CC BY
77
В. М. Литвинский
ЛЮБИТЬ И РАБОТАТЬ: В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Среди всех изменений, происходящих сегодня в современном мире, нет более важных, чем изменения в личной жизни людей - в семье, браке, сексуальности, эмоциях. В том, как мы мыслим себя, в какие отношения вступаем с другими, как переживаем и понимаем процессы межличностной коммуникации, происходит глобальная революция, захватывающая каждого. Эти глубинные трансформации личности всегда с нами, от них нельзя отмахнуться, особенно когда они находят свое выражение в чувствах тревоги, депрессии, одиночества и отчаяния.
Трансформации семьи и сексуальности захватывают сферу наиближайшего, непосредственного, интимного в жизни человека, явно трансцендируя возможности концептуального анализа, опирающегося на традиционное представление о человеке. С одной стороны, человек рассматривается как социальное существо, определяемое логикой функционирования социальных институтов и учреждений, прежде всего, государства, системы образования, медицины, а с другой - как существо, испытывающее определенные природные потребности.
Единство социальных функций и природных потребностей во многом остается декларацией, аксиомой, принимаемой как некоторое известное всем общее место, соответствующее здравому смыслу. Семья рассматривается как социальный институт, выполняющий социально-экономическую функцию воспроизводства, инструментом которого становится, в свою очередь, удовлетворение сексуальных потребностей. Сексуальность привычно выглядит как некая естественная сторона жизни человека, имеющая столь же «естественное» социальное выражение.
Но за последние десятилетия основные составляющие сексуальной жизни человека все более автономизируются по отношению к браку и семье, с которыми она привычно ассоциировалась в предшествующей истории человеческого общества. Происходит отделение сексуальности от воспроизводства. Это не значит, что воспроизводство народонаселения возможно без сексуальности, но что само содержание сексуальности, ее значение в жизни человека нуждается в переосмыслении. По-видимому, впервые в истории общества сексуальность предстает как та сторона жизни человека, которая нуждается в исследовании, формировании и изменении. И было бы наивно думать, что это необходимо только для усиления эффективности проводимой государством и обществом демографической политики.
Вот один, на первый взгляд кажущийся несущественным эпизод из истории сексуальности, разворачивающейся на наших глазах. С некоторых пор среди девушек стала распространяться мода независимо от времени года оставлять между юбкой, брюками или иной частью низа одежды и ее верхом, например, кофточкой, полоску обнаженного тела. Очевидно, что подобная демонстративная обнаженность женского тела, вплоть
© В.М. Литвинский, 2006
до торчащего наружу нижнего белья, является проявлением женской сексуальности. Но что это значит? Как этот кричащий, бросающийся в глаза, сбивающий с толку феномен наделить смыслом? Является ли это способом привлечь к себе внимание или же демонстрацией того, что ускользает от понимания случайного прохожего? Однажды еду я в поезде метро и поднимая голову вижу перед собой стоящую девушку с той самой полоской обнаженного тела, которая оказывается прямо на уровне глаз у сидящего пассажира. У девушки в руках книжечка с красноречивым названием «Как стать стервой» (автора мне разглядеть не удалось). Есть ли связь между первым и вторым? И если да, то в чем она состоит? Может быть - это вызов! Вызов родителям, преподавателям, профессиональным психологам, женщинам более зрелого возраста, а может быть и всему миру! Как это очень часто бывает в современной жизни - всё перед глазами, и тем не менее нуждается в наделении смыслом!
Очевидность, нуждающаяся в наделении смыслом, - вот краткая формула типично психоаналитической ситуации, в которой данное подлежит толкованию или интерпретации. При всем богатстве направлений психоанализа, представленных гением таких выдающихся мыслителей как 3. Фрейд, М. Кляйн, А. Фрейд, Д. Винникотт, О. Кернберг, X. Кохут, Р. Шафер, X. Левальд, Ж. Лакан и многих других, саму область психоаналитической мысли можно определить как исследование всех следствий, связанных с определением человека как животного символического. Человек не только умеет пользоваться символами, но и свою жизнь, само бытие делает поиском и выражением смысла. Здесь психоаналитические мотивы смыкаются с экзистенциально-герменевтическими, история общества с автобиографией, психоаналитическая установка с рефлексией, терапия с познанием, а сексуальность со смыслом! Конечно, всякая наука стремится к познанию, но психоанализ уникален в признании, что поиск истины сам по себе является терапевтическим. Чем лучше каждый человек знает сам себя, чем яснее его представление о собственной реальности и ее месте в окружающем его мире, тем выше его шансы на достижение собственных целей, в том числе и на освобождение от страданий. Если угодно, успешность психоаналитической терапии определяется возможностью встречи пациента с реальностью собственной истории.
Своеобразие психоаналитического дискурса сам Фрейд выразил в проекте «метапсихологии», что предполагало преднамеренную аналогию с «метафизикой». Явный и вместе с тем глубинный парадокс психоаналитического исследования бессознательного состоит в понимании его как области значений душевных событий, которые, с одной стороны, скрыты от самого субъекта, а с другой - выражают себя так или иначе внешним образом в его поведении. Бессознательное значение события душевной жизни можно понять только через его символическое выражение.
Психоанализ долгое время обвиняли в биологизаторском подходе к человеку, игнорировании культурно-исторической, социальной сущности человека; рассматривали как очевидное продолжение инстинктивизма, особенно в исследовании и понимании человеческой сексуальности, которая по отношению к культуре наделяется оппонентами психоанализа ярко выраженным деструктивным характером. Долгое время принималась и принимается в качестве само собой разумеющейся схема: сексуальность - на стороне природы, высокие идеалы - на стороне культуры. Тем самым предполагается, что сексуальность сама по себе - нечто грязное, непристойное, необходимое только для продолжения человеческого рода.
Сегодня, когда сексуальность и эротика стали предметом рыночных отношений - жанром киноискусства, рекламной индустрии, технологий манипулирования
массовым сознанием, не говоря о «приложениях» криминального характера - не дожидаясь своей теоретической концептуализации в психологических, социологических, педагогических и иных, антропологически ориентированных исследованиях, возникает соблазн традиционализма и фундаментализма, стремление вернуться к утраченным ценностям. Политики и политические активисты привычно констатируют распад семейной жизни и призывают вернуться к традиционной семье.
Без сомнения, наиболее глубинные аспекты бытия человека связаны с его вовлеченностью в сферу интимных отношений, с принадлежностью к определенному гендеру, способностью испытывать тонкие душевные движения, чувства любви, нежности, симпатии, привязанности или, наоборот, деформировать и утрачивать эту способность, захлебываться яростью и ненавистью, разрушая себя и окружающий мир. Устойчивая традиция приписывает 3. Фрейду знаменитый ответ на вопрос о том, что должен уметь делать каждый взрослый человек: «Любить и работать».
Любовь и работа - вот два основных измерения человеческого бытия и деятельности, которые создают напряженное смысловое поле, постоянно притягивающее поэтов и мыслителей. Есть Большая История, непрерывность которой определяется развитием труда, производительных сил и производственных отношений. В этой истории человек выступает субъектом экономической деятельности, социальных отношений, подчиняясь законам, перед лицом которых индивидуальная биография исчезающе мала.
Но человек рождается ребенком, он - субъект той истории, которая начинается с детства и складывается в биографию, отличающую нас друг от друга. История конкретного человека не менее важна и интересна, причем не только для него самого. Именно к ее истокам и привлекает внимание Фрейд, справедливо полагая, что становление внутреннего мира человека, со всеми своими проблемами, своими корнями уходит к истокам рождения человека, к процессам взаимодействия, непосредственной коммуникации ребенка с теми, кто его окружает, прежде всего, с матерью, отцом, братьями и сестрами.
Мудрость сближения способностей любить и работать состоит в признании принудительности не только законов объективного мира, но и истории другого человека, которую необходимо знать, принимать и, признавая ее, уметь подчинять ей себя, свои желания. С трансформацией традиционной семьи пара - мужчина и женщина, объединенные интимными отношениями, - стала не только ее единственным центром, в отличие от круга родственников и даже детей, но и обрела свою собственную историю, свою биографию. Если это так, то спросим себя - какого рода связи являются основой истории пары, определяют содержание близости между мужчиной и женщиной с ее интимной, сексуальной стороны?
Зрелые сексуальные отношения двух любящих людей представляют чрезвычайно сложное явление. В нем воедино сплавлены и само сексуальное возбуждение, и мечты и надежды, обращенные в будущее, и предвкушение предстоящей встречи, и ценностные ориентации пары, и присутствие собственного прошлого. Всё это маскирует трансформацию сексуального возбуждения в эротическое желание, предметом которого является весьма специфический объект, упрямо и настойчиво ускользающий от объективации в форме пространственно-временного фрагмента реальности.
Если любовь - это желание присутствия Другого, то зачем он нужен? По-видимому, становясь источником переживания полноты жизни, ее насыщенности, если угодно - интенсивности, Другой тем самым заслоняет нас от угрозы небытия, распада, смерти, психологическими коррелятами которых становятся чувства скуки, обыденности, повторяемости - всего того, что позволило Н. Бердяеву где-то назвать скуку «дырой в бытии». Но это состояние тотальной вовлеченности, захваченности, распространяю-
щееся на все пространство душевной жизни, проявляется и как ощущение удовольствия во всем теле, выходящее за границы отдельной его зоны. Эротическое желание связывает сексуальное возбуждение с внутренним миром человека, с его историей.
Но нигде речь и язык так не пасуют перед задачей выразить желание, как в желании эротическом. Выражение эротического желания трансцендирует рациональность мышления. Оно Не является ни описанием фактического положения дел, ни сообщением фактической информации, ни рационализацией мотивации, ни выполнением какой бы то ни было иной когнитивной функции человеческим мышлением, не говоря уже о расчете, взвешивании «за» и «против». Дискурс эротического желания сопротивляется своему выражению по более весомым обстоятельствам, нежели моральные представления об общественной непристойности. Желание присутствия Другого переживается как дар, на который не имеешь права, и в пользу которого по существу нечего сказать!
Эротическое желание, захватывая всего человека, объединяет хаос диссоциированных представлений в тотальное представление: узнавая себя в зеркальном отражении, малыш ликует! На это ликование стоит обратить внимание. Он не заинтересованно бесстрастен, и уж тем более не депрессивен. Он видит себя в окружении вещей, себя в мире. Стоит признать, что это ликование возможно как результат той любви, которую в ребенка инвестирует его мать и, следовательно, даже если представление о собственной целостности является только воображаемым, то и оно является следствием любви. Отношения между матерью и ребенком эмоционально насыщены, полны настроения радости, приподнятости, жизнеутверждения, что особенно проявляется в моменты кормления и той игры, когда мать ласкает, тормошит, треплет, будоражит ребенка.
Если признать, что взаимосвязь между влечениями и эмоциями формируется в процессе взаимодействия матери и ребенка, то бессознательное предстает не просто как совокупность неудовлетворенных и вытесненных желаний (3. Фрейд), или как та часть дискурса Другого, которой не хватает для восстановления непрерывности истории субъекта (Ж. Лакан), но и как совокупность либидинальных или же агрессивных объектных отношений (М. Кляйн). Личность трансформируется не в процессе непрерывного накопления знаний, но и в процессе интенсификации влечений, который обусловлен включением новых эмоциональных состояний в базисную эмоциональную систему личности.
Самое поверхностное представление о эротическом желании неизбежно связывает его с получением удовольствия, удовлетворением, источником которого становится Другой, будь то стремление к близости, обладанию, слиянию с ним. Если чувство любви предполагает желание присутствия Другого, то эротическое желание - слияние с Другим, которое в идеале совпало бы с утратой всякого различия, превратилось бы в чистое становление Другим. Эротическое удовлетворение, обещаемое ритмической стимуляцией тела Другого убывает или же и вовсе исчезает, если сама сексуальная близость не служит более широкой бессознательной функции слияния с объектом, в достижении которой активное и пассивное не совпадает с разграничением мужского и женского. И для мужчин и для женщин психологическая бисексуальность в сексуальном акте в смысле идентификации с Я и объектом является универсальной. Тем самым психологическая бисексуальность есть функция обоих участников интимных отношений. Принято считать, что важной характеристикой эротического желания является идентификация с сексуальным возбуждением и оргазмом партнера, своеобразный принцип взаимодополнительности в переживании слияния, желания Другого, чувства любви, выраженной в отклике Другого в ответ на собственное сексуальное желание, если угодно преодоление самих гендерных различий, тех барьеров между ними, которые
в повседневной жизни остаются нерушимыми. В подобной идентификации с Другим устраняется возможная бессознательная зависть к другому полу и возникает чувство обретения интерсубъективной трансцендентности.
Возможности глубинной трансформации личности, охваченной эротическим желанием, очевидным образом проявляются в переживании так называемой трансгрессии. Это чувство принимает многообразные формы, простейшей из которых является трансгрессия против тех социальных ограничений, которые защищают как само сексуальное возбуждение, так и поверхность тела от публичной доступности чужому взгляду. Вероятно, Стендаль был одним из первых, кто обратил внимание на то, как само раздевание возлюбленных, остающихся наедине, вмиг отменяет для них представление о непристойности происходящего, чувство стыда обнаженного тела, восстанавливающиеся сразу и неизменно, стоит им вновь одеться после сексуальной близости.
Более разительна трансгрессия социальных представлений, связанных с наиболее яркими проявлениями сексуального возбуждения и эротической близости, к полиморфным сексуальным целям инфантильного характера, к подлинной интимности ласки, возвращающей телу его фрагментарный, частичный характер при сохранении обретенной целостности. Тем самым в эротическом желании субъект обретает возможность доступа к тем эмоциональным глубинам своего бытия, которые инвестированы любовью его матери.
Эротическое желание трансформирует генитальное возбуждение и оргазм в переживание той слитности с Другим, которое обеспечивает ощущение полноты бытия, осуществленности, трансцендирования собственных границ. В этом возвращении к истокам - возможности достижения как высот человеческой любви, позволяющей прикоснуться к первозданности бытия, так и падения в эротический садизм и мазохизм, возносящих страдание в высшую ценность жизни.
Эротическое желание, интенсифицируя переживание полноты жизни, доходящее до трансцендирования собственного Я, включает идеализацию тела Другого или же объектов, которые его символизируют. Идеализация поверхности тела Другого или же отдельных частей его тела предстает как своеобразная параллель процессам идеализации в романтической любви, а именно проекции идеала на объект любви с одновременным возрастанием собственной самооценки. Именно здесь, в переживании эротического желания сходятся мораль и красота, здесь истоки эстетического отношения к человеческому телу. Интуиция прикосновения к поверхности человеческого тела, по этой поверхности скользящего любящего взгляда, руки, трепетно замирающей в несении собственного доверия и к любимому человеку и его душевному миру, - позволяет предположить, что именно в прикосновении содержатся истоки первого опыта интенциональности, над которым выстраиваются удивительные творения человеческой души и духа. Было бы неразумным отказаться от попыток концептуализации этого опыта, не имея возможности осуществить ее по нормам строгой научной рациональности.
Можно предположить, как это делают Мелтцер и Уильямс1, что истоком эстетического отношения к миру, способности видеть и переживать его красоту является опыт переживания ребенком тела его матери: его любовь к ней выражается в идеализации поверхности ее тела и в интроекции материнской любви, в свою очередь выражающейся в идеализации тельца своего ребенка; тем самым ребенок идентифицируется с нею в этой само-идеализации. Наоборот, его агрессия по отношению к матери направлена на внутренние аспекты существования ее тела, на то, что внутри него. Тем самым идеализация поверхности материнского тела выступает как защитный механизм против агрессии и, но уже гораздо позднее, как исток глубинной идеализации женского тела. В любом случае, именно
в самых ранних взаимоотношениях представителей обеих гендеров с матерью - истоки не только человеческой способности к пониманию красоты, той пропасти, что отделяет эстетическое от агрессивного, но и истоки сексуальной игры в самых многообразных формах ее интимного проявления, ласки, в самом буквальном смысле формирующей человеческое тело. Ласка становится истоком эротического желания и средством выражения любви и благодарности.
Если эротическое желание сопротивляется вербализации, то это сопротивление сохраняется и в интимных отношениях, развертывающихся в ситуации неопределенности перед лицом желанного Другого. Эта неопределенность собственного бытия в его присутствии переживается как внутренний дискомфорт, таящий в себе неуверенность и грозящий проявиться в раздражении и разочарованности. Эту неопределенность, чреватую угрозой, уместно сравнить с потоком чистого становления, в котором каждое последующее мгновение не гарантировано предшествующим. Этот дискомфорт неопределенности собственного бытия перед лицом эротического переживания Другого дает о себе знать в чувстве трепета, которое чревато только страхом. Даже разрастаясь до всеохватывающей страсти, любовь остается трепетным чувством, прорывающимся в биении сердца, прерывистости дыхания, пульсации бытия. Эротическое желание Другого предстает в своей глубине и неистовстве не в смысловой определенности вербального, а в тех характеристиках ускользающих объектов бессознательного, которые делают его еще более проблематичным . Когнитивноэмоциональный диссонанс эротического желания не является следствием двусмысленности или многозначности происходящего, возможности различных интерпретаций того, что может быть уменьшено путем сбора информации, накопления знаний. Этот диссонанс характеризуется взаимоисключающей неопределенностью, утратой равновесия, коренящегося в привычных образцах поведения. Перед лицом любимого, желанного Другого в свою пользу по существу сказать нечего! Именно здесь необходимо зрелое, взрослое Я, способное любить и работать.
1 Mtltzer D„ Williams М. The Apprehension of Beauty. Strath Toy, 1988.
Статья принята к печати 27 сентября 2006 г.
