CC BY
2М. БОРН НА VI СЪЕЗДЕ РОССИЙСКОЙ АССОЦИАЦИИ ФИЗИКОВ И ВНЕ ЕГО
Д. В. Чурочкин, С. В. Чурочкина
Саратовский государственный университет имени Н. Г. Чернышевского, Россия, Саратов
Б01:10.24412/е1-37145-2023-1-87-89
На примере Макса Борна, участника VI съезда Российской ассоциации физиков, описывается восприятие немецкими физиками общественно-политической атмосферы, в которой они работали после Первой мировой войны в 1920-гг.
Профессор Гёттингенского университета, немецкий физики Макс Борн являлся одним из наиболее выдающихся и активных участников VI съезда Российской ассоциации физиков (РАФ), состоявшегося 5-15 августа 1928 г. Будущий лауреат Нобелевской премии, он выступил на съезде с докладом по основополагающим вопросам квантовой механики, участвовал в научных дискуссиях на протяжении всего периода съезда, написал по завершении съезда итоговую статью о его работе, которая стала одним из основных достоверных исторических источников [1].
Об августовских днях 1928 г. М. Борн упомянул в письме Альберту Эйнштейну от 28 ноября 1928 г. [2, с. 8 - 10]. В более позднем комментарии к этому письму [2, с. 11,12] Борн уточнил, что речь идет именно о днях работы VI съезда РАФ:
«...Путешествие в Россию <...> представляло собой «подвижный» съезд русских физиков, который был организован <...> Иоффе (Ленинград). Съезд начался в Ленинграде, продолжался в Москве, а потом и в Нижнем Новгороде. Здесь участники съезда сели на пароход и поплыли на нем вниз по течению, причем пароход останавливался во всех крупных городах, где проводились заседания конгресса. Все это было очень захватывающим и впечатляющим, но и исключительно утомительным. Я доехал до Саратова и оттуда железнодорожным путем - обратно в Германию».
Письмо М. Борна написано в широком контексте, в нем рассматривалась общественно-политическая ситуация, в которой оказались немецкие ученые после окончания Перовой мировой войны. Прежде всего, как поясняет М. Борн:
«После войны 1914-1918 гг. были организованы международные союзы, относящиеся ко всем отраслям науки. Однако немцы не допускались к участию в них. Ненависть по отношению к Германии стихала очень медленно, и ко времени, когда было написано это письмо (1928), немецкие математики должны были быть приняты в Международный союз математиков на большом интернациональном математическом конгрессе в Болонье. Но группа «националистически» настроенных немецких математиков выступила с протестом».
Согласно М. Борну, лидерами группы националистически настроенных математиков были: «...Бибербах, очень хороший аналитик, Мизес, выдающийся исследователь, который занимался также и теоретической физикой, и Эрхард Шмидт, наиболее выдающийся из них». При этом М. Борн непосредственно в письме к А. Эйнштейну характеризует степень приверженности национализму каждого из них в следующем ключе:
«.В политике он [Эрхард Шмидт] всегда придерживался правых взглядов, и это действительно соответствует его исконным чувствам. У Бибербаха и Мизеса - это симптом, заслуживающий жалости». Для полноты картины М. Борн не забывает в комментарии отметить свои собственные политические взгляды: «Я был дружен со Шмидтом еще со студенческих лет, и, хотя мы и были политическими антиподами, между нами сохранялась сердечная привязанность».
Диспозиция будет неполной, если не представить главного оппонента упоминавшейся группе националистически настроенных математиков - Д. Гильберта. М. Борн характеризует Д. Гильберта в высшей
87
степени комплиментарно в комментарии к письму: «Давид Гильберт, мой почитаемый учитель и друг, был и остается сейчас первым математиком своего времени». В политическом смысле, как пишет Борн в письме к Эйнштейну, «...Гильберт вовсе не левого направления. Наоборот, с моих, а особенно с твоих позиций он был весьма реакционным». Тогда почему Д. Гильберт оппонирует националистически настроенным математикам? М. Борн тут же объясняет: «Но у него очень острый взгляд на то, чем нужно заниматься ученым различных стран для блага человечества в целом».
Из того, как М. Борн представляет оппонентов Гильберта, можно заключить, что он верил в договороспособность первых и их нежелание вступать в жесткий конфликт с Д. Гильбертом. В частности, он пишет в письме к Эйнштейну: «Я, по опыту давней дружбы со Шмидтом, верю, что с ним всегда можно договориться, даже если он придерживается других взглядов».
Однако тогда из-за чего весь сыр-бор и зачем поднимать упоминаемые выше вопросы в письме к Эйнштейну? Оказывается у Д. Гильберта конфликт с голландским математиком Л. Э. Я. Броуэром, который оказался лидером группы националистически настроенных немецких математиков, как пишет М. Борн: «Поведение в этом (поездка на конгресс в Болонью) деле Броуэра, выступившего с еще более националистических позиций, чем сами немцы, было воспринято Гильбертом, как и всеми нами, как шутовство, но самое скверное заключалось как раз в том, что берлинские математики клюнули на броуэрские глупости».
А причем здесь А. Эйнштейн? М. Борн просит Эйнштейна в письме:
«... Я хотел бы написать тебе об одном деле, которое, собственно говоря, меня не касается, но где-то в душе все же часто волнует и беспокоит. Оно связано с конфликтом между Гильбертом и Броуэром. До сих пор я следил за ним только издали, но недавно был посвящен в подробности Бором и Курантом. При этом я узнал, что относительно письма Гильберта Броуэру ты держался нейтрально, основываясь на том, что каждому нужно позволить вести себя глупо в той мере, в какой он этого хочет. Я, естественно, нахожу это в высшей степени благоразумным, но мне кажется, что некоторые детали сложившейся картины тебе недостаточно известны. Поэтому я и хотел бы тебе написать об этом несколько слов. Возможно, что вскоре по этому поводу у Шпрингера состоится совещание, и Бор говорил мне, что было бы очень хорошо, чтобы оно было проведено в узких рамках редакции. Поэтому я прошу тебя сохранять свой нейтралитет и не предпринимать ничего против Гильберта и его друзей».
Итак, М. Борн просит Эйнштейна о нейтралитете в этом конфликте. Правда, в комментариях он признает: «Мое письмо к Эйнштейну, вероятно, не оказало никакого действия на ссору математиков».
Драматичность картины и эмоциональная вовлеченность М. Борна в конфликт также становится понятной из письма:
«... Я принимаю участие в Гильберте и озабочен его состоянием. Он очень тяжело болен, и вряд ли ему осталось еще долго жить. Любое волнение связано для него с опасностью и потерей тех немногих часов, в течение которых он сможет работать и жить. При этом он еще полон желания жить, считает долгом изложить свои новые основы - математики - задача, которой он и посвятил последние силы. Он мыслит яснее, чем когда-либо, и распространенный Броуэром слух о том, что Гильберт не во всем отдает себе отчет, - необычайно бессердечен».
Как мы видим «немецкий националист» голландского происхождения явно ведет игру на грани
фола.
А вот и упоминание VI съезде РАФ. Цитируем М. Борна:
«Я говорил об этом (о конфликте между Броуэром и Гильбертом) с Мизесом в августе, во время нашей поездки в Россию, и он в самом начале разговора заявил, что геттингенцы просто бегают за Гильбертом, а тот, по-видимому, уже не совсем вменяем. Так что это утверждение об ослаблении умственных сил Гильберта возникло еще тогда. В ответ я сразу же прервал разговор с Мизесом, поскольку не считал его достаточно компетентным, чтобы он вообще имел право судить о Гильберте».
Что мы здесь видим? Слух Броуэра лег на благодатную почву и был подхвачен. Тем не менее, у оппонентов есть понимание того, что необходимо обсуждение противоречий, и не идет никакой речи о выдавливании друг друга за пределы немецкой научной среды в эмиграцию.
Подытоживая, можно сказать, что в 1920-е годы в немецкой научной среде наблюдалось динамическое равновесие между, условно, националистами и интернационалистами с небольшим преобладанием последних. Думается, что отголоски столкновений этих двух групп ученых так или иначе отразились на международных научных мероприятиях с участием немецких делегаций. Однако, как мы понимаем, с позиций сегодняшнего дня, баланс сил изменился в течение следующих нескольких лет.
Список литературы
1. Born M. // Die Naturwissenschaften, 1928. Bd. 16, Heft 39, September, S. 741-743. DOI: 10/1007/BF01506295.
2. Переписка А. Эйнштейна и М. Борна // Эйнштейновский сборник - 1972. М.: Наука, 1974. С. 9-12.
Г. П. БОЕВ И Б. В. ГНЕДЕНКО: НАУЧНОЕ И ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО
Д. Б. Гнеденко1, В. М. Аникин2 1 Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Россия, Москва 2 Саратовский государственный университет имени Н. Г. Чернышевского, Россия, Саратов
Б01:10.24412/е1-37145-2023-1-89-94
Об истории многолетней дружбы и профессионального сотрудничества двух выпускников Саратовского университета - профессора Саратовского университета Георгия Петровича Боева (1898-1959) и профессора Московского университета Бориса Владимировича Гнеденко (1912-1995).
Введение
Физико-математическое образование в Саратовском государственном университете формировалось в процессе неоднократной «подпитки» профессорского состава преподавателями и выпускниками Московского университета [1,2]. Но однажды произошло и обратное явление: Борис Владимирович Гнеденко, ученик (в Саратовском университете) приехавшего из Москвы профессора Владимира Васильевича Голубева и его ученика в СГУ Георгия Петровича Боева стал ведущим профессором Московского университета, возглавившим кафедру теории вероятностей механико-математического факультета МГУ [3-7].
Путь из студентов Саратовского университета в профессора Московского университета занял, естественно, десятилетия, полные различных жизненных перипетий. И все эти годы функционировал творческий дуэт «Боев - Гнеденко». Об истории многолетнего профессионального содружества этих двух выпускников СГУ и рассказывается в данном сообщении.
