CC BY
328
и ее версификации
Резюме. В статье рассматриваются поэтические переложения К. Рылеевым, А. Пушкиным и В. Высоцким летописного сказания об Олеге Вещем. Версификации ориентированы на неточное изложение летописной истории Н. Карамзиным. В его «Истории...» волхвы предсказали Олегу гибель от коня, тогда как в оригинальном летописном тексте они наделили князя злой судьбой. Отказавшись от христианства и понадеявшись на свою хитрость, Олег решил переиграть волхвов и самостоятельно избежать осуществления проклятия, что привело его к гибели. Ключевые слова: летопись, поэзия, средневековье, сюжет, песнь.
Ирина Будько,
завкафедрой белорусского и русского языков БНТУ, старший научный сотрудник Центра исследований белорусской культуры, языка и литературы НАН Беларуси, кандидат филологических наук, доцент
Сергей Гаранин,
заместитель директора по научной работе Института языка и литературы им. Я. Коласа и Я. Купалы НАН Беларуси, кандидат филологических наук
« Песнь о Вещем Олеге», ставшая хрестоматийной уже более сотни лет назад, создана А. С. Пушкиным по мотивам первой славянской летописи «Повесть временных лет» в 1822 г. Приблизительно в то время у русской общественности возрос интерес к отечественной истории, что объясняется выходом в свет и широкой популярностью «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Именно рассказы, помещенные в первом томе «Истории...», без сомнения, послужили непосредственным источником стихотворения.
Разумеется, сравнивать древнерусскую летопись с созданными через 700 лет на ее основе произведениями было бы неправильно: «дистанция» - и мировоззренческая, и эстетическая -тут слишком велика. Для Н. М. Карамзина, К. Ф. Рылеева и А. С. Пушкина «Повесть временных лет» - сборник правдивых и вымышленных рассказов о прошлом России, а ни в коей мере не история Божественного домостроительства на Руси (чем на самом деле является «Повесть.»). Романтизировать события минувших времен, воспевать героев истории в духе высокой поэзии, наконец, создавать характеры, близкие современникам,- право и дело поэтов.
Не вызывает ни малейших сомнений, что Пушкин ориентируется в своем изложении истории Вещего Олега именно на Карамзина. С другой стороны, поскольку «Песнь о Вещем Олеге» известна миллионам читателей со школьной скамьи, то хрестоматии и антологии по древним литературам дают летописный текст в сокращенном виде, это значит, в той части летописи, которая непосредственно отражена у Пушкина. Далее можно подробнее рассмотреть, в чем заключалось пересоздание летописного фрагмента в Х1Х в., как развились изобразительно-выразительные средства литературы, как расширились ее возможности, углубилось понимание характера и т.д. Однако приверженец широко распространенного
Встреча Олега с кудесником. В. Васнецов, 1899 г.
Поход Олега на Царьград. Миниатюра Радзивилловской летописи. ХV в.
мнения, что «литература развивается» (от хорошего к лучшему?), всегда забывает, что кое-что (и, поверьте, немало) было вместе с тем и утрачено в ходе семи столетий бытия словесности.
Что же из древнего текста было утрачено - или, говоря прямо, не понято Новым веком в лице великого Карамзина - и передано «солнцу русской поэзии» уже в искаженном и упрощенном виде? Зададимся в рамках нашего изложения двумя самыми простыми вопросами. Во-первых, зачем в «Повести временных лет» вообще появился рассказ, вызывающий сомнения в подлинности описанных событий? Ведь смерть героя от коня может быть отнесена к бродячим сюжетам мировой литературы (к примеру, сага о викинге Орваре Одде повествует о колдунье, предсказавшей герою смерть от любимого коня. Орвар убил коня, но спустя много лет был ужален змеей на его могиле). Во-вторых, почему преподобный Нестор пустился в явное преувеличение, приписывая Олегу блестящую победу над Царьградом? Так, византийские источники ничего не сообщают о походе 907 г., хотя подробно повествуют как о более ранних (860 г.), так и о более поздних (941 г.) столкновениях с восточноевропейскими княжескими дружинами. Возможно, конечно, что некая военная акция предпринята Олегом была, и результатом ее стал выгодный для Руси договор торгово-экономического характера. На самом деле никакого щита норманнские конунги на ворота Константинополя уж точно никогда не прибивали, «неразумным хазарам» в те времена не отмщали, и борьба ограничивалась в основном лишь перераспределением потоков дани, взимаемой со славянского населения.
Обратимся к летописи. Заключение нового договора между Русью и Византией в 911 г. ознаменовалось торжественным приемом, оказанным послам Олега императором Львом VI. Послам также показали «церковьную красоту» Константинополя. Эпизод находит соответствие с демонстрацией церковной службы послам Владимира Крестителя в 988 г. Однако, в отличие от Владимира, Олег и его люди остались совершенно равнодушными к христианским ценностям. Тем самым Нестор-летописец подчеркнул вполне осознанный выбор Олега: христианство было отвергнуто князем. Тут же автор «Повести временных лет» напомнил своим читателям: еще четырьмя годами ранее Олег вопрошал языческих жрецов о своей судьбе, и волхвы предопределили его смерть от коня («Конь, егоже любиши и ездиши на нем, от того ти умрети» - От коня,
которого любишь и ездишь на нем, от него тебе умереть), а не просто предугадали его судьбу. После победы над греками, отказываясь в очередной раз от помощи христианского Бога, Олег сознательно оставил себя во власти волхвов и языческих сил, которые князь решил однако ж перехитрить. «И живяше Олегъ миръ имея къ всем странамъ, княжа въ Киеве. И приспе осень, и помяну Олегъ конь свой, иже бе поставилъ кор-мити, не вседати на нь... на 5 лето помяну конь свой, отъ негоже бяху рекъли волъствии умрете Ольгови...» Сочетание бяхурекъли волъствии умрете Ольгови обычно понимается как когда-то предсказали волхвы умереть Олегу.
Рассмотрим подробнее грамматическую сторону фрагмента бяху рекъли волъствии умрете Ольгови. В древнерусском языке при помощи суффикса -ете могли образовываться две глагольные формы: форма 2-го лица множественного числа настоящего или будущего простого времени и форма 2-го лица множественного числа повелительного наклонения (от тематических глаголов первого и второго классов, с учетом этимологического первого 7, который в более поздних памятниках мог заменяться на е). Мы отдаем предпочтение интерпретации глагола умрете как формы повелительного наклонения, поскольку форма изъявительного наклонения во 2-м лице множественного числа требует присутствия местоимения вы. «Повесть временных лет» не дошла до нас в оригинале, поэтому мы изучаем данный памятник по более поздним спискам, и замена древнего 7 на е выглядит достаточно естественно. Исследователи исторических глагольных форм в древнерусском языке отмечают следующее: «У глаголов первого класса *vedois или *vedoite, причем по акцентным причинам в единственном числе гл > (веди!), а во множественном числе сохранилась правильная форма с 7 (вед7те!) ... покаж7те, осяж7те» [4, с. 584]; «формообразующей основой повелительного наклонения выступала основа настоящего времени, к которой присоединялись суффиксы -и- или -7- и соответствующие личные окончания» [3, с. 351]; «у 1-й i 2-й асобах множнага лшу тэматычных дзеясловау была тэма 7 альбо и. Формы загаднага ладу утваралшя ад асноу цяперашняга часу. Дзеясловы I i II кла-сау у формах 1-й i 2-й асоб множнага лшу мелi тэму 7, а III i IV - и» [7, с. 204]; «... суффикс *л-участвовал в образовании форм множественного и двойственного числа, но в связи с различными результатами фонетического преобразования дифтонга *гл в праславянский период в формах древнерусского языка суффиксами императива выступают 7 у глаголов 1-11 и -и- у глаголов
Ш-ГУ тематических классов: 2 л. несете, рьц7те, двигн7те, знаите, просите» [8, с. 215]. Исследователи отмечают также достаточно раннее по времени смешение грамматических форм глаголов, относящихся к разным тематическим классам, и, как следствие, влияние, а скорее вытеснение суффиксом -и- суффикса -7-[2, с. 275-276]. Таким образом, интересующая нас форма умрете представляет собой императив 2-го лица множественного числа и, вероятнее всего, в оригинале она писалась через 7.
Обратимся теперь к анализу существительного Ольгови. Флексия -ови (-еви) первоначально в древнеславянском языке принадлежала парадигме имен существительных на тематический гласный *й в формах дательного единственного (сынови). Из рассмотренной выше глагольной формы очевидно, что существительное Ольгови должно согласовываться с ним и в числе, поэтому рассмотрим возможность трактовки данной формы какpluralia. Как отмечают исследователи, «в столкновении с *й-основами имена *о-основ широко используют флексию -ове, которая в XI в. встречалась только у имен *й-основ. Обычно она употреблялась для обозначения одушевленных имен, например, при названии народов (татарове, ляхове, чехове..), должностей (попове, сторо-жеве) ...» [4, с. 265]; «В им. п. мн. ч. формы на -ове в твердой, -еве в мягкой разновидности старого склонения с основой на -о наблюдаются в различных памятниках, начиная с древнейших. Формы, возникшие под влиянием имен со старой основой на -й, распространяются большей частью лишь на имена мужского рода» [1, с. 186-187]; «У сваю чаргу назоушш на й аказалi значны уплыу на назоуны склон множнага лшу назоушкау на о, перадаушы iм свой характэрны канчатак -ове, яю у назоушкау з мяккай асновай выступау у выглядзе -еве... Як сведчаць прыкла-ды, у асноуным канчатак -ове/-еве быу характэрны для адушаулёных назоушкау» [2, с. 63-64]; «У назоуным склоне множнага лшу былых асноу на -о наглядаецца таксама ужыванне канчат-ка -ове, яю раней быу вядомы толью асновам на -у (кароткае). Гэтую форму маглi набываць толью адушаулёныя назоунiкi мужчынскага роду: потомкове... татарове... панове... посло-ве» [6, с. 108]. Если допустить возможность смешения флексий Д. п. ед. ч. и И. п. мн. ч., а такие случаи нередки в памятниках славянской письменности, то форма Ольгови могла соответствовать И. п. мн. ч. от существительного Олег. Если принять положение о том, что умрете - это императив, следовательно, существительное должно быть в звательном падеже, который достаточно активно использовался в древнеславянском языке. Однако
опять-таки особая форма вокатива была характерна скорее для одушевленных существительных в единственном числе, а что касается существительных в форме множественного числа, то чаще всего использовалась форма И. п. мн. ч., кроме того, «начиная с XI в. в памятниках отмечается утрата звательного падежа и замена его формой падежа именительного» [5, с. 254].
Таким образом, предложение бяху рекъли волъствии умрете Ольгови должно переводиться как сказали волхвы: «Умрите, Олеги!» (то есть Олег и его потомки, или Олеговичи), значит, тут также выражается не предсказание, а повеление. Древнеславянский язык в XII в. был уже архаичен (по отношению к древнерусскому), и то, что волхвы употребляли именно вышедшую из оборота грамматическую форму, имело, несомненно, стилистически-смысловую окраску и легко распознавалось читателями в XII в.: жрецы как представители культуры, уже ушедшей во время создания летописи в небытие, говорили на «старом» языке, а сам летописец - на «новом».
Следовательно, «вдохновенный кудесник» не предсказал Олегу судьбу, а наделил его этой судьбой, или, говоря иначе, обрек на гибель и его самого, и его потомство. За что? Мы уже кратко остановились на том, что походы Олега против хазар не были успешными. Вместе с тем Олег силой подчинил себе часть независимых ранее славянских племен, принудил северные земли платить дань в пользу варягов, затем объединил в одних руках управление Новгородом и Киевом, добившись тем самым высокой степени централизации власти. Государственная политика при Олеге свелась в конечном счете к насильственному сбору дани с населения, а не к его систематической защите. И возмущение славянских жрецов как представителей местной аристократии такими действиями варяга могло быть вполне обоснованным, а проклятие и предначертание злой судьбы -средством выражения неприязни и даже борьбы. Впрочем, это только предположение.
И хотя первые норманнские конунги Рюрик, Олег и его преемник Игорь, возможно, и не были связаны прямой кровной преемственностью, двое последних умерли не своей смертью: Олег, по версии летописи,- от укуса змеи, Игорь был убит в ходе восстания древлян где-то на Полесье. Конечно, выстраивая почти через 200 лет после событий прямую генеалогическую линию от Рюрика к Владимиру, славянский летописец преследовал определенные политические цели
Олег вопрошает старшего конюха о своем коне («Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот ответил: «Умер»). Миниатюра Радзивилловской летописи
Смерть Вещего Олега. Змея выползает из черепа коня и жалит князя в ногу. Миниатюра Радзивилловской летописи
своего времени, но средневековый читатель имел дело не с реконструкциями современных историков, также, между прочим, небесспорными, а с летописью. Если Олег был соплеменником Рюрика, являлся лицом княжеского рода, называл себя князем, упоминался в документах в качестве такового и управлял Русью более 30 лет, то, во-первых, по тем или иным причинам он вообще не оставил прямого мужского потомства, а во-вторых, даже потомки его племянника (возможно, шурина или даже зятя) Игоря разделили во многом участь своих проклятых предков: сын Игоря Святослав был убит печенегами из засады, старшего внука Игоря, Олега II, убил родной брат Ярополк, самого Ярополка убил третий из братьев - Владимир. И только крещение, принятое последним и изменившее нравы и славян, и варяжской династии, обеспечило Божье заступничество, спасло, по мнению летописца, будущих Рюриковичей от давнего проклятия.
И Олег мог бы избежать своей судьбы, обратившись к христианству, но он этого не сделал, понадеявшись на свой ум, хитрость и могущество. Конец известен. Невероятно могучий правитель, которому на Руси не было равных в истории (ведь русские ни до, ни после Олега не овладевали Константинополем), оказался жертвой колдовских чар. Именно духовное бессилие Олега подчеркивалось гиперболизацией его политической и военной мощи.
Летописец-христианин, приводя множество примеров из Библии, подробно объясняет, почему «. отъ волъхования сбывается чародействомъ». Во-первых, «... вся ослаблениемъ Божиимъ и творе-ниемь бесовьскымъ бываеть...», во-вторых, поскольку события происходили до принятия христианства, то «. мнози, прекостни имуще умъ, пред образомъ Христовымъ знаменають иною кознью на прелесть человекомъ не разумевающимъ добраго...».
Таким образом, события могли бы разворачиваться и иначе, но Олег сам стал причиной своей гибели. И далее по тексту летописи соответствующий рассказ приводится под 1071 г. Волхвы прельщали людей на Белоозере, но вмешательство даже не князя, а всего только воеводы Яна Выша-тича показало полную беспомощность волхвов: ни одно из предсказаний не сбылось, а того, что воевода казнит их самих, да еще медведь съест их тела, некогда всесильные чародеи предвидеть не смогли: «И тако погыбнуста наущеньемь бесовь-скым, инем ведуща, а своеа пагубы не ведуче». Христианство, освободив Русскую землю из-под власти колдунов, ведьм, волхвов и всяческих ду-
хов, сделало ее духовно свободной, а предсказания и проклятия волхвов - никчемными.
Когда мы говорим о секуляризации (светскости) литературы, то подразумеваем, несомненно, что светским становится и само творческое сознание, в том числе и сознание, творчески воспринимающее и интерпретирующее художественный текст. Соответственно, светское сознание Нового времени в лице Карамзина и Пушкина просто не «расчитало» смысловых кодов древнего текста. Кудесник оказался свободным провозвестником заветов грядущего, появился романтический темный лес, жребий на светлом челе и т.д. Как видно, утрата смысловых образований одного ряда привела к формированию таковых другого уровня с соответствующими образными формами и изобразительными средствами. Даже оценочный оттенок слова вещий изменился на противоположный. В дохристианскую эпоху, когда жил Олег, это слово, несомненно, имело положительную коннотацию (сведущий, или ставший дальновидным и изобретательным благодаря сопричастности потусторонним силам, то есть выдающийся). В древнерусском языке в Х!-ХП вв., когда создавались первые летописи, знак изменился, и при помощи этого эпитета выражалось уже негативное отношение к сильному и самонадеянному властителю. Князь-вещун был, по мнению летописца и его читателей, «нечист».
Примечательно, что позитивная коннотация слова вещий, закрепившаяся в современном языке, вероятно, под воздействием «Слова о полку Игореве», возникла параллельно и совершенно не зависимо от Пушкина в поэзии Рылеева. Около 1821 г. поэт-декабрист приступил к созданию грандиозного исторического цикла поэтических произведений, обозначенного им как «Думы». Цикл открывался стихотворением «Олег Вещий», выдержанным в духе высокой романтической поэзии минувшего XVIII века. В предисловии Рылеев недвусмысленно подчеркнул, что вещий означает мудрый, и этим прозвищем наделил Олега народ:
17
Весь Киев в пышном пированье Восторг свой изъявлял И князю Вещего прозванье Единогласно дал.
Как и в думе Рылеева, в стихотворении Пушкина возвеличивалось минулое Отечества, а также прославлялся носитель некой высшей народной мудрости - бесстрашный кудесник, поднималась неразрешимая тема загадочно-
го и грозного рока, поэтизировались обряды, обычаи и характеры героев. Но при этом изначальный смысл летописной повести утрачивал мировоззренческую глубину и основание.
Через полтора столетия после Карамзина, Рылеева и Пушкина к истории самонадеянного князя обратился Владимир Высоцкий. В его «Песни о Вещем Олеге», написанной в 1967 г., старый сюжет раскрывался в неожиданном для читателя ракурсе. Сложившиеся и уже окостеневшие в народном сознании представления о героическом и высоком содержании пушкинского стихотворения контрастно противопоставлялись гротескно-комическому раскрытию темы, приближенному к бытовым реалиям русской жизни.
Но только собрался идти он на вы -
Отмщать неразумным хазарам, Как вдруг прибежали седые волхвы, К тому же разя перегаром, -И говорят ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего.
«Да кто вы такие, откуда взялись?! -
Дружина взялась за нагайки, -Напился, старик, - так пойди похмелись,
И неча рассказывать байки И говорить ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего!»
Высоцкий не пользуется стилистическими средствами оригинала, которым в первую очередь является стихотворение Пушкина, а «перелицовывает» их, перенося действие как бы в иную сферу и подменяя древнерусских героев простонародными персонажами вроде казаков или красногвардейцев. При этом произведение Высоцкого не разрушает эстетической ценности «перелицовываемого» текста и потому не является пародией на него. Это - поэтическая травестия. Важно отметить, что Высоцкий, то обращаясь к фразеологизмам, не относящимся к Олегу, но связанным с Древней Русью (идти на вы), то к просторечиям или реалиям Нового времени (нагайки, похмелье и др.), не теряет из виду и летопись, что может быть подтверждено текстологически. Более того, в целом ряде деталей Высоцкий точнее воспроизводит летопись, нежели Пушкин. Неожиданное и противоречивое сочетание знакомого текста Пушкина, летописи, фразеологизмов, просторечия, игра смыслами и их перелицовка, наконец, реалистически сниженная манера изображения придают «Песни о Вещем Олеге» совсем иную -разгульно-шутливую тональность, бросающую вызов, если угодно, всей канонической культуре соцреализма.
А вещий Олег свою линию гнул,
Да так, что никто и не пикнул, -Он только однажды волхвов вспомянул,
И то - саркастически хмыкнул: Ну надо ж болтать ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего!
«А вот он, мой конь - на века опочил, -
Один только череп остался!..» Олег преспокойно стопу возложил -
И тут же на месте скончался: Злая гадюка кусила его -И принял он смерть от коня своего.
Именно в этом смысле и следует понимать заключительную строфу, в которой бесшабашное, в чем-то даже хулиганское начало уступает место вполне серьезному и даже горько-ироничному в контексте советской действительности выводу:
... Каждый волхвов покарать норовит, -А нет бы - послушаться, правда? Олег бы послушал - еще один щит
Прибил бы к вратам Цареграда.
В самом деле, сколько раз всех их, начиная с древнерусских князей, предупреждали...
У Нестора доказательством лживости волхвов выступает то, что они, пророчествуя о судьбе Руси, не подозревают о своей собственной кончине. Но произойдет это через полтора столетия после смерти Олега. Высоцкий фактически соединяет оба события в одной истории: внешне непрезентабельные волхвы не догадывались о своей судьбе, но, тем не менее, были правы.
Волхвы-то сказали с того и с сего, Что примет он смерть от коня своего!
Чем они руководствовались, и какая правда была им открыта и кем - остается вечной загадкой, коллизией тонкого предчувствия мудрецов и грубого невежества власти, коллизией знания и силы, мистики и рационального разума.
Поэтические разработки древнего сюжета раскрыли в нем новые грани и возможности истолкования, обычно ускользающие из поля зрения современных читателей. See: http://innosfera.org/2015/01/prophetic_oleg Литература
1. Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка.- М., 2007.
2. Булыка А. М., Журауси А. I., Крамко I. I. Пстарычная марфалопя беларускай мовы.- Мн., 1979.
3. Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка: учеб. для студентов пед. ин-тов по спец. «Рус. яз. и лит.».- М., 1990.
4. Колесов В. В. История русского языка: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений.- СПб, М., 2005.
5. Можейко Н. С., Игнатенко А. П. Древнерусский язык: учеб. пособие для ист. фак. ун-тов и пед. ин-тов.- Мн., 1988.
6. Нарысы па псторьн беларускай мовы. Дапаможык для студэнтау вышэйшых навучальных устаноу.- Мн., 1957.
7. Янкоуси Ф. М. Пстарычная граматыка беларускай мовы: вучэб. дап.- Мн., 1983.
8. Янович Е. И. Историческая грамматика русского языка.- Мн., 1986.
