CC BY
53
Знакомство студентов с топонимикой и диалектными особенностями родного края позволяет решить немало задач - от практической лингвистической подготовки до выработки устойчивого интереса к проблемам лин-гвокраеведения и истории своей малой Родины.
Список литературы
1. Мурзаев Э.М. География в названиях. - 2-е изд., перераб. и доп. -
М.: Наука, 1982.
2. Плотников C.B. Знакомые потоки. - Юргамыш, 2001. Словари
3. Аникин А.Е. Этимологический словарь русскихдиалектов Сибири,-Новосибирск, 1997.
4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т.- М.,
1955.
5. Полный словарь сибирского говора: В 3 т. - Томск: Изд-во Томского
госуниверситета, 1993.
6. Словарь русских говоров Сибири. - Новосибирск: Наука, 1999.
7. Словарь русских говоров Среднего Урала: В 3 т.- Свердловск, 1981.
8. Словарь русских народных говоров / Гл. ред. Ф. П. Сороколетов. -
СПб., 1999.
9. Словарь русских народных говоров / Под ред. Ф. П. Филина. Вып. 1 -
42. - М-СПб., 1965-2003 (издание продолжается).
10. Словарь русских говоров Алтая: В 4 т. - Барнаул: Изд-во БГУ, 1999.
11. Словарь русского языка: В 4 т. - М.: АН СССР, 1981.
12. Словарь современного русского литературного языка: В 9 т.- М.:
Русский язык, 1991-2001(издание продолжается).
13. Тимофеев В. П. Диалектный словарь личности. - Шадринск: Изд-во
ШГПИ, 1971.
Информанты: Варлаков Виктор Егорович (1931 г. р.); Зайцева Нина Тимофеевна (1938 г.р.); Бухаров Стапан Петрович (1929 г.р.); Фадюшин Юрий Семенович (1929 г.р.); Варлакова Дарья Ивановна (1924 г.р.).
Васильев Игорь Евгеньевич
д-р филол. наук, проф.
Комаров Константин Маркович, студент
МАЯКОВСКИЙ И РЕМБО (к проблеме типологических схождений)
Тема западных влияний в поэзии Маяковского требует пристального исследовательского взгляда. Маяковский занимает свое место в авангардной художественной парадигме, относится к поэтам, которые резко обновили поэзию формально и содержательно, повернули ее лицом к реальной действительности и модернизировали традиционную поэтику на всех уровнях. Естественно, что подобные творцы-новаторы появлялись и на Западе. Маяковскому были близки такие поэты, как Бодлер, Рембо, Малларме, Верхарн, Уитмен и др.
В данной работе мы проводим сопоставительный анализ творчества Маяковского лишь с творчеством Ар-тюра Рембо. На наш взгляд, эти две фигуры являются наиболее показательными в избранном аспекте исследования. В свое время к теме «Маяковский и Рембо» обращались Н. Харджиев и В. Тренин в книге «Поэтическая культура Маяковского». В ней намечена тема сопостав-
ления Маяковского с «проклятыми поэтами», в частности, с Рембо, кратко охарактеризованы основные линии пересечения Маяковского с французским автором и намечены пути исследования данной темы. Однако сопоставления и наблюдения ученых не получили развития. Наша статья предлагает дальнейшую проработку проблематики схождения и близости творчества Маяковского и Рембо.
Рембо и Маяковский творчески осознавали себя в сходной исторической ситуации. Как и Маяковский, Рембо «творил в момент, когда задача разрушить старый мир до основания во имя совершенно нового общества становилась насущнейшей. В своей сфере, в поэзии, Рембо самозабвенно предался разрушению» (4, 185). Революционные настроения захватили поэтов еще во время учебы: Рембо - в шарлевильском коллеже, Маяковского - в кутаисской гимназии. В юности Рембо и Маяковский запоем читали социалистическую литературу. Творчество Рембо приходится на время активной деятельности Парижской коммуны, сторонником которой являлся поэт. Рембо привело к коммуне, как и Маяковского к большевикам, негативное отношение к современности и устремленность в будущее, жажда пересоздания социальной действительности: «...он был также открыт поискам неизвестного будущего, также задорно молод духом, как и многие ... участники и поборники» коммуны (4, 223). Рембо написал ныне утраченный «Проект коммунистической конституции», был вольным пропагандистом коммуны в провинции. Он участвовал в отдельных операциях коммуны, находился под полицейским надзором, некоторое время, как и Маяковский, сидел в тюрьме. Не являясь «поэтом Парижской коммуны» в смысле политической ангажированности, Рембо максимально концентрированно передал настроения художественной интеллигенции коммуны. Рембо пришел к коммуне так же естественно, как Маяковский к Революции, движимый страстной ненавистью к мещанско-обывательскому, буржуазному образу жизни.
Основная лирическая коллизия творчества Маяковского и Рембо совпадает. У обоих поэтов лирический герой предстает как чуткий, внутренне богатый человек, подходящий к миру с гиперболическими мерками и ужасающийся уродствам этого мира, которые зажигают в его душе горячую ненависть к обывателям и жажду тотального обновления мира в идеальном будущем. Безнадежно лирический герой пытается спастись от искаженного мира в любви. У Рембо в «Сестрах милосердия» эта коллизия столкновения героя с миром предстает так: «Мужчина молодой грязь видит и увечье, / уродство мира, содрогаясь, узнает //Ив сердце раненый навеки, только встречи / Теперь с сестрою милосердия он ждет» (2, 64). У Маяковского также здоровый и сильный, «красивый двадцатидвухлетний герой» приходит в болезненный уродливый мир и тоже оказывается «ораненным». Познавая мир и дорастая в своем познании до масштабов вселенной, герой Рембо и Маяковского наталкивается на тотальное непонимание и глухоту. Отсюда логично вытекает ненависть к тем, кто не понимает его, кто живет в своем тесном мирке, не интересуясь ничем, что выходит за рамки повседневного существования, - к обывателям.
Обыватели предстают у Рембо и Маяковского в статике и неподвижности, что является знаком их духовного убожества, неспособности к развитию, омертвелости всех чувств. Их застывание в пространстве бездумного потребления выглядит омерзительно. По точному наблюдению P.C. Спивак, Маяковский «в зарисовках толпы пластически конкретизирует идею нравственной и эстетической
уродливости материального начала бытия, лишенного связи с духовным, враждебного творчеству, потерявшего способность развития ... Пластическую конкретизацию отдельных представителей толпы Маяковский всегда строит на обыгрывании деталей, относящихся к миру потребления, и на постоянной акцентировке в их облике плотского начала» (6, 120), а также, добавим, физиологической тяжести, гротескового ожирения, когда в мясе, туше растворяется и исчезает духовность. Это относится и к стихам Рембо. Мещане Рембо «преувеличенно толсты, тучны, у них округлые бедра, безбрежное брюхо», они «лишены способности передвигаться» (5, 190), несут «завистливую глупость и одышку» (2, 32). Бездвижность обывателей, их сосредоточенность на удовлетворении самых примитивных потребностей выхолащивает в них человеческие черты, в их мире стирается грань между одушевленным и неодушевленным, люди превращаются в вещи, срастаются с ними в уродливо-гротесковое единство: «Они в припадочном соитии привили / К скелетам стульев свой немыслимый каркас»,- пишет Рембо в стихотворении «Сидящие» (2, 46). В стихотворении «Приседания» враждебный поэту мир характеризуется через неподвижность, косность, статичность. Маяковский в стихотворении «Надоело» создает гротесковый образ ожиревшего обывателя как потерявшего человеческий облик «загадочного» существа: «Глядишь и не знаешь: ест или не ест он. / Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он. / Два аршина безлицого розоватого теста: / хоть бы метка была в уголочке вышита. / Только колышутся, спадающие на плечи, / мягкие складки лоснящихся щек» (1, 1,142-143). В «Гимне обеду» этот мотив бездуховного потребленья, «жранья» предстает в гротесковых сюрреалистических образах: «Лежи спокойно, безглазый, безухий, / с куском пирога в руке, / а дети твои у тебя на брюхе / будут играть в крокет» (1, I, 110).
Важнейшим и концептуальным в лирике Рембо является стихотворение «Парижская оргия», где соединяются мотивы горячей ненависти к буржуазии и вера в преобразование и очищение мира. Это стихотворение поражает степенью лирической интенсивности, искренности и напряженности. Как и в «Нате», «Надоело», «Гимне обеду» Маяковского, наибольшую ненависть и отторжение вызывает у Рембо культ бездумного потребления, царящий в современном обществе. Жрущие обыватели вызывают у поэта поток гневных инвектив: «О грязные сердца! О мерзкие утробы! Сильней работайте своим вонючим ртом!» (2, 59). Конфликт «Я - Вы», предельно обостренный и в ранней лирике Маяковского, достигает в этом стихотворении высшего накала: «Поэт вам говорит: Беснуйтесь, подлецы!» (2, 59). Париж предстает в стихотворении как измотанный и опустошенный «шутами, безумцами, сифилитиками, владыками», но он все равно «в Грядущее глядит». Париж в стихотворении - это и царство дикого разврата, которым насквозь пропитан город, сравнивающийся с проституткой: «Разврата ночь пришла, и спазмы этой ночи / Сжимают улицу.». Пропитанность духом разврата характеризует и мир раннего Маяковского: «Лысый фонарь сладострастно снимает / с улицы черный чулок» (1, I, 68). Вера в очищающую революционную стихию у Рембо сродни вере Маяковского в то, что революция положит конец царству бездумного потребления: «Ешь ананасы, рябчиков жуй / День твой последний приходит буржуй» (1, I, 169).
Позицию отрицания и возмущения несовершенством мира, выраженную в стихах, Рембо продолжает и в прозаических «Озарениях», где она также выражается в использовании карикатурных, уродливых образов. Особенно показательны в этом смысле стихотворения в про-
зе «Демократия» и «Балаганное представление». Позиция отрицания ведет за собой и нагнетание в «Озарениях» трагических мотивов: в «Тоске» герой говорит о том, что ему не избежать ран, мучений и пыток. В «Жизнях» герой противопоставляет свое беспросветное настоящее, свои страдания счастливому, радостному безоблачному детству и юности. Похожее противопоставление есть и у Маяковского в поэме «Люблю», где детство изображено как время гармонического единения лирического героя с миром. А в поэме «Про это» лирический герой, страдающий от одиночества и безответной любви, только «в детстве на самом дне» находит «десять сносных дней», настоящее же обрекает его на постоянные несчастья.
Самым страшным и глобальным искажением человеческой природы предстает у Рембо и Маяковского война. В стихотворениях Рембо «Воронье», «Зло», «Спящий в ложбине» «война раскрывается в антитезе к природе, как ее враг и разрушитель» (5, 192). Война у Рембо нарушает слитность человека с благостной природой: «мертвецы в траве» являют жуткий контраст «природе благостной, что сотворила их» (2, 33). Ужас войны предельно гиперболизируется: Рембо показывает, как безумие войны превращает людей в «дымящиеся груды»; образ груды убитых тел встречается и в «Войне и мире» Маяковского. Антиприродный характер войны предстает и в стихах Маяковского «Война объявлена», «Мама и убитый немцами вечер», в поэме «Война и мир»: «С неба, изодранного о штыков жала, / слезы звезд просеивались, как мука в сите» (1, I, 91), «весь воздух вымощен громыхающим под ядрами камнем» (1, I, 94). Рембо и Маяковский показывают деформирующий облик мира и человека характер кровавой бойни, изображают войну в ужасающих, натуралистических подробностях, подчеркивающих ее неестественность.
Объединяют Рембо и Маяковского и мотивы богоборчества. Бог равнодушен к страданиям человека, хладнокровен и жесток. Рембо, предвосхищая Ницше, пишет о том, что религия извратила нормальные человеческие инстинкты и страсти. В антихристианских стихах настойчиво повторяется мотив «исхождения верой, как слюной», подчеркивающий неестественный, нездоровый характер этой «бездарной, нищей веры». В стихотворении «Бедняки в церкви» Христос «наверху мечтает в дымке серой/ Вдали от тощих стерв и злобных толстяков» в то время как «проповедь цветет изысканностью речи / И все настойчивей мистическая ложь» (2, 57). В «Облаке» Бог также предстает как скучающий, «в облачный кисель ежедневно обмакивающий раздобревшие глаза», а в это время на земле, в мире лжи, фальши и социального неравенства, страдает одинокий, брошенный на произвол судьбы человек. О Христе герой Рембо говорит грубо, воспринимает его «как бога, ненавидящего человека» и осыпает его за это проклятиями (5, 192). Показательно, что лирический герой Рембо общается с Богом напрямую, ибо посредник - церковь - лжива и продажна. В грубом тоне разговаривает с Богом и Маяковский, даже угрожает ему: «Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою, отсюда и до Аляски». У Рембо в «Вечерней молитве» богоборческие мотивы предстают в форме грубой издевки: «Я в небо писаю, - какая благодать». Издевка здесь проявляется даже на лексическом уровне: слово из церковной лексики «благодать» характеризует физиологический процесс. Этот сонет, как и стихотворение «На корточках», предваряет прием эстетического использования художественного примитива, ставший одним из основных в поэзии русского футуризма, в том числе и у Маяковского. Герой Маяковского в «Облаке» тоже «ерничает», предлагая Богу собрать ему «со всех бульваров красивейших девочек»,
называя Бога «кудластым». Таким образом, антирелигиозные стихи Маяковского и Рембо объединяет стремление к скандальности, эпатажность. У Рембо в стихотворении «Зло» Бог предстает как явление отрицательное: он смеется от удовольствия при виде приносимых ему пышных даров, он равнодушен даже к страданиям самого Иисуса. Атеистическая направленность стихов Рембо и Маяковского становится органическим следствием активного отношения героя к миру. Бог удален от людей, а религия только сковывает их своими сухими, лживыми догматами и канонами. Исследователями подмечено, что Рембо, как и Маяковский, «отвергает и образ благосклонного к человеку божества, и образ коленопреклоненного перед божеством человека. ... При этом он противопоставляет богу не дьявола, покровительствующего человеку, а самого человека, который страдает и восстает против Провидения, заставляющего его страдать» (5, 200). У Маяковского образ Бога-мучителя, великого инквизитора предстает в поэме «Флейта-позвоночник», где Бог предстает главным виновником нечеловеческих мук лирического героя. Однако надо оговориться, что природа атеизма у Рембо и Маяковского различна: Рембо пишет антирелигиозные стихи, в его богоборчестве в целом ведущей тональностью является сатирическая, обличительная, у раннего Маяковского же преобладает пронзительный лиризм, яркая индивидуалистическая окраска бунта против Бога, который не дал лирическому герою счастливой любви. Маяковский восстает не столько против Бога, сколько против мира, в котором Бога нет. Правда, в стихотворении в прозе «Дурная кровь» герой Рембо тоже сводит с Богом «личные счеты», обвиняя его в несовершенстве человеческой природы и «иронически удивляется, почему Христос привил ему рабские чувства вместо того, чтобы дать ему благородство и ощущение свободы» (5, 225). Герой Маяковского в «Облаке в штанах» упрекает Бога за его «издевательство» над человеком, Бог дал человеку тело, но не дал возможности, свободно, без мучений пользоваться им: «Всемогущий, ты выдумал пару рук, / сделал, / что у каждого есть голова, - отчего ты не выдумал, / чтоб было без мук / целовать, целовать, целовать?!» (1, I, 248). Структура обвинений схожа, но Рембо иронизирует, а Маяковский мучительно негодует. Однако эпатажно грубая манера обращения к Богу, бросаемый ему вызов сходны у Рембо и Маяковского по степени поэтической дерзости: «Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы» (Маяковский). В своих антирелигиозных агитках типа «Ни знахарь, ни бог, ни слуги бога нам не подмога» Маяковский близок Рембо по чисто сатирической антирелигиозной направленности, в ряде таких агиток высмеивается фальшивость церковных культов и обрядов, в неприглядном виде рисуются образы священнослужителей. В целом же в самостоятельных художественных произведениях Богу у Маяковского и Рембо антагонистичен Человек, способный к сильным переживаниям, не довольствующийся удобной и лживой моралью «праведников», мятежный, восставший, бесстрашный и смеющийся над христианской жалостью.
«Цинизм» и грубость лирических героев Маяковского и Рембо в значительной мере являются напускными. С одной стороны, они отвечают стремлению к эпатажу, а с другой, более важной, являются средством защиты от враждебного мира реальности. У раннего Маяковского за маской «грубого гунна» скрывается «бабочка поэти-ного сердца», чуткого к обиде, ранимая, хрупкая и страдающая душа, по-юношески глубоко пораженная царящей в мире несправедливостью (со всей яркостью это юношеское мировосприятие проявилось в поэме «Люблю»). То же и у Рембо. В стихотворении «Украденное сер-
дце» «воссозданы душевные метания юноши-поэта, который, несмотря на показной цинизм, болезненно реагирует на то, что кажется ему пошлым и мешает разрешению великих вопросов: что делать? как жить?» (4, 221).
При сопоставлении личностей Рембо и Маяковского можно отметить, что оба они были людьми неуемной жизненной энергии, сильными и волевыми, но временами склонными к глубокой меланхолии и депрессии. Энергетика их личностей обусловливала их сильное влияние на окружающих людей. Рембо и Маяковским поэзия мыслилась как средство деятельного и решительного преобразования мира, главным в их поэзии было активное, творящее начало. Поэзия Рембо, как и поэзия Маяковского, изначально была новаторской по своему духу и устремлениям.
Похожей была и литературная ситуация, в которой находилась современная Рембо и Маяковскому поэзия. По словам Н.И. Балашова, «Рембо стал крушить французскую поэзию тогда, когда многое в ней пришло в ветхость и созрело для разрушения» (4, 193). Маяковский в начальный, футуристический, период своего творчества пытался создать новую поэзию на останках изжившего себя символизма и безнадежно устаревшей, по мнению футуристов, классики. Рембо противопоставлял изяществу «парнасцев» нарочитую грубость своего языка и образов. Таким образом, сама литературная ситуация предопределила появление Рембо и Маяковского в поэзии. Взгляды юного Рембо на поэзию были созвучны будущей футуристической теории «слова как такового», звучание которого независимо от семантики, самоценно и несет определенный смысловой потенциал. Аполлинер прямо указывал на Рембо как на родоначальника идеи «самовитого слова», отмечая, что этот прием делает синтаксис более емким и гибким, «способствует распространению телеграфного стиля» (4, 265). Рембо, как и футуристы, апеллировал к первобытному способу мышления, в котором отсутствовали или были сильно ослаблены причинно-следственные, рациональные связи: «ультрановатор, он будто ставил на место рассудочных связей особенность, свойственную поэзии, начиная от первого первобытного певца, но обычно не выступавшую самостоятельно - значимость звучания (созвучий, ритмов, интонации)» (4, 194). Отметим, что еще В.Я. Брюсов заявлял, что Рембо «по многим причинам можно назвать первым футуристом» (7, 64).
В поэзии Маяковского и Рембо резко повышается значимость звуковых и метафорических элементов, выражение начинает значительно преобладать над изображением, «возрастает роль прямого, эстетически не опосредованного изображения, иногда в ущерб знаменательности узлов с рассудочно улавливаемым и определяемым смыслом» (4, 195). С поэтами-предшественниками Рембо и Маяковский обращались с грубостью молодого задора (например, требование сбросить Пушкина с «парохода современности» у футуристов), ломая целиком всю старую поэтику и создавая новую «хаотическую» поэтику. У Рембо текст воздействовал не только испытанным оружием поэзии - сочетанием прямого и метафорического смыслов, но отчасти и «замещением прямого смысла пугающей фрагментарной метафоричностью, которая обостряла чувство невозможности второго истолкования и сеяла растерянность у читателя» (4, 202). «Фрагментарная метафоричность» - характерная черта и поэтики раннего Маяковского, во многих его ранних стихах наблюдается механическое сцепление ярких и оригинальных метафор в пеструю лирическую мозаику («Порт», «Уличное» и др.).
И Маяковский, и Рембо стремились сблизить поэзию
с разговорной речью, преодолеть разрыв между книжной и устной речью. Рембо вводит в поэтический язык разговорные обороты, вульгаризмы, диалектные слова, используя прием лексического контраста, смешивает их с научными терминами и искусственно созданными латинизмами, расшатывает ритмическую организацию стихотворного текста. Все это отличает и поэзию Маяковского, язык которой полон разговорной лексикой (перла, торчком, глотка), вульгаризмами (выхаркнула).
Стихи Рембо отличает активность, доходящая до агрессивности. По словам Н.И. Балашова, «поэтическая энергия Рембо ... пошла на то, чтобы породить - на век вперед - поэзию повышенной, эстетически внутренней, разжигаемой планом выражения экспрессии, ... чтобы дать импульс литературным явлениям, в которых, в конце концов, перо могло быть приравнено кштыку»(4, 219). В этом же направлении создания бунтарской поэзии, влияющей на жизнь, работал и Маяковский: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо».
В «Парижской оргии» Рембо «вбирает в себя ненависть каторжников, вопли проклятых, как бы призывая к отмщению» (5, 199). Сходный по эмоциональной интенсивности и гиперболичности призыв к бунту и у Маяковского - в третьей части «Облака в штанах», где он призывает «понедельники и вторники окрасить кровью в праздники», «кастетом кроиться миру в черепе». Пафос бунта величав и торжественен, ибо освящен и оправдан великими гуманистическими целями. Бунтарский пафос у Рембо и Маяковского конкретизируется в мотиве насилия, величия террора. У Рембо в «Кузнеце»: «Я весь Париж прошел, таща с собою молот / И что ни улица, то череп им расколот» (2, 13). У Маяковского в «Облаке»: «Выньте, гулящие, руки из брюк, берите камень, нож или бомбу» (1, I, 241). Об абсолютном уничтожении старого общества говорит Рембо в одном из последних стихотворений «О, сердце, что для нас...», где энергия бунта и мести «правителям, сенатам, богачам» приобретает вселенские масштабы, обрушивает землю: «Вулканы взорваны! Повержен Океан!» (2, 89). Сквозным в стихотворении является образ «пламени бунта». В последних стихотворениях Рембо призыв к мятежу сменяется призывом к анархическому, нигилистическому бунту, который должен уничтожить не только правящие слои общества, но и всю землю как таковую. В стихотворении «Головокружение» лирический герой Рембо «призывает к сокрушению всякого порядка, к отмщению и террору. Он мечтает здесь о тысячах убийств, о громких воплях бешенства, о простынях крови и огня» (5, 203). Подобный пафос тотального уничтожения всего живого по-своему близок эстетической программе итальянских футуристов, культивировавших войну как «гигиену мира», отзвуки его заметны в творчестве русских футуристов, в том числе и у Маяковского. Призывы к бунту в «Облаке» имеют не только революционный, но и анархический характер, установку на тотальное разрушение.
Одновременно Маяковского и Рембо объединяет стремление к творческому претворению действительности. Поэты сопрягают в ярком, целостном динамическом образе конкретное, бытовое и высокое начало, просвечивающее сквозь него под взглядом художника, «отвоевывают» у обывателя поэтическое. Рембо может написать: «На обуви моей, израненной камнями, / Как струны лиры я натягивал шнурки» (2, 44). Маяковский в стихотворении «А вы могли бы?» одухотворяет бытовые реалии, прозревая «на блюде студня косые скулы океана», в «чешуе жестяной рыбы» - «зовы новых губ». Таким образом, и Маяковскому, и Рембо свойственна лирическая интенция преображения реальности силой художественного
воображения и зоркостью поэтического зрения.
Подведем итоги. Творчество Маяковского и Рембо отчетливо коррелирует друг с другом. Оба поэта были яркими новаторами и ниспровергателями отживших поэтических систем. Они наполнили поэзию новым содержанием, пафосом неприятия мира и тотально перестроили поэтику для выражения этого содержания. Они ввели в поэзию грубую действительность, создали с помощью неожиданных гипербол образ поэта, болеющего за судьбы мира, ведущего человечество к будущему. Они воодушевлялись идеей тотального переустройства мира с помощью активного и действенного поэтического слова. Экспериментируя с ритмикой, метрикой, строфикой, они формировали поэтическое слово самодостаточным, способным полноценно выразить образ лирического героя - яркой индивидуальности, грандиозного Я, свободного в агрессивном разрушении и гармоническом созидании. Они сделали традиционные поэтические абстракции вещественными, плотными, ощутимыми, пульсирующими, широко применяя оригинальные метафоры и поэтику контраста, соединяющую в едином, нерасторжимом образе далекие друг от друга предметы и явления. Наконец, эти поэты близки самой тональностью мироощущения, непосредственностью и остротой восприятия мира, а также особой энергетикой и динамикой его поэтического воплощения. В целом Маяковский и Рембо близки как в наборе ведущих мотивов творчества и обслуживающих их новаторских средств поэтики, так и в характере мировоззрения и индивидуальной смысловой тональности лирического постижения мира в его диалектическом взаимодействии с личностью лирического героя.
Список литературы
1. Маяковский В.В. Полное собрание сочинений в 12 т. - М.: Правда,
1978.
2. Рембо Артюр. Стихи. - М.: Наука, 1982 (серия «Литературные
памятники»),
3. Альфонсов В. Нам слово нужно для жизни. - П.: Советский писатель,
1983. - 248 с.
4. Балашов Н.И. Рембо и связь двух веков поэзии //Артюр Рембо.
Стихи. - М.: Наука, 1982. - 496 с. (серия «Литературные памятники»)
5. Обломиевский Д. Французский символизм. - М.: Наука, 1973. - 304 с.
6. Спивак P.C. Русская философская лирика: Проблемы типологии
жанров. - Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1985. - 140 с.
7. Харджиев Н.И, Тренин В.В. Поэтическая культура Маяковского. - М.:
Искусство, 1970. - 328 с.
