CC BY
251
УДК 39 ББК 63.5
ЛОКАЛЬНЫЕ ГРУППЫ РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ ЮЖНОРУССКОЙ ЭТНОГРАФИЧЕСКОЙ ЗОНЫ (К ПРОБЛЕМЕ ФОРМИРОВАНИЯ)
Титова Ольга Юрьевна, аспирантка Института этнологии и антропологии им. H.H. Миклухо-Маклая РАН, старший лаборант Учебно-научной лаборатории «Этнография Центрально-Черноземных областей России» исторического факультета Воронежского государственного университета (г. Воронеж)
Аннотация. Статья посвящена истории заселения южнорусского региона. В работе рассматривается специфика миграционных и этнических процессов, повлиявших на формирование этнокультурных групп русских южнорусской историко-культурной зоны.
Ключевые слова: южнорусский регион, южнорусская этнографическая зона, южнорусское население, этническая история, этнокультурные группы.
THE LOCAL GROUPS OF THE RUSSIAN POPULATION OF THE SOUTH RUSSIAN HISTORICAL - CULTURAL AREA (TO THE PROBLEM OF FORMATION)
Titova O.Y., postgraduate Institute of Ethnology and Anthropology. N. Maclay Academy of Sciences, senior Laboratory Teaching and research laboratories, "Ethnography of the Central Chernozem regions of Russia," History Department, Voronezh State University
Abstract. The Article is devoted to the history of settling the southern region. The work deals with the specifics of migration and ethnic processes that influenced the formation ofethno-cultural groups of Russians southern Russian historical and cultural zone.
Key words: South-Russian region, South Russian ethnographic zone, South Russian population, ethnic history, ethno-cultural groups.
В пределах расселения русского народа на территории Европейской части России выделяются две большие этнографические зоны - севернорусская и южнорусская; между ними (главным образом в междуречье Оки и Волги) лежит переходная среднерусская этнографическая полоса. Подобное этнокультурное деление связано с исторической спецификой освоения русскими Восточной Европы и с межэтническими контактами, в ходе которых происходило усвоение русскими отдельных элементов культуры соседних народов [7, с. 107].
Расселение южных русских, по административному делению Российской империи начала XX в., охватывало территорию Орловской, Курской, Воронежской, Тамбов-
6
ской, Рязанской (к югу от р. Оки), Тульской губернии, а также северные уезды Черниговской и Харьковской губерний, южные уезды Калужской и Смоленской губерний, западные уезды Пензенской и Саратовской губерний [53, с. 54 - 55, рис.15]. Это соответствует территории современных Смоленской, Брянской, Калужской, Орловской, Тульской, Липецкой, Курской, Белгородской, Воронежской, Тамбовской, Пензенской, Саратовской, Рязанской областей.
Первые письменные известия об этногеографии юга Восточной Европы содержит «История» Геродота (V в. до н.э.). Этноязыковая интерпретация перечисляемых Геродотом племен и народов «Скифии» остается дискуссион-
ной в современной науке. Попытки увязать этногеографи-ческие описания Геродота с современными этнолингвистическими классификациями, с географическими и археологическими картографическими материалами, неоднократно предпринимавшиеся многими исследователями, нельзя считать окончательно решенными на сегодняшний день. В некоторых народах, упоминаемых Геродотом, исследователи видят ираноязычное население Северного Причерноморья, этническая принадлежность многих других племен до конца остается невыясненной [45, с. 43 - 45].
Анализ топонимии южнорусского региона приводит к заключению, что он представляет собой своеобразную «стыковую» зону, в которой сходятся несколько различных топонимических пластов: финно-угорский - на северо-востоке, балтийский - на северо-западе, иранский, преобладающий в бассейне левых притоков Десны и по среднему течению Дона, и тюркский - в юго-восточной части региона. Последний связан с многочисленными тюркоязычны-ми племенами, кочевавшими в южнорусских степях и Подонье на протяжении первой половины I тыс. н.э. и в более позднее время. Все указанные топонимические пласты имеют разную хронологическую глубину, и поэтому не могут рассматриваться как синхронные [15, с. 25 - 26]. Самый поздний по времени, славяно-русский топонимический пласт, связан как со славянским населением юга Восточной Европы домонгольского времени, так и с русско-славянским населением периода колонизации земель «Дикого Поля», начавшемся в XVI в. [Там же].
В.Н. Топоров и О.Н. Трубачев убедительно доказали, что область балтийской гидронимии охватывает весь бассейн реки Десны и правобережье ее левого притока Сейма, а низовье Десны и поречье Сейма выделяются как зона «балто-иранского пограничья» [42, с. 230 - 232]. Балтийская гидронимия имеет в Верхнем Поднепровье очень большую плотность и складывалась, по всей видимости, в течение очень продолжительного времени. Кроме того, в указанном регионе не обнаруживается какого-либо более древнего слоя гидронимов, предшествующего балтийскому, что свидетельствует, по мнению П.Н. Третьякова, о многовековой истории восточно-балтийского населения в бассейне Днепра [44, с. 185]. На основании письменных источников, в частности, «Ипатьевской летописи», мы знаем этноним одной из группировок днепровских (восточных) балтов - голядь [24, с. 136 - 137], которая на рубеже I и II тыс. обитала по верхнему течению р. Протвы (в пределах современной Калужской области). После 1058 года голядь была ассимилирована восточными славянами [34, с. 159].
Во второй половине I тыс. н.э. значительную часть южнорусского региона занимали финно-угорские племена; названия некоторых из них донесли до нас письменные источники. Так, в «Повести временных лет» упоминается несколько финских племен в низовьях Оки: мурома, черемисы и мордва [24, с. 14 - 15].
Ареал древнемордовских племен, по данным археологии, охватывал в I тыс. н.э. бассейны рек Оки, Цны, Мокши, Суры и Волги (в ее среднем течении) [29, с. 28]. Данные топонимии указывают на большое число финно-
угорских названий, выводимых из мордовских языков, в пределах Рязанской, Пензенской, Тамбовской, Воронежской областей [18, с. 27 - 29; 15, с. 25 - 28]. По археологическим источникам, находки лепной посуды и украшений «древнемордовского облика» в славянских (древнерусских) поселениях Среднего Подонья (например, в городище Титчиха) свидетельствуют о совместной жизни в одном поселении мордвы и славян [31, с. 160]. В последующие столетия этническая территория мордвы постепенно сокращалась в связи с проникновением в Поочье восточных славян, ассимиляцией мордовского населения и присоединением мордовских земель к Русскому государству. Однако вплоть до XV - XVII вв. сохранялись крупные территориальные группировки мордвы, проживавшие на землях, подвергшихся активной русской колонизации [28, с. 25].
Многовековые этнокультурные связи славянского и финно-угорского населения также сказались на этнографическом своеобразии населения Мещерского края. В XIX - начале XX вв. русское население рязанского левобережья Оки (в пределах Егорьевского, Касимовского, Спасского уездов) и нижнего течения реки Мокши (в Елатомском уезде Тамбовской губернии) было известно под этнонимом русская мещера (также мещеряки, цокцоки) и отличалось своеобразными особенностями своего говора, материальной и духовной культуры [5, с. 328; 22, с. 53]. Топоним Мещера (Мещерский край, Мещерская низменность) в междуречье рек Москвы, Клязьмы, Оки и Колпи (в пределах современных Владимирской, Московской, Рязанской областей) этимологически связан с этнонимом финно-угорского племени мещеры. Ранние летописцы не упоминают мещеру, однако в поздних редакциях «Повести временных лет» этноним мещера был введен в текст как название племени наряду с мордвой и муромой [30, с. 117]. На рубеже I и II тыс. н.э. финноязычная мещера была ассимилирована появившимися в крае восточными славянами.
Появление восточных славян на территории южнорусского региона, как уже было отмечено, относится к середине I тыс. н.э. На основании письменных источников и уточняющих их археологических данных можно наметить следующую картину расселения восточнославянских племен в регионе во второй половине I тыс.: вятичи обитали в бассейне верхней и средней Оки и по ее притокам, северяне - на Десне, Ворскле, Сейме и по левым притокам Днепра, и неизвестная славянская группировка, условно называемая донскими славянами, - на Дону [41, с. 147 - 151]. П.Н. Третьяков считал летописных вятичей, северян и другие «племена» «древнерусскими группировками, которые поглотили ряд восточнославянских группировок и некоторые финно-угорские племена»; это были территориальные политические союзы, возникшие на исходе первобытной истории [43, с. 100].
Археологические памятники, оставленные на территории летописных северян, известны под названием ромен-ской археологической культуры, которая датируется VIII-X вв. [Там же]. По некоторым деталям близки к роменс-ким древностям памятники боршевского типа УШ-Х вв.
на Дону (боршееская археологическая культура), связываемые с т.н. донскими славянами. Однозначного мнения об этнической принадлежности донских славян в науке не сложилось. По мнению А.Н. Москаленко, бассейн верхнего и среднего Дона осваивался славянами в течение длительного времени, на протяжении IX - X вв.; этот процесс прекратился лишь в самом конце I тыс. н.э., когда славянское население было вынуждено покинуть эти места [32, с. 142]. По всей видимости, донские славяне, теснимые кочевыми тюркоязычными племенами, передвигались к северу вверх по Дону и оседали в более спокойных приокс-ких рязанских землях. В результате этих и других массовых проникновений славян в бассейн среднего течения Оки ими было ассимилировано, вытеснено или аккультуриро-вано аборигенное мещерское и мордовское население этого края [50, с. 15].
С XI в. земли, населенные восточнославянскими племенами в бассейнах Десны, Сейма и Верхней Оки, оказались в составе Древнерусского государства. В связи с его распадом на феодальные уделы в начале XII в. образовались Рязанское (Муромо-Рязанское), Черниговское, Нов-город-Северское, Смоленское и другие княжества, расширявшие свои территории в домонгольский период преимущественно в северном и восточном направлениях [54, с. 3]. XI - началом XIII вв. датируются первые известия о многих городах Южной Руси [34, с. 221 - 223 ].
Монголо-татарское нашествие в начале XIII в. привело к опустошению значительной части Русской земли, особенно южнорусского региона, получившего название «Дикого Поля»: местное славянское население во избежание разорений со стороны татар уходило в более северные, приокские районы. Правда, во многом традиционное для исторической науки XIX - начала XX вв. предположение о практически полном отсутствии на территории региона в этот период славянского населения не представляется в настоящее время бесспорным. Имеется немалое количество исторических данных, свидетельствующих о сохранении здесь славяноязычного населения. Так, в свое время Д.И. Багалей высказал предположение о том, что далеко не все земли Южной Руси были покинуты славянами. В Верхнем Поочье, например, они сохранились в большом количестве, причем, впоследствии, именно вятичи (наряду с кривичами) «составили зерно великорусской народности» [4, с. 64 - 65]. Подобным образом Г. Германов пришел к выводу о вероятном сохранении на территории «Дикого Поля» в XIII - XVI вв. «хотя бы и в ничтожном количестве небольших поселений в укромных местах, мало заметных и не представлявших большой приманки для кочевников» [9, 192 - 193]. В летописных сообщениях XII-XIII вв. встречаются упоминания о т.н. бродниках, которых В.В. Мавродин считал прямыми потомками донских славян, не покинувших Среднее Подонье в период монгольских завоеваний, а также предшественниками будущего донского казачества [26, с. 351 - 352]. А.А. Шенни-ков выдвинул гипотезу о существовании в Xоперско-Дон-ском междуречье Среднего Подонья обширного района под названием «Червленый Яр», на территории которого в XIII - XVI вв. обитала группа населения, сложившаяся
как из татарских, так и русских территориальных общин; впоследствии одна часть этого населения вошла в хоперскую группу донских казаков, а другая - в состав московских «служилых людей» [52, с. 4, 20, 33].
Изучения диалектологических и этнографических особенностей южнорусского населения, начатые в начале XX в. Д.К. Зелениным [22] и продолженные затем Н.П. Гринковой [11], Н.И. Лебедевой [25], Л.Н. Чижико-вой [50, 51] и другими исследователями, выявили в его составе наличие ряда локально-этнографических групп населения, которые по своему происхождению связываются с домонгольским славянским населением южнорусского региона. Одной из таких древних групп признаются полехи - жители западнорусского Полесья, расположенного по левобережью Десны и в междуречье Жизд-ры и Угры (в пределах Севского, Трубчевского, Брянского, Карачевского уездов Орловской губернии, Жиздрин-ского, Мосальского, Козельского уездов Калужской губернии). Как отмечает Л.Н. Чижикова, термин полех служил и самоназванием, и названием жителей этих лесных районов [51, с. 36]. По мнению Д.К. Зеленина, с течением времени так стали называть особый этнографический тип русского населения, встречавшийся главным образом в лесной зоне [22, с. 162 - 163]. В традиционно-бытовой культуре полехов исследователи отмечают значительную близость с культурой белорусов и, частично, - литовцев [40, с. 94].
Близки к полесским калужским группам по этнокультурным особенностям мананки, локализовавшиеся в XIX - начале XX вв. на юго-западе Тульской губернии [50], а также карамыши Медынского уезда Калужской губернии, которых некоторые исследователи считают древнейшими поселенцами, возможно, даже прямыми потомками вятичей [14, с. 24 - 25].
С домонгольским славянским населением по своему происхождению также связана, по всей видимости, группа бывших монастырских крестьян в курском Посей-мье (на севере Курской губернии в пределах Курского, Щигровского, Льговского, Фатежского уездов), известная под названием саяны [25, с. 260]. По мнению Н.И. Лебедевой, саяны являются потомками древнего славянского населения Посеймья, консолидировавшегося с переселенцами XVI-XVП вв. из южнорусских приокских районов [Там же]; впоследствии аналогичное предположение было высказано Л.Н. Чижиковой [50, с. 33].
В территориальном плане к саянам примыкают горюны, проживавшие в XIX - начале XX вв. в Путивльском уезде Курской губернии. В.В. Мавродин считал их остатками древних северян, уцелевших среди колонизационных потоков нового населения XVI-XVШ века [26, с. 62 - 66].
Еще одна группа южнорусского населения, которая может быть связана с древним славянским населением изучаемого региона домонгольского времени, локализовалась преимущественно в Среднем Подонье. Речь идет о цуканах, принадлежавших в XIX - начале XX вв. к разряду экономических и помещичьих крестьян, расселенных в Воронежской, Курской и Орловской губерниях. Основная их масса была сосредоточена в бассейне левого притока
8
Дона - реки Хворостань в пределах Воронежского и Ко-ротоякского уездов Воронежской губернии. Менее значительные по численности группы цуканского населения проживали в некоторых других уездах Воронежской губернии (Нижнедевицком, Землянском, Валуйском) [39, с. 94 - 95], а также еще в Курской и Орловской губерниях [23, с. 21]. По данным экспедиционных исследований 1990 -2000-х годов, название цуканы, выступающее как номинация отдельных групп сельского населения и имеющее характер прозвища, бытует до сегодняшнего дня в целом ряде населенных пунктов Воронежской, Липецкой и Курской областей [2, д. 16, 17, 18, 62, 710, 714].
По мнению воронежского краеведа Н.И. Второва, поддержанного впоследствии Д.К. Зелениным, цуканы являются сравнительно поздней группой населения, появившейся в южнорусском регионе не ранее второй половины XVIII в.: это были крестьяне, переведенные помещиками в свои имения из центральных и северных губерний России [8, с. 226; 23, с. 21]. Однако выделение в культуре цуканов некоторых архаичных особенностей позволило другим исследователям говорить о них как о «группе населения значительно более древней, чем однодворческая» [25, с. 259]. По словам Н.И. Лебедевой, «этнографический материал дает возможность утверждать, что в бывших Орловской и Курской губерниях, в глухих местах, «в стороне от татарских шляхов, сохранялись остатки древнего населения», возможно, цуканы и являлись потомками этого населения [Там же].
Характерной особенностью говора цуканов, отмеченной исследователями XIX в., являлось цоканье (неразличение аффрикат ц и ч), утраченное уже к началу XX в., когда их говор слился с речью соседей-однодворцев [22, с. 86, 100]. Наличие цоканья в отдельных говорах населения региона нередко объяснялось исследователями как результат воздействия со стороны позднейших переселенцев с севера [23, с. 23 - 24]. Однако, как показала Н.П. Грин-кова, «переселенцев-цокальщиков в воронежских районах отмечено немного и как раз в местах, соседних с ними, у однодворцев, цоканье в говорах не отмечено», а «мнение о том, что цоканье занесли в южнорусские районы позднейшие переселенцы, некорректно» [11, с. 218 - 219]. Н.П. Гринкова склонна видеть в цоканье остатки «старых особенностей языка местного населения, спустившегося обратно в Подонье из окских районов в период повторного заселения степного края» [Там же]. А по мнению известного советского языковеда Р.И. Аванесова, цоканье в говорах русского языка представляет собой «реликт говоров дославянского населения бывших бродячих охотников и рыболовов», вошедший впоследствии в говоры русского населения как северных, так и некоторых южных губерний [1, с. 23].
В XIV в. центром вооруженной борьбы русских земель против монголо-татарского ига становится Московское княжество. Борьба против внешней опасности была органически связана с образованием централизованного Русского государства. После свержения золотоордынско-го ига в 1480 г. возникла сложная проблема защиты Русских земель от нападений со стороны преемников Золо-
той Орды - Крымского, Казанского и Астраханского ханств.
Рост населения на южных окраинах Московского государства и расширение территории требовали укрепления южных границ. С 1571 г. на «Поле» стала постоянно действовать общерусская сторожевая служба. Значительные силы полевой армии выдвигались за Оку и в бассейн Среднего Дона, где под их прикрытием началось строительство новых городов-крепостей [19, с. 7].
В XVI веке на землях Дикого Поля возникают такие города, как Ряжск (1502), Михайлов (1551), Шацк (1553), Лихвин (1565), Орел (1566), Данков (1568), Ливны (1571), Епифань (1578), Воронеж (1586), Белгород (1593). Некоторые из них были отстроены заново на старых городищах: Елец в 1591 г., Курск в 1596 г. и т.п. [48, с. 16; 16, с. 20]. В начале XVI в. города «Поля» подразделялись на 5 отделов:
1) «украинные» (Коломна, Серпухов, Алексин, Тула);
2) рязанские (Переяславль-Рязанский, Зарайск, Михайлов, Пронск, Ряжск, Шацк, Сапожок, Венев, Епифань, Лихвин, Перемышль, Белев, Болхов, Орел, Карачев, Чернь, Козельск, Мещевск); 3) северские (Брянск, Новгород-Северский, Стародуб, Рыльск, Путивль); 4) степные (Курск, Воронеж, Ливны, Елец, Лебедянь, Валуйки, Белгород, Оскол); 5) низовые (Терки, Астрахань, Царицын, Самара, Казань, Тетю-ши, Касимов, Кадом, Темников) [4, с. 52]. На территории, расположенной южнее, городов пока еще не было, но уже существовали русские поселения [16, с. 20].
Важным событием, значительно ускорившим процессы освоения южнорусского региона, явилось создание грандиозных оборонительных линий - засечных черт. Их строительство началось в XV в., продолжалось весь XVII в. и было завершено в первые десятилетия XVIII столетия. Еще в XVI в. была создана Засечная (Приокская) черта, тянувшаяся параллельно Оке между Мещерскими и Брянскими лесами. Одна линия укреплений Приокской черты проходила через Путивль, Рыльск, Карачев, Мценск, Чернь, Плавск, Тулу, Дедилов, Епифань, Михайлов и Рязань; несколько южнее, через Путивль, Карачев, Орел, Новосиль, Данков, Ряжск, Шацк и Кадом, шла вторая линия укреплений [4, с. 52].
В 1620-е гг., в связи с польско-литовской и шведской интервенцией в Россию, потерей смоленских, черниговских, новгород-северских земель, а также участившимися набегами крымских и ногайских татар, русское правительство приступило к модернизации укреплений вдоль Оки и восстановлением полуразрушенных городов-крепостей. Однако очередная война с Польшей 1632-1634 гг. и набеги татарской конницы в 1632, 1634-1637 гг. вновь показали ненадежность южной обороны. В связи с этим правительство царя Михаила Федоровича принимает решение о создании новых засечных черт. Самой грандиозной из них явилась Белгородская оборонительная линия, протянувшаяся на 800 верст от верхнего течения Ворсклы на западе через Дон и далее на северо-восток вдоль течения р. Воронеж до р. Цны; ее сооружение продолжалось с 1635 по 1658 гг. За этот период времени на Белгородской черте были созданы укрепленные системы острожков, валов, рвов, засек и выстроено несколько десятков городов-кре-
постей, среди которых: Козлов (1635), Тамбов (1636), Нижний Ломов (1636), Усмань (1645), Новый Оскол (1647), Острогожск (1652) и другие [16, с. 72 - 74, 175 - 189].
В 1648 году открылись работы по строительству укреплений, продолжавших Белгородскую линию от Нижнего Ломова к Симбирску (Симбирская черта), которые строились в продолжении шести лет [37, с. 74 - 75]. А в 1679 г. южнее Белгородской оборонительной линии началось строительство Изюмской черты. Она проходила в пределах современной Белгородской и Xарьковской областей [17, с. 5 - 7].
Оборонительные линии сыграли исключительно важную роль в отражении татаро-турецкой агрессии и в освоении центрально-черноземного региона России. Почти одновременно с построением новых городов-крепостей возникали пригородные слободы, села и деревни [6, с. 45].
Важную роль при заселении южнорусского региона в XVI - XVII в. играла вольная, правительственная, монастырская и помещичья колонизация. Появление на «Поле» в XVI в. вольных людей - казаков - чаще рассматривается в связи с историей донского казачества, занявшего низовья Дона и оформившегося в начале XVII в. в особое сословие. Однако, по мнению В.П. Загоровского, казачество можно рассматривать и в связи с вольной колонизацией степной окраины Русского государства, поскольку с середины XVI в. появляются многочисленные свидетельства о пребывании большого количества казаков на «Поле» [16, с. 22]. Так, в документе 1570 г., за два с лишним десятилетия до основания г. Оскол, появляется термин оскольские казаки [36, с. 49]. При основании Воронежа значительную часть его населения составили люди, набранные на месте, и, как указывает В.П. Загоровский, поблизости от города, где «оказалось немало людей, называвших себя донскими и волжскими казаками» [16, с. 22].
Любопытны сведения XVI в. и о так называемых пу-тивльских и рыльских севрюках, содержащиеся, в частности, в донесениях русского посла Михаила Алексеева, отправившегося в конце 1512 г. из Москвы в Турцию. Его путь лежал через Путивль, через «Шемячичеву вотчину». Из донесений посла явствует, что «путивльские севрюки были хорошими знатоками Дикого Поля, по крайней мере, той его части, которая примыкала к Путивлю» [19, с. 90 -91]. По мнению В.В. Мавродина, путивльские и рыльские севрюки представляли собой промежуточное звено между северянами и населением юго-западной окраины Чер-нигово-Северщины XVI-XVП вв. [26, с. 77]. Название севрюки, вероятно, можно этимологизировать или как «северяне» (в смысле «потомки древних северян»), или как «обитатели Северской земли».
Приведенные примеры убедительно свидетельствуют о том, что еще до возникновения укрепленных городов-крепостей в лесостепной и степной зоне Восточной Европы к югу от Оки существовало русское население, происхождение которого было связано, вероятно, с народной вольной колонизацией Дикого Поля.
В конце XVI в. к вольной колонизации полевой окра-
ины России присоединятся правительственная. Города-
крепости, строившиеся на Поле, заселялись служилыми людьми. Это служилое сословие в XVII в. представляло из себя сложное социальное явление: оно дробилось на разные категории в зависимости от своего происхождения и экономического положения [20, с. 15 - 18]. Так, к числу служилых людей «по прибору» относились стрельцы, пушкари, казаки, затинщики, драгуны, солдаты; они набирались правительством на службу из различных слоев населения - из бедных групп посада, нетяглых вольных людей, казаков, беглых и т.д. [50, с. 18]. Другая категория - дети боярские, юридически считались в России XV - XVII вв. помещиками. Их промежуточное положение привело к некоторой неопределенности в статусе: дети боярские сближались, с одной стороны, с дворянским сословием, а с другой стороны - со служилыми людьми «по прибору». С 1680-1690-х гг., в связи с процессом смещения границ государства к югу, происходили перемещения служилых людей на южной окраине России: из обжитых уездов по р. Оке и верхнему Дону они уходили и оседали в Курском, Обоянском, Старооскольском, Ливенском, Лебедянском, Елецком, Ефремовском, Тамбовском, Козловском, Воронежском уездах, переходили за Белгородскую черту, осваивали Воронежское Задонье, земли между Северским Донцом и Доном [Там же, с. 20]. Как показала Л.Н. Чижи-кова, в северных уездах полевой окраины (в частности в Курском уезде) больше всего было детей боярских; в более южных, ближе к границе (в Белгородском, Оскольском, Воронежском уездах) было много приборных служилых людей [Там же, с. 18].
В течение XVII в. положение служилых людей постепенно приближалось к положению крестьян, что было связано с усилением их эксплуатации со стороны государства. В начале XVIII в. была создана регулярная российская армия, что привело к ликвидации окраинной военно-поместной службы. Низшие служилые люди из числа мелкопоместных детей боярских и приборных чинов, несших дозорную и сторожевую службу на южной границе государства, оказались слиты в одном сословии, получившем название однодворцев [50, с. 35].
По мнению Г. Германова, по своему происхождению однодворцы являлись потомками выходцев преимущественно из северно - и среднерусских уездов [9, с. 228 -319] , откуда, по всей вероятности, и был принесен на юг характерный севернорусский культурно-бытовой уклад [40, с. 94].
Д.К. Зеленин полагал, что «особый этнографический тип» однодворцев сложился в течение двух последних столетий «из разных этнических элементов» в результате особых исторических и социально-экономических условий, и выделял «характерные для однодворцев» особенности говора, жилища и народного костюма [22, с. 42 - 64]. Однако, этот вывод ученого оспаривается последующими исследованиями культуры однодворческого населения. Как показала Л.Н. Чижикова, однодворцы, не составляя в целом какой-то особой локально-этнической группы южнорусского населения, не имели ни диалектологического, ни этнографического единства. В XVII в. это были представители военно-служилого сословия со специфическим об-
10
разом жизни, связанным с исполнением военной службы и определенными привилегиями со стороны государства. Специфические условия жизни и сословная замкнутость наложили свой отпечаток на весь уклад жизни однодворцев в последующие столетия, что, по мнению Л.Н. Чижи-ковой, особенно ярко проявилось в поведенческой культуре, в формировании чувства сословной гордости и некоторого превосходства по отношению к другим категориям крестьянства. Что же касается выделяемых Д.К. Зелениным «однодворческих особенностей» говора, жилища и одежды (южнорусский тип внутренней планировки жилища, замкнутый двор, внешний облик селений, сарафан с кокошником, юбка с платком и т.п.), то все они были свойственны и другим категориям южнорусского крестьянства [50, с. 36 - 37].
Действительно, если проанализировать культуру однодворцев на всей территории их расселения, то легко убедиться, что и в среде самого однодворческого населения существовали особые группы, имевшие свои особые самоназвания, говор, одежду и некоторые другие особенности культуры [Там же, с. 37]. Среди них: кагуны (кагаи) Суджанского и Тимского уездов Курской губернии [46, с. 3], щекуны Нижнедевицкого и Коротоякского уездов Воронежской губернии [38, с. 3], талагаи восточной части Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии [12, с. 388], ягуны и ионки западной части Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии [22, с. 97], егуны Орловской, Курской и Воронежской губерний [46, с. 3], зекуны Дмитриевского уезда Курской губернии [22, с. 136], жеки (жекалы) Льговского уезда Курской губернии [21, с. 36], индюки (индюхи) Одоевского уезда Тульской губернии [22, с. 269], галманы Тульской, Воронежской и Тамбовской губерний [Там же, с. 78 - 79] и др. В Семилукском и Лискинском районах Воронежской области, а также в Тербунском районе Липецкой области исследователями недавно отмечено еще одно локальное прозвище однодворцев - гамаи [2, д. 706, № 16 - 17; 3, д. 18, л. 31 - 32].
В XIX - начале XX века однодворцы были очень широко расселены по южнорусскому региону. Практически повсеместно они проживали в Воронежской, Курской, Тульской губерниях; а также в южных уездах Тамбовской, западных уездах Пензенской, южных уездах Рязанской и восточных уездах Орловской губернии. В Саратовской губернии они проживали только в Балашовском уезде, а в Калужской губернии однодворческих селений практически не было [22, с. 154 - 309].
Кроме однодворческого населения, связанного по своему происхождению с правительственной колонизацией южнорусского региона, в составе его населения в XIX - начале XX вв. выделялись различные группы помещичьих крестьян, большая часть которых переводилась из старых владений, а меньшая скупалась у дворян центральных уездов или у местных однодворцев [28, с 88]. В Воронежской губернии, в бассейне рек Битюг и Икорец в начале XVIII в. было поселено значительное число дворцовых крестьян, переведенных из дворцовых сел Ростовского, Ярославского, Костромского и Пошехонского уездов [8, с. 263]. Переселение дворцовых крестьян в эти районы из
центральных уездов России продолжалось и в середине XVIII в.; здесь была создана Битюцкая дворцовая волость с центром в Бобровской слободе (теперь г. Бобров). Со временем в некоторые дворцовые селения переселились однодворцы (в селах Старая Тойда и Старая Чигла жили однодворцы и дворцовые крестьяне).
Важную роль в заселении южных окраин Русского государства с XVI века играли монастыри. Монастырская колонизация в XVII - XVIII вв. проникла достаточно далеко в степные районы юга России; повсеместно существовали крупные вотчины и поместья, принадлежащие духовным феодалам. Быстро превращаясь в феодальных вотчинников, монастыри основывали в южнорусском регионе многочисленные селения с зависимыми крестьянами. Так, в заселении бассейна р. Цны в Тамбовском крае значительную роль сыграли Шацкий Чернеев монастырь (с конца
XVI в.), Троицкий монастырь и Мамонтова пустынь (в
XVII в.), Солотчинский, Радушенский и другие монастыри в XVIII в. [28, с. 12 - 14].
Отдельные группы монастырских крестьян южнорусского региона были известны под особыми названиями или самоназваниями. В их числе: цуканы восточной части Коротоякского уезда (расположенной по р. Xворос-тань), принадлежавшие Воронежскому Покровскому женскому монастырю [35, с. 49], горюны Путивльского уезда, которыми в начале XVII в. владел Молченский Печерский монастырь [50, с. 31], мананки Тульской губернии, принадлежавшие Белевскому Спасо-Преображенскому монастырю [51, с. 37]. Большинство саянских сел в прошлом принадлежало двум монастырям - Коренскому Рождественскому и Курскому Знаменскому, причем в Курском крае, как отмечает Л.Н. Чижикова, «монастырская колонизация во многих случаях предшествовала правительственной» [50, с. 33].
Особую роль в освоении южнорусского региона сыграли выходцы из Украины, привнесшие в эту зону самобытные черты украинской народной культуры и языка. Украинская колонизация преобладала в пределах Слободской Украины, южнее Белгородской оборонительной линии. Массовое переселение украинцев, или черкасов (как называли украинцев в официальных документах XVI - XVII вв.) в пределы русских земель начинается со второй половины XVI в. Это было связано с религиозным и феодальным гнетом, которому подвергалось украинское население в объединенном польско-литовском государстве - Речи Посполитой, в составе которой оказались во второй половине XVI века центральные и западные районы Украины. Переселение украинцев стимулировалось определенными льготами российского правительства, заинтересованного в обеспечении безопасности своих южных границ: черкасов, перешедших на российскую службу, освобождали от податей, давали им право основания новых слобод, беспошлинных занятий торговлей, промыслами и т.п. [10].
В период Освободительной войны под руководством Богдана Xмельницкого и после воссоединения Украины с Россией (1654 г.) происходит интенсивное заселение Слободской Украины, получившей свое название от «слобод» - многочисленных поселений, возникших здесь в середи-
не XVII в. Население их было не закрепощено, имело определенные льготы, т. е. было «слободно» [50, с. 22]. На протяжении XVII - XVIII вв. возникает много украинских поселений южнее рек Сейм, Тихая Сосна и по левобережным притокам Дона (на территории будущих Xарьковс-кой и южных уездов Курской и Воронежской губерний), значительная часть которых входила в состав слободских полков.
Первое многочисленное переселение украинских казаков в Воронежский край относится к 1652 г., когда около тысячи выходцев из Черниговщины были размещены в г. Острогожске. В 1664 г. это казацкое население получило официальное название «Острогожский полк», который вошел в состав Слободской Украины. Впоследствии к Острогожскому полку были приписаны все выходцы с Украины, поселившиеся в Воронежской губернии к северу от Острогожска. В конце XVII - начале XVIII вв. возникают украинские поселения по левобережным притокам Дона (Осереди, Икорцу, Битюгу), на территории будущих Бобровского и Павловского уездов; среди этих поселенцев были казаки Полтавского и Xарьковского полков. В начале XVIII в. украинским поселенцам были розданы земли на р. Xопер, где была построена крепость (позднее - г. Ново-хоперск) [Там же, с. 59 - 61].
Во многих районах поздней украинской колонизации выходцев из Украины называли хохлами; украинцы, в свою очередь, называли русских москалями, кацапами и т.п. Так, по данным П. Малыхина, прозвище кацапы применялось украинцами по отношению только к однодворческому населению южнорусского региона, «вероятно, по причине узкой и клинообразной бороды, которую носили однодворцы» [27, с. 272]. В условиях тесных контактов русского и украинского населения в Центрально-Черноземном регионе сформировались отдельные смешанные группы населения, в традиционной культуре которых наблюдается синтез русских и украинских черт. К их числу принадлежат, в частности, мамоны современного Корочанского района Белгородской области [50, с. 34].
В зонах этнических контактов украинцев и русских сложились в целом добрососедские отношения, чему способствовали языковая и культурная близость двух восточнославянских народов [49, с. 7]. Что касается культурно-бытовых различий, взаимное пренебрежительное отношение к жизненному укладу у русских и у потомков украинских переселенцев, осевших в южнорусской зоне, бытовало достаточно долго. Как отмечает Г.П. Xристова, вплоть до настоящего времени в восприятии и русских, и украинцев существуют представления, в которых идеализируются собственные культура и быт [47, с. 28].
Подводя итоги вышесказанному, следует отметить, что сложная этническая история изучаемого региона привела к формированию «пестрого» по составу населения и к специфике в его этнокультурном развитии. Общий ход заселения южнорусского региона состоял в систематическом поступательном смещении русского населения из более заселенных северных (приокских) районов к югу. Этнический состав переселенцев, в свою очередь, был
продуктом сложных скрещиваний разных этнических ком-
понентов: раннее славянское население, впитавшее в себя древний угро-финский субстрат, взаимодействовало с поздними мигрантами, среди которых было немало выходцев из северных московских и замосковных уездов [50, с. 59].
Сложные этносоциальные процессы обусловили неоднородность южнорусского населения, в составе которого сформировались различные по происхождению локальные группы, отличавшиеся названиями (или самоназваниями), диалектологическими и этнографическими особенностями. Многие из таких различий возникли на основе сословной обособленности однодворцев, монастырских, помещичьих крестьян и других категорий сельского населения. Отдельные локальные историко-культурные группы южнорусского населения по своему происхождению, вероятно, связаны с древним домонгольским славянским населением IX - XII вв. Речь идет, прежде всего, о трех локальных группировках южнорусского населения в бассейне Верхнего Днепра (полехи и примыкающие к ним группы мананок, горюнов), в Курском Посеймье (саяны) и в бассейне Среднего Дона (цуканы), территориально совпадающие с расселением вятичей, северян и донских славян.
Особенности происхождения, специфика говора, отличительные черты характера, жизненного уклада, ло-кализмы в других элементах культуры (например, в покрое одежды) оставались вплоть до начала XX в. основными мотивационными посылками для номинации жителей отдельных районов. В Курской области, например, до сих пор фиксируются такие народные названия коренного населения, как однодворцы, горюны, севрюки, саяны, цуканы, мамоны, щекуны, зекуны, жеки, галманы, талагаи [21, с. 35], в Воронежской области - щекуны, талагаи, цуканы, ягуны, гамаи [49, с. 5] и т.д. Необходимо отметить, что подавляющее большинство современных народных прозвищ имеет бранный характер и по своему смыслу смыкается с лексикой, характеризующей человека с негативной стороны [21, с. 35]. Подобное явление в традиционной прозвищной культуре отмечается исследователями и в других русских регионах [13, с. 36 - 40].
На сложный характер протекания этнокультурных процессов в южнорусском регионе также оказало влияние его этническое окружение. На северо-западе территория южнорусского региона смыкается с этнической территорией белорусов, на западе и юге - украинцев. Украинцы, как указывалось выше, длительно проживают в соседстве с русскими также в целом ряде российских областей: в Воронежской, Белгородской, Курской, Астраханской, Саратовской, Пензенской. На востоке региона, в Республике Мордовия и в отдельных районах Саратовской, Пензенской, Рязанской, Тамбовской областей, чересполосно с русскими проживает мордва (главным образом, мордва-мокша). На востоке, юго-востоке русские соседят с тюр-коязычными татарами, которые распадаются на несколько этнотерриториальных групп. В пределах изучаемого региона это - казанские (поволжские) татары в Среднем Поволжье (в Пензенской и Саратовской областях), и касимовские татары в Нижнем Поочье (на территории Рязанс-
12
кой области). Все это, безусловно, оказало сильнейшее
влияние на формирование локальных этнокультурных
групп населения южнорусского региона.
Список источников и литературы:
1. Аеанесое, Р.И. Проблема образования языка русской (великорусской) народности // Вопросы языкознания. - 1955. - № 5. - С. 20 - 42.
2. Архив Кабинета народной музыки Воронежской государственной академии искусств.
3. Архив учебно-научной лаборатории «Этнография Центрально-Черноземных областей России» при Воронежском государственном университете.
4. Багалей, Д.И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. - М., - 1887.
5. Будде, Е. Ф. К истории великорусских говоров (Опыт исто-рико-сравнительного исследования народного говора в Касимовском уезде Рязанской губернии). - Казань, 1896.
6. Важинский, В.М. Землевладение и складывание общины однодворцев в XVII веке (По материалам южных уездов России). - Воронеж, 1974.
7. Власова, И.В. Историко-культурные зоны России // Русские (серия «Народы и культуры»). - М., 1999. - С. 107 - 108.
8. Второе, Н. О заселении Воронежской губернии // Воронежская беседа на 1861 год. - СПб., 1861. - С. 19 - 32.
9. Германов, Г. Постепенное распространение однодворческого населения в Воронежской губернии // Зап. РГО по отд. этнографии. - Т. 12. - СПб., 1857. - С. 192 - 193.
10. Горленко, В. Ф. Об этнониме «черкасы» в отечественной науке конца XVIII - первой половины XIX в. // Советская этнография. - 1982. - № 3. - С. 51 - 67.
11. Гринкова, Н.П. Воронежские диалекты. - Л., 1947 (Уч. зап. ЛГПИ им. А.И. Герцена. Т. 55).
12. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. - СПб.; М., 1882. - Т. 4.
13. Дранникова, Н.В. Локально-групповые прозвища в традиционной культуре Русского Севера. Архангельск, 2004.
14. Дурново, Н.Н. Диалектологическая карта Калужской губернии // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. - Спб., 1904. - Т. 76. -С. 1 - 35.
15. Дынин, В.И. Неславянская топонимия Центрального Черноземья // Этнография Центрального Черноземья России: Сб. науч. трудов. - Воронеж, 2004. - Вып. 4. - С. 23 - 29.
16. Загоровский, В.П. Белгородская черта. Воронеж, 1969.
17. Загоровский, В.П. Изюмская черта. Воронеж, 1980.
18. Загоровский, В.П. Историческая топонимика Воронежского края. Воронеж, 1973.
19. Загоровский, В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. Воронеж, 1991.
20. Загоровский, В.П. Общий очерк истории заселения и хозяйственного освоения южных окраин России в эпоху зрелого феодализма // История заселения и хозяйственного освоения Воронежского края в эпоху феодализма / ред. В.П. За-горовский. Воронеж, 1987.
21. Занозина, Л.О., Ларина, Л.И. Архаичные коллективные прозвища кур-ских крестьян // Этнография Центрального Черноземья России: Сб. науч. трудов. - Воронеж. - 2009. -Вып. 4. - С. 82 - 87.
22. Зеленин, Д.К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненебных согласных, в связи с течениями позднейшей великорусской колонизации. -СПб., 1913.
23. Зеленин, Д.К. Талагаи (щекуны) и цуканы. Этнографический очерк // Памятная книжка Воронежской губернии на 1907 год. - Воронеж, 1907. - Отд. III. - С. 1 - 28.
24. Кузнецов, С.К. Русская историческая география. Курс лекций, читанных в Московском Археологическом институте в 1907-1908 гг. Вып. 1: Меря, мещера, мурома, весь. - М., 1910.
25. Лебедева, Н.И. Этнографическая характеристика отдельных групп русского населения Орловской, Курской и Липецкой областей // Материалы и исследования по этнографии русского населения Европейской части СССР - М., 1960. (ТИЭ АН СССР Т.57). - С. 258 - 266.
26. Мавродин, В.В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). -СПб., 2002.
27. Малыхин, П. Город Нижнедевицк и его уезд // Воронежский литературный сборник. - Воронеж, 1861. - Вып. 1. -С. 265 - 319.
28. Мизис, Ю.А. Заселение Тамбовского края в XVII - XVIII веках. - Тамбов, 1990.
29. Мокшин, Н.Ф. Мордовский этнос. - Саранск, 1989.
30. Монгайт, А.Л. Рязанская земля. - М., 1961.
31. Москаленко, А.Н. Городище Титчиха (Из истории древнерусских поселений на Дону). - Воронеж, 1965.
32. Москаленко, А.Н. Славяне на Дону (Боршевская культура). - Воронеж, 1981.
33. Народы Поволжья и Приуралья (Коми-зыряне. Коми-пермяки. Марийцы. Мордва. Удмурты): Сер. «Народы и культуры» / отв. ред. Н.Ф. Мокшин, Т.П. Федянович, Л.С. Хри-столюбова. - М., 2000.
34. Насонов, А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства. Историко-географическое исследование. - М., 1951.
35. Николаевский, И. Описание Воронежской губернии. - Воронеж, 1909.
36. Никулов, А.П. Старый Оскол: историческое исследование Оскольского края. - Курск, 1997.
37. Перетяткович, Г. Поволжье в XVII и начале XVIII века: Очерки из истории колонизации края. - Одесса, 1882.
38. Поликарпов, Ф. Бытовые черты из жизни крестьян села Ис-тобного Нижнедевицкого уезда Воронежской губернии // Памятная книжка Воронежской губернии на 1906 год. Воронеж, 1906. - С. 1 - 30.
39. Путинцев, А. О говоре в местности «Хворостань» Воронежской губернии // Живая старина. - 1906. - Вып. 1. - С. 94 - 128.
40. Русские: серия «Народы и культуры» / отв. ред. В.А. Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. - М., 1997.
41. Седов, В.В. Восточные славяне в VI - XIII вв. - М., 1982.
42. Топоров, В.Н., Трубачев, О.Н. Лингвистический анализ гидронимов верхнего Поднепровья. - М., 1962.
43. Третьяков, П.Н. У истоков древнерусской народности. -Л., 1970.
44. Третьяков, П.Н. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. - М.; Л., 1966.
45. Трубачев, О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991.
46. Халанский, М.Г. Народные говоры Курской губернии // Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. - СПб., 1904. - Т. 76. - С. 1 - 382.
47. Христова, Г.П. Русские и украинцы в восприятии жителей украинских сел Острогожского района Воронежской области (к проблеме этнической самоидентификации // Этнография Центрального Черноземья России. - Воронеж, 2007. -Вып. 7. - С. 20 - 32.
48. Черменский, П.Н. Прошлое Тамбовского края. - Тамбов, 1961.
49. Чижикова, Л.Н. Особенности этнокультурного развития населения Воронежской области // Советская этнография. -М., 1984. - № 3. - С. 3 - 14.
50. Чижикова, Л.Н. Русско-украинское пограничье: история и судьбы традиционно-бытовой культуры. - М.,1988.
51. Чижикова, Л.Н. Этнокультурная история южнорусского населения // Этнографическое обозрение. - 1998. - № 5. -С. 27 - 44.
52. Шенников, A.A. Червленый Яр. Исследование по истории и географии Среднего Подонья в XIV-XVI вв. - Л., 1987.
53. Этнография восточных славян. Очерки традиционной культуры / отв. ред. К.В. Чистов. - М., 1987.
54. Яковлев, A. Засечная черта Московского государства в XVII веке. Очерк из истории обороны южной окраины Московского государства. - М., 1916.
УДК 947.081.11(471.324) ББК 63.3(2)622.1
ОТМЕНА КРЕПОСТНОГО ПРАВА В ВОРОНЕЖСКОЙ ГУБЕРНИИ
Фурсов Владимир Николаевич,
доктор исторических наук, профессор Воронежский государственный педагогический университет (г. Воронеж)
Аннотация. Анализируется процесс отмены крепостного права в Воронежской губернии. Ключевые слова: русская деревня, отмена крепостного права, крестьянство, Воронежская губерния.
THE ABOLITION OF SERFDOM IN VORONESH PROVINCE
Fursov V.N., Professor, Dr.Hab. Voronezh State Pedagogical University
Abstract. The aim of investidation to analyse the process of the abolition of serfdom in Voronesh Province. Ked words: Russian village, the abolition of serfdom, peasantry, Voronezh province.
5 марта 1861 г. в день начала Великого поста по всей Российской империи началось обнародование «Манифеста» (его автором был московский митрополит Филарет, впоследствии канонизированный Русской православной церковью) и «Положений 19 февраля 1861 года». Время объявления документов выбиралось не случайно. Правительство опасалось серьезных неприятностей и поэтому, ко всему прочему, была проведена серия подготовительных мероприятий, смысл которых сводился к тому, чтобы с помощью различных мер воздействия, в том числе силовых, сдержать, а где необходимо, подавить взрыв возможного крестьянского недовольства.
Слухи об отмене крепостного права появились в Воронежской губернии еще до подписания «Манифеста». В донесении штаб-офицера корпуса жандармов на-
чальнику III отделения 5 декабря 1860 г. отмечалось, что все «ожидают высочайшего манифеста к 1 декабря или в январе и начальник губернии серьезно беспокоится, не получая никаких предварительных распоряжений». 10 марта 1861 г. «на законном основании высочайший манифест о крестьянах» был обнародован в Троицком кафедральном соборе «в присутствии всех военных и гражданских чинов» губернии. Впечатление от «Манифеста» осталось крайне неблагоприятным. Всеобщего ликования не последовало. «10 марта, - писал И. Никитин в письме Н.И. Второву в С.-Петербург, - у нас был объявлен ожидаемый так давно и с таким нетерпением высочайший манифест об освобождении крестьян. Какое впечатление произвел он на народ? Ровно никакого. Мужики поняли из него только то, что им еще остается два года
14
