CC BY
125
Е. К. Ромодановская (Новосибирск)
Литературная деятельность Тобольского архиерейского дома в XVII в.
Русская, точнее, древнерусская литература в Сибири представляет особый интерес для историков русской литературы. Благодаря тому, что она появилась много позже других областных литератур, ее исследователи могут опираться на значительное число документов, проясняющих обстоятельства создания того или иного произведения, оперировать сопоставлением разного рода источников, в общем, знать об окружении писателей и книжников значительно больше, чем о предшествовавших ей литературах ХН-ХУ1 вв.. Вместе с тем по своему характеру сибирская литература XVII в. остается литературой средневекового типа, и ее изучение позволяет в значительной мере выявить общие закономерности развития и специфику литературного процесса эпохи средневековья.
В настоящее время мы достаточно знаем не только об отдельных сочинениях, созданных в Сибири в первое столетие освоения ее русскими, но и о людях, писавших и распространявших их, и в этом случае в центре внимания непременно оказывается Тобольский архиерейский дом — дом святой Софии, Софийский дом, как его называют в большинстве источников. В дни празднования славянской письменности, дни Кирилла и Мефодия, необходимо прежде всего рассказать о его людях, причастных к литературному творчеству.
Русская книга, а следом за ней и русская литература появляются в Сибири почти сразу вслед за походом Ермаковых казаков. Мы не знаем, были ли и какие именно книги в обозе участников похода, но литературным творчеством казаки занимались: до нас дошли сведения, что, помимо устных рассказов о походе (позднее записанных и получивших название «устных летописей»1), ими был создан и письменный памятник: в 1622 г. они принесли первому сибирскому архиепископу Киприану, задумавшему установить поминание Ермака с дружиной, «Написание» о походе. Текст «Написания» до нас не дошел, но на его основе при Киприане был составлен Синодик Ермаковым казакам. Именно с Синодика мы и ведем историю русской сибирской литературы.
Текст Синодика содержит, наряду с именами погибших, краткие сведения о битвах и других обстоятельствах похода Ермака; благо-
N
даря этому он позднее послужил главным источником для летописи архиепископского дьяка Саввы Есипова и таким образом был положен в основу тобольской традиции сибирского летописания. По мысли Д. С. Лихачева, Синодик «сам по себе представлял собой краткую летопись — сжатый конспект событий похода Ермака»2.
Кто непосредственно писал Синодик, неизвестно, но можно предположить, что к его созданию приложил руку сам архиепископ Киприан — человек, прославившийся в эпоху Смуты твердой патриотической позицией; вынесший гонения со стороны шведов, оккупировавших Новгород, Киприан делается лично известным молодому царю Михаилу Федоровичу, а позднее становится ближайшим сотрудником патриарха Филарета. С его именем связаны многие идеологические и литературные начинания более позднего времени, 1630-х гг., когда он был митрополитом Новгородским: описание новгородских святынь и запись чудес в Новгороде3, создание легендарного сочинения о первых веках русской истории (Повести о Словене и Русе)4, Сказания о даре шаха Аббаса5, а самое главное — создание Нового летописца — одного из важнейших общерусских летописных памятников XVII столетия6. Литературное творчество Киприана еще ждет профессионального анализа, но уже теперь можно говорить о широте его интересов, профессионализме и образованности. Опытный автор, именно Киприан, скорее всего, был создателем и Синодика Ермаковым казакам.
Начавшись в Тобольском архиерейском доме, сибирская литература в течение всего XVII столетия была тесно связана с домом святой Софии. Здесь было написано подавляющее большинство сочинений, созданных в Сибири, причем не только духовная письменность (сказания о чудотворных иконах, жития святых, духовная полемика и т. п.), но и исторические сочинения.
Главное место среди них несомненно занимает уже упоминавшаяся летопись, получившая название Есиповской по имени своего автора — Саввы Есипова I. Об авторе ее, кроме имени, мы почти ничего не знаем. Судя по документам, он служил в Сибири в 1630-1640-х гг. Несомненно лишь, что он был умелым писателем и смог создать цельное и художественно завершенное произведение, рассказывающее об истории Сибири как страны, впервые просвещаемой христианским учением.
Есиповская летопись, созданная в 1636 г., одно из важнейших повествований об обстоятельствах похода Ермака, начинается с рассказа о местоположении Сибири и о населяющих ее народах, об их вере и местных князьях и царях. Завершается эта часть рассказом о Ку-чуме, который, подобно ханам в древнерусских исторических повес-
тях о татарском нашествии, изображается как гордый царь: «И мнози языцы повинны собе сотвори, и превознесеся мыслию, и сего ради погибе по глаголющему: Господь гордым противится, смиренным дает благодать» (С. 27) 8. В наказание Бог лишает его власти и царства.
Концепция Есипова отличается стройностью и четкостью. Ермак с его отрядом рисуется как «меч обоюдуострый», как орудие Бога в борьбе с неверными. Именно поэтому у Есипова отсутствуют имена рядовых участников похода; другие летописи содержательнее в этом плане, он же называет поименно только двух атаманов — Ермака и Ивана Кольцо. Отсутствует и вся предыстория похода, известная по другим источникам: казаки появляются в сибирских пределах, на реке Тавде, сразу после краткого рассказа о Божьем гневе на Сибирь за «гордость» и «неверие» Кучума. И завершается летопись известием о гибели Кучума — это естественная развязка сюжета, построенного на широко известном мотиве о божественном наказании гордого царя. Такая развязка подкреплена сообщением об основании Тобольской епархии и о приезде в Сибирь первого архиепископа — Киприана.
Противопоставление двух антиподов, двух главных героев — Ермака и Кучума — прослеживается не только в идейном, но и в художественном плане. Ермак у Есипова фактически не выделяется из состава дружины. Везде, где вдет речь о русских в Сибири, Есипов пишет «казаки» или же «Ермак с товарищи». Лишь в двух эпизодах Ермак отделен от дружины: в момент гибели, когда были перебиты казаки и он остался один: «Ермак же, егда виде своих воинов от поганых побиеных и ни от кого ж виде помощи имети животу своему, и побеже в струг свой и не може доити, понеже одеян бе железом, стругу ж отплывшу от брега, и не дошед утопе...» (С. 55), а до этого — в эпизоде, повествующем о приеме пленного царевича Маметкула, где Ермак изображается полноправным правителем Сибири: «Ермак же прият сего, поведает же ему царьское великое жалованье и ублажает его ласкосердыми словесы» (С. 47).
Если Ермак составляет одно целое со своей дружиной, то Кучум, напротив, всегда изображается отдельно от приближенных. Глаголы, описывающие действия Кучума, всегда стоят в единственном числе даже в тех случаях, когда имеются в виду дела всего татарского отряда: «...побежден бысть царь Кучюм и беже из града и с царства своего в поле, и дойде, и обрете место, и ста ту со оставшими людми...» (С. 63); «Царь же Кучюм утече не со многими людми, и доиде до улуса своего и оставшия люди взят и вде втай в Колмыцкую землю и улусы; и подсмотря стада конская и нападше, отгна» (С. 64-65).
Христианское просвещение неверных, устройство православной епархии в недавно языческой стране — главная тема Есипова. Ис-
пользуя многочисленные цитаты из Священного Писания, примеры из Библии, автор как будто пользуется любым случаем, чтобы просветить своих читателей в основах библейской истории. По всей вероятности, создаваемая во вновь колонизуемой стране, далеко еще не просвещенной христианским учением, Есиповская летопись выполняла задачу не только исторического, но и проповеднического сочинения, что постоянно заставляет его объединять светские (воинские) и христианские мотивы.
Те же принципы просвещения лежат и в созданном почти одновременно с летописью (между 1636 и 1641 гг.) и, очень возможно, тем же Есиповым, Сказании о явлении и чудесах Абалацкой иконы Богородицы9. Там рассказывается, как крестьянской вдове Марии из села Абалак, близ Тобольска, несколько раз являлась Новгородская икона Знамения Богородицы, приказывая строить в Абалаке церковь в свое имя. Архиепископ Нектарий, при котором произошло это явление, выполняет завет Богоматери, протодьякон Матвей Мартынов по просьбе расслабленного крестьянина Евфимия Коки пишет образ Знамения, оказывающийся чудотворным. С этих пор Абалац-кая икона делается главной святыней Сибири. В отдельных списках рассказы о чудесах, записи о которых постоянно вели священники Абалацкой церкви, насчитывают до 150 текстов. Среди них есть и те, которые были записаны тобольскими архиепископами и митрополитами. Так, митрополит Корнилий детально рассказывает о болезни и чудесном исцелении своего сына (С. 167-179).
Вообще среди сибирских архиепископов было немало пишущих людей. Владыки, занимавшие тобольскую кафедру, сыграли важную роль как в организации местного творчества, так и в непосредственном его воплощении. Среди них были крупные писатели, известные не только в Сибири. Самый знаменитый среди них — Игнатий Рим-ский-Корсаков (1692-1700), видный публицист времен правления царевны Софьи, создатель ряда панегириков в ее честь10. В Сибири он написал Житие Симеона Верхотурского (С. 196-231), Послание в Красноярск по поводу бунта 1697 г. (С. 322-329), несколько окружных посланий с обличением раскольничьей ереси.
Однако и другие владыки представляют не меньший интерес как писатели. Помимо уже упоминавшихся Киприан а и Корнилия, можно говорить о двух литературно одаренных лицах на тобольской кафедре. Это архиепископ Нектарий, имевший непосредственное отношение к прославлению и возвеличиванию Абалацкой иконы Богородицы, автор нескольких посланий и поучений и, и архиепископ Симеон, который после Сибири, по непроверенным сведениям его биографов12, в течение ряда лет руководил Московским Печатным двором и, по-ви-
димому, был связан с писательской деятельностью. Среди его сочинений мы знаем сейчас только одно Сказание о явлении иконы Казанской Богородицы в Тобольске (С. 192-195) и большое число посланий.
Письма и послания архиереев занимают особое место в картине литературной жизни. В них в наибольшей степени нашли отражение личные качества авторов — их характер, образованность, литературные пристрастия и умение владеть словом.
Письма двух владык, Нектария (1636-1640) и Симеона (1650-1664), сопоставимы как по явной литературной одаренности, так и по обстоятельствам жизни их создателей: у обоих есть письма о своей жизни в монастыре до поставления на кафедру, оба имеют отношение к прославлению местных чудотворных икон и к написанию сказаний о них. Тот факт, что это сопоставление разводит авторов к двум творческим и психологическим полюсам, позволяет отчетливее выделить специфику каждого.
Нектарий, стремящийся уехать из Сибири назад в Нилову пустынь, восхищенно перечисляет все тяготы монастырской жизни и побои, какие терпел от настоятеля, причем здесь в наибольшей степени сказались его тяготение к ритмической организации речи, к игре словом, к книжным сравнениям: «...Учил клюкою, и остном прободал, и мелном, коим жерновы мелют муку, и пестом, что в ступе толкут, и кочергою, что в пещи уголья гребут, и поварнями, что еству варят, и рогатками, что роствор на хлебы, или на просвиры, или на пироги в сосудех бьет, чтоб хлебы, или просвиры, или пироги белы были. Того ради и тело мое начальник бил, чтоб душа моя темная светла была и бела, а не черна. И в ушатах, что двоя воду носят на том, и тем древом икра выбита, чтоб ноги мои на послушание Христа ради готовы были. И не токмо древом всяким, но и железом, и камением, и за власы рванием, но и кирпичем, и что прилучилося в руках его, чем мне раны дал, и что тогда очи его узрят, тем мою душу спасал, а тело мое смирял.
И в то время персты моих рук из суставов выбиты, и ребра мои и кости переломаны, и ныне немощен и скорбен, чаю себе вскоре смерти...» (С. 279-280).
Это послание Нектария преследует ясную цель — показать, что просьбы о возвращении в монастырь вызваны совсем не сладостью тамошней жизни, поэтому все описания тягот у него явно гиперболизированы. Они еще и литературны по своему характеру: помимо отмечавшейся игры словом — риторически организованной речи, любования ритмом и неожиданными сравнениями, — в них просматриваются не столько реальные факты и события, сколько определенная этикетная ситуация, неоднократно воспроизводившаяся в литературе. Мотив физических истязаний характерен для агиографиче-
ских жанров, прежде всего для жития-мартирия, где герой терпит муки от язычников за свою приверженность христианству. Однако встречается и ситуация, сходная с описанной тобольским владыкой, когда молодого послушника истязает (с целью приучить к терпению) сам его наставник. Ярким примером этого может служить Житие Акакия Синайского, читающееся в Прологе и Лествице Иоанна Синайского и несомненно известное Нектарию. Скорее всего, именно оно и сходные с ним произведения послужили литературным источником для автора челобитной.
Симеону же, не собирающемуся оставлять кафедру и полному ощущением значимости собственной миссии, подобные воспоминания не важны, они лишь должны подчеркнуть его сегодняшнее положение, когда он говорит о высокой миссии иерея: «Да я же, богомолец твой, исперва был кроток и смирен, и тогда я жил в монастыре и себе единому внимал, и ни до ково дела мне не было. А ныне, великий государь, молчаливым и кротким быть не в меру. И того же нрава и устроения держатися нельзя, потому что положено на нас бремя великое, и место пастырское держим, идеже нам поручено, и посреди мира живем и бываем, государь, многим до нас дело, а нам до них, а всякому не угодить. А еже нам всякому угожать не в полезное, и мы будем подобны ослом безсловесным: кто ево взял, тот ево и повел. И то устроение не нашего чина» (С. 320).
Вопрос о миссии архиерея, как и проблема отношения светской и духовной власти, наиболее важна для Симеона. Среди его литературно значимых посланий едва ли не больше всего — о его столкновениях с сибирскими воеводами. Особенно красочны описания столкновений с тобольским воеводою А. И. Буйносовым-Ростовским. Здесь наиболее ярко проявилось авторское умение передать живой диалог, с помощью речевых средств создать характер человека в его живости и непосредственности. Образ воеводы контрастирует с образом рассказчика. Если Буйносов груб, вспыльчив, несдержан, неприличен в своем поведении, то архиепископ подчеркнуто благочестив, мудр, праведен: «И я, твой государев богомолец, слышачи ево заказ угрозной, посылал к нему побить челом, чтоб он, князь Алексей Иванович, пришел ко мне за совет в келью хлеба есть. А по совету хотел с ним переговорить наедине обо всем, как бывало при прежних архи-епископех и при мне, богомолце твоем, и при прежних твоих государевых воеводах. И он ко мне в келью приходил, и я ему учал говорить наедине в келье обо всяких делах, и чтоб он во всякие наши духовные дела не вступался и воли б у нас не отнимал. И он, князь Алексей Ивановичь, во всем мне отказал: „Знай де ты одне церкви, а до города де тебе дела нет...".
И он, князь Алексей Ивановичь, от того моего келейного совету ис кельи от меня и не простяся со мною побежал и келейными дверми удар[я], потому что тот мой келейной совет стал ему не люб» (С. 313-314).
В этих текстах Симеон проявил и мастерство диалога, и емкий лаконизм повествования, и умение несколькими фразами обрисовать характеры и создать сценки, которые по современной терминологии можно назвать «жанровыми». То же — и в деловых челобитных. Так, хлопоча о строительстве «мостов» на Софийском взвозе, Симеон пишет: «В Тоболску, государь, как бывают со кресты и с ыконами ходы летом и зимою для освящения воды и к приходцким церквам для молебнаго пения по великим празником и от соборныя, государь, церкви Софеи Премудрости Божии по звозу под гору... И та, государь, улица и во все лето не просыхает и проезд по ней едва бывает. Со кресты и с ыконами ходить бывает нужда болшая. Летом, государь, бывает грязи болшие, а зимою ледяно. А се, государь, гора крутая, священницы и дьякони со кресты и с ыконами и с книгами падают, и иконы и книги роняют, отнюдь по чину с ыконами идти не-лзе. А от иноземцов бывает зазор болшой, а иноземцов в Тоболску всяких вер много» (С. 297).
Талант автора несомненен, но он здесь ограничен сферой, которую его современники не связывали с настоящей литературой: деловой язык, как и деловая письменность, исключались ими из области книжной культуры13. Недаром и протопоп Аввакум, современник Симеона, именно при нем побывавший в Тобольске в ссылке, называет свое писательство «вяканьем». Именно потому письма Симеона и сохранились лишь в делах Сибирского приказа.
В отличие от Симеона письма Нектария ценились. Его послание «господину моему Ивану Михайловичу» дошло до нас не в архивных столбцах, а в составе нескольких сборников литературного состава: современники переписывали его как художественный текст14. При этом если Симеона можно назвать мастером жанровых сцен, то Нектарий — мастер «плетения словес».
Литературная образованность тобольских владык несомненно способствовала тому, что в течение всего столетия Тобольский архиерейский дом оставался главным, а то и единственным центром собственно литературной работы. Лишь к концу столетия летописная, в частности, работа переместилась в воеводскую избу, в сфере же официальной художественной деятельности духовенства осталось описание новых чудес (как от мощей, так и от икон) и создание новых церковных служб. Возможно, произошло это под влиянием известных указов Петра I, запрещавших монахам «писать по обету», без разрешения вышестоящих властей. Но перенесение летописи в
чиновничью среду в значительной мере снизило ее художественный уровень, и поздние сибирские летописи, являющиеся продолжением Есиповской, все больше и больше в XVIII столетии приобретают характер официального реестра, справочника по воеводскому управлению, теряя значимость литературную. Впрочем, это тоже связано с общей тенденцией «специализации» литературы, потерей ею средневекового синкретизма, когда деловой текст имел и чисто художественные функции. Литература нового времени такого синкретизма уже не допускала.
Примечания
1 См. о них: Дергачева-Скоп Е. И. Из истории литературы Урала и Сибири XVII века. Свердловск, 1965.
2 Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.;Л„ 1947. С. 394.
3 Тихомиров М.Н. Новгородский хронограф XVII в.// Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979. С. 278-280; Янин B.JI. Некрополь Новгородского Софийского собора: Церковная история и историческая критика. М„ 1988. С. 217.
4 Лаврентьев А. В. Летописный свод 1652 года как источник для изучения русской средневековой повести XV-XVIII в. // Русская книжность XV-XIX вв. (Труды ГИМ. Вып. 71). М„ 1989. С. 166-167.
5 Гухман С. Н. «Документальное» сказание о даре шаха Аббаса России // ТОДРЛ. Л., 1974. Т. 28. С. 264-266.
6 Бовина В. Г. К вопросу о сибирских статьях Нового летописца // Литература и классовая борьба эпохи позднего феодализма в России. Новосибирск, 1987. С. 64-66.
7 См. о нем: Ромодановская Е.К. Есипов Савва// Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1992. Вып. 3 (XVII в.). 4.1. С. 314-318. О художественной специфике его летописи см.: Ромодановская Е. К. Русская литература в Сибири первой половины XVII в.: (Истоки русской сибирской литературы). Новосибирск, 1973.
8 Все тексты цитируются по изданию: Литературные памятники Тобольского архиерейского дома XVII века/ Изд. подготовили Е.К.Ромодановская и О. Д. Журавель. Новосибирск, 2001. Страницы указываются в скобках.
9 Публикацию текста см.: Литературные памятники Тобольского архиерейского дома... С. 85-184.
10 См. о нем: Белоброва O.A., Богданов А. П. Игнатий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1993. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2. С. 26-31.
11 См. о нем: Ромодановская Е. К. Нектарий// Словарь книжников... 4.2. С. 374-376.
12 АбрамовН. Симеон, архиепископ Сибирский и Тобольский (1651-1664) // Странник. 1867. № 8.
13 См.: Калугин В. В. Иван Грозный и Андрей Курбский. (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя). Автореф. дисс.... доктора филол. наук. М., 1998. С. 4-5.
14 См.: Ромодановская Е. К. Русская литература... С. 62.
