CC BY
118
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2014. № 2
ИСТОРИЯ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
К.В. Ворожихина*
ЛЕВ ШЕСТОВ И ЖОРЖ БАТАЙ О ПРИРОДЕ
ФИЛОСОФСКОГО НЕЗНАНИЯ
На протяжении двух лет Лев Шестов был наставником Жоржа Батая в чтении философской литературы и тем самым оказал воздействие на него как на мыслителя. Цель статьи — показать влияние Шестова на идеи Батая, выявить те сходства, которые прослеживаются в творчестве русского мыслителя и Жоржа Батая, через сравнение их позиций по отношению к философии, Богу и к самим себе как философам.
Ключевые слова: русская религиозная философия, внутренний опыт, беспочвенность, богоискательство, подполье, антифилософия.
K.V. V o r o z h i k h i n a. Lev Shestov and Georges Bataille about the nature of philosophical ignorance
For the period of two years Lev Shesov guided Georges Bataille in his philosophical reading, and therefore inspired Bataille to advance as a thinker. The objective of the article is to demonstrate the influence of Russian philosopher on Bataille's ideas and to find similarities in Shestov's and Bataille's philosophy through the comparison of their attitude to philosophy, to God and to themselves as philosophers.
Key words: Russian religious philosophy, inner experience, groundlessness, God-seeking, underground, antiphilosophy.
Что объединяет философию русского мыслителя и творчество французского писателя, эссеиста, экономиста, философа и мистика? Понятие невозможного, чувство отчаяния, безумие, переживание смерти, представление о Боге. Идеи Льва Шестова повлияли на отношение Жоржа Батая к Богу, к философии и к самому себе.
Жорж Батай не скрывал того, что у него не было философского образования — его знания по философии были несистематичны, фрагментарны, чтению Батай предпочитал размышление. В течение двух лет (1923—1925) Лев Шестов, живший в Париже в эмиграции, был наставником Жоржа Батая в чтении философской литературы, тем самым русский мыслитель повлиял на становление Батая как философа. Шестов открывает для Батая мир «подполья» — он советует прочитать ему Достоевского, предлагает углубиться
* Ворожихина Ксения Владимировна — аспирант кафедры истории русской философии МГУ имени М.В. Ломоносова, тел. 8 (919) 723-72-49; e-mail: x.vorozhikhina@ gmail.com
в историю философии — в труды Паскаля, Ницше, Платона, Плотина. Батай задумывает написать книгу о Шестове, однако замысел так и не был воплощен. Тем не менее Батай совместно с дочерью Шестова Т. Ражо (Березовской-Шестовой) переводит книгу русского мыслителя «Добро в учении гр. Толстого и Ницше: философия и проповедь» (издательство Siècle, 1925). Со временем Батай отходит от Шестова: Батая отталкивает излишняя серьезность русского мыслителя («Он... озадачил меня отсутствием чувства юмора» [цит. по: С. Фокин, 2002, с. 16], а в смехе французский философ видел «основу основ») и его политический консерватизм.
Впоследствии Батай подчеркивал отличия своей философии от философии Шестова, однако сходства при ближайшем рассмотрении оказываются значительными и заслуживают внимания.
Философия как дело жизни и смерти
Н.А. Бердяев, близкий друг Шестова, утверждал, что «Лев Шестов был философом, который философствовал всем своим существом, для которого философия была не академической специальностью, а делом жизни и смерти» [Н. Бердяев, 1989, т. 3, с. 407]. Это утверждение справедливо и в отношении Жоржа Батая. Как считает Ж.-П. Сартр, цель Батая в том, чтобы «передать нам некоторый опыт, скорее, пережитой опыт... Тут дело жизни и смерти, страданий или восхищений, речь идет не о спокойном созерцании» [Ж.-П. Сартр, 1994, с. 22]. «Он был однодум» [Н. Бердяев, 1989, с. 407], — говорит Бердяев о Шестове. Р. Барт считает, что «Батай всю жизнь писал тексты или, вернее, быть может, один и тот же текст» [Р. Барт, 1989, с. 415]. Действительно, все написанное Шестовым и Батаем отличается некоторым однообразием. И Батай, и Шестов постоянно возвращаются к одним и тем же вопросам — о жизни, смерти, Боге, обращаются к пограничным ситуациям — состоянию исключения, выпадения из общего порядка вещей, стоянию «на краю возможного». Их волнуют те вопросы, на которые разум бессилен ответить. Только бездна, разверзнувшаяся под ногами, интересует их. Фраза Батая звучит совсем по-шестовски: «Я отбрасываю добро и отбрасываю разум (смысл), под ногами я обнаруживаю бездну...» [Ж. Батай, 2010, с. 25]
В основе философии, считает Шестов, должен лежать крайний, предельный опыт: «Философия должна жить сарказмами, насмешками, тревогой, борьбой, недоумениями, отчаянием, великими надеждами и разрешать себе созерцание и покой только время от времени, для передышки» [Л. Шестов, 2007а, с. 35]; в основании философии, утверждает Батай, должны лежать «состояния экстаза, восхищения, по меньшей мере, мысленного волнения» [Ж. Батай, 1997, с. 17]. По мысли французского мыслителя, чистая игра созна-
ния без тоски тщетна, тоска, таким образом, представляет собой средство познания наряду со стоянием на краю возможного («край возможного» для Батая открывается в смехе, экстазе, ощущении приближения смерти).
Философия не есть нечто завершенное, оконченное: отличительной чертой философии, согласно Батаю, является «невозможность в принципе прийти к окончательному результату..» [Ж. Батай, 2000, с. 11]; любое мировоззрение, по мысли Шестова, ограничено, поэтому величайшей прерогативой философов является свобода от убеждений.
Философские методы Л. Шестова и Ж. Батая
Метод Шестова, как его назвал друг и переводчик работ философа Б.Ф. Шлёцер, — это метод «странствования по душам» мыслителей, близких Шестову по духу, прежде всего тех, которые пережили безнадежность, отчаяние, безумие, даже смерть, и этот опыт лег в основу их «переоценки ценностей», «перерождения убеждений». Шестов видел свою задачу в восстановлении траектории внутренней жизни исследуемого философа, в осознании того, как преломился пережитый им опыт в его произведениях. Тексты Ше-стова представляют собой выхватывание, игру цитат из произведений философов-двойников мыслителя — Толстого, Достоевского, Ницше, Кьеркегора, Лютера и др., причем эти цитаты вольно излагаются и передаются. Таким образом, работы Шестова слагаются из «осколков», «обрывков» других текстов — философских цитат, литературных отрывков, библейских изречений. Шестов неаккуратен при цитировании — он деформирует, искажает цитаты, передавая их смысл весьма приблизительно, часто воспроизводит по памяти, не вполне точно переводит. Такое цитирование оказывается неявным способом изложения мыслей самого Шестова; цитаты «вкладываются» в уста мыслителей, которым Шестов приписывает собственные идеи. Таким образом, прикрываясь масками своих философских двойников, Шестов выражает и исследует, главным образом, самого себя, тем самым его произведения представляют собой не что иное, как непрерывный самоанализ.
Шестов «борется с очевидностями» восприятия и интерпретации идей мыслителей; по его мнению, в произведении можно выделить два голоса: рациональный, приводящий доводы и аргументы, этот голос говорит то, что хочет сказать автор, и эмоциональный, срывающийся на крик, который раскрывает истину пережитого, экзистенциальную истину, которую сам автор не знает о себе. Шестов указывает на внутреннюю борьбу личности, ее двойственность и расколотость, проявляющиеся в двухголосии текста и возникающие из-за несоответствия между человеком и его убеждениями,
между поступками и принципами. Уже современники Шестова называли его предтечей психоанализа, поскольку свою задачу он видит в расшифровке внутренней жизни Другого. Философ ищет глубинные мотивы творчества, обращает внимание на символы-знаки, которые могут раскрыть душевные тайны его героев. При анализе работ того или иного мыслителя Шестову интересны не идеи, а «книга жизни» — он ищет в произведениях своих «литературных пациентов» отражение опыта пережитого. С помощью своего метода Шестов пытается ухватить то «я», которое живет за словами.
Наставником философа в области исследования души является не З. Фрейд, а Ф. Ницше, который, в свою очередь, постигает это искусство во многом благодаря Ф.М. Достоевскому. Шестову оказывается ближе ницшеанский акцент на чувстве вины, страдании и саморазрушении. Обостренное ощущение зла и чувство вины — основа его религиозной философии, основной источник его произведений. Причем связь между чувством вины, наказанием и совершенным действием может отсутствовать, т.е. чувство вины может не иметь под собой почвы, а за преступлением не следовать кары — это является источником «переоценки ценностей» Шестова, которая произошла в 1895 г. В это время философ переживает психологический и мировоззренческий кризис, ознаменовавший собой переход от идеализма к философии беспочвенности.
В отличие от Шестова, Батай говорит о себе напрямую. Чувство тоски, страдание, безумие, стояние на «краю возможного» — это средства познания; без крайнего, предельного опыта невозможно приблизиться к наготе, откровенности. Что означает быть нагим, согласно Батаю? Дойти до предела, быть честным, мужественным в поиске истины, мужественным там, где даже разум отступает. Чтобы оказаться нагим, чтобы открыться новой истине, новым убеждениям, необходимо отказаться от устойчивого, определенного, привычного, т.е. приобщиться к беспочвенности. Таким образом, метод Батая — это драматизация, доведение до крайности, излишества, до предела. Сартр так выражает эту черту философии Батая: «Смотрите, говорит он, вот мои язвы, вот мои раны. И он распахивает свои одежды...» [Ж.-П. Сартр, 1994, с. 13].
Для Батая истина изрекаема и сообщаема, более того, без сообщения и передачи Другому нет истины, нет выхождения за пределы себя, нет экстаза, т.е. нет крайности: «Полностью она (крайность. — К.В.) достигается лишь в сообщении (человек сидит во многих людях, одиночество — это пустота, ничтожность, ложь)» [Ж. Батай, 1997, с. 99]. Батай говорит о необходимости чувства сообщничества, которое человек получает «в отчаянии, безумии, любви, казнении» [там же, с. 74]. Если человек доходит до крайности и не сохраняет связь с Другим, то этот опыт не имеет ценности, не является ис-
тинным — это «будет лишь причуда, а не край возможного» [там же, с. 78]. Задачей творчества Батая является передача и сообщение пережитого предельного опыта. Сообщенный опыт изменяет того, кто к нему приобщается.
Согласно Шестову, истина, полученная в крайнем переживании, не может быть истиной для всех: «Последняя истина рождается в глубочайшей тайне и одиночестве. Она не только не требует, она не допускает присутствия посторонних» [Л. Шестов, 1966, с. 284]; истина, считает философ, индивидуальна, единична и «больше всего боится... признания человеческого и окончательной санкции» [там же, с. 284], она не может быть принудительной. Если к истине нельзя приобщиться, если она не может быть передана, а лишь выстрадана, то в чем Шестов видит задачу своей философии? Философское учение Шестова состоит из отрицания всего, что относится к разуму, морали, т.е. к греху. Только на критическом подготовительном этапе человек может быть нужен и полезен другому человеку: «Задача духовного руководителя состоит лишь в том, чтобы помочь ближнему освободиться от обычной, ставшей как бы второй человеческой природой, мудрости» [Л. Шестов, 1966, с. 285].
Внутренний (т.е. внеконфессиональный мистический) опыт является единственным авторитетом для Батая; Шестов признает авторитет библейского откровения. Воздержание, ограничение традиционно считается практикой, которая благоприятствует получению особого рода опыта, однако мыслители выступали против аскезы. Батай считал, что аскеза всегда связана с умыслом, с усилием, проектом, т.е. с расчетами человека, — все это обесценивает переживание. Методом получения предельного опыта является не умаление, а избыток, излишество. С точки зрения Шестова, аскетические практики основаны на убеждении в том, что спасение зависит от самого человека, от его дел и поступков, а не от воли Божией, аскеза заставляет верующего забыть о том, что спасение обретается только верою. Философов объединяет отказ от проективности, от ориентации на будущий результат: Шестов призывает бросить «всякие расчеты и обобщения» и идти «смело, без оглядки в неизвестность, куда Бог поведет, и что будет, то будет» [Л. Шестов, 2007б, с. 75]; Батай утверждает, что опыт должен вести «туда, куда он сам ведет» [Ж. Батай, 1997, с. 17]. То есть философские проекты Шестова и Батая заключаются в отказе от проекта, их цель — отказ от цели.
Богоискательство
Незнание, бессмыслие являются целью предельного опыта; знание, язык и философия оказываются лишь средствами для его достижения. И Шестова, и Батая называли антифилософами: Ю. Мар-
голин написал о Шестове статью «Антифилософ» [Ю. Марголин, 1970], О. Тимофеева говорит то же о французском мыслителе [О. Тимофеева, 2009, с. 8]. Ж.-П. Сартр считал, что Батай не любит философии, если он «использует философскую технику, то только затем, чтобы удобнее было выразить авантюру, место которой — за пределами философии, на рубежах знания и незнания» [Ж.-П. Сартр, 1994, с. 22]. Г. Марсель указывает, что в работах Батая «мысль. восстает против самой себя» [Г. Марсель, 1994, с. 47].
На краю возможного, утверждает Батай, нас ожидает «сияние, даже "апофеоз" бессмыслия» [Ж. Батай, 1997, с. 84—85]. Бессмысленное, невозможное — это то, как воспринимается Бог, уклоняющийся от категорий рассудка.
Как для Шестова, так для Батая Бог есть средоточие суверенности и свободы. Шестов указывает на несовершенство Бога. Бог не всеблаг, Он не всемогущ, не всезнающ, не всесилен — Он «любит, и хочет, и волнуется, и раскаивается, и спорит с человеком, и даже иной раз уступает человеку в споре» [Л. Шестов, 2009, с. 18] (как это было в случае с Иовом). Бог нас обманывает, являясь источником человеческих заблуждений и скрывая от нас тайны мира, Он непостоянен («Бога нет постоянно. Он. является и исчезает. Нельзя даже про Бога сказать, что он часто бывает. Наоборот, обыкновенно, по большей части его не бывает» [Л. Шестов, 2007б, с. 9]), капризен и ревнив. Разум, приписывая Ему предикаты, подчиняя Его этическим принципам, пытается спасти человека от божественного произвола, т.е. руководствуется человеческими целями и интересами. Он создает образ такого Бога, которому было бы не страшно вверить свою судьбу, однако тем самым он убивает живого Бога, «ибо разум, если бы и хотел, никак бы не мог создать ничего живого — это ведь не его дело» [там же, с. 13].
Представления Шестова о Боге оказываются близкими Батаю: «Бог ни в чем не находит ни отдохновения, ни пресыщения. Мало того что Ему неведомо умиротворение, Богу неведомо знание (знание — это покой). Он не знает — ровно как жаждет» [Ж. Батай, 1997, с. 192]. Как для Шестова, так и для Батая мораль и разум противоположны божественному. Для Батая сфера сакрального также связана с понятием каприза. Батай, подобно Шестову, указывает на неразрывную связь разума и морали; они принадлежат профан-ному порядку. Мораль содержит в себе нормы и правила, направленные на поддержание общественных отношений, т.е. миропорядка вещей. Мораль и добро служат долговременности, они полезны. Ценности морали, заставляющие нас задумываться о будущем, противоположны ценностям порядка интимного (для интимного порядка ценно то, что сиюминутно). Мораль, по мнению Батая, осуждает неоправданные траты (например, жертвоприношение, богатые убранством храмы), с которыми связан интимный порядок.
Как пишет Батай, разум и мораль низвергают божество, заставляя его действовать рационально и в рамках этических принципов; тем самым разум и мораль раскалывают мир интимного, сакрального, относя светлое к божественному, темное — к безбожному.
Так возникает дуализм, который производит двойственного, дискретного человека рефлексии: с одной стороны, человек — вещь, индивид, обладающий общественно значимыми качествами, приносящий пользу обществу, поддерживающий порядок и исполняющий свои обязанности; с другой стороны, считает Батай, в каждом человеке есть изначально присущая самость, олицетворяющая интимное, которое связывает человека с сакральным. Таким образом, у человеческого рода две перспективы: жестокое наслаждение, ужас и смерть, т.е. крайние переживания, которые вырывают человека из мира целерациональной деятельности, или мира реальной пользы, где человек редуцируется к объекту, т.е. к тому, что является ничем для себя.
Представление о наличии двух уровней в структуре личности можно найти в работах русского философа: разум раскалывает человеческое «я» на рациональное и иррациональное. Рациональное «я» представляет собой уровень обыденности, где преобладают всеобщность и необходимость. Это жизнь человека культуры согласно разуму, закону и морали. В этом случае «я» наполняется внешним: оно функционирует согласно социальным нормам, законам и приравнивается к социальной роли. Рациональное «я» представляет собой антитезу иррациональному, подпольному, подлинному «я» индивида, которое находится в постоянных сомнениях, колебаниях, но главное, «ищет невозможного, борется с непреодолимым, не верит самоочевидности, не покоряется даже разуму» [Л. Шестов, 1964, с. 45]. Именно подлинное «я» индивида обращено к Богу.
С точки зрения Батая, сфера сакрального связана с непроизводительной тратой и насилием, воплощением которых является жертвоприношение; жертвой может быть тот объект, который служит, который полезен. Через жертвоприношение субъект, жертво-приносящий, воссоединяется с миром имманентности, тем самым он отделяется от мира вещей, перестает быть объектом, уходит от действительности. В жертвоприношении намеренно игнорируется реальное положение вещей. И чем больше отрицается действительный миропорядок, тем в большей степени происходит утверждение миропорядка мистического.
Один из любимых библейских сюжетов Шестова — жертвоприношение Исаака Авраамом. С Исааком, долгожданным сыном, Авраам, как известно, связывал будущее своего народа, и в этом качестве Исаак для Авраама есть нечто полезное, имеющее смысл, привнесенный извне, а не просто самоценное существование. По-
чему Авраам приносит своего сына в жертву? Он следует Божественному наказу, тем самым он уходит из мира действительности, воссоединяясь с интимным.
Действия Авраама противоречат принципу реальности, он действует, не думая о последствиях, его действия не идут на пользу, не служат длительности и будущему, а значит, принадлежат не миру объектов, а миру сакральному.
Для Шестова сюжет о жертвоприношении Исаака служит иллюстрацией преодоления этического, противопоставления морали и веры, добра и живого Бога. С точки зрения разума и этики, Авраам — преступник, намерившийся убить собственного сына. С точки зрения этики, Авраам — один из многих, он должен следовать правилу, норме, даже веление Бога не делает его исключением из общего. Таким образом, этика становится выше воли Бога; по мнению Шестова, когда господствует разум, мораль заменяет собой Бога.
С точки зрения веры, он совершает жертвоприношение. Авраам ищет покровительства не у разума с его вечными истинами и моральными нормами, его очевидностями, ограничениями и пределами; он верит против разума, его вера не ищет и не может найти у разума оправдания. Как для Шестова, так и для Батая выход к сакральному возможен лишь через принесение разума и морали (как «полезного» и «того, что служит») в жертву.
Н.А. Бердяев считал, что Шестов искал, но не выразил веры, Бог для него так и остался гипотезой, Его бытие постулируется для спасения от власти разума и морали. С.Н. Булгаков отмечал, что у Шестова консервативный ум, которому свойственно повторение, «вечное возвращение» — он постоянно возвращается к одним и тем же вопросам, он остался богоискателем в буквальном смысле этого слова. Сартр выражает ту же мысль о философии Батая: «Мы думали, тут ищут человека в лоне нищеты его. Нет, опять Бог, опять тут ищут Бога» [Ж.-П. Сартр, 1994, с. 38]. Батая считают создателем новой мистической (а)теологии. (В одной из своих работ французский мыслитель так высказывается о своем отношении к бытию Бога: «Пусть говорят: пантеист, атеист, теист!.. Но я кричу в небо: "Я ничего не знаю!"» [Ж. Батай, 1997, с. 74].)
Как ни пытаются мыслители осуществить восхождение горе, приблизиться к Богу, они непременно оказываются в подполье. Шестов пишет: «И, может быть, проникнуть в иной мир дано лишь тому, кто отказался от приманок и соблазнов существования, кто сроднился с вечной бессонницей, с бедностью, слабостью. Кто осмеял то, что люди в нем считают лучшим, и бережет в себе то, что считается худшим, никому не нужным.» [Л. Шестов, 2007а, с. 12] По мнению Батая, темное, пагубное, низкое является таким же проявлением сакрального, как светлое и возвышенное, поэтому он специализируется в высматривании в мире всего, что в нем есть гад-
кого, унылого, прогнившего, и он зовет человека «избегать быть полезным чему бы то ни было определенному» [А Бретон, 1994, с. 6].
Батай и Шестов в подполье ищут Бога.
* * *
Впоследствии Батай вспоминал о Шестове с чувством глубокой признательности и говорил, что главным усвоенным от него уроком было то, что неистовство человеческой мысли — ничто, если оно не становится свершением, не находит своего воплощения в жизни. Судя по всему, Батай услышал именно то, что Шестов хотел выразить в своей философии: философия должна соответствовать опыту пережитого, «книге жизни». Батай в своем опыте стремился пережить все то, о чем писал, — он «пытался жить с личиной "подпольного человека", жить не просто сознавая мерзость человеческую, но и выставляя ее напоказ, жить человеком "невозможным"» [С. Фокин, 2002, с. 18], т.е. испытывающим тягу ко всему неприемлемому. Так, как отмечает близкий друг французского мыслителя М. Лейрис, в год их знакомства (1924) Батай жил, подражая героям Достоевского. «Познать человека, каков он есть и каким он может быть в самых предельных состояниях, познать его на себе, доводя себя до крайностей, до потери себя.» [там же, c. 20] — так может быть сформулировано «жизненно-творческое установление» [там же] Жоржа Батая.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избр. работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.
Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997.
Батай Ж. О Ницше. М., 2010.
Батай Ж. Теория религии. Литература и зло. Минск, 2000.
Бердяев Н. Основная идея философии Льва Шестова // Бердяев Н. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3. Типы религиозной мысли в России. Париж, 1989.
Бретон А. Еретик // Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века. СПб., 1994.
Марголин Ю. Антифилософ // Новый журнал. Нью-Йорк, 1970. Кн. 99.
Марсель Г. Против спасения // Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века. СПб., 1994.
Сартр Ж.-П. Один новый мистик // Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины ХХ века. СПб., 1994.
Тимофеева О. Введение в эротическую философию Жоржа Батая. М., 2009.
Фокин С. Философ-вне-себя: Жорж Батай. М., 2002.
Шестов Л. Умозрение и откровение. Париж, 1964.
Шестов Л. Sola fide — только верою. Париж, 1966.
Шестов Л. Великие кануны. М., 2007а.
Шестов Л. Potestas clavium (Власть ключей). М., 2007б.
