CC BY
399
О. А. Богданова
Москва
ЛЮБОВЬ, ДОЛГ, МАТЕРИНСТВО: ТАТЬЯНАЛАРИНА В ОЦЕНКЕ БЕЛИНСКОГО, ДОСТОЕВСКОГО И РОЗАНОВА
o. a. bogdanova
moscow
LOVE, DUTY, MOTHERHOOD: TATJANA LARINA SEEN BY BELINSKY, DOSTOEVSKY AND ROZANOV
В статье анализируется восприятие главной героини русской классической литературы — пушкинской Татьяны Лариной — в критике и публицистике крупнейших литературных авторитетов разных культурных эпох в дореволюционной России: В. Г. Белинского (1840-е гг.), Ф. М. Достоевского (1870-е гг.) и В. В. Розанова (1900-е гг.). Дискуссионным становится выбор Татьяны между любовью и супружеским долгом. Положительная или отрицательная его оценка свидетельствует о религиозно-мировоззренческих позициях названных литераторов, каждый из которых представляет важную тенденцию в русской культуре XIX—XX вв. Ключевые слова: Пушкин, Татьяна, Белинский, Достоевский, Розанов, нравственность, христианство, ум, любовь, семья.
Te article dwells on the perception of Pushkin's Tatjana Larina, the leading she-personage of the Russian classical literature, in the literary criticism of the most authoritative men of letters representing different cultural epochs in the pre-revolutionary Russia, such as V. G. Belinsky (1840-s), F. M. Dostoevsky (1870-s) and V. V. Rozanov (1900-s). Under discussion is Tatjana's choice between love and duty. Positive or negative attitude towards her choice discloses the religious position and world outlook of the enumerated authors. Key words: Pushkin, Tatjana, Belinsky, Dostoevsky, Rozanov, morals, Christianity, intellect (reason), love, family.
Ммя, облик, судьба Татьяны, героини пушкинского романа в стихах _ж_ ..«.«Евгений Онегин», знакомы всем. В школьных сочинениях совет ской эпохи рассуждали о ее близости к родной природе, скромности
© Богданова О. А., 2012
и естественности, умилялись ее душевному родству с крестьянкой няней, сочувствовали ее безответной любви к «лишнему человеку» Онегину и дружно соглашались с тем, что Татьяна — воплощение лучших черт русского национального характера.
Между тем школьная программа в СССР обязывала опираться на по следнюю статью В. Г. Белинского из цикла «Сочинения Александра Пушкина» (1845), для которого пушкинская героиня — «существо исклю чительное», «редкий, прекрасный цветок, случайно выросший в рассе лине дикой скалы»1. Так кто же она, Татьяна: «тип» или «исключение»? Попробуем разобраться.
Под «дикой скалой» критик, по видимому, подразумевал всю ту рус скую действительность, которая окружала Татьяну в годы ее детства и юности в глубине сельской России. Это, во первых, «простая русская семья», в которой она родилась и выросла, семья «старинных» (помест ных) дворян, хоть и затронутых западноевропейской образованностью, но сохранивших вековой жизненный уклад, основанный на народно православном календаре:
У них на масленице жирной Водились русские блины; Два раза в год они говели; Любили круглые качели, Подблюдны песни, хоровод; В день Троицын, когда народ, Зевая, слушает молебен, Умильно на пучок зари Они роняли слезки три; Им квас, как воздух, был потребен...
Во вторых, люди из народа: мужики, служанки, няня — неграмот ные, полные суеверий, под влиянием которых Татьяна верила «и снам, и карточным гаданьям, и предсказаниям луны». Однако именно няня неосознанно преподает героине урок христианского «смиренномудрия» в рассказе о своей юности. И, в третьих, общество соседей помещиков, которое предстает на балу у Лариных в честь Татьяниных именин. Это такие же «старинные» дворяне, как и родители Татьяны, незатейливые, порой смешные и грубоватые, верные патриархальным привычкам «Господние рабы».
1 Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. М.: Худож лит., 1981. С. 410, 408.
Неудивительно, что наша героиня, по мнению Белинского, пребы вала среди них в состоянии «нравственного эмбриона»2, по причине чего и была отвергнута столичным денди Онегиным. Только последую щие посещения дома Евгения в его отсутствие, чтение его книг и запи сей пробудили «спящий» ум девушки, подготовили ее к преображению в петербургскую светскую даму, достойную внимания этого «передо вого» человека эпохи. Однако возникает вопрос: почему петербург ская Татьяна нравственно привлекательнее для Онегина, чем деревен ская? Как могло исключительно умственное развитие вызвать в ней нравственный рост и что же, в конце концов, понимает Белинский под нравственностью?
Традиционное для России христианское сознание привыкло считать нравственным то, что соответствует библейским десяти заповедям и до бавленной к ним заповеди Христа: возлюби ближнего своего, как са мого себя. Такое представление бытовало и в русском крестьянстве, воспитанном несколькими веками Православия, и в духовно близком ему «старинном» дворянстве. Часто оно не осознавалось. Все помнят пушкинские строки:
Привычка свыше нам дана, Замена счастию она.
Недаром такое, казалось бы, приземленное слово «привычка» здесь соседствует со словом «свыше»: Декалог во многом сформировал мен талитет человека Древней Руси, отлился в обряды, обычаи, бытовые установления. «Счастие» же в этом контексте — понятие Нового вре мени (в России — с XVIII в.), гуманистической эпохи, которая про возгласила высшей ценностью земную природу человека со всеми ее страстями, будто бы имеющими право на беспрепятственное удовлет ворение. Другими словами, «привычка» у Пушкина — самоограниче ние во имя Бога, а «счастие» — самоутверждение человека во имя свое. В такой то «привычке» и была воспитана Татьяна, ей она не изменила до конца.
Я Вас люблю (к чему лукавить?), Но я другому отдана, Я буду век ему верна, — отвечает героиня на любовное признание Онегина в конце романа. Своевольное чувство к Евгению, по ее мнению, должно покориться Божьей воле, проявленной в таинстве венчания с генералом.
Там же. С. 422.
Очевидно, что нравственно Татьяна не изменилась, а значит, по слову Белинского, так и осталась «эмбрионом», существом «глубоко чувст вующим», но «не развитым»3. Чем же в действительности привлекла она Онегина? — «Проснувшимся» умом, жизненным опытом, светским лоском. Получается, что для нашего критика интеллектуальное и нрав ственное — синонимы. По его логике, Татьяна перестала быть «нравст венным эмбрионом» потому, что «поумнела».
Неудивительно, что Белинский, последователь западноевропейского Просвещения с его рационализмом (разум — высшее в человеке) и уто пическим представлением о человеческой природе (она целиком добра, разумна и прекрасна, т. е. не искажена первородным грехом), осуждает Татьяну за отповедь Онегину в конце романа и решение остаться верной мужу, предполагая следующие причины такого поступка: 1) боязнь обще ственного мнения и 2) «ложные» представления о женской добродетели, восходящие в конечном итоге к Библии. Более того, по мнению критика атеиста, «безнравственно» жить в браке без любви, а разрушить брач ные узы ради счастья с тем, кого любишь, вполне «нравственно». Ведь «человек родится... на разумно законное наслаждение благами бытия», «его стремления справедливы», «инстинкты благородны», а «зло скры вается не в человеке, но в обществе». «У каждого народа и каждого века свои понятия о нравственности, законном и преступном»4, а значит, аб солютных заповедей нет, и «Царство Разума», провозглашенное в Европе XVIII в., должно упразднить «дикие» «привычки» русских женщин к вер ности, самоотверженности, страданию ради исполнения Божьей воли.
Совсем по иному позицию Татьяны оценивает Ф. М. Достоевский в своей «Пушкинской речи» (1880). Слова о верности мужу она выска зала «именно как русская женщина, в этом ее апофеоза. Она высказы вает правду поэмы. О, я ни слова не скажу про ее религиозные убежде ния, про взгляд на таинство брака.»5, но отказалась идти за Онегиным она не из за трусости и корысти, а из за невозможности ради удов летворения эгоистической страсти причинить страдание неповинно му человеку — своему мужу. «Счастье не в одних только наслаждени ях любви, а и в высшей гармонии духа»6. Другими словами, в согласии с абсолютными, Божьими, нравственными заповедями. Для писателя христианина Татьяна не «цветок. в расселине дикой скалы», а «тип.
3 Там же. С. 421.
4 Там же. С. 393.
5 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 26. С. 141.
6 Там же. С. 142.
стоящий твердо на своей почве»7. Чуждый православно русской патри архальной «привычке», «европеец» Онегин «не сумел отличить в бед ной девочке законченности и совершенства и действительно. при нял ее за «нравственный эмбрион». Это она то эмбрион..!»8 В Татьяне Пушкин показал «соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею»9 — христианско православной верой. А у Онегина «что есть и кто он такой?» — «Гордый» и «праздный» человек, ставящий в центр мироздания самого себя, свой ум и свои «инстинкты»; один из «рус ских бездомных скитальцев», которые в процессе европеизации России в послепетровскую эпоху оторвались от национальной «почвы» и уже не способны понимать ее «привычки». Более того, по Достоевскому, Татьяна «глубже Онегина и, конечно, умнее его»10. Ведь, в согласии с пра вославным вероучением, именно нравственные основы души дают вер ное направление человеческому разуму, а не наоборот.
Как видим, в вопросе о соотношении ума и нравственности Достоевский и Белинский — антиподы. Их несогласие друг с другом в оценке пушкинской героини восходит, в конечном счете, к различию в восприятии христианских ценностей. Понятно, что в атеистической советской школе за эталон принималось мнение Белинского. (В сов ременной российской школе положение кардинально не изменилось.) Суждения Достоевского узнавались и узнаются намного позже и да леко не всеми. Так в душах миллионов людей поселялся односторонне истолкованный, а значит, искаженный, образ главной героини русской классической литературы. Татьяну критиковали за то, что сумела про тивостоять нараставшей волне нравственного релятивизма, которая впоследствии разбила столько доверившихся ей сердец.
Любопытный поворот в отношении к пушкинской Татьяне дают высказывания известного эссеиста и мыслителя рубежа XIX—XX вв., основателя «религиозной философии пола» В. В. Розанова. В критиче ском исследовании «Семейный вопрос в России» (1903) он писал, об ращаясь за аргументацией к последнему роману Достоевского «Братья Карамазовы»: не семья в России, а «семейка»11. Сокрушаясь о бесцель ной растрате (без потомства) «чистейшего отроческого и юношеского
7 Там же. С. 140.
8 Там же. С. 140.
9 Там же. С. 143.
10 Там же. С. 140.
11 Розанов В. В. Семейный вопрос в России. Т. I, II. Материалы для III тома / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. М.: Республика, 2004. С. 352.
семени», в качестве контраргумента он вспоминает героев пушкинского романа:
А посмотрите, как заботимся мы о покое старого генерала, женившего ся на Татьяне: лучшая поэма нации написана в защиту его немощных прав,
а Достоевский сказал ему оду в Пушкинской своей речи! Воистину, дохлое
12
мы храним, а юное — режем .
Рассуждая об упадке русской семьи образованного круга, Розанов продолжает:
Из семейных сцен в живописи я помню ярко только одну, виденную лет пять назад в Академии художеств: «Богатый жених». Богатый жених — лысый, во фраке и со звездой, худой, как тощая корова, приснившаяся фара ону. Около него — невеста, юная и заплаканная; поодаль — ее бедные роди тели... Что сюжет такой не случаен и не сатиричен, что он в духе и в нравах нашей жизни, можно судить из того, что не этот ли в сущности печальный и постыдный сюжет Пушкин в «Евгении Онегине» возвел в chef d'oeuvre (шедевр (фр.)) умиления и поэзии. Да, «Татьяны милый идеал» — один из ве личайших ложных шагов на пути развития и строительства русской семьи. Взят момент, минута; взвился занавес — и зрителям в бессмертных, но кратких (в этом все дело) строфах явлена необыкновенная красота. Но кто же «она»? Бесплодная жена, без надежд материнства; страстотерпица, «распяв шая плоть свою» по старопечатной «Кормчей». Ох, уж эти кроткие книги, за капанные воском. Из под каждой восчинки — слеза, а то и кровь точится. Оставим критику, но вот чего не может не подумать религиозный и соци альный строитель: что ведь занавес, эффектно взвитый Пушкиным, упадет, что жизнь — не картина, а — путь; и какова то будет Татьяна не в картине, а в пути?Прошло пять лет, ну, — десять, двадцать: Татьяна — желчная старуха или — угрюмая. Ей только и осталось, что сплетни и пенсия. Ей ей, нельзя же о «могиле няни» вспоминать 40 лет; ей теперь 20, а проживет — 60, и, сле довательно, в замужестве или вдовой она проживет 40 лет, без детей и вну ков, без всякой заботы и работы. уже надорванной в терпении и у которой как бы вырвана тайна и глубина природы женской: «.в болезни будешь ро ждать детей» <.> И вот в конечных путях своей биографии, не нарисован ных Пушкиным, не даст ли она сюжетов, не только некрасивых, но сальных и позорных? <.> Провидение сильнее наших рассуждений. И идеал семьи может быть построен не на расчете личных сил человеческих, но на повино вении Богу. Я говорю, идеал Татьяны — лжив и лукав, а в исторических путях нашей русской семьи — он был и губителен. Ибо он построен, красиво и ми нутно, на предположении героических сил у отдельного существа, а не на том общем законе и инстинкте, что вот. «дети», «я — бабушка», вот — «мои за боты о замужестве дочери и мои вздыхания о ее болезни». Идеал Пушкина
Там же. С. 219-220.
не органический и живой, а деланный.: у Татьяны «детей - нет; супружест во - прогорьклое, внуков - не будет, и все в общем гибельнейшая иллюстра ция нашей гибельной семьи <...> Великое значение имеет цепкость к жизни, и я думаю, цепкая жизнь, на «веки веков», каковая и нужна нации, зиждется и созиждется не на бесплодных Татьянах. Право, было бы глубоко страш но. рискнуть остаться при фарфоровой. Лизе Калитиной («Дворянское гнездо») и Татьяне Лариной. Полная получилась бы картина национального вырождения13.
Нужная России семья, по Розанову, должная быть построена не на христианской, а на естественной половой любви:
Дайте мне только любящую семью, и я из этой ячейки построю вам веч ное социальное здание. Построена ли наша и вообще европейская семья на любви? Увы, разберите примеры Калитиной и Татьяны, т. е. разберите самый идеал, зовущий нас, и вы увидите, что семья наша построена на дру гом принципе - долга.
А «долг», в отличие от любви, предполагает возможность измены14. Как видим, нравственное для Розанова, как и для Белинского, нечто отдельное от библейских заповедей, от церковно православных обе тов. Однако, в отличие от Белинского, оно совпадает не с развитой интеллектуальностью, но с природно естественным половым влече нием, которое Розанов, в духе своего «нового религиозного сознания» и попыток «восполнения» «исторического христианства» «правдой» языческого эллинства («Святой Плоти», по Д. С. Мережковскому), ото ждествляет с «повиновением Богу». Только вот какому? При решении вопроса, с кем лучше было бы остаться Татьяне: с молодым любимым Онегиным или пожилым мужем генералом, Розанов ставит во главу угла интересы возможных детей, т. е., по сути дела, языческий идеал процветания рода человеческого, а не христианскую цель спасения индивидуальной человеческой души. Идеал Татьяны, по Розанову, «лож ный шаг на пути развития и строительства русской семьи», потому что, отвергнув Онегина, пушкинская героиня осталась «бесплодной женой, без надежды материнства». Именно в этом смысле идеал Татьяны «лжив, лукав, губителен». Идеалы Татьяны и Лизы Калитиной (эту тургенев скую героиню христианку, отказавшуюся от счастливого брака с лю бимым мужчиной ради высших религиозных принципов, Достоевский в «Речи о Пушкине» ставит на один уровень с Татьяной Лариной) ведут к «национальному вырождению». Итак, русская семья, считает Розанов,
13 Там же. С. 353-354.
14 Там же. С. 354.
должна быть основана на естественной любви, а не на христианском «долге». Характерно, что в исполнении этого «долга» Розанов, в отличие от Достоевского, не предполагает радости от достижения «высшей гар монии духа». Более того, для Розанова как будто оказалась закрыта мно говековая жизненная практика христианского супружества: в венчанном браке, даже при отсутствии первоначального естественного влечения, в результате полученной благодати и при соблюдении супругами норм христианской жизни рано или поздно между ними неизбежно загорит ся и любовь. Поэтому «верность. в конце концов. приведет и Татьяну Ларину к любви не прежней, но к истинной любви, обращенной к че ловеку, которому уже отдана верность» — такова «простая пушкинская истина — истина любви, рождающейся из верности»15.
В 1994 г. А. И. Солженицын написал программную статью «Русский вопрос к концу XX века», где впервые выдвинул «национальную идею» русской современности рубежа XX—XXI вв. — «Сбережение народа», составной частью которой становится всемерное поощрение рожда емости. Казалось бы, полное соответствие розановским идеалам сто летней давности. Если бы не одно «но»: «Мы должны строить Россию нравственную, — писал Солженицын, — или уж хоть и никакую, тогда и все равно»16. Очевидно, что Солженицын — православно верующий христианин — под нравственностью понимал верность библейским заповедям и ничто другое.
15 Кошемчук Т. А. Жизнеотрицание и жизнеутверждение в мире Чехова // Вестник Литературного института. (В печати.)
16 Солженицын А. И. Собр. соч.: В 9 т. Т. 8. М.: Терра-Книжный клуб, 2005. С. 201.
