CC BY
109
УДК 8
А. В. Шунков
ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО В ПОЛЬСКОЙ БЕЛЛЕТРИСТИКЕ (Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ «ЗАПИСКИ ИЗ МЁРТВОГО ДОМА» И ШИМОН ТОКАРЖЕВСКИЙ «СЕМЬ ЛЕТ КАТОРГИ»)
В статье проводится сопоставительный анализ романа Ф. М. Достоевского «Записки из Мертвого дома» и повести польского писателя Ш. Токаржевского «Семь лет каторги». В процессе исследования делается вывод о принципиальном художественном различии двух внешне схожих текстов.
Ключевые слова: поэтика художественного произведения, творчество Ф. М. Достоевского.
A. V. Shunkov
LITERARY TRADITION OF F. M. DOSTOYEVSKY IN POLISH FICTION (F. M. DOSTOEVSKY «HOUSE OF THE DEAD» AND SIMON TOKARZEWSKI
«SEVEN YEARS OF HARD LABOR»)
The article is a comparative analysis of F. M. Dostoevsky's novel «House of the Dead» and the story of Polish writer S. Tokarzewski «Seven Years of Hard Labor». The study concludes that there is a fundamental artistic difference between the two apparently similar texts.
Keywords: the poetics of artwork, creativity of F. M. Dostoevsky.
В истории мировой словесности можно привести не один десяток примеров существования литературных текстов, сюжеты которых независимо друг от друга схожи. В польско-русских литературных связях XIX века такими «зеркальными» текстами стали «Записки из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского и «Семь лет каторги» Ш. Токаржевского.
Имя Ф. М. Достоевского (1821-1881, на каторге с января 1850 по 1854 год) не нуждается в комментарии. Интерес к творчеству русского писателя был всегда велик и в Польше как в прошлом (XIX, XX века), так и в начале XXI столетия. Стоит отметить, что оценка литературного наследия Ф. М. До-
стоевского в Польше не всегда была однозначна. Наряду с традиционными работами [1], отмечающими глубокий философско-религиозный взгляд на природу характера человека, имеются исследования, в которых учеными высказываются спорные идеи как в отношении самого автора, так и его творчества. Однако при неоднозначной оценке творчества Ф. М. Достоевского в польском литературоведении [2] имя писателя продолжает привлекать внимание как исследователей, так и простых читателей.
Имя польского писателя Шимона Токар-жевского (1821-189(9?)19, в Омском остроге находился с 31 декабря 1849 года) известно только узкому кругу читателей. Его имя упо-
19 Сегодня информационные ресурсы предоставляют читателю разные даты жизни Ш. Токаржевского: 18211890; 1821-1899.
минает Ф. М. Достоевский в главах VII «Претензия» и VIII «Товарищи» 2-й части «Записок из Мёртвого дома» [3]. Интернет-ресурсы предоставляют очень мало материалов о То-каржевском. В Польше сочинения Токаржев-ского были опубликованы единственный раз только в начале XX века [4], в России в полном объеме [5] он не издавался вообще. Первое печатное издание его сочинений в России вышло сравнительно недавно - в 2007 году. Публикация восьми повестей [6], их перевод с польского и подготовка комментария к ним выполнены сибирскими исследователями Мэри Кушниковой и Вячеславом Тогу-левым (г. Кемерово). Ими же был разработан и электронный ресурс данного печатного издания [7]. Вышедший том сочинений Шимо-на Токаржевского не остался незамеченным критикой, давшей положительную оценку проделанной работе сибирских издателей [8].
Выход в свет произведений Токаржев-ского позволяет исключить умалчивание о литературном наследии польского писателя-каторжанина, оценить масштаб его литературного дарования и определить место в литературном процессе [9].
Однако некоторые заявления ряда исследователей, приведенные в Предисловии к российскому изданию сочинений Ш. Токаржевского 2007 года, не могут не поразить своей сенсационностью. Так, в ряде публикаций польских исследователей (Артура Но-вачевского [10], Развана Унгареану [11], Иво Циприана Погоновского [12] и др.) высказывается утверждение о вторичности «Записок из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского по отношению к воспоминаниям Ш. Токаржевского («Семь лет каторги»). Так, например, приводится точка зрения Иво Циприана Погоновского, что Достоевский попросту заимствовал материал Токаржевского и на его основе создал свой роман. И таким образом, польскими исследователями русскому писа-
телю инкриминируется обвинение в плагиате, в шовинизме, имперских взглядах.
«На вопрос, возможно ли, чтобы Достоевский с помощью плагиата воспоминаний Токаржевского был объявлен великим писателем, могла бы, конечно, ответить докторская диссертация на основе польских и российских архивов <...> Стиль и организация воспоминаний Токаржевского весьма сходны с "Записками из Мёртвого дома" и, очевидно, были они написаны раньше, чем книга Достоевского, описывающая те самые обстоятельства, которые Токаржевский в содержании своих воспоминаний повторяет по нескольку раз в тексте, написанном в 1857 году. Это вопрос, который требует особого изучения» [6, с. 13].
Далее в продолжение своих рассуждений по этому вопросу Иво Циприан Погоновский дает следующие объяснения поступка, совершенного Достоевским: в силу того, что Токаржевский был дважды осуждён на каторгу, то его авторские права вполне можно было и проигнорировать. Власть не стала бы вмешиваться в это дело еще и по другой причине, а именно: в своем особом отношении к польскому вопросу. Таким образом, делается вывод, что Достоевский удачно сыграл на националистических и шовинистических настроениях в обществе 1850-1860-х годов и воспользовался этой ситуацией в своих корыстных целях. Сразу отметим, что подобный подход неприемлем и опасен, поскольку ведет не к установлению истины, а к появлению в огромном количестве конъюнктурных заявлений, преследующих единственную цель - сделать себе имя любыми способами, в том числе и не совсем благородными.
По этому поводу возникает вполне логичный вопрос: почему современные польские исследователи проигнорировали и оставили без комментария статью «Кто был автором главы о Достоевском в книге
Ш. Токаржевского «Семь лет каторги», опубликованной еще в 1975 году З. Бобо-вич-Потоцкой [13, с. 91-94] и приведенной в комментариях III тома [14, с. 205-482, 531574, 543] собрания сочинений Ф. М. Достоевского в 15 томах?
Наша же задача состоит не в том, чтобы установить, действительно ли один писатель воспользовался готовым материалом другого при написании своего романа. Здесь вполне ясно, что перед нами два абсолютно разных текста, но осмысливающие и отображающие одно событие. Очевидность данного факта обнаруживается при прочтении обоих произведений. Задача заключается в другом: постараться все-таки увидеть разность взглядов авторов на один мир, разность художественных приемов при создании картины этого мира в своих произведениях.
В этом случае не совсем верным и оправданным будет подход, который используют современные российские издатели Ш. Токаржевского (М. Кушникова и В. Тогулев), проводя текстовые параллели и устанавливая якобы факты идентичности текстов. В предисловии к «Сибирскому лихолетью» на значительном текстовом пространстве [6, с. 18-74] издатели приводят примеры содержательного совпадения текстов Достоевского и Токаржевского. «Приведенные выше параллели между текстами как будто доказывают, что Токаржевский был знаком с "Записками" Достоевского. Однако этот вывод не всем исследователям казался очевидным» [6, с. 74].
Хотя чуть позже приводится иная версия представляющейся идентичности абсолютно разных текстов. «Однако детальное сопоставление текстов, приведенное выше, доказывает, что Токаржевский не заимствует, а, приводя в воспоминаниях схожие коллизии, как бы дополняет и исправляет Достоевского» [6, с. 78].
Здесь возникает вполне резонный вопрос: а что мог видеть любой каторжанин в своей ситуации, кроме того, что его ежедневно окружало на протяжении всего срока каторги? В том, что и Достоевский, и Токар-жевский обращают свое внимание на одни и те же объекты, людей, события, нет ничего предосудительного. Иное дело, что каждый по-своему расставляет акценты на увиденном и пережитых событиях, герои этих событий размещены в разных художественных плоскостях. Механически же вырывать фрагмент текста из целого, сопоставлять, сравнивать его с фрагментом из другого текста, а затем на этой основе делать заключение о выявленном совпадении разных произведений не совсем правильно. Данный метод (можно назвать его «методом механической текстологии») вступает в противоречие как с законами анализа и интерпретации художественного произведения, так и с текстологией как наукой в целом [15]. Поэтому сколь яркими и красочными ни казались бы примеры, приведенные в Предисловии к изданию 2007 года, мы не можем признать их фактами проведенного текстологического анализа двух произведений. Для исследователя, занимающегося изучением художественного текста, более важным и доказуемым фактом влияния одного текста на другой являются примеры цитирования в различной степени, реминисценций, аллюзий одного текста в другом. Таких случаев в «Записках из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского не возникает, и быть их не может в силу того, что авторы видят разные задачи в момент написания своих текстов.
Художественный мир «Записок из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского на сегодняшний исследован детально. Общим местом во всех наблюдениях неизменно являются выводы о том, что в основе мировоззрения писателя, начиная уже с первого его романа
«Бедные люди» (1848), лежит христианское миропонимание. Сибирская каторга укоренила в Достоевском идею о спасительном смысле христианства и о необходимости поиска духовного пути «воскрешения из мёртвых» через прочтение и постижение Евангелия. Поэтому «Записки из Мёртвого дома» -это текст, в основу которого положена, в первую очередь, евангельская традиция (притчи о блудном сыне, о воскрешении Лазаря), присутствие которой нельзя не заметить.
В то же время «Записки из Мёртвого дома» органично включены в литературную традицию XIX века как продолжение осмысления темы народа, его роли, противоречивости и раздвоенности души русского мужика, о чем в свое время писали как предшественники, так и современники Ф. М. Достоевского: Н. В. Гоголь, Н. А. Некрасов, Д. В. Григорович, Н. Успенский, М. Е. Салтыков-Щедрин. Именно эту связь «Записок из Мёртвого дома» с традицией русской литературы подробно проанализировал еще в начале 80-х годов ХХ века известный литературовед И. З. Серман [16], констатируя, что «мёртвый дом» все-таки заселен живыми людьми «с живыми душами и страстями», и рассказчик-мемуарист (Александр Петрович Горянчиков) стремится постичь этот характер. «"Везде есть люди дурные, а между дурными и хорошие, - спешил я подумать себе в утешение, - кто знает? Эти люди, может быть, вовсе не до такой степени хуже тех, остальных, которые остались там, за острогом". Я думал это и сам качал головою на свою мысль, а между тем -боже мой! - если б я только знал тогда, до какой степени и эта мысль была правдой!» [14, с. 267]. Приведенный пример из размышлений героя «Записок.» созвучен с евангельским мировосприятием: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5).
Мемуарист Токаржевский такую цель для себя не ставит. Для героя «Семи лет каторги»
мир, в котором он оказался волею судьбы, на протяжении всего повествования - это в первую очередь «адская обитель», заполненная разбойниками, ворами, злодеями, «сборищем сброда», лишившимися своего человеческого облика. И это мировосприятие остается неизменным на протяжении всего повествования. «Ни один из тех 2555 дней, прожитых в омской Геенне, нельзя было назвать "добрым днем"!» [6, с. 178].
Можно сказать, что на протяжении всего времени пребывания на каторге между героем воспоминаний Токаржевского и окружающим его миром существует постоянно граница, которая не преодолевается, да и само желание преодоления этого барьера не возникает. Герой и окружающий его мир по отношению друг другу всегда настроены враждебно. И стоит признать, что подобное отношение героя к чужому для него миру объективно оправдано, поскольку перед нами герой, который стал жертвой, пострадавшей за свои убеждения. В ряде сюжетных эпизодов даже возникает ощущение некоей особой исключительности и возвышенности героя, его мессианского служения и жертвенности.
«Мы встали перед распятием.
- Поклянись, парень! - взволнованно сказал декан. - Поклянись, что пойдешь той же дорогой, как те каторжане, имена коих я огласил с амвона.
Я положил правую руку на ноги Христа и сказал:
- Ранами распятого Спасителя клянусь!» - глава «Присяга» [6, с. 103].
«.Чтобы освежить спекшиеся губы, я сорвал щепотку травы и начал ее жевать. Противный вкус горечи, казалось, пророчествовал, что столь же горькой будет вся моя жизнь» - глава «Батоги» [6, с. 133].
«Всего нас было двенадцать - ровно по числу апостолов. Кроме нас - еще всякий сброд, так называемые "бандиты" или "раз-
бойники", числом около семидесяти» - глава «Продолжение пути» [6, с. 141].
«Итак, привели нас к вратам той адской обители, что поглотила семь лет моей жизни... Где мне приходилось переносить страдания сверх человеческих сил, так что вполне мог вскричать вслед за поэтом: "Как Данте я прошел сквозь ад еще при жизни"» - глава «Прибытие в Омск» [6, с. 176].
Единственно, что вызывает у героя «Семи лет каторги» лирические переживания - это алтае-сибирский пейзаж, рождающий у автора записок самые восторженные эмоции.
«Я видел часть наших Карпат, но такого грозно-прекрасного, такого величественного зрелища я не представлял и нигде не встречал. В этих горах есть нечто, что человека влечет и просто-таки привораживает. Эти высоты, обвалы, пирамиды, высокие, нагие, разных форм и диковинного вида, то наклонная колонна, так что кажется, вот-вот упадет и своими обломками покроет все, что ее окружает, далее нечто вроде сахарной головы с остроконечным верхом, а еще нечто вроде таза, из которого можно бы накормить досыта тысячи людей .Глядя на горы, невольно возникает мысль: всемогуща та рука, что взгромоздила все это в подобном безлюдном месте и, тем не менее, в такой удивительной гармонии» [6, с. 151].
Приведенный пример пейзажной зарисовки, пожалуй, один из немногих, который демонстрирует благорасположение мемуариста к окружающему его миру, во всех остальных эпизодах обычаи, нравы, традиции сибиряков (мы не говорим о законах каторжан) не вызывают столь радостных эмоций, которых и быть не могло в силу чуждости этого мира.
Позиция героя «Записок из Мёртвого дома» иная. «Вообще это было время моего первого столкновения с народом. Я сам вдруг сделался таким же простонародьем, таким же каторжным, как и они. Их при-
вычки, понятия, мнения, обыкновения стали как будто тоже моими, по крайней мере по форме, по закону, хотя я и не разделял их в сущности» [14, с. 277].
Не понимает, а потому и не принимает Токаржевский истинно русский обычай подаяния милостыни любому страждущему. В главе «Болезнь» такой случай описан.
«В российской глубинке и в Сибири к бездомным и каторжникам жители питают большое сочувствие и одаривают их, что те принимают охотно.
- Несчастный! - так российский люд зовет каторжан и, всунув им в руки пшенную булку или копейку, а то и полкопейки, говорит:
- Примите мое подаяние и да хранит вас Христос, несчастные вы!
Мне такое напутствие показалось истинно православным.
Тем не менее, когда ко мне кто-то подошел с подаянием, я крикнул еще издалека:
- Спасибо, никакой я не "несчастный", а политический преступник.
Я повторял это неоднократно все семь лет и мне кажется, что, в конце концов, жители Омска научились различать бродяг и разбойников от арестантов совсем другого рода» [6, с. 209].
Эпизод с подаянием милостыни включен и в сюжет «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского. «На, "несчастный", возьми Христа ради копеечку! - кричала она (то есть девочка. - А. Ш), забегая вперед меня и суя мне в руки монетку. Я взял ее копеечку, и девочка возвратилась к матери совершенно довольная. Эту копеечку я долго берег у себя» [14, с. 222].
Приведенные примеры реакции героев на обращенный в их сторону жест милосердия и сострадания простого человека позволяют увидеть как разную реакцию (в первом случае отказ от проявляемого сострадания,
во втором - принятие) героев, находящихся в одной и той же ситуации, так и разное понимание героями своего места в этом мире.
Для художественного мира Достоевского противопоставление героя миру невозможно представить. Герой «Записок из Мёртвого дома» в первый месяц пребывания на каторге испытывает страх и ужас («покамест теперь кругом меня все было враждебно и - страшно), но затем стремится найти в себе силы жить в этом мире («я сам желал уж поскорее работы, чтоб только поскорее узнать и изведать все мое бедствие разом, чтоб начать жить, как все они, чтоб войти со всеми поскорее в одну колею») [14, с. 267].
«Недаром же весь народ во всей России называет преступление несчастием, а преступников несчастными. Это глубоко знаменательное определение. Оно тем более важно, что сделано бессознательно, инстинктивно» [14, с. 254].
Осмысление совершения преступления как поступка, приводящего человека к отречению и отпадению от мира (как божьего, так и людского), - тема, получившая свое развитие в последующем творчестве Достоевского. «Записки из Мёртвого дома» позволяют увидеть её начало. Автор последовательно на протяжении всего сюжета ведет своего героя по пути духовного его возрождения, начинающегося с таких, на первый взгляд, непримечательных поступков, как радостное принятие милостыни.
Токаржевский же принадлежит другой парадигме духовных и культурных ценностей, поэтому и не может понять символического, а в какой-то степени сакрального значения обращенного в его сторону жеста, указующего путь спасения и приобщения к миру.
Если дальше продолжать сравнивать оба текста, то нельзя не увидеть, насколько отличаются они друг от друга по способу организации повествования. На первый взгляд
(с формальной стороны), оба произведения вписаны в традицию мемуаров, для которой свойственно ведение повествования от первого лица - непосредственного участника описываемых событий или их свидетеля. В этом случае «Семь лет каторги» Ш. Токаржевского абсолютно соответствуют жанровым требованиям. Повествование строится просто, без каких-либо сложных приемов. Позиция рассказчика находится в центре всего повествования, его мнение и суждение по поводу изображаемых событий является определяющим и главенствующим.
Совершенно иначе повествование строится у Достоевского. Оно намного сложнее, и если постараться охарактеризовать его природу, то в основе его лежит диалогич-ность - особенность, свойственная в целом поэтике Достоевского. Поэтому все попытки вести сравнение текстов так, как это сделано в Предисловии к «Сибирскому лихолетью», не являются корректными и обоснованными. В этом случае, как уже было сказано выше, сравнивается формальные стороны сюжетных эпизодов. Внутренняя форма текста не учитывается и не рассматривается.
Разницу обоих произведений нельзя не заметить и в их композиции. Большинство суждений, в основе которых лежит идея идентичности текстов Достоевского и Токаржевского, основываются опять-таки на формальной стороне. По этому же пути идут и авторы Предисловия к «Сибирскому лихолетью», когда проводят литературные параллели. На первый взгляд, оба автора используют очерковый принцип построения текста. И композиция текста Токаржевского в этом случае, действительно, проста, линейна.
О композиционном своеобразии «Записок из Мёртвого дома» в литературоведении сказано немало. Единственно, что здесь можно дополнить к высказанным ранее наблюдениям, так это то, что текст Достоевского и в этом случае выстраивается так, чтобы пока-
зать путь духовного преображения героя через искупление своей вины. Две части дают нам возможность в этом убедиться. Первая часть представляет «портретную галерею» каторжан. Кульминацией первой части, бесспорно, является глава Х «Праздник Рождества Христова», уже по-иному представляющая образы каторжан, переживающих и ощущающих величие праздника. Интересным моментом здесь является и тот факт, что автор размещает Х главу после описания бани каторжан, своеобразного символа ада, в котором оказывается герой-рассказчик. «Когда мы растворили дверь в самую баню, я думал, что мы вошли в ад. Это было пекло. Всё орало и гоготало» [14, с. 317-318].
Сюжетный эпизод посещения бани, конечно, имеет символический характер, чего нет в записках Токаржевского. Данный эпизод несет в себе идею очищения (пока только телесного), но он нужен как этап, подготавливающий очищение души героя. И болезнь героя-рассказчика, наступившая сразу же после праздника Рождества Христова, открывает новые перспективы в судьбе героя. Интересным здесь является композиционный прием, которого нельзя не заметить. Автор последовательно располагает три важных момента в сюжете: молитвенное воззвание каторжанина («Господи Иисусе Христе, помилуй нас!..»), размышление героя в финале первой части («Не навсегда же я здесь, а только ведь на несколько лет!») и упоминание болезни героя в начале второй части. Вторая часть, как известно, посвящена философскому осмыслению темы наказания, подкрепляемому художественными эпизодами. Завершается же роман освобождением героя, в котором прочитывается символ полного духовного возрождения героя, его воскрешения и принятие им мира: «Да с богом! Свобода, новая жизнь, воскресенье из мертвых. Экая славная минута!» Таким образом, композиция «Записок из Мёртвого дома» мало того,
что она ничего общего не имеет с «Семью летами каторги» Ш. Токаржевского, она еще является прообразом композиции последующего романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».
Думаю, все дальнейшие попытки приведения доказательств самостоятельности и независимости друг от друга разных текстов, принадлежащих к разным жанровым формам, излишни, и обвинения Достоевского в заимствовании чужого материала выглядят абсурдными. А если и можно было бы допустить возможность обращения Достоевского к материалам Токаржевского (что представляется маловероятным, поскольку академическое издание Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского в 30 томах [17, с. 280-281] дает совершенно другую версию), то в «Записках.» представлена их художественная интерпретация, что никак нельзя назвать плагиатом. Ведь ни у кого не возникает желания обвинить Л. Н. Толстого в том, что он, при изображении в «Войне и мире» сцены торжественного приема, данного московским дворянством князю генералу Багратиону, воспользовался записками участника этого события С. П. Жихарева? [18].
И последнее, чем хочется возразить исследователям, намеренно разыгрывающим ситуацию вокруг Достоевского и Токаржев-ского. Роль творца в истории литературы и художественной культуры определяется не количеством книжных страниц и объемами томов [14, с. 92], а масштабом самой творческой личности. В этом отношении традиция Достоевского определила пути развития не только русской культуры, но и европейской. Подтверждением тому является и «Семь лет каторги» Ш. Токаржевско-го, и опера «Из мертвого дома» («2 тйуе^ domu», 1927-1928) чешского композитора Леоша Яначека, либретто которой написано на основе текста «Записок из Мёртвого дома» Ф. М. Достоевского.
Литература
1. Адольф Рудницкий. Вокруг Достоевского // Новая Польша. - 2008. - № 11. - Режим доступа: http://www.novpol.ru/index.php?id=1064
2. Marek Wedemann. Polonofil czy polakozerca? Fiodor Dostojewski w pismiennictwie polskim lat 18471897. - Poznan, 2010; Скалинская Евангелина. Достоевский глазами поляков. О книге Марека Ве-демана «Полонофил или полонофоб? Федор Достоевский в польской словесности. 1847-1897» // Новая Польша. - 2011. - № 5. - Режим доступа: http://www.novpol.ru/index.php?id=1488
3. «В сенях в кухне мне встретился Т-вский, из дворян, твердый и великодушный молодой человек, без большого образования и любивший ужасно Б (Иосифа Богуславского - А. Ш. (См. комментарий. Собр. соч.: в 15 т. - Т. 3. - С. 542-543)). Его из всех других различали каторжные и даже отчасти любили. Он был храбр, мужественен и силен, и это как-то высказывалось в каждом жесте его» (см.: Достоевский Ф. М. Собр. соч.: в 15 т. - Л.: Наука, 1988. - Т. 3. - С. 446). И далее: «Т-ский был хоть и необразованный человек, но добрый, мужественный, славный молодой человек, одним словом». (Там же. С. 453).
4. Tokarzewski S. Siedem lat Katorgi. - Warszawa, 1907, 1918; Tokarzewski S. Katorznicy. - Warszawa, 1912.
5. Издатели сочинений Токаржевского 2007 года упоминают в своем Предисловии к «Сибирскому лихолетью» переводы из «Семи лет каторги» Ш. Токаржевского, опубликованные в 1936 году В. Б. Арендтом (С. 94) и упоминают о ранее публиковавшихся в дореволюционных русских журналах фрагментах «Семи лет каторги». Речь идет о журнале «Русская старина» (1910. Т. 141. № 2. С. 367-376; № 3. С. 605-621). - Режим доступа: http://www.bibliotekar.ru/reprint-109/index.htm
6. Токаржевский (Токажевский) Ш. Сибирское лихолетье / пер. с пол. Мэри Кушниковой; сост. и авт. предисл.: М. Кушникова, В. Тогулев. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 2007.
7. Токаржевский (Токажевский) Ш. Сибирское лихолетье. - Режим доступа: htpp://www.tokarzewsky. narod.ru
8. Марек Карпинский. Сибирь - общее историческое пространство // Новая Польша. - 2009. - № 2. -Режим доступа: http://www.novpol.ru
9. Небезынтересным может показаться такой факт: Баранов А. И. в своей диссертации «Ф. Достоевский и польская литература до 1918 г.» имя Ш. Токаржевского не упоминает вообще (см.: Баранов А. И. Ф. Достоевский и польская литература до 1918 года: дис. ... д-ра филол. наук: 10.01.03 «Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)». - М., 2001.
10. Artur Nowaczewski. Pieklo i nadzieja. - Режим доступа: http://www.wiadomosci.onet.pl/1310552,1292, kioskart.html
11. Razvan Ungureanu. Russian Imperial Presence in Literature. - Режим доступа: http://www.ruf.rice. edu/~sarmatia/407/272ungure.html
12. Iwo Cyprian Pogonowski. Czy Dostojewski wybil siç plagiatem pamietnika Tokarzewskiego? - Режим доступа: http://www.zaprasza.net/a_y.php?mid=623 «Na pytanie czy jest mozliwe zeby Dostojewski wystartowal za pomoca plagiatu pamietnika Tokarzewskiego? moglaby odpowiedziec praca doktor-ska oparta na polskich i na rosyjskich archiwach <...> Styl i organizacja wspomnien Tokarzewskiego sa bardzo podobne do "Zapiskow Domu Umarlych" i prawdopodobnie byly one napisane wczesniej niz ksiazka Dostojewskieko opisujaca te same zdarzenia, ktorych opis Tokarzewski, w tresci swoich wspomnien, powtarza kilkakrotnie w tekscie napisanym w 1857 roku. Te rzeczy trzeba dokladnie przeba-dac, i jakis polski doktorant moglby to zrobic w pracy doktorskiej».
13. Bobowicz-Potocka Z. Kto byl wlasciwym autorem rozdzialu poswieconego Dostojewskiemu w ksiazce Sz. Tokarzewskiego «Siedem lat katorgi» // Przeglad humanistyczny. - 1975. - № 8. - S. 91-94.
14. Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома // Собр. соч.: в 15 т. - Л.: Наука, 1988. - Т. 3. -С. 205-482, 531-574 (примечания).
15. Лихачев Д. С. Текстология. - Л.: Наука, 1983.
16. Серман Илья. Тема народности в «Записках из Мертвого дома» // Dostoevsky Studies. - 1982. -Vol. 3. - Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/DS/03/101.shtml
17. В Полном собр. соч. в 30 т. в т. 4. на с. 281 указывается, что Токаржевский заимствовал у Достоевского ряд эпизодов, а записки Токаржевского были изданы уже после смерти Достоевского (см.: Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома // Полное собр. соч.: в 30 т. - Л.: Изд-во «Наука», 1972. - Т. 4. - С. 280-281).
18. Жихарев С. П. Записки современника с 1805 по 1819 год. - СПб., 1859. - Ч. 1: Дневник студента. -С. 328-329; Жихарев С. П. Записки современника / ред., ст., коммент. Б. М. Эйхенбаума. - М.; Л., 1955. - С. 196-197.
