CC BY
29
В.Л. Коровин
ЛОМОНОСОВ В ПОЭМЕ С.С. БОБРОВА «ХЕРСОНИДА»: К ВОПРОСУ О «НАУЧНОЙ ПОЭЗИИ»
Аннотация
В дидактико-описательной поэме о Крымском полуострове «Херсонида» (1804; в 1-й ред. «Таврида», 1798) Бобров, стремясь сочетать поэтический вымысел с точностью сообщаемых сведений, использовал разные естественнонаучные сочинения. Среди них «Слово о явлениях воздушных» Ломоносова, которому Бобров следует в описании грозы и сопровождающих ее атмосферных явлений; здесь же Ломоносов появляется как персонаж - впервые в русской литературе. Автор «Херсониды» предвосхитил принципы «научной поэзии», обсуждавшиеся в нач. XX в. (В.Я. Брюсов и др.).
Korovin V.L. Lomonosov in the Bobrov's poem «Chersoninda»: To the question of «scientific poetry»
In his didactic descriptive poem «Chersoninda» Bobrov tried to syncretize poetical fancies with the strictness of information and used different scientific works: for example «The word of air phenomenon» by Lomonosov. From this tractate Bobrov got the description of the thunder-storm and companinon atmospheric effects. In «Chersonida» for the first time in Russian literature Lomonosov acts as a personage. The author of «Chersonida» anticipated the principles of «scientific poetry» discussed in the beginging of the XX century (V. Bryusov and others).
Ключевые слова: «Херсонида», дидактико-описательная поэма, научная
поэзия.
Семен Сергеевич Бобров (1763-1810) как поэт чаще других напоминал своим современникам Ломоносова. И не только «возвышенностью» своих сочинений (в стиле, жанровых предпочтениях, тематике и т.д.), но и ученостью, постоянно демонстрируемой и простирающейся в область естественных наук. По замечанию
Ю.М. Лотмана, «Бобров выступает как прямой продолжатель Ломоносова в стремлении создать научную поэзию. Физический мир, его законы и терминология занимают в его стихах наибольшее, после Ломоносова, место в русской поэзии ХУШ-Х1Х вв.»1.
Самое известное сочинение Боброва - «лирико-эпическое песнотворение» «Херсонида, или Картина лучшего летнего дня в Херсонисе Таврическом» (1804; в 1-й ред. - «Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе», 1798). В этом «песнотво-рении» - едва ли не впервые в русской литературе - Ломоносов появляется как персонаж, причем представленный только одной стороной своей деятельности - не как «северный Пиндар» и наставник в красноречии или, например, сын холмогорского рыбака, поднявшийся до высот просвещения, а как ученый-естественник и экспериментатор, «списатель таинств естества»2, выдвинувший определенные научные идеи.
«Херсонида» - это, в первую очередь, описательная поэма о Крымском полуострове, его природных богатствах и истории. Основываясь на трудах современных географов (в особенности П.-С. Палласа), Бобров «исчисляет» климатические зоны, рельефы, реки, минералы, растения, животных, птиц, насекомых и т.д. Поэма изобилует специальной научной лексикой, недостаток которой восполняется неологизмами (в сносках при этом указываются латинские эквиваленты)3. Во многом, в том числе в исторических экскурсах, видно стремление доставить читателю проверенные и точные сведения о новой присоединенной к России территории4. Наличие в поэме среди прочего чисто познавательного момента ставит ее в ряд европейских дидактических поэм XVIII в., особенно дидактико-описательных (Дж. Томсон и другие прославившие себя в этом жанре авторы упоминаются в «Херсо-ниде» неоднократно).
В целом, однако, поэма Боброва - явление гораздо более сложное: это и религиозно-философская эпопея, в которой дан образ самого мироздания, полного тайн, и эзотерическое путешествие, несущее - в символической и аллегорической форме - некий (не до конца ясный) историософский и нравоучительный смысл, а кроме того, в поэме есть и автобиографические, и актуально-политические подтексты, и специфическая восточная экзотика, и др.5
«Херсонида» построена как описание одних летних суток (по примеру второй части «Времен года» Томсона, 1726-1730), но чистота жанра нарушена введением сквозного сюжета: двое мусульман, учитель и ученик, из паломничества в Медину возвращаются в горное крымское селение, а по пути ведут познавательное и нравственные беседы. К полудню они поднимаются в горы, прячутся от зноя в пещере, предаются там историческим воспоминаниям, и тут над Таврическими горами гремит гроза.
Здесь - в кульминационной VI песни поэмы (всего их восемь) - и возникает Ломоносов. О нем вспоминает автор, размышляющий о правосудии и гневе Божием: перед бурей «тот, кто чист», «не содрогнется», и «тот, кто прав», «не подвигнется», «хотя б ревуща пала твердь в развалины вселенной дымны» (2, 203). Ломоносов - в религиозно-философском плане поэмы - как раз и являет тот чистый и правдивый «высокий дух», который не ужасается не только бури, но и «прещения судьбы» (2, 210). Он противопоставлен «изуверу» (безбожнику), утверждавшему, что «Бог быть должен Бог любви... и быть лишь токмо милосердым» к его «буйственным желаньям» и «глумленьям диким вольнодумства», а теперь бледнеющему перед молнией, «горящей колесницей мщенья» (2, 204-205). Молния - это орудие Божественной справедливости, пробуждающее в «изувере» «иный перун» - «разящу совесть» (2, 205). Но тут же автор задается другим вопросом: «всегда ль» удар молнии «прицелен на чело злодея?»:
Коликократ неосторожна Невинность гибла от нея? Несчастный Рихман! пусть моя Слеза на мшистый гроб твой канет!
(2, 205)
Ломоносов в известном письме к ИИ. Шувалову от 26 июля 1753 г., рассказав об обстоятельствах гибели Г.-В. Рихмана при испытании «громовой машины», высказал опасение, «чтобы сей случай не был протолкован противу приращения наук»6. Бобров, прямо сославшись на это письмо (2, 208), вступается за «науки»: причиной гибели Рихмана была не дерзость естествоиспытателя, вступившего в якобы запретную область, а судьба, «парка хитра», скрывшаяся в «железном пруте» еще при его рождении и только
ждавшая своего часа (2, 206). Иными словами, так уж было ему суждено.
Но Ломоносов, друг его, Не так несчастлив был тогда... <...>
Он самый жребий превозмог;1 Прешедши философский мир, Достиг святилища природы.
(2, 206)
И здесь предоставляется слово самому Ломоносову. Его речь занимает более 100 стихов: это рассуждение о природе атмосферного электричества, плач над Рихманом и увещание тех, кто исследование грозы почитает безбожным делом (см.: 2, 206-210). М.Г. Альтшуллер писал, что в этой речи «сочетаются прославление смелого научного эксперимента и меланхолическая медитация в духе карамзинизма», в чем сказалась «эклектическая литературная позиция Боброва»8. И все-таки - в основании этого фрагмента, преимущественно первой его части («Скор быстрый шаг бегущих ветров... <и т.д.>»), и в целом в описании грозы в VI песни, особо отмечавшемся современниками Боброва9, находится один текст -ломоносовское «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих» (1753).
Собственно текстуальная зависимость здесь минимальная -меньшая, чем можно было бы ожидать, зная другие аналогичные опыты Боброва. Например, одно его стихотворение на ту же тему -«Обузданный Юпитер, или Громовый отвод» - полностью строится на одном из «Писем о разных физических и филозофических материях.» Леонарда Эйлера, русский перевод которых по изданию 1772 г. Бобров обильно цитирует в сноске и использует в поэтическом тексте (см.: 1, 300-305, 615-616). А в самой «Херсони-де» целые куски, причем иногда довольно объемные, - простые парафразы, почти дословные стихотворные переложения из книги Палласа, переведенной на русский язык И. С. Рижским10. Со «Словом о явлениях воздушных» дело ограничивается заимствованием некоторых выражений, в основном терминологического характера («сгибы» и «выгибы» молний, «тонкие частицы», «сжатая» и «жидкая» воздушные части, земные «скважины» и т.п.). Очевидно лишь, что в своих в данном случае вполне оригинальных стихах
Бобров старается не погрешить против самой ломоносовской теории атмосферного электричества, популярно изложенной в «Слове о явлениях воздушных». Интересней не текстуальная, а композиционная от него зависимость, не случайно, на наш взгляд, обнаруживающаяся в «Херсониде».
Ломоносов в своем «Слове», говоря о происхождении электричества от движения вертикальных воздушных масс, «от теплоты и трения паров», «грением солнечных лучей»11, замечает, что грозе часто предшествует зной, что «тяжкие громом и молниею тучи по большей части после полудни всходят и около третьего и четвертого часа случаются, когда действие солнца в согрении воздуха всех больше чувствительно»12; объясняет причины скопления и движения паров в воздухе, дает их внешнее описание; советует (особенно находящимся в гористой местности) укрываться от грозы в «подземных ходах, подобных рудникам горным»13; затем говорит о ливневых дождях и выпадении росы («...оставив облаков блистание и треск, кротчайшим воздушным явлениям хочу последовать и, по толь многих воспалениях и пожарах, прохладить вас приятныя росы воспоминанием»14), а под конец рассуждает о Северном сиянии и «хвостах комет», которые во многих возбуждают «неосновательные страхи»15.
Бобров в описании атмосферных явлений, сменяющихся в течение его «лучшего летнего дня», точно следует за Ломоносовым, не упуская даже некоторые необязательные детали.
Так, в начале IV песни он описывает «силу полуденного зноя» и «горячий ветр»; в V песни - скопление паров в воздухе и образование грозовых туч (что происходит как раз через несколько часов после полудня, занятых рассказом шерифа о «древностях Таврического полуострова»); в VI песни - самую грозу с разновидными молниями, от которой его путники укрываются именно в подземной крепости (как и советовал Ломоносов), а под конец той же песни, по «отшествии грозы», утешает читателей описанием выпавшей росы, «возобновленного труда растений», «радости животных» и, наконец, радуги. В связи с этим последним «кротчайшим воздушным явлением» Бобров вновь вспоминает Ломоносова, но уже другое его сочинение - «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющую» (1756):
Се! — радости прекрасный пояс, Семью цветами испещренный, В завет погибели минувшей... <...>
Здесь, — остроумный Ломоносов, Списатель таинств естества! Сии растопленные тучи, Влечась против лица светила, Тебе в дождях явили призму И в поясе желто-зеленом Те показали нити света, Которых седмеричны роды Ты столько тщился развязать.
(2, 218)
В конце последней VIII песни «Херсониды», как и в конце «Слова о явлениях воздушных», заходит речь хвостатых кометах. Правда, Ломоносов говорит о напрасном опасении, что кометы «великие потопы на земле производят»16, а Бобров - о дурных предзнаменованиях, смущающих маловерных.
Она страшна, — кого ж страшит? — Порок, — слепое суеверье И зависть, крадущу средь ночи Сон сладкий у самой себя.
(2, 265)
Последнее соответствие, вероятно, все-таки непреднамеренное, поскольку Бобров имеет в виду вполне определенное явление -комету Галлея, прошедшую через перигелий в 1682 г., в год воцарения Петра I, и вновь ожидаемую в 1835 г, и это композиционно значимый образ для всего его четырехтомного собрания стихотворений, «Рассвета полночи», четвертый том которого составила «Херсонида». Зато другие соответствия едва ли могут быть случайными: они вполне объяснимы и имеют ясную мотивацию - желание дать достоверное изображение грозы и атмосферных явлений, обычно ей предшествующих и за ней следующих. «Слово о явлениях воздушных» Бобров должен был рассматривать как достаточно авторитетное в этой области руководство. Вероятно, без него можно было обойтись, тем более что Бобров имел перед глазами литературный образец и не раз при сочинении своей поэмы им пользовался - это те же «Времена года» Томсона, где есть и
гроза, и невинно погибшие от нее (влюбленная пара), и функционально близкий бобровскому Ломоносову ученый муж (Ньютон)17. Но Бобров, не чуждаясь, конечно, заимствований, был все же новатором в поэзии и, как правило, избегал готовых литературных шаблонов, что хорошо чувствовали современники: «Он идет по следам, ежели есть они; прокладывает сам себе стезю, если еще оной не было, и последнее чаще в нем примечается, нежели пер-
вое»18.
В позднейшей своей поэме - «Древняя ночь вселенной, или Странствующий слепец» (1807-1809) - представил поэтическую историю заблуждений человечества до Христа, соединив поэтический «вымысел» (в пространственно-временной организации поэмы) и «историю» (в изложении верований древних именно так, как они виделись современной ему исторической науке)19. В «Хер-сониде» место истории занимает мир физический. Соответственно, идеи о его устройстве и закономерностях Бобров черпает в трудах Ломоносова, Палласа и других авторов, которые для него олицетворяли высоты современного естественнонаучного знания.
Не будет слишком большим преувеличением сказать, что в «Херсониде» и некоторых других своих сочинениях Бобров предвосхитил принципы «научной поэзии», которые в России в начале ХХ в. (вслед за французским теоретиком и поэтом Рене Гилем) пропагандировал В.Я. Брюсов. Он понимал дело так, что поэт «должен стоять на уровне современного знания и обладать сознательным миросозерцанием», а не уподобляться тем, кто все еще продолжает «лепетать прежние песенки: о лунных ночах, о прелести весны, о красоте моря, о устах милой, о свирели пастуш-ка»20. При желании не трудно увидеть за этими формулировками давнее противостояние «архаистов» (к которым причисляют Боброва) и карамзинистов21, оды и элегии, и т.п.
Самая эклектичность позиции Боброва, сполна выявившаяся в «Херсониде», соседство мистических прозрений, философствования, моралистики и «сухих» естественнонаучных сведений, эпического размаха, одической громкости, элегических жалоб и т.д., в контексте литературы модерна начала ХХ в. могла быть истолкована как новый «синтез», воскрешающий поэзию древних, которые «не знали вражды между наукой и искусством. В хороводе девяти муз Эрато, покровительница элегии, шла рядом с Клио, ве-
давшей историю, и Полигимния, властительница лирики, держала за руку Уранию, богиню астрономии»22.
Лотман Ю.М. Поэзия 1790-1810-х годов // Поэты 1790-1810-х годов. - Л., 1971. - С. 49.
Бобров, Семен. Рассвет полночи. Херсонида: В 2 тт. / Изд. подготовил
B.Л. Коровин. - М., 2008. - Т. 2. - С. 218. (Лит. памятники). Далее ссылки на это издание даются в тексте статьи (том, страница).
См.: Петрова З.М. Заметки об образно-поэтической системе и языке поэмы
C.С. Боброва «Херсонида» // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти акад. В.В. Виноградова. - Л., 1971. - С. 78-80.
Позднейшие критики, как правило, ученый педантизм Боброва отмечали с осуждением, поскольку «грации не любят сухой учености» (Кр<ылов А.А.> Разбор «Херсониды», поэмы Боброва // Благонамеренный. - 1820. - Ч. 17. -№ 11. - С. 423).
См.: Альтшуллер М.Г. С.С.Бобров и русская поэзия конца XVIII - начала XIX в. // XVIII век. Сб. 6. - Л., 1964. - С. 233-236; Зайонц Л.О. 1) К символической интерпретации поэмы С. Боброва «Таврида» // Ученые записки Тартуского ун-та. Вып. 882. - Тарту, 1992. - С. 88-104; 2) Natura naturans: К поэтике антропоморфного пейзажа у Семена Боброва // «На меже меж Голосом и Эхом»: Сб. статей в честь Т.В. Цивьян. - М., 2007. - С. 90-109; Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. - М., 2004. - С. 46-55; Булгакова А.А. Образы движения в лиро-эпической поэме С. Боброва «Херсонида, или Картина лучшего летнего дня в Херсонисе Таврическом» // Литературная культура XVIII в.: Материалы XXXVI Международной филологической конференции. - СПб., 2007. - С. 103-111. Это лишь некоторые из уже немалочисленных работ о поэме.
ЛомоносовМ.В. Полн. собр. соч. Ч. 1. - СПб., 1784. - С. 333. Дважды, как минимум, возникающий в «Херсониде» мотив одоления Ломоносовым самой судьбы мог быть подсказан его стихами - например, известными строками из его переложения оды Ж.-Б. Руссо «На Счастие», выполненного в состязании с А.П. Сумароковым в 1759 г.: «Вотще готовит гнев Юноны / Энею смерть среди валов, / Премудрость! чрез твои законы / Он выше рока и богов».
АльтшуллерМ.Г. Ук. соч. - С. 235.
Несколько больших фрагментов из VI песни «Херсониды» М.И. Невзоров перепечатал в своем журнале под заглавием «Описание грозы г. Боброва» (Друг юношества. - 1811. - № 10. - С. 100-124).
Краткое физическое и топографическое описание Таврической области, сочиненное на французском языке Петром Палласом... и переведенное Иваном Рижским. - СПб., 1795. Переложенные Бобровым в стихи отрывки из этой
2
3
4
5
6
7
8
9
14
книги см. в примеч. к изд.: Бобров, Семен. Рассвет полночи. Херсонида. Т. 2 (по указателю).
11 Ломоносов М.В. Избр. произведения: В 2 тт. Т. 1. Естественные науки и философия. - М., 1986. - С. 166.
12 Там же. - С. 175.
13 Там же. - С. 183. Там же. - С. 184. Там же. - С. 190. Там же.
Многочисленные в поэме Боброва реминисценции из Томсона указаны и разобраны в статье Ю.Д. Левина «Английская поэзия и литература русского сентиментализма» (см.: Левин Ю.Д. Восприятие английской литературы в России. - Л., 1990. - С. 198-201).
<Мартынов И.И.> Рассмотрение книги «Рассвет полночи» // Северный вестник. - 1804. - Ч. 2. - № 4. - С. 34. См.: Коровин В.Л. Ук. соч. - С. 95-111.
Брюсов В.Я. Литературная жизнь Франции. Научная поэзия <1909> // Брюсов В.Я. Собр. соч.: В 7 тт. Т. 6. - М., 1975. - С. 169, 166. Подробнее о дискуссиях вокруг «научной поэзии» в нач. XX в. см. в кн.: Рене Гиль - Валерий Брюсов. Переписка. 1904-1915 / Сост., подг. текста, вступ. статья, прим. Р. Дубровкина. - СПб., 2005.
Ср. известное высказывание Н.М. Карамзина, содержащее, как полагают, намек на Боброва: «Молодому питомцу Муз лучше изображать в стихах первые впечатления любви, дружбы, нежных красот Природы, нежели разрушение мира, всеобщий пожар Натуры и прочее в сем роде» (Аониды, или собрание разных новых стихотворений. Кн. 2. - М., 1797. - С. VI). С принципами «научной поэзии» в брюсовском понимании более согласуется как раз «всеобщий пожар Натуры и прочее в сем роде».
Брюсов В.Я. Литературная жизнь Франции. Научная поэзия. - С. 175.
