатыми незначительный; 2) более тесные родственные связи и сохранившееся влияние традиционных институтов и социального контроля, что обеспечивает большую социальную сплоченность, нежели в городах. Кроме того, привлекательности членства в религиозных сообществах в городской среде и обращения к религии как источнику доверия способствует более высокий уровень преступности и риски физической безопасности. Следует отметить, что сельские поселения, расположенные в пригородах и на крупных дорожных развязках, испытывают постепенное разрушение традиционных институтов под влиянием растущей экономической зависимости жителей этих поселений от близлежащих городов. Наиболее интенсивно этот процесс происходит в случаях включения сельских поселений в новые укрупненные городские агломерации.

Еще одной идентичностью, заслуживающей внимания в свете нашего исследования побудительных стимулов гражданского участия, является кровнородственная. По сравнению с другими альтернативами «необходимость поддержать семью и родственников для улучшения условий их жизни» как мотив общественной активности получила меньшую поддержку в общественном мнении обеих республик. Однако результаты качественных исследований показали, что кровнородственная идентичность приобретает мобилизационную ценность при необходимости обеспечения политического участия в ходе борьбы за власть и ресурсы на локальном уровне. В частности, этот вид идентичности может быть задействован конкурирующими акторами в ходе местных муниципальных выборов, включая конкуренцию между местным и районным уровнями, которую мы описывали выше.

Для объяснения причин подобной мобилизационной емкости кровнородственной идентичности следует разделять понятия формального и неформального местного самоуправления, которые на уровне поселений представляют собой некие гибридные формы. Советы местного самоуправления представлены, как правило, наиболее уважаемыми в поселении людьми - учителями, врачами, бизнесменами, представителями наиболее влиятельных семей, имеющими связи в органах власти на высших уровнях. Прямое участие жителей в формальном местном самоуправле-

нии в большинстве случаев незначительно или практически отсутствует. В некоторых случаях выборов в совет фактически не происходит. Предыдущий совет неформально назначает его новых членов, основываясь на критерии их «уважаемости» в селе и с согласия последних. Жители же склонны соглашаться с формальными полномочиями новых представителей самоуправления, полученными таким неформальным путем. Таким образом решается большинство вопросов местного самоуправления, за исключением случаев, затрагивающих качество или условия жизни большинства местных жителей (например, стихийные бедствия, строительство крупных объектов, утверждение границ поселения и пр.).

Вместе с тем подобное положение дел характерно в большей степени для удаленных поселений с достаточно замкнутыми сообществами. В них сохраняется определенный баланс ресурсов и акторов. Недостаточность локальных ресурсов либо их малая привлекательность ограничивают, в свою очередь, круг заинтересованных в них акторов. В случаях, когда представители влиятельных семей из села занимают места в правящих элитах на республиканском уровне, они пытаются сохранить контроль над сельским самоуправлением. Это продиктовано не только необходимостью сохранения доступа к локальным ресурсам, но и обеспечением карьерного роста для других представителей семьи или иных поддерживаемых кандидатов. Подобная ситуация заметнее в Кабардино-Балкарии, где влияние вертикали власти через консолидированные правящие элиты на местный уровень более повсеместно и устойчиво (Гуня и др., 2015. С. 88-94; Гуня и др., 2016. С. 37-58).

В иных ситуациях местные выборы представляют собой действительную конкуренцию за власть, ресурсы и социальные статусы. Наиболее часто эти мотивы проявляются в обстоятельствах, когда: 1) существуют привлекательные ресурсы, которые еще не были востребованы внешними акторами либо доступ к которым уже оспаривается между местными и внешними акторами (Гуня и др., 2017. С. 154-175); 2) местные элиты, в лице влиятельных семей или представителей бизнеса, конкурируют за власть с целью получения возможности дальнейшего включения в систему республиканских правящих элит. Решение совета местного самоуправления, как правило, определяет главу совета, который в некоторых случаях одновременно исполняет роль и главы села - местной исполнительной власти. В связи с этим каждая из конкурирующих партий пытается получить как можно больше мест в совете, мобилизуя кровнородственные и клановые связи как электоральный ресурс. В некоторых случаях применяются и формально правовые способы повышения конкурентоспособности, такие как, например, внесение изменений в положения устава поселения, регулирующие форму проведения выборов главы совета в пользу прямого голосования населения. Подобные примеры конкуренции более характерны для Карачаево-Черкесии с ее большей автономией локального уровня.

Примечательно, что вне зависимости от большей или меньшей конкуренции за местную власть муниципальные выборы выступают частью механизма формирования элит, доступного для ограниченного круга акторов. Эти акторы в одних случаях уже включены в широкие вертикальные сети, основанные на кровнородственных клановых связях, либо претендуют на включение в них. В ситуации узурпации этого механизма представителями республиканских правящих элит на локальном уровне конкуренции на муниципальных выборах практически не наблюдается. В иных случаях местные акторы имеют возможность претендовать на доступ к этому механизму через выборы в совет самоуправления. Однако в обоих случаях кровнородственная идентичность считается объективно решающим ресурсом и основанное на нем политическое участие легитимирует в глазах местного сообщества результаты выборов и в итоге местное самоуправление. Следует также отметить некоторое влия-

ние на этот процесс особенностей расположения поселений, о которых уже говорилось выше. Разрушение традиционных институтов и социальных связей, обусловленное близостью расположения сельских поселений к городам и агломерациям, отражается на статусе влиятельных семей, который постепенно снижается, что, впрочем, не мешает им сохранить контроль над локальными ресурсами.

Внутреннее и внешнее влияние на гражданское участие и институты

Возвращаясь к нашему определению гражданского общества как отличной от государства и бизнеса сферы социальной активности в ее различных проявлениях, следует отметить, что было бы неверным рассматривать его изолированно от остальных социальных акторов. Частично мы уже анализировали роль и влияние государства и бизнеса на гражданское участие. Вместе с тем нас интересовали и иные внутренние и внешние источники влияния на гражданское общество локального уровня.

Полученные нами результаты показали преимущество внутренних источников влияния как в формальном, так и неформальном измерениях. Степень активности официальных общественных организаций, а также допустимость тех или иных форм деятельности, включая участие в политическом процессе, определяются федеральными государственными установками, которые реализуются на местном уровне республиканскими правящими элитами. В равной степени такое положение дел справедливо и для некогда оппозиционных национальных неправительственных организаций (НПО), которые теперь вступают в компромиссные отношения с различными акторами. Уровень доверия к этим организациям в определенной степени зависит также от того, кем они спонсируются, с какими из влиятельных фигур они ассоциированы в общественном мнении.

Что касается иных официальных НПО, в частности правозащитных, несмотря на их включенность в более широкие организационные сети на общероссийском и международном уровнях, это практически не отражается на их возможностях. Основной контекст их деятельности также задается рамками государственной политики в гражданском секторе. Так, введение строгого контроля над внешними источниками финансирования, принятие закона об иностранных агентах, а также критика западных либеральных образцов гражданской активности в СМИ внесли свой вклад в доверие к правозащитному гражданскому движению как таковому.

В частности, анализ общественного мнения в отношении наиболее известных международных неправительственных организаций, занятых в сфере гражданских прав, показал, что большая часть респондентов затрудняются с оценкой влияния, оказываемого международными НПО на стабильность в стране, а треть респондентов убеждены в том, что дестабилизируют ситуацию (рис. 3).

Как Вы оцениваете влияние иностранных (международных) неправительственных организаций на стабильность и общественное развитие в стране?

Кабардино-Балкария ■ Карачаево-Черкесия

Затрудняюсь ответить Нет никакого влияния Способствуют нестабильности Содействуют стабильности и развитию

42,23

16,5 ИИ

27,67

11,17

10,18

Рис. 3. Влияние международных неправительственных организаций

на стабильность (%)

В то же время большинство респондентов практически не имеют представления о деятельности предложенных им организаций и затрудняются с оценкой степени доверия к ним (рис. 4).

Доверяете ли Вы, в вопросах защиты прав человекам открытости государственного управления, докладам международных неправительственных организаций?

Затрудняюсь ответить Совершенно не доверяю Скорее не доверяю Скорее доверяю Полностью доверяю

Кабардино-Балкария ■ Карачаево-Черкесия

70,24 75,45

10,61 ■ 112,38

11,64 8,18

1,681

3,02 0,97

Рис. 4. Доверие к международным неправительственным организациям (%) (на рисунке представлена сумма ответов для следующих международных ПНО: Freedom House («Фридом Хаус»), Human Rights Watch («Хьюман Райтс Вотч»), Amnesty International («Амнисти Интернэшнл»), Transparency International («Трансперенси Интернэшнл»)

Вместе с тем существует достаточно специфический источник внешнего влияния на гражданскую активность, который одновременно выступает и как актор на региональном уровне. Это кавказские диаспоры Турции и других стран Ближнего Востока, в частности одна из наиболее многочисленных - черкесская1.

Разрушение Советского государства дало толчок активному развитию взаимоотношений диаспор с исторической родиной в культурном, экономическом, политическом и других направлениях. Появились разные общественные движения, объединившие энтузиастов в России и странах нахождения диаспор, совместные бизнес-проекты и предприятия, международные представительства. Некоторые турецкие авторы также отмечают значительно возросшее за последние десятилетия влияние инвестиций, привлеченных турецкой черкесской диаспорой, на экономику СевероВосточного Кавказа и Причерноморья (Orkhan, 2014). В разные периоды времени эти взаимоотношения, условно назовем их диаспора - родина, приобретают большую или меньшую политическую окраску в связи с постоянным дискурсом о необходимости признания Российской Федерацией геноцида черкесского народа. В частности, один из последних крупных всплесков политической гражданской мобилизации наблюдался в период зимних Олимпийских игр в Сочи в 2014 г. и был инициирован специализирующимися на черкесском вопросе организациями как в северокавказских республиках, так и в диаспорах (Сериков, 2013). Сочи являются последним историческим местом, которое покинули черкесы в результате Кавказской войны (Hansen, 2012. С. 103-135).

Однако роль черкесских диаспор, а также степень их влияния на гражданские и иные процессы в республиках в значительной степени зависят не только от политического содержания, но от региональных конфигураций власти. Можно выделить два основных фактора, определяющих неравномерный потенциал диаспор в республиках: 1) этническое представительство в органах власти; 2) степень централизации вертикали власти.

1 В XIX в. в результате Кавказской войны большинство черкесов, включая их разные субэтнические группы, уехали с территории Кавказа в Османскую империю. Политическое требование к Российской Федерации о правовом признании указанных событий в качестве геноцида являются ключевым компонентом черкесского вопроса.

Степень и качество представительности во власти и правящих элитах черкесов влияют, в свою очередь, на их мотивацию и возможности поддержания взаимоотношений с диаспорами. Другими словами, интенсивность этих контактов определяется тем, насколько высокие посты в административной иерархии занимают представители черкесских народов. В наибольшей степени это актуально для Карачаево-Черкесии, где черкесы являются этническим меньшинством и вопрос представленности во власти - один из ключевых в повестке черкесских общественных организаций. В меньшей степени это относится к Кабардино-Балкарии, где этническое большинство - это кабардинцы (восточные черкесы).

Кроме того, определенное влияние на интенсивность отношений диаспора -родина оказывает степень централизации власти, выражающаяся и в соответствующем контроле над гражданским сектором. По утверждениям гражданских активистов - представителей кабардинских общественных организаций, балкарские организации обладают большей автономией в принятии решений. Такого же мнения придерживаются карачаевские активисты в отношении черкесских организаций. По их мнению, это связано с возможностью большего административного давления со стороны республиканских властей, представленных этническим большинством, на национальные организации большинства. Излишнее давление на общественные организации этнического меньшинства вызывает протестное движение и обвинение властей в дискриминации.

Обсуждение

Попытаемся проанализировать стабилизирующие для общественных отношений эффекты рассмотренных нами проявлений гражданского общества в соответствии с концепцией динамической стабильности (таблица).

Оставляя за пределами настоящего анализа окологосударственные официальные НПО, в силу их институциональной встроенности в государственную повестку, мы приходим к выводу, что национальные НПО остаются наиболее влиятельными и относительно независимыми организациями в формальном секторе гражданского общества в обеих республиках. Эти организации имеют потенциал влияния на стабильность либо нестабильность на локальном уровне посредством выполнения следующих функций: 1) альтернативный канал коммуникации с федеральным государством, позволяющий местным сообществам обойти информационные фильтры местных и региональных властей в конфликтных ситуациях; 2) продвижение и легитимация потенциально противоречивых этнически значимых решений властей; 3) медиация в локальных конфликтах на уровне между государством, правящими элитами и местными сообществами; 4) поддержка конфликтующих сторон в конфликтах среди правящих элит и бизнес-акторов за власть и ресурсы. Таким образом, совокупный эффект от указанных функций для динамической социальной стабильности находит свое отражение в таком важном показателе, как институционализированные формы легитимного управления.

Неформальное гражданское участие, как было показано, значительно больше, что соответственно определяет больший объем и разнообразие эффектов для стабильности. Различные типы идентичности позволяют акторам достаточно быстро мобилизовать человеческие ресурсы в конфликтных ситуациях. В широком общественном мнении гражданская идентичность и соответствующее чувство ответственности должны выступать главным источником мотивации добровольной общественной деятельности. Однако эта оценка отражает преимущественно нормативные представления среди населения. Фактическим ресурсом гражданской мобилизации на республиканском уровне является этническая идентичность. Это объяс-

няет большую вовлеченность этничности в текущие социальные, в том числе властные и ресурсные, конфликты в обеих республиках.

Влияние гражданского общества на динамическую стабильность в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии

Физическая безопасность Легитимное управление Экономическое воспроизводство Адаптивность к изменениям

Формальные институты гражданского общества — Разрешение конфликтов между правящими элитами и местными сообществами; участие в конфликтах между правящими элитами — Гибридные сочетания формального и неформального

Неформальное гражданское участие Религиозные сообщества и сети Политическое участие на основе кровнородственной и религиозной идентичности; формирование элит Религиозные бизнес-сети; традиционные и религиозные формы взаимопомощи Гибридные сочетания идентичностей; формального и неформального

Внешнее влияние (диаспоры) — — Источник инвестиций Гибридные сочетания формального и неформального; источник доверия для государства и бизнеса

Внутреннее влияние (правящие элиты и бизнес) — Политическое участие на местном уровне; формирование элит; конфликты за власть и ресурсы Религиозные бизнес-сети Гибридные сочетания идентичностей; формального и неформального

На уровне местных сообществ на первый план могут выходить другие типы идентичности, обладающие в определенных обстоятельствах и ситуациях наибольшим социальным капиталом и ресурсом гражданской мобилизации. В частности, религиозные сообщества и традиционные формы взаимопомощи вносят свой вклад в решение вопросов, связанных с локальной физической и социальной безопасностью. Эффект для стабильности от указанных функций можно отнести к таким показателям, как физическая безопасность и экономическое воспроизводство. Аналогичную функцию выполняют и неформальные религиозные сети в органах государственной власти и управления. Кровнородственная и клановая идентичности находят свое выражение в политическом участии на уровне муниципальных выборов при формировании локальных органов власти и элит. Местное самоуправление в целом представляет собой гибрид формальных правил и неформальных традиций управления, что имеет позитивное для стабильности значение по показателю адаптивности к изменениям. При этом кровнородственная идентичность рассматривается как объективный политический ресурс, обеспечивающий легитимность органов местного

самоуправления, что можно охарактеризовать как положительный стабилизирующий эффект по показателю институционализированных форм легитимного управления.

В целом в гражданском секторе наблюдается институциональная гибридность как с точки зрения формального / неформального, официального / неофициального, так и с позиций смешения культурных норм и правил, характерных для различных типов идентичностей. Подобная ситуация позволяет регулировать сложные социальные отношения и удовлетворяет интересы весьма различных акторов, что говорит о достаточной емкости показателя, характеризующего адаптивность к изменениям. Однако институциональный потенциал этой гибридной адаптивности сложно оценить в долгосрочной перспективе.

Государство и другие локальные акторы в настоящее время преобладают над любыми внешними источниками влияния на гражданское общество. Вместе с тем специфическим для исследуемых республик актором являются черкесские диаспоры Турции и стран Ближнего Востока. В связи с высокой дотационной зависимостью от федерального центра, а также с тем, что большинство программ развития являются государственными, диаспоры выступают как источник и канал получения дополнительных инвестиций в экономику республик. Кроме того, диаспоры могут рассматриваться как влиятельные социальные акторы в связи с имеющимся у них значительным опытом взаимодействия с региональными властями в периоды разной политической конъюнктуры. Несмотря на периодически возрастающую активность политически ориентированных НПО, аффилированных с диаспорами, основная задача последних заключается в необходимости поддержания тесных взаимоотношений с исторической родиной вне зависимости от ситуации на международной арене, что мы также склонны относить к показателю адаптивности к изменениям. Последовательность диаспор в поддержании тесных, политически не ангажированных взаимоотношений с органами власти на исторической родине, а также опыт этого взаимодействия выступают как для потенциальных инвесторов, так и для руководства республик в качестве источника доверия и гарантий. Соответствующий эффект для стабильности находит выражение в показателе экономического воспроизводства.

Заключение

Таким образом, обобщающим выводом нашего исследования может послужить то, что в условиях растущего контроля государства над формальными институтами гражданского общества и их постепенного встраивания в государственную повестку подавляющая часть фактической гражданской активности находит свои проявления в неформальных и неофициальных измерениях. В обстоятельствах институционального дефицита государства, в особенности на уровне местных сообществ, эти проявления имеют стабилизирующий для социальных отношений эффект за счет удовлетворения интересам широкого круга акторов. Этот эффект может быть положительно оценен в краткосрочной перспективе. Однако в связи с высокой динамикой социальных процессов локального уровня устойчивость стабилизирующих эффектов сложно оценить в долгосрочной перспективе. Возможные последствия для стабильности от продолжающейся государственной монополизации формального гражданского сектора остаются открытым вопросом. С одной стороны, эти процессы являются отражением продолжающегося процесса инсти-туционализации самого государства на Северном Кавказе, включая сферу гражданского общества. Однако, с другой стороны, низкая адаптивность или ригидность, характерная для официальных институтов, а также ограничение круга включенных акторов сдерживают низовую гражданскую инициативу, а также соответствующий стабилизирующий потенциал.

Литература

1. Гуня А.Н., Дакснер М., Кёлер Ян., Тенов Т.З., Чеченов А.М., Шогенов М.З. Конфликты и развитие: введение в методологию и методы изучения. Нальчик : Изд-во Кабардино-Балкарского гос. ун-та, 2013.

2. Гуня А.Н., Тенов Т.З., Чеченов А.М., Шогенов М.З. Земельные конфликты в горных районах Северного Кавказа: акторы, ресурсы, институты // Кавказология. 2017. № 1.

3. Гуня А.Н., Тенов Т.З., Чеченов А.М., Шогенов М.З. Исследование факторов стабильности на Северном Кавказе: особенности методологического подхода // Социально-гуманитарные знания. 2014. № 12.

4. Гуня А.Н., Тенов Т.З., Шогенов М.З., Чеченов А.М. Влияние различных стратегий управления на характер регулирования конфликтов и развития северокавказских республик // Научная мысль Кавказа. 2015. № 3(83).

5. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики / пер. с англ. А.Н. Нестеренко. М. : Начала, 1997.

6. Сериков А.В. Современный «черкесский вопрос» в коммуникативном измерении // Обзор. НЦПТИ. 2013. № 2.

7. Шогенов М.З., Гуня А.Н., Машуков Х.В., Чеченов А.М., Чемаев НА. Институты гражданского общества и гражданское участие в общественном мнении на Северном Кавказе: на примере Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии // Гуманитарий Юга России. 2017. Т. 6, № 5.

8. Шогенов М.З., Гуня А.Н., Тенов Т.З., Чеченов А.М., Чемаев Н.А. Гражданское общество и социальная стабильность на Северном Кавказе: особенности методологического подхода к эмпирическому исследованию // Социально-гуманитарные знания. 2016. № 12-2.

9. Avison W.R., McLeod J.D., Pescosolido B.A. Mental Health, Social Mirror. London: Springer, 2007.

10. Boege V., Brown M.A., Clements K.P. Hybrid political orders, not fragile states // Peace Review. 2009. Т. 21, № 1.

11. Cassani A. Hybrid What? Partial Consensus and Persistent Divergences in the Analysis of Hybrid Regimes // International Political Science Review. 2014. Т. 35, № 5.

12. Ekman J., Amna E. Political participation and civic engagement: towards a new typology // Human Affairs (De Gruyter). 2012. 22 (3).

13. Elias N. The Court Society, translated by Edmund Jephcott. Oxford: Blackwell, 1983.

14. Elwert G. Conflict: Anthropological Aspects. In Neil J. Smelser and Paul B., Baltes. (Eds.) // International Encyclopedia of the Social and Behavioral Science. Oxford: Elsevier, 2002.

15. Gunya A., Tenov T., Shogenov M., Chechenov A. Analysis of governance strategies in the North Caucasian republics with respect to conflict regulation and development // Caucasus, the EU and Russia - Triangular Cooperation?, Issue "Schriftenreihe des Arbeitskreises Europäische Integration e.V". Baden-Baden: Nomos Verlagsgesellschaft, 2016. Vol. 92.

16. Hansen L.F. Renewed Circassian Mobilization in the North Caucasus 20-years after the Fall of the Soviet Union // Journal on Ethnopolitics and Minority Issues in Europe. 2012. Vol. 11, No. 2.

17. Hoffmann K., Lehmkuhl D. et al. Trust and Civic Participation. Survey Data from the Caucasus. St. Gallen: University of St. Gallen, 2016.

18. Koehler J., Gosztonyi K., Boehnke J. Conflict and Stability in Afghanistan. Methodological Approaches // Violence, Drugs and Governance: Mexican Security in Comparative Perspective. 2011. Т. 4.

19. Kumykov A.M., Shogenov M.Z., Chemaev N.A., Shogenova F.Z., Reshetnikova N.N. Informal patterns of civil society and social stability at a local level // Espacios. 2017. Т. 38, № 57.

20. Zaleski P.S. Neoliberalizm i spoleczenstwo obywatelskie. Torun: Wydawnictwo UMK, 2012.

21. Результаты Всероссийской переписи населения 2010 года // Официальный сайт Федеральной государственной службы статистики (2010). Режим доступа: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.htm.

22. Civil Society. Collins English Dictionary - Complete and Unabridged 11th Edition (2015). Режим доступа: http://www.collinsdictionary.com/dictionary/english/civil-society.

23. Core Values for the Practice of Public Participation (2015). Режим доступа: http://www.iap2.org/?page=A4.

References

1. Gunya, A.N., Daksner, M., Keler, Yan., Tenov, T.Z., Chechenov, A.M., Shogenov, M.Z. (2013). Konflikty i razvitie: vvedenie v metodologiyu i metody izucheniya. [Conflicts and development: an introduction to the methodology and methods of study]. Nal'chik: Izd-vo Kabardino-Balkarskogo gos. un-ta.

2. Gunya, A.N., Tenov, T.Z., Chechenov, A.M., Shogenov, M.Z. (2017). Zemel'nye konflikty v gornykh rayonakh Severnogo Kavkaza: aktory, resursy, instituty [Land conflicts in the mountainous regions of the North Caucasus: actors, resources, institutions]. Kavkazologiya [Kavkazologiya], No. 1.

3. Gunya, A.N., Tenov, T.Z., Chechenov, A.M., Shogenov, M.Z. (2014). Issledovanie faktorov stabil'nosti na Severnom Kavkaze: osobennosti metodologicheskogo podkhoda [Investigation of Stability Factors in the North Caucasus: Peculiarities of the Methodological Approach ]. Sotsial'no-gumanitarnye znaniya [Social and humanitarian knowledge], No. 12.

4. Gunya, A.N., Tenov, T.Z., Shogenov, M.Z., Chechenov, A.M. (2015). Vliyanie razlichnykh strategiy upravleniya na kharakter regulirovaniya konfliktov i razvitiya severokavkazskikh respu-blik [The influence of various management strategies on the nature of conflict management and the development of the North Caucasian republics ]. Nauchnaya mysl' Kavkaza [Scientific thought of the Caucasus], No. 3 (83).

5. Nort, D. (1997). Instituty, institutsional'nye izmeneniya i funktsionirovanie ekonomiki [Institutions, institutional changes and the functioning of the economy]. Moscow: Nachala.

6. Serikov, A.V. (2013). Sovremennyy "cherkesskiy vopros" v kommunikativnom izmerenii [Modern "Circassian question" in the communicative dimension]. Obzor. NTSPTI [Review. SCPTI], No. 2.

7. Shogenov, M.Z., Gunya, A.N., Mashukov, Kh.V., Chechenov, A.M., Chemaev N.A. (2017). In-stituty grazhdanskogo obshchestva i grazhdanskoe uchastie v obshchestvennom mnenii na Severnom Kavkaze: na primere Kabardino-Balkarii i Karachaevo-Cherkesii [Civil society institutions and civic participation in public opinion in the North Caucasus: the example of Kabardino-Balkaria and Karachaevo-Cherkessia]. Gumanitariy Yuga Rossii [Humanitarian of the South of Russia], Vol. 6, No. 5.

8. Shogenov, M.Z., Gunya, A.N., Tenov, T.Z., Chechenov, A.M., Chemaev, N.A. (2016). Gra-zhdanskoe obshchestvo i sotsial'naya stabil'nost' na Severnom Kavkaze: osobennosti metodo-logicheskogo podkhoda k empiricheskomu issledovaniyu [Civil Society and Social Stability in the North Caucasus: Features of the Methodological Approach to Empirical Research]. Sotsial'no-gumanitarnye znaniya [Social and humanitarian knowledge], No. 12-2.

9. Avison, W.R., McLeod, J.D., Pescosolido, B.A. (2007). Mental Health, Social Mirror. London: Springer.

10. Boege, V., Brown, M.A., Clements, K.P. (2009). Hybrid political orders, not fragile states. Peace Review, Vol. 21, No. 1.

11. Cassani, A. (2014). Hybrid What? Partial Consensus and Persistent Divergences in the Analysis of Hybrid Regimes. International Political Science Review, Vol. 35, No. 5.

12. Ekman, J., Amna, E. (2012). Political participation and civic engagement: towards a new typology. Human Affairs (De Gruyter), 22 (3).

13. Elias, N. (1983). The Court Society, translated by Edmund Jephcott. Oxford: Blackwell.

14. Elwert, G. (2002). Conflict: Anthropological Aspects. In International Encyclopedia of the Social and Behavioral Science. Neil J. Smelser and Paul B., Baltes (Eds.). Oxford: Elsevier.

15. Gunya, A., Tenov, T., Shogenov, M., Chechenov, A. (2016). Analysis of governance strategies in the North Caucasian republics with respect to conflict regulation and development. In Caucasus, the EU and Russia - Triangular Cooperation?, Issue "Schriftenreihe des Arbeitskreises Europäische Integration e.V". Baden-Baden: Nomos Verlagsgesellschaft, Vol. 92.

16. Hansen, L.F. (2012). Renewed Circassian Mobilization in the North Caucasus 20-years after the Fall of the Soviet Union. Journal on Ethnopolitics and Minority Issues in Europe, Vol. 11, No. 2.

17. Hoffmann, K., Lehmkuhl, D. et al. (2016). Trust and Civic Participation. Survey Data from the Caucasus. St. Gallen: University of St. Gallen.

18. Koehler, J., Gosztonyi, K., Boehnke, J. (2011). Conflict and Stability in Afghanistan. Methodological Approaches. Violence, Drugs and Governance: Mexican Security in Comparative Perspective, Vol. 4.

19. Kumykov, A.M., Shogenov, M.Z., Chemaev, N.A., Shogenova, F.Z., Reshetnikova, N.N. (2017). Informal patterns of civil society and social stability at a local level. Espacios, Vol. 38, No. 57.

20. Zaleski, P.S. (2012). Neoliberalizm i spoleczenstwo obywatelskie. Torun: Wydawnictwo UMK.

21. Rezul'taty Vserossiyskoy perepisi naseleniya 2010 goda. Ofitsial'nyy sayt Federal'noy gosudarstvennoy sluzhby statistiki (2010). Available at: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.htm

22. Civil Society. Collins English Dictionary - Complete and Unabridged 11th Edition (2015). Available at: http://www.collinsdictionary.com/dictionary/english/civil-society.

23. Core Values for the Practice of Public Participation (2015). Available at: http: //www.iap2.org/?page=A4

Поступила в редакцию 18 апреля 2018 г.

ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРАХ / INFORMATION ABOUT THE AUTHORS

Шогенов Мурат Замирович

Кандидат психологических наук, доцент кафедры теории и технологии социальной работы,

Кабардино-Балкарский государственный университет;

E-mail: mshogenov@gmail.com

Гуня Алексей Николаевич

Доктор географических наук, профессор, старший научный сотрудник, Институт географии РАН;

E-mail: gunyaa@yahoo.com

Чеченов Аслан Магометгериевич

Кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры теории и технологии социальной работы,

Кабардино-Балкарский государственный университет;

E-mail: a.chechenov@mail.ru

Чемаев Назир Азретович

Кандидат философских наук, доцент кафедры организации работы с молодежью,

Кабардино-Балкарский государственный университет;

E-mail: nazir-che@yandex.ru

Murat Z. Shogenov

Candidate of Psychological Sciences, Lecturer,

Department of Theory and Technology of Social Work,

Kabardino-Balkarian State University; E-mail: mshogenov@gmail.com

Alexey N. Gunya

Doctor of Geographic Sciences, Professor,

Senior researcher,

Institute of Geography

of the Russian Academy of Sciences;

E-mail: gunyaa@yahoo.com

Aslan M. Chechenov

Candidate of Philosophical Sciences,

Associate Professor,

Department of Theory and Technology

of Social Work,

Kabardino-Balkarian State University; E-mail: a.chechenov@mail.ru

Nazir A.Chemaev

Candidate of Philosophical Sciences,

Associate Professor, Department of Youth Services, Kabardino-Balkarian State University; E-mail: nazir-che@yandex.ru