CC BY
117
РАЗДЕЛ 1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ
Будаев Э. В., Чудинов А. П.
Нижний Тагил, Екатеринбург, Россия ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПОСТСОВЕТОЛОГИЯ1
Abstract
The paper reviews and classifies modern studies covered by the field of linguistic postsovietology. The field comprises 1 ) researches into Post-Soviet Russian political communication; 2) comparative investigations of Soviet and Post-Soviet political discourse; 3) studies of Russian political discourse in comparison with transitional discourses in other countries; 4) papers on Soviet political communication published after the collapse of the USSR; 5) researches into political discourses of Ex-Soviet States.
***
В нашей статье, опубликованной в 2007 году, была рассмотрена история лингвистической советологии - направления в зарубежной политической лингвистике, предметом исследования которого служат особенности политической коммуникации в СССР, а также языковая политика советского государства, функционирование, взаимодействие и эволюция языков народов Советского Союза. [Будаев, Чудинов 2007]. В нашей следующей статье была исследована специфика лингвистической парасоветологии, включающей исследования, которые не в полной мере соответствуют представленному определению лингвистической советологии, однако посвящены смежным проблемам (язык коммунистической пропаганды, тоталитарный дискурс), относятся к другим периодам развития России (досоветскому или постсоветскому) или написаны учеными, которые работали в странах, тесно связанных с Советским Союзом [Будаев, Чудинов 2008].
В настоящей статье речь пойдет о лингвистической постсоветологии (post-sovietology), то есть о направлении в зарубежной науке, которое рассматривает политическую коммуникацию на постсоветском пространстве и прежде всего - в России. Возможно, этот термин воспринимается как не вполне удачный, но его внутренняя форма хорошо отражает направленность соответствующих исследований: исследуется дискурс, который, во-первых, установился после советского, а во-вторых - сохранил многие свойства советского дискурса.
Библиография публикаций, которые можно отнести к сфере лингвистической постсоветологии, насчитывает сотни наименований. Это свидетельствует о том, что в новой политической ситуации сохранился интерес западных специалистов к языку страны, которая переста-
1 Статья подготовлена при финансовой помощи РГНФ (грант 07-04-02002а - «Образ России в отечественном и зарубежном политическом дискурсе»).
ла быть врагом, но и не воспринимается как несомненный союзник. Бывшие советологи скрупулезно стремятся понять, в какой степени политические изменения привели к преобразованию политического дискурса в России и что в нем осталось прежним, пытаются прогнозировать перспективы дальнейшего развития российской политической коммуникации и нашей политической системы в целом, ищут возможности для сопоставления закономерностей развития российской и зарубежной политической коммуникации.
Следует подчеркнуть, что к задачам настоящей статьи относится определение оснований для выделения постсоветологических исследований в особое направление и рассмотрение критериев для их классификации, но мы не стремились перечислить все или хотя бы наиболее известные и широко признанные публикации рассматриваемой проблематики.
В наши задачи не входила оценка качества или объективности этих исследований, а также выявление их зависимости от политических или иных условий создания или публикации. Отметим только, что до настоящего времени многие зарубежные специалисты считают, что современная российская политическая коммуникация сохраняет многие советские черты и не в полной мере соответствует западным стандартам. С этими утверждениями можно соглашаться или не соглашаться, но следует учитывать, что иногда «взгляд со стороны», «внешний аудит» позволяет точнее зафиксировать проблемы и дать более объективные оценки. С другой стороны, видимо, настало время оценить и самих «аудиторов», чтобы понять, в какой мере имеет смысл пользоваться их результатами. Очевидно, что свобода от советской цензуры далеко не всегда означает абсолютную творческую свободу и независимость от каких-либо проявлений идеологического контроля. Следует учитывать, что в самых разных странах политическая позиция, противоречащая государственной политике, может негативно сказаться на профессиональной карьере ученого, затруднит получение им грантов и иных знаков материального и общественного признания. Идеологические и культурные различия, а также неизжитые догмы в значительной степени сказывались и на развитии постсоветологии.
С учетом таких факторов, как авторство, темпоральные рамки изучаемого материала, используемые методики и аспекты анализа, целесообразно выделить несколько групп исследований, которые могут быть включены в рамки лингвистической постсоветологии.
1.Зарубежные исследования современной (после 1991 г.) российской политической коммуникации. Особенности коммуникации в постсоветской России постоянно привлекают внимание западных специалистов, которые отмечают, что вместе со свободой слова изме-
нился и политический язык России, который, с одной стороны, стремительно развивается, приобретая все новые и новые ресурсы, а с другой - слишком многое некритически заимствует. Примером подобного исследования может служить публикация британского лингвиста Джона Данна, которая так и названа - «Трансформация русского языка из языка советского типа в язык западного типа» [Dunn 1995]. По мнению исследователя, соотношение между «обычным» и «политическим» языком в Советском Союзе, во многом напоминает различия между русским и церковно-славянским в Великом Московском княжестве, основное направление развития русского языка в постсоветский период - это его вестернизация.
Значительное внимание постсоветскому этапу развития русского политического языка в его соотношении с советским этапом уделяется в книге Л. Рязановой-Кларк и Т. Уэйда
[Ryazanova-Clarke, Wade 1999] и в двухтомной коллективной монографии под редакцией Л. Цыбатова [Sprachwandel 2000]. В отдельных статьях Л. Рязановой-Кларк детально рассматривается активизация криминальной метафоры в российском политическом дискурсе конца XX - начала XXI века [Ryazanova-Clarke 2004] и элементы таблоидного стиля в языке современной российской прессы [Рязанова-Кларк 1998]. Особого внимания заслуживает исследование Й.-М. Беккера, посвященное исследованию семантических преобразований в политической лексике русского языка в конце XX в. [Becker 2001].
Множество интересных наблюдений над современной российской политической коммуникацией содержится в книге польского исследователя Иоанны Коженевской-Берчиньской «Мосты культуры: Диалог поляков и русских» [Коженевска-Берчиньска 2006]. Значительный интерес западных специалистов вызывает язык российских СМИ, которые освободились от цензуры, но еще не обрели подлинной свободы и не всегда чувствуют свою ответственность перед обществом [Belin 2002; Downing 2002; Urban 1993].
Отдельное внимание уделяется вопросу экспансии внелитературной лексики. В работах Дж. Данна рассмотрены такие явления как российская «политтехнологическая феня» [Данн 2006] и «падонский» или «аффторский язык», который, возникнув в среде Интернет-общения, проникает в язык политики и другие сферы коммуникации [Dunn 2006]. Вместе с тем в периоды социально-политических потрясений обостряются метаязыковые дискуссии, что отмечалось и в эпоху становления Советской России, и в период становления новой российской государственности. Поэтому вполне закономерен интерес исследователей не только к внелитературныму языку, но и к другому полю-
су - пуризму и языковой культуре [Gorham 2006; Ryazanova-Clarke 2006].
Значительный интерес представляют психолингвистические исследования Р. Д. Андерсона, в ходе которых анализировалась способность рядовых российских граждан видеть различия между разнохарактерными политическими текстами. К примеру, в одном из исследований изучались реакции россиян на текст политического выступления, относящегося к одному из трех этапов коммунистической эпохи, или текст постсоветского периода, который предъявлялся случайно отобранным жителям Москвы, Воронежа и Пскова. Тексты постсоветского периода принадлежали или «демократам» и центристам или националистам. В каждом городе респонденты легко определяли принадлежность текста постсоветского периода к одному из двух типов, в то время как с определением текста коммунистического периода возникали трудности [Anderson 1997]. Эксперимент показал, что одно из различий между демократическим и авторитарным дискурсами состоит в способности граждан дифференцировать языковые особенности политических лидеров.
В западной науке существует традиционный интерес к особенностям речевого поведения конкретных политических лидеров, особенно президентов, руководителей правительства и парламента. Возможно, с этим связано появление исследований, посвященных речевому поведению российских политических лидеров, особенно президентов Б. Н. Ельцина и В. В. Путина [Fruchtmann 2003; Hockauf 2002 и др.]. [Fruchtmann 2003; Gorham 2005; Hockauf 2002 и др.]. Так, М. Горхем проанализировал тексты интервью и пресс-конференций В. В. Путина за 2000-2005 гг. и пришел к выводу, что эффективность дискурса российского президента основывается на умелом использовании пяти автообразов: технократ, деловой, силовик, мужик и патриот [Gorham 2005]. При более широком подходе исследователи обращаются к особенностям российского политического дискурса эпохи Путина в целом. Среди таких изысканий серия работ Я. Фрухтманна [Fruchtmann 2004, 2005, 2007].
Как известно, в современной России практически прекращено когда-то весьма активное изучение языка и стиля В. И. Ленина. На этом фоне несколько неожиданно выглядит изданная в Мюнхене книга Маркуса Хюбеншмида, посвященная исследованию речей основоположника советского государства [Hubenschmid
1998].
Большинство современных исследований посвящено изучению лексики. На этом фоне особняком стоят исследование Л. Цыбатова [Zybatow 1995], который рассмотрел изменения в русском языке с точки зрения прагматики, охарактеризовав, в частности, постсоветские
изменения в стереотипах коммуникативного поведения.
Можно заметить, что в последние годы для зарубежных специалистов по российской политической коммуникации открылись новые перспективы. Демократические преобразования на постсоветском пространстве позволили в ряде случаев объединить усилия отечественных и зарубежных специалистов, что привело к появлению совместных исследований (примером может служить коллективная монография [Political Discourse 1998]). Показательно, что в последнее время в России все чаще появляются переводы зарубежных исследований политического дискурса на русский язык [Баргхорн 2008; Вайс 2000, 2007, 2008; Данн 2006; Лас-свелл, Якобсон 2007; Лейтес 2007; Серио 2002 и др.].
Итак, рассмотрение западных исследований, посвященных современной российской политической коммуникации, позволяет сделать вывод о том, что интерес зарубежных специалистов к политическому дискурсу нашей страны не только не сократился, но даже активизировался. Новое время поставило новые проблемы, которые закономерно оказались в фокусе внимания как бывших советологов, так и молодых ученых. Вместе с тем необходимо упомянуть об изысканиях, основанных на устаревших крайностях времен «холодной войны» и слишком очевидной предвзятости. Иногда складывается впечатление, что отдельные авторы не способны увидеть различия между советским дискурсом и дискурсом современной России. В таких исследованиях Россия представляется лишь отчасти трансформированной «империей зла», а российский политический дискурс едва ли не автоматически определяется как недемократический. Более чем сомнительная научность подобных публикаций дает нам право лишь упомянуть о существовании такого рода идеологических атавизмах.
2.Зарубежные исследования современной российской политической коммуникации в ее сопоставлении с советской политической коммуникацией. Многие зарубежные исследователи проводят сопоставление советского и постсоветского политического языка, стремясь проследить закономерности превращения советского «новояза» в язык демократического общества. Так, Ричард Андерсон сопоставил метафоры, характерные для трех периодов развития отечественного политического языка: советского (рассмотрены выступления членов Политбюро Цк КПСС в 1966 - 1985 гг.), «перестроечного» (проанализированы выступления членов Политбюро в 1989 г.) и раннего постсоветского (использованы выступления ведущих российских политиков с октября 1991 по декабрь 1993 г.). В результате исследователь обнаружил, что «метафоры недемократического типа посылают сигналы разделения
общества на верха и низы, высокие чины и починенных, родителя и ребенка, дающего задание и получающего его» [Андерсон 2006: 17]. При смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их «отделенности» от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с «языком народа», но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Всякий текст (демократический или авторитарный) обладает информативным и «соотносительным» значением. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что политики хотят им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или отдалятся от народа). Все это, по мнению ученого, дает основание считать, что метафоры сигнализируют о начале политических перемен и даже способствуют этим переменам [Anderson 2001b; 2005]. Схожие результаты Р. Андерсон получил на примере анализа других лексикограмматических явлений, показав, что демократизация в СССР и России характеризовалась сближением политической речи и разговорного языка. [Anderson 1996; 1997; 2001а].
Значительный интерес представляет исследование Дж. Беккера, посвященное сопоставлению представлений о США в советской и постсоветской российской прессе [Becker 2002]. Если в советскую эпоху средства массовой информации стремились отмечать только негативные стороны американской жизни, то в постсоветский период Америка все чаще стала выступать как пример всеобщего благоденствия и ориентир для развития нашей страны. Впрочем нередко наблюдаются и противоположные тенденции. Н. Робинсон исследует эволюции идеологического дискурса с 1917 г. до 1991 г. и рассматривает его роль в распаде СССР [Robinson 1995]. М. Дьюирст предпринял попытку сопоставить цензурные ограничения в дискурсе советских и российских СМИ 1991 и 2001 гг. [Dewhirst 2002]. Дж. Терпин сопоставила содержание советских СМИ при Л. И. Брежневе и М. С. Горбачеве (Turpin 1995), а в монографии Дж. Меррея проанализирован медийный дискурс от эпохи Л. И. Брежнева до президентства Б. Н. Ельцина [Murray1994].
Заканчивая рассмотрение данной группы публикаций, можно сделать вывод о том, что сопоставление советского политического дискурса (на разных этапах его развития) с дискурсом постсоветской России позволяет отчетливее понять специфику каждого из рассматриваемых этапов развития отечественной политической коммуникации, а также выделить ее
общие закономерности. Видимо, существуют некоторые черты отечественной политической коммуникации, которые проявляются на самых различных этапах ее развития и связаны не столько с политической ситуацией, сколько с особенностями российского общества.
3.Зарубежные исследования российской политической коммуникации в ее сопоставлении с политической коммуникацией в других странах. Существенные свойства современной российской политической коммуникации становятся более заметными при их сопоставлении с особенностями политического языка в других государствах. Так, в книге П. Чилтона рассматривается особенности понимания метафорического термина «общеевропейский дом» в различных странах и отмечается, что «общеевропейский дом» М.Горбачева существенно отличался от «общеевропейского дома» в интерпретации западноевропейских лидеров [Chilton 1996]. В исследовании Е. Болотовой и Й. Цинкена [2001] сопоставляются образы Европы в российской и немецкой прессе и вновь оказывается, что советский дом -это скорее коммунальная квартира в многоэтажке, а не особняк - собственность хозяина, которой он гордится и за которую он несет полную ответственность.
Особенно заметен возросший интерес к анализу советско-российского политического дискурса переходного периода в сравнении с политической коммуникацией других стран, в которых протекали схожие политические процессы [Клочко 2006; Downing 1996; Jones 2002; Political Discourse 1998]. Такие исследования показывают, что современная политическая коммуникация в России все меньше и меньше походит на советский «новояз»: в своих лучших образцах она следует общемировым тенденциям и вместе с тем сохраняет национальные особенности. В то же время нередко отмечаются и негативные тенденции: чрезмерная аго-нальность, нехватка толерантности, подозрительность и излишняя бескопромиссность, предпочтение критерия целесообразности и полезности принципу законности и моральным критериям.
К числу крупнейших зарубежных специалистов по лингвистической советологии относится профессор Цюрихского университета Даниэль Вайс [Вайс 2007; Weiss 1995, 1998, 1999, 2000, 2002 и др.], который возглавляет исследовательскую группу по изучению советского и европейского политического дискурса. Д. Вайса отличает опора на объемный и разнообразный речевой материал, детальная многоаспектная аргументация, стремление к сопоставлению различных дискурсов («сталинского», «хрущевского» и «брежневского», польского, восточногерманского, «гитлеровского» и советского).
Особенно внимательно автор сопоставляет фашистский и советский политический дискурс.
Например, в названных странах существовал своего рода культ молодости, чистоты и здоровья. Собственное здоровье как полюс, противоположный болезням и немощи политических врагов, демонстрировалось во время различных массовых спортивных мероприятий, которые были тогда неотъемлемой частью политических ритуалов и олицетворяли пышущую здоровьем сплоченность собственных рядов. Как отмечает исследователь, об этом культе здорового тела красноречиво свидетельствует изобразительное искусство тоталитарной эпохи. Физическая закалка молодого поколения считалась одной из наиболее важных задач государства.
С другой стороны, швейцарский исследователь постоянно выделяет существенные особенности сталинского и фашистского дискурса: для первого характерен интернационализм, а для второго - национализм; для первого коллективизм, а для второго индивидуализм; для первого обращенность к будущему, а для второго - культ прошлого. Фашисты умудрялись едва ли всех своих врагов представлять как евреев и им сочувствующих, тогда как образ врага в сталинском дискурсе был значительно разнообразнее. Для фашистского дискурса было характерно обращение к природе и «корням», а в советской пропаганде воспевалась индустриализация как победа человека над силами природы. Сталин всегда позиционировал себя как последователя ленинских идей, воплощающий в жизнь «заветы Ильича», тогда как Г итлер считал себя единственным создателем нацизма. В отличие от ряда других исследователей, Д. Вайс акцентирует не сходство, а существенные различия между советским и фашистским «новоязом» (Вайс 2007).
Сопоставление советского политического дискурса и политической коммуникации в западных государствах показывает, что некоторые явления, традиционно приписываемые тоталитарному дискурсу, были характерны и для политической коммуникации демократических стран. Очень далеко от реальности навязываемое противопоставление благородных героев, распространяющих правду и воспевающих идеалы свободы, гнусным лжецам, которые сознательно обманывают народ и заботятся только о собственной выгоде. В условиях острой политической борьбы невозможно было всегда оставаться правдивыми и объективными, и это относится к практикам политической коммуникации, которые использовались людьми, находящимися как по одну, так и по другую сторону идеологических баррикад.
4. Зарубежные исследования советской политической коммуникации, созданные после распада Советского Союза. При таком подходе главным критерием становится время создания исследования, а не изучаемый период развития политической коммуникации.
Еще в советское время широкую известность получили семантико-синтаксические исследования П. Серио, суммированные в монографии «Analyse du discours politique Soviétique» («Анализ советского политического дискурса») [Seriot 1985], своего рода итогом которой стала метафора «деревянный язык», который определялся как некая «пародия на научный дискурс». Широкий резонанс получили и последующие работы исследователя по советскому языку, его «деревянным» аналогам в других социалистических странах, советской языковой политике [Seriot 1986a, 1986b, 1988a, 1988b, 1991 и др.].
После распада СССР П. Серио продолжил изыскания в этой области. Интересны наблюдения исследователя над советской метафорой языка как «тела нации» и ее связью с серией метафор родства столь характерных для эпохи Брежнева [Seriot 1992]. Как отмечает П. Серио, метафора семейной связи позволяла формировать непротиворечивое представление об обществе без акцентирования национальных различий. Метафоры позволяли примирить представление о русском языке как родном для всех народов СССР (для этого было введено понятие второй родной язык) и знание о существовании других гетерогенных языков. Эта метафора для языка органично вписывалась в общую систему метафорических понятий эпохи Л. И. Брежнева (старший брат, братские народы, братские республики, братские языки).
П. Серио метафорически описывает советский официальный язык, «как карту, не соответствующую никакой реальной территории (ложь), так и несколько карт для одной и той же территории (двойственный язык)» [Серио 1993: 85]. Вместе с тем исследователь отрицает ту слишком крайнюю точку зрения, согласно которой в СССР сосуществовали два независимых языка: обыденный и советский официальный.
В нашей стране хорошо известна статья П. Серио «Русский язык и советский политический дискурс: анализ номинализаций» [Серио
1999], которая была написана и опубликована на французском языке еще в середине предыдущего десятилетия. Отталкиваясь от изучения, казалось бы, частного вопроса о функциях отглагольных существительных в докладах Н. С. Хрущева и Л. И. Брежнева на XXII и XXIII съездах КПСС, автор приходит к весьма серьезным выводам. По его мнению, причиной высокой частотности номинализаций является общая тенденция к обобщенности, неопределенности и переложению ответственности: «введенное номинализацией «внетекстовое» не проявляется на эксплицитном уровне, оно не показано, а лишь указано, использовано, введено под именем некоторого объекта реальности» [Серио 1999: 379]. Автор доказывает, что «советский политический дискурс характеризуется двумя противоположными тенденциями:
декпарируемыми гомогенностью, единством и монолитностью, с одной стороны, и пежащей в его основе неоднородностью - с другой» [Серио 1999: 381]. Показательно, что однородность, стандартность, следование установкам на единство постоянно подчеркивается; соответственно инновации подаются как следование заветам классиков марксизма и предшествующим политическим решениям.
В конце прошлого века значительное количество исследований были посвящены вопросы о том, «как это случилось», почему прекратил существование Советский Союз? Эти проблемы детально анализируются в сборнике «Political Discourse in Transition in Europe 19891991» [1998], где рассматривается кризис советских институтов и связанного с ними политического дискурса, а также политическая лексика последнего этапа развития СССР. В частности, К. Ричардсон отмечает, что Михаил Горбачев был заинтересован в неопределенности термина «перестройка», что оставляло возможность его различных интерпретаций. Однако в дальнейшем обнаружилось, что даже этот туманный термин оказался недостаточно туманным: оказалось невозможным назвать «перестройкой» упразднение КПСС, применение вооруженных сил в Баку, Тбилиси и Вильнюсе, распад Советского Союза. Все это воспринималось уже не как перестройка, а как разрушение или разгром. Столь же неопределенным долгое время оставалось и понятие «гласность», которое не было синонимом «свободы слова». В связи с этим на Западе термины «перестройка» и «гласность» были признаны «непереводимыми» и обозначались, как «perestrojka» и «glasnost». А. Р. ДеЛюка [DeLuca 1998] проследил, как смена риторики М. С. Горбачева влияла на внутриполитическую ситуацию в СССР и взаимоотношения Советского Союза с остальным миром. Автор последовательно демонстрирует, что новый политический и медийный дискурс, пропаганда политических символов перестройки, гласности и нового мышления меняли общественное мнение и привели не к реформированию, а к развалу системы.
Исследованию дискурса перестройки посвящены и многие другие публикации [DeLuca 1998; Erol 1993; Gibbs 1999; Mossman 1991; Russell, Carsten 1996; Walker 2003]. Так, в монографии профессора Калифорнийского университета в Беркли Э. Уолкера [Walker 2003] были рассмотрены семантические трансформации ключевых символов советского политического дискурса в период перестройки: «суверенитет», «союз», «федерация», «конфедерация», «независимость». По мнению автора, активное употребление этих понятий привело к неожиданным для идеологов нового мышления результатам, потому что под одну и ту же форму выражения подводились самые различные и даже противоположные смыслы. Например, центральным
партийным руководством «независимость» понималась как новое и привлекательное название для автономности, тогда как демократические (а также сепаратистские и националистические силы в союзных и автономных республиках) понимали независимость как подлинное самоопределение. Подобные «коммуникативные недоразумения» сыграли существенную роль в дезинтеграционных процессах и становлении постсоветских государств.
Многие западные исследователи сходятся во мнении, что, планируя изменить советский политический дискурс, М. С. Горбачев надеялся ослабить тоталитарную дискурсивную практику, но не подозревал (или не до конца осознавал), что изменение краеугольных для политического дискурса концептов приведет к фундаментальному преобразованию самой действительности.
Следующая группа работ посвящена более ранним этапам развития советского политического языка. Новые исторические условия позволили иначе рассмотреть речевую коммуникацию в Советском Союзе, полнее охарактеризовать специфику тоталитарного языка в его разных проявлениях. Особого внимания заслуживают монографические исследования, в которых предпринимаются попытки комплексного обзора изменений в русском языке XX в. Среди работ такого рода выделяется монография Ларисы Рязановой-Кларк и Теренса Уэйда [Ryazanova-Clarke, Wade 1999]. Авторы рассматривают новообразования в русском языке по хронологическому критерию: выделяется восемь этапов в развитии языка (послереволюционный, военный, послевоенный и др.). Несколько другие критерии структурирования материала положены в основу коллективной монографии «The Russian Language in the Twentieth Century» («Русский язык в XX столетии») [Comrie et al. 1996]. Исследователи последовательно рассматривают изменения в произношении, интонации, морфологии, лексике, синтаксисе, орфографии, пунктуации, способах обращения и других аспектах. В обеих монографиях изменения в языке рассматриваются в корреляции с социально-политическими изменениями.
Другие публикации посвящены более частным вопросам. Так, в исследовании Петра Чер-виньского [2007, 2008] детально рассмотрена семантика негативно-оценочных категорий при обозначении лиц в языке советской действительности. Маргарита Надель-Червиньска [2008] рассмотрела варианты песни В. Высоцкого «Райские яблоки» в общем контексте советского дискурса и показала, что только в тоталитарной модели мышления райская жизнь может восприниматься как некий аналог жизни лагерной, когда праведники напоминают заключенных, а апостол Петр - опытного охранника.
На рубеже веков Даниэль Вайс опубликовал целую серию исследований, посвященных анималистским образам в советской вербальной и невербальной (плакаты) пропаганде. Автор пришел к выводу, что культурное символическое значение животных составляет три смысловых уровня: 1) лексику естественного русского языка, в составе которой укоренились относящиеся к так называемой наивной картине мира среднего носителя языка такие понятия, как волк, собака, акула, орёл и т.д. вместе с их коннотациями, оценивающими компонентами, их полисемией (буквальное и метафорическое/метонимическое значение), соответствующими фраземами и возможными синонимами, гиперонимами и т.д., 2) культурно-специфический инвентарь (передаваемый, например, посредством пословиц либо цитат из литературных произведений), благодаря которому появляются новые стереотипы животных, и 3) особую пропагандистскую переоценку определённых обозначений животных вербально и графически [Вайс 2008, Weiss 1999 и др.].
Современный интерес исследователей к периоду заката СССР понятен, но, как показывает обзор, сохраняет актуальность изучение и более ранних эпох. В серии работ профессора университета Флориды М. Горхема рассмотрен широкий круг языковых явлений периода Советской России [Gorham 1996a, 1996b, 1997, 2000a, 2003].
Отдельная интересная тема - язык советских иммигрантов за рубежом. Подобные наблюдения способны показать, как функционирует русский язык в среде его носителей, оторванных от контекста советской политической жизни. Среди таких публикаций выделяется монография Дэвида Эндрюса, проанализировавшего язык советских иммигрантов в США [Andrews 1999], и исследование Клауса Штайн-ке [Steinke 2000], проведшего подобные изыскания на примере ФРГ.
Следует, однако, подчеркнуть, что в нашем понимании необходимо терминологически различать, с одной стороны, изучение Советского Союза (советология), а с другой - изучение постсоветских государств (постсоветология). Иначе говоря, представляется, что при определении границ советологии изучаемый дискурс (в данном случае советский) важнее, чем время создания исследования (в данном случае постсоветская эпоха). Каждый из этих этапов развития отечественной политической коммуникации представляет значительный интерес для политической лингвистики.
5. Зарубежные исследования политической коммуникации в постсоветских государствах. Сама внутренняя форма слова «постсоветология» предполагает включение в сферу интересов специалистов особенностей коммуникации в различных постсоветских государствах. С этой точки зрения значительный
интерес представляют публикации по речевой коммуникации в прибалтийских странах, Украине или Белоруссии. Особый интерес привлекает перманентный политический кризис в Украине [БауэИа О., НаПаИап К 2004] и проблема свободы слова в Белоруссии. Легко заметить, что политическая коммуникация в постсоветских государствах обнаруживает множество общих закономерностей: так, рассмотренные А. В. Завражиной [2008] средства речевой агрессии в русскоязычном политическом дискурсе Украины едва ли не идентичны тем, что используются в современной российской политической коммуникации.
Вместе с тем имеет право на существование и более узкое определение постсоветологии, которая нередко понимается как исследования, посвященные только постсоветской России. Такой подход связан с тем, что именно Россия воспринимается как наследник и правопреемник Советского Союза, а также с акцентированием различий между постсоветскими государствами, политические лидеры которых часто подчеркивают свое полное неприятие советской эпохи и стремление к абсолютному обновлению. С другой стороны, внимательное исследование выявляет множество однотипных признаков в постсоветской политической коммуникации, что, разумеется, не означает игнорирования национальной специфики.
В целом изучение лингвистической постсоветологии позволяет, с одной стороны, лучше понять общие закономерности и специфические свойства политической коммуникации в отдельных постсоветских государствах, а с другой -точнее разграничить особенности советской и постсоветской политической коммуникации. Приходится с сожалением отмечать, что при исследовании постсоветской коммуникации многие зарубежные авторы не смогли уйти от стереотипов, сложившихся во времена холодной войны. Некоторые западные специалисты исходят из однополярной модели политической коммуникации и предполагают, что политический дискурс в свободной России должен в полной мере соответствовать западной модели. Такой подход едва ли можно считать продуктивным.
Заканчивая обзор разновидностей «пост-советологических» публикаций, необходимо отметить, что эти исследования вносят значительный вклад в дело формирования образа современной России в зарубежном политическом дискурсе. Эти исследования в значительной степени определяют политику США и других западных стран по отношению к нашему государству. Созданные в советскую эпоху стереотипы до сих пор в той или иной степени сказываются на том, как воспринимается Россия в сознании западной общественности и политических лидеров западных стран. Поэтому рассмотренные в настоящей статье исследования должны в полной мере учитываться
российскими специалистами, работающими в сфере политической лингвистики, связей с общественностью и смежных сфер науки и практики.
Постсоветология - это по существу название научного направления, которое рассматривает современную Россию с точки зрения ее взаимосвязей с Советским Союзом. Можно предположить, наука, посвященная исследованию политической коммуникации в России эпохи подлинной свободы и демократии, будет уже совсем иной и поэтому получит новое название.
ЛИТЕРАТУРА:
Андерсон Р. Д. Каузальная сила политической метафоры // Будаев Э. В., Чудинов А. П. Современная политическая лингвистика. - Екатеринбург: УрГПУ, 2006.
Баргхорн Ф. К. Советский образ Соединенных Штатов: преднамеренное искажение // Политическая лингвистика. - 2008. - № 1 (24).
Болотова Е., Цинкен Й. Русская и немецкая Европа: исследование структуры миров культурных представлений в русской и немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. - М., 2001.
Будаев Э. В., Чудинов А. П. Лингвистическая парасоветология // Политическая лингвистика. -2008. - № 1 (24).
Будаев Э. В., Чудинов А. П. Эволюция лингвистической советологии // Политическая лингвистика. - 2007. - № 3 (23).
Вайс Д. Животные в советской пропаганде // Политическая лингвистика. - 2008. - № 2(25).
Вайс Д. Новояз как историческое явление // Соцреалистический канон / ред. X. Гюнтер, Е. Доб-ренко. - Санкт-Петербург, 2000.
Вайс Д. Паразиты, падаль, мусор... Образ врага в советской пропаганде // Политическая лингвистика. - 2008. - № 1 (24).
Вайс Д. Сталинистский и национал-социалистический дискурсы пропаганды: сравнение в первом приближении // Политическая лингвистика. - 2007.-№ 3 (23).
Данн Дж. Что такое «политтехнологическая феня» и откуда она взялась? // Будаев Э. В., Чудинов А. П. Современная политическая лингвистика. -Екатеринбург, 2006.
Завражина А. В. Речевая агрессия и средства ее выражения в массмедийном политическом дискурсе Украины (на материале русскоязычной газетной коммуникации). Автореф. дис. канд. филол. наук. Киев, 2008.
Клочко Н. Н. Образы Европы в современных национальных дискурсах // Современная политическая лингвистика. Екатеринбург, 2006.
Коженевска-Берчинска И. Мосты культуры: диалог поляков и русских. - Минск, 2006.
Лассвелл Г., Якобсон С. Первомайские лозунги в Советской России (1918-1943) // Политическая лингвистика. - 2007. - № 1 (21).
Лейтес Н. Третий Интернационал об изменениях политического курса // Политическая лингвистика. - 2007. - № 1 (21).
Малиа М. Из-под глыб, но что? Очерк истории западной советологии // Отечественная история. -
1997. - № 5.
Надель-Червиньска М. Категория несвободы в тоталитарном контексте и вариативность текста: Райские яблоки у Вл. Высоцкого // Политическая лингвистика - 2008. - № 1 (24).
Рязанова-Кларк Л. Элементы таблоидного стиля в языке российской посткоммунистической прессы (на материале криминальной хроники) // Русистика. 1998, № 1-2.
Серио П. О языке власти: критический анализ // Философия языка: в границах и вне границ / Ю. С. Степанов, П. Серио, Д. И. Руденко и др. -Харьков, 1993. Т. I.
Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. - М., 1999.
Червиньски П. Семантика негативно-оценочных категорий при обозначении лиц в языке советской действительности. Статья 1 // Политическая лингвистика - 2008. - № 3 (23).
Червиньски П. Семантика негативно-оценочных категорий при обозначении лиц в языке советской действительности. Статья 2 // Политическая лингвистика - 2008. - № 1 (24).
Юровский В. Структура и стиль советского политического некролога после 1945 года. // Der Tod in der Propaganda (Sowjetunion und Volksrepublik Polen) / ed. D. Weiss. - Bern; Frankfurt, 2000.
Anderson R. D. ‘Look at All Those Nouns in a Row’: Authoritarianism, Democracy, and the Iconicity of Political Russian // Political Communication. 1996. Vol. 13. № 2.
Anderson R. D. Speech and Democracy in Russia: Responses to Political Texts in Three Russian Cities // British Journal of Political Science. 1997. Vol. 27.
Anderson R. D. The Discursive Origins of Russian Democratic Politics // Postcommunism and the Theory of Democracy. - Princeton: Princeton University Press, 2001а. - P. 96-125.
Anderson R. D. Metaphors of Dictatorship and Democracy: Change in the Russian Political Lexicon and the Transformation of Russian Politics // Slavic Review. Vol. 60. № 2. 2001b.
Anderson R. D. The Causal Power of Metaphor: Cueing Democratic Identities in Russia and Beyond // Metaphorical World Politics: Rhetorics of Democracy, War and Globalization. - East Lansing: Michigan State University, 2005.
Andrews D. R. Sociocultural Perspectives on Language Change in Diaspora: Soviet Immigrants in the United States. Amsterdam/Philadelphia, 1999.
Arendt H. The Origins of Totalitarianism. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1973.
Baysha O., Hallahan K. Media framing of the Ukrainian political crisis, 2000-2001 // Journalism Studies. - 2004. - Vol. 5. - № 2.
Becker J.-M. Soviet and Russian Press Coverage of the United States. - London: Palgrave, 2002.
Becker J.-M. Semantische Variabilität der russischen politischen Lexik im zwanzigsten Jahrhundert. -Munich, 2001.
Belin L. The Russian Media in the 1990s // Journal of Communist Studies and Transition Policies. -2002. - Vol. 18. - № 1.
Chilton P. A. Security Metaphors: Cold War Dis-coyrs from containment to Common Hous. - N.Y. etc, 1996.
Comrie B., Stone G., Polinsky M. The Russian Language in the Twentieth Century. - Oxford; New York, 1996.
DeLuca A. R. Politics, Diplomacy, and the Media: Gorbachev's Legacy in the West. Westport; London: Praeger Publishers, 1998.
Dewhirst M. Censorship in Russia, 1991 and 2001 // Journal of Communist Studies and Transition Policies.
- 2002. - Vol. 18. - № 1.
Downing J. Issues for media theory in Russia’s transition from dictatorship // Media Development. -2002. - Vol. 1.
Downing J. Internationalizing Media Theory. Transition, Power, Culture. Reflections on Media in Russia, Poland and Hungary 1980-95. - London: Sage Publications, 1996.
Drulak P. Metaphors Europe lives by: language and institutional change of the European Union. Working Paper, Department of Social and Political Sciences, Florence: European University Institute, EUI Working Paper SPS No. 2004/15.
Dunn J. It’s Russian - but not as we know it // Ru-sistika. 2006. № 31.
Dunn J. The Transformation of Russian from a Language of the Soviet Type to a Language of the Western Type // Language and Society in PostCommunist Europe: Selected Papers from the Fifth World Congress of Central and East European Studies, Warsaw, 1995. - Basingstoke: Macmillan Press, 1999.
Erol N. Ideology as political discourse: a case study of print media discourses on Glasnost and Perestroika. - East Lansing: Michigan State University, 1993.
Fruchtmann J. Der russische Föderalismus unter Präsident Putin: Diskurse - Reälitaten. - Bremen, 2003
Fruchtmann J. Die Entwicklung des russischen Diskurses über ,corporate governance’ und die ,soziale Verantwortung der Unternehmer’ // Corporate Governance in post-sozialistischen Volkswirtschaften. - Stuttgart, 2007.
Fruchtmann J. Putins wirtschaftspolitische Konzeption // Nur ein Ölboom? Bestimmungsfaktoren und Perspektiven der russischen Wirtschaftsentwicklung / Ed. by H.-H. Höhmann, H. Pleines, H. Schröder. -Hamburg, 2005.
Fruchtmann J. “Олигархия” - zum Werdegang eines politischen Schlagwortes // Beiträge der Europäischen Slavistischen Linguistik / M. Bayer, M. Betsch, A. Gattnar (Hrsg.). - München, 2004.
Gibbs J. Gorbachev’s Glasnost. The Soviet Media in the First Phase of Perestroika. - College Station: Texas A & M University Press, 1999.
Gorham M. Coming to Terms with the New Writing Citizen: Soviet Language of State in The Diary of Kostia Riabtsev // East/West Education. 1997. Vol. 18(1).
Gorham M. From Charisma to Cant: Models of Public Speaking in Early Soviet Russia // Canadian Slavonic Papers. 1996a. Vol. 38, № 3-4.
Gorham M. Language Culture and National Identity in Post-Soviet Russia // Landslide of the Norm: Language Culture in Post-Soviet Russia (Slavica Ber-gensia 6) / ed. by I. Lunde, Tine Roesen. - Bergen, 2006.
Gorham M. Mastering the Perverse: State-building and Language 'Purification' in Early Soviet Russia // Slavic Review. 2000a. Vol. 58(1).
Gorham M. Natsiia ili snikerizatsiia? Identity and Perversion in the Language Debates of Late- and PostSoviet Russia // Russian Review. 2000b. Vol. 59 (4).
Gorham M. Speaking in Soviet tongues. Language culture and the politics of voice in revolutionary Russia.
- DeKalb, Ill., 2003.
Gorham M. Tongue-tied Writers: The Rabsel'kor Movement and the Voice of the 'New Intelligentsia' in Early Soviet Russia // Russian Review. 1996b. Vol. 55(3).
Gorham M. The Speech Genres of Vladimir Putin. Paper presented at AATSEEL Conference, 27-30 December 2005, Washington, D.C.
Hockauf E. Wladimir W. Putins Wirtschaftsmetaphorik. - Bremen, 2002.
Hubenschmid M. Text und Handlungsrepräsentation: Ein Analysemodell politischer Rede am Beispiel V. I. Lenins. - München: Sagner, 1998.
Ivie R. L. Cold War Motives and the Rhetorical Metaphor: A Framework of Criticism // Cold War Rhetoric: Strategy, Metaphor, and Ideology. - East Lansing: Michigan State University Press, 1997.
Jones A. The Press in Transition: A Comparative Study of Nicaragua, South Africa, Jordan, and Russia. -Hamburg: Deutsches Übersee-Institut, 2002.
Murray J. The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin. - Aldershot: Edward Elgar, 1994.
Political Discourse in Transition in Europe 19891991 / Ed. by P. Chilton, M. V. Ilyin, J. L. Mey. -Amsterdam; Philadelphia, PA: John Benjamins Pub,
1998.
Robinson N. Ideology and the collapse of the Soviet system. A critical history of Soviet ideological discourse. - Aldershot, 1995.
Roxburgh A. Pravda, Inside the Soviet News Machine. - London: Victor Gollancz, 1987.
Russell J. S., Carsten S. The impact of Gorbachev’s new thinking on the Russian language // Ru-sistika. - 1996. - № 13.
Ryazanova-Clarke L., Wade T. The Russian Language Today. - London, 1999.
Ryazanova-Clarke L. Criminal Rhetoric in Russian Rolitical Discourse // Language Design. 2004. Vol. 6.
Ryazanova-Clarke “The Crystallization of Structures”: Linguistic Culture in Putin’s Russia // Landslide of the Norm: Language Culture in Post-Soviet Russia / ed. by I. Lunde, Tine Roesen. - Bergen, 2006.
Seriot P. De l'amour de la langue à la mort de la langue // Essais sur le discours soviétique / Univ. de Grenoble-HI. - 1986. - № 6.
Seriot P. Et ils n'auront qu'une seule langue (Eléments pour une typologie des projets de langue universelle du communisme en URSS) // Essais sur le discours soviétique / Univ. de Grenoble-III. - 1988a. -№ 8.
Seriot P. La langue, corps pur de la nation. Le discours sur la langue dans la Russie brejnévienne // Les Temps Modernes. - 1992. - № 550.
Seriot P. La langue du peuple // Ces langues que l'on dit simple / F. Gadet (éd.). LINX (Univ. de Paris-X). - 1991. - № 25.
Seriot P. Langue de bois, langue de l'autre et langue de soi. La quête du parler vrai en Europe socialiste dans les années 1980 // M.O.T.S. - 1989.-№ 21.
Seriot P. Langue et langue de bois en Pologne // M.O.T.S. - 1986a.- № 13.
Seriot P. Rome, Byzance et la politique de la langue en URSS // Cahiers du Monde russe et soviétique. - 1988b. - XXIX (3-4).
Sprachwandel in der Slavia: Die slavischen Sprachen an der Schwelle zum 21. Jahrhundert / Hrsg. L. Zybatow. - 2 vols. - Frankfurt am Main, 2000.
Steinke K. Russisch in der Diaspora // Sprachwandel in der Slavia: die slavischen Sprachen an der Schwelle zum 21. Jahrhundert / Hrsg. L. Zybatow. -Frankfurt am Main: Peter Lang, 2000.
Turpin J. Reinventing the Soviet Self. Media and Social Change in the Former Soviet Union. - Westport: Praeger, 1995.
Urban M., The Russian Free Press in the Transition to a Post-Communist Society. The Journal of Communist Studies. - 1993. - Vol. 9. - № 2.
Weiss D. Alle vs. einer. Zur Scheidung von good guys und bad guys in der sowjetischen Propagandasprache // Slavistische Linguistik 1999. Referate des XXV. Konstanzer Slavistischen Arbeitstreffens, Konstanz / ed. W. Breu. - München, 2000b.
Weiss D. Der alte Mann und die neue Welt. Chruscevs Umgang mit „alt“ und „neu“ // Vertogradt mnogocvëtnyi. Festschrift für H. Jachnow / W. Girke, A. Guski e.a. (eds.). - München, 1999a.
Weiss D. Die Entstalinisierung des propagandistischen Diskurses (am Beispiel der Sowjetunion und Polens) // Schweizer. Beiträge zum XII. Internationalen Slavisten-Kongress 1998 in Krakau / Locher, J.P. (ed.). - Frankfurt/Bern, 1998.
Weiss D. Die Verwesung vor dem Tode. N.S. Chruscevs Umgang mit Fäulnis-, Aas- und Müllmetaphern // Der Tod in der Propaganda (Sowjetunion und Volksrepublik Polen) / D. Weiss (ed.). - Bern/Frankfurt, 2000a.
Weiss D. Mißbrauchte Folklore? Zur propagandistischen Einordnung des „sovetskij fol’klor“ // Slavistische Linguistik 1998. Referate des XXIV. Konstanzer Slavistischen Arbeitstreffens Wien, 15.-18.9.1998. / R. Rathmayr, W. Weitlaner (eds.). - München, 1999b.
Weiss D. Personalstile im Sowjetsystem? Stalin und Chruscev im Vergleich // Wege der Kommunikati-
on in der Geschichte Osteuropas. Festschrift für C. Goe-hrke / (Hrsg.) N. Boskovska, P. Collmer, S. Gilly u.a. -Bern/Frankfurt, 2002.
Weiss D. Prolegomena zur Geschichte der verbalen Propaganda in der Sowjetunion // Slavistische Linguistik 1994. Referate des 20. Konstanzer Slavistischen Arbeitstreffens / D. Weiss (ed.). München, 1995.
Walker E. W. Dissolution: Sovereignty and the Breakup of the Soviet Union. - Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, 2003.
Zybatow L. Russisch im Wandel: Die russische Sprache seit der Perestrojka (Slavistische Veröffentlichungen 80). - Wiesbaden, 1995.
© Будаев Э. В., Чудинов A. П., 2008
