CC BY
48
Комова Н.Б.
ЛЕГИТИМНОСТЬ МОНАРХИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ В РОССИЙСКОМ ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВОМ ПРОСТРАНСТВЕ:
ДОКТРИНАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ
Статья посвящена феномену монархической власти в национальном государственноправовом пространстве. Автор рассматривает революционные процессы как деструктивный фактор, влияющий на разрушение национального государства и правового порядка. На основе анализа различных подходов к природе и признакам монархической власти в статье показана ее важная роль для сохранения устойчивого развития российской государственности в период системных кризисов, революций, смут. Выделены юридические, политические и социально-психологические аспекты заявленной проблемы.
Ключевые слова: монархическая власть, легитимность, реформы, гражданское
общество, традиционные ценности, государство, законность, порядок, демократия, самоуправление.
В свое время М.Н. Катков писал: «Напрасно хотят уверить нас, что можно быть честным гражданином, отвергая и отрицая национальность государства, что можно быть верным подданным, не будучи честным гражданином; напрасно хотят уверить нас, что можно служить государю, не служа его государству. Где же могут быть и интересы государя как не в его государстве? Россия сильна именно тем, что народ ее не отделяет себя от своего государя» [1, с. 83-84]. Хотя трудно упрекнуть автора в алогичности такого рода суждений, но монархический вопрос в России в начале ХХ в. явно не имел столь однозначного решения, что было сопряжено со множеством факторов, событий, причин и т.п.
В целом в конце XIX в. окончательно сформировались идеалы русского консервативного государственно-правового сознания - монархия и православие. Именно эти цивилизационные «столпы» русской государственности стали критериями оценки всех политических и юридических преобразований в России, альфой и омегой формирования русской нации, Российской империи, условиями устойчивого развития социально-экономической и духовной жизни. Так или иначе, но монархическая власть в истории России (ярким примером тому является успешный выход из такой «модельной революции», по сути, «архетипической формы социальных бифуркаций», как Смута начала XVII в. [2, с. 221-224; 3]) всегда играла роль политического фактора, противостоящего анархии и деспотизму.
Даже противники советской (большевистской) парадигмы развития страны далеко не всегда (и это замалчивалось в официальной историографии) рассматривали институт монархии в качестве фактора устойчивого развития России, верили в ее «республиканско-демократическое» будущее, внесли свою лепту в уничтожение отечественного монархизма.
Так, В.В. Кожинов отмечает, что «в течение многих лет официальная пропаганда стремилась доказать, что белая армия вела войну для восстановления “самодержавия, православия, народности”. И в конце концов это было принято на веру чуть ли не всеми... Сейчас такие жесты стали общей модой, и многие видят во всех генералах и офицерах белой армии жертвенных (пусть и тщетных) спасителей русской монархии. Однако перед нами глубочайшее заблуждение. масса добровольческой армии надеялась на “учредилку”,
избранную по “четыреххвостке”...» [4, с. 198-199]. Результаты такого рода настроений известны: рухнув, русская монархия погребла под собой и демократическую Россию, «расчистив» тем самым место для «третьей силы» - большевиков.
Не случайно на рубеже ХХ и XXI вв. на доктринальном уровне активно обсуждаются проекты реставрации монархических институтов в постсоветской России, в возрождении которых ряд исследователей усматривают выход из современной демократической смуты, возможность скорейшего преодоления «либерально-реформаторского лихолетья» (по
меткому замечанию Ф. Разумовского, «ура-демократии»). Отсюда - возникновение серьезных монографических работ в среде юристов и политологов, а также анонимных проектов с интригующим общественность названием «Россия» и т.п.
По нашему мнению, монархические идеи, принципы, доктрины, а также проблемы легитимности институтов монархической власти в России, исторической и современной, должны оцениваться по нескольким критериям (содержанию структурных элементов):
1) нормативно-правовому;
2) институционально-организационному;
3) духовно-социологическому.
В частности, важно осознавать, во-первых, каким образом, во-вторых, насколько в той или иной теории представлены эти структурные элементы организации любого, в том числе и монархического, публично-властного и правового пространства. В дан-ном случае представляется возможность «отсечения» явно утопических концепций, а также доктрин, носящих не научный, а идеологически-пропагандистский характер.
Так, многие современные исследователи ставят под сомнение наличие в постсоветской России каких-либо предпосылок для формирования «православной монархии», другие же (оставаясь в меньшинстве) только в этой форме, или образе, правления усматривают способ преодоления всех негативных явлений в отечественном государстве (А.М. Величко, М.В. Назаров, патриарх Кирилл и др.).
Полагаем, что в формате религиозно-нравственного или любого иного идеологического долженствования дискуссии о перспективах монархии в постсоветской России просто бессмысленны, т. к. ведутся между оппонентами - носителями различного мировоззрения (светского и религиозно-православного), по-разному оценивающими состояние Российского государства и общества, их перспективы.
В то же время анализ монархических перспектив предполагает скрупулезное изучение всех важнейших элементов: содержания нормативно-правовых актов (и прежде всего Конституции), особенностей и вектора трансформации ключевых государственных и, шире, политических институтов, культурно-историческую и ментальную специфику многонационального российского народа, его правовую культуру и правосознание, религиозные детерминанты и др.
В качестве примера можно вспомнить спор о «врожденном» правовом нигилизме русского народа, который вряд ли стоит решать исключительно с формальных, рационалистических, присущих западному стилю правового мышления позиций. Ответ можно найти, только обращаясь к его историческим корням, анализируя сложившуюся в послепетровский период конфликтогенную ситуацию в системе отношений народа («молчащего большинства», носителя «малой устной традиции») и вестернизированных властных элит (носителей «великой письменной традиции». - А.С. Панарин).
«Правовой нигилизм, в котором постоянно обвиняют российскую традицию права, -пишет И. Д. Невважай, - есть результат оценки одной культуры другой, причем такой оценки, которая исходит из того, что есть какое-то одно “правильное” и развитое правосознание, относительно которого имеют смысл сравнительные степени развития, компетентности всякого другого правосознания» [5, с. 23].
В целом же отметим, что труды Л.А. Тихомирова и являют собой образец комплексного, системного анализа российского монархизма. Так, в сложном переплетении различных государственных форм ученый выделяет три основные конфигурации публично-властных институтов: аристократическую, демократическую и монархическую. В общем, здесь он не оригинален и рассуждает в рамках классического греко-римского политико-правового дискурса.
Воспроизводит он и привычные для консервативного миропонимания критические суждения в адрес демократий, отмечая прежде всего опасность «безграничного господства политических партий» (идея, известная из трудов К.П. Победоносцева и других
отечественных консерваторов второй половины XIX в.). В противовес демократиям различной модификации и применительно к российской действительности Л.А. Тихомиров выделяет положительную роль монархии, предлагает подробный анализ ее правовой и духовной природы, определяет исторические и ментальные основания монархического государственного строя.
Обобщая его ключевые идеи, можно выделить следующие моменты:
1) применительно к России наиболее приемлемой формой власти, минимизирующей (говоря современным языком) разного рода модернизационные риски в основных сферах жизнедеятельности социума, может быть только монархия, которая на управленческо-исполнительном уровне должна включать некоторые аристократические и демократические политико-правовые институты и структуры;
2) основная проблема России второй половины XIX в. заключалась в том, что после 1861 г. отечественная монархия в силу многих, прежде всего религиозных (утрата религиозной идеи, православного идеала как основы легитимности власти монарха), факторов весьма быстро эволюционировала в абсолютизм, движущей силой которого является национальная бюрократия, а народ превращается в толпу, стремящуюся к утверждению демократических форм верховной власти*, пусть даже через специфическое сочетание правового нигилизма и политического тоталитаризма;
3) для сохранения монархической власти в стране и преодоления ее кризиса (вторая половина XIX в.) необходимо противопоставлять индивидуализм как первоисточник политической свободы, атрибут классического либерализма и всеединство как основу отечественной государственности, условие ее сохранения и процветания;
4) монархия и православие - неразделимы. В этом плане процесс заимствования западных (европейских) политико-правовых форм, принятия наиболее ярких образцов западноевропейского Просвещения при сохранении российской модели самодержавия, господства РПЦ объективно противоречив, что и привело к серьезным изменениям основ Российской империи в начале ХХ в. «Монархия есть верховная власть нравственного идеала. Единоличная власть способна быть верховной только тогда, когда нация ставит некоторый всеобъемлющий нравственный идеал над своим политическим творчеством, т.е. вы-ше государства. Если монархия начнет работать над подчинением морали политике, она тем самым отнимет у нравственного начала его верховенство, а стало быть, уничтожит и себя как силу верховную» [6, с. 69-70].
Таким образом, в «Монархической государственности» Л.А. Тихомиров рассматривает нормативно-правовой, институциональный и социологический аспекты отечественного монархизма, обнаруживает системное выражение их многообразных связей. В общем, проделывает ту работу, которую не мешало бы провести современным авторам, отстаивающим целесообразность монархического возрождения в постсоветской России.
Весьма тесно рассуждения ученого вплетены и в исторический контекст. Заметим, что, несмотря на социальный заказ и известное давление цензуры, стремящейся «не выпускать» исторические политико-правовые сочинения XIX - начала ХХ в. за заданные отечественным
самодержавием идеологические рамки, оценка петровской вестернизации в этих трудах часто крайне противоречива и запутанна.
Так, И. Л. Солоневич, анализируя позицию Л.А. Тихомирова, отмечает: «На странице 161 второго тома своей “Монархической государственности” Л. Тихомиров пишет: “Я глубоко почитаю его (Петра Великого. - Н.К.) гений и нахожу, что он не в частностях, а по существу делал именно то, что было нужно”. Итак - “гений”. И, кроме того, “гений”, связь которого с нацией была “исключительно тесной”. Так отдает Лев Тихомиров дань официальной фразеологии. И, отдав дань, делает некоторые выводы: “Учреждения Петра были фатальны для России и были бы еще вреднее, если бы оказались технически хороши.”. И еще дальше: “Исключительны бюрократизм разных видов и полное отстранение нации. от всякого присутствия в государственных делах делают из якобы “совершенных” учреждений Петра нечто в высокой степени регрессивное, стоящее и по идее, и по вредным последствиям бесконечно ниже московских управительных учреждений” (т. 2, стр. 163). Итак:
“реформатор”, создавший учреждения бесконечно худшие, чем прежние. “Гений”,
задумавший “фатальные учреждения”, “гений”, у которого, “слава Богу”, не хватило гениальности сделать эти “учреждения” “технически хорошими”.
В. Ключевский горестно повествует о том, как все послепетровские правительства пытались как-то “выпутаться” из “петровской традиции”, и противоречит себе так же, как и Л. Тихомиров. С одной стороны - “гений”, с другой - “хороший плотник, но плохой государь”. О стратегическом “гении” и говорить нечего.
Умели ли Л. Тихомиров и В. Ключевский логически мыслить?» [7, с. 30-31].
Несмотря на то, что в настоящее время важна не оценка собственно деяний Петра Великого, но ясное понимание того содержания и типа нормативности, результатов и потрясений, к которым обычно и приводит этот вектор развития права и государства в России. Поэтому в плане ментального измерения феномена отечественной законности стоит серьезно задуматься и еще над следующим суждением Л.А. Тихомирова: «Монархия уцелела только благодаря народу, продолжавшему считать законом не то, что приказал Петр, а то, что было в умах и совести монархического сознания народа» [7, с. 32].
Если же под монархией понимать не только и не столько исконную отечественную форму правления, веками являвшуюся способом выражения и осуществления политической (публичной) воли народа, весьма специфическим олицетворением его «правды» (и только после Петра - права), сколько (в нашем случае такое «смешение» понятий кажется вполне допустимым) считать ее синонимом российской государственности вообще? Соответственно, под маской «монархического сознания» необходимо суметь рассмотреть весьма сложную морфологию отечественного «государственнического» сознания. В данном контексте вопрос о природе законности и правового порядка, а также об особенностях организации в стране властного пространства неизбежно становится актуальным.
Ясно, что отечественные консерваторы (К.П. Победоносцев, М.Н. Катков, Д.А. Толстой, К. Н. Леонтьев, Л. А. Тихомиров и др.) были такими же выразителями русского юридического и политического менталитета второй половины XIX - начала ХХ в., как и их непримиримые противники - политические радикалы, революционные демократы, анархисты и др. [8, с. 247-249].
Все они (только в разные стороны) раскачивали маятник будущей революции «врожденным» правовым нигилизмом, бескомпромиссностью и фанатизмом подрывали веру граждан «в силу и истину самодержавной власти». М.Н. Катков был абсолютно прав, когда, анализируя политический процесс в России начиная с 60-х гг. XIX в., утверждал: «.Русское государство заболело манией самоубийства» [9, с. 53].
Однако Л.А. Тихомиров писал: «За самодержавную власть народ стоял твердо, как скала. Без царя он не представлял себе своей страны. Народ вынес все казни Грозного не только без
протеста, но даже умел почувствовать в этом царе то, чего и доселе не понимают многие ученые историки и юристы: действительно великого устроителя земли русской. Царской идее верховной власти народ не изменял с тех пор до сего времени никогда. Попытки явного ограничения самодержавия у нас доселе никогда не удавались» [10, с. 262].
И это не случайно. Политика в любом традиционном обществе - это выражение сакрального, безусловно характеризующегося «специфическим видением мира, в котором любой объект, любая вещь распознаются как образ, символ, сгусток духовной энергии, “силы”. Это измерение реальности вызывает в душе человека очень своеобразное резкое чувство, особый трепет, который сопряжен с широким комплексом сложных ощущений - от захватывающего восторга до леденящего душу ужаса» [11, с. 90].
Следует признать, что «власть в сакральном обществе концентрически сводится к центральной точке - к полюсу, суверену» [11, с. 111]. Специфика же российской политикоправовой повседневности, реальности состоит в способности объединять сакральные и обыденные начала, когда первые пронизывают вторые, являются смыслополагающими, сливаются в тотальности национального жизненного уклада, находят свое выражение в содержании и функциях национальных правовых и политических институтов. Такого рода методологические позиции и исповедует Л.А. Тихомиров, именно они и находят отражение в его монархической апологии.
В свое время И. А. Ильин во введении к работе «О монархии и республике» справедливо заметил, что «. сущность монархии, как и самая сущность права, имеет природу сверх-юридическую. Это означает, что для разрешения вопроса об отличии монархии от республики необходимо, не выходя из пределов науки, выйти за пределы юриспруденции» [12, с. 109].
Тем не менее речь должна идти не о выходе за пределы предмета правовой науки, проблемного поля последней, а о преодолении многих традиционных методов, возможно, привычной парадигмы юридического исследования: не порывая с научным материалом общей теории государства и права, имеющимися достаточно солидными разработками в области концепции государственной власти, правовой и политической культуры, важно проникнуть в сугубо национальный, религиозный, нравственный смысл исторических фактов, политически и юридически значимых положений дел. И это великолепно осуществили славянофилы и западники («друзья-враги». - А.И. Герцен). Изрядно
затянувшаяся дискуссия между ними отражает стремление ряда отечественных исследователей к пониманию духовных основ и перспектив развития Российского государства и общества.
Литература
1. Катков М.Н. Идеология охранительства. М., 2009.
2. Соловей В.Д. Кровь и почва русской истории. М., 2008.
3. Голдстоун Дж. К теории революции четвертого поколения // Логос. 2006. № 5.
4. Кожинов В.В. Россия. Век ХХ. М., 2008.
5. Невважай И. Д. Типы правовой культуры и формы правосознания // Правоведение. 2000. № 2.
6. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1905. Ч. 4.
7. Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 2003.
8. Мордовцев А.Ю., Попов В.В. Российский правовой менталитет. Ростов н/Д, 2007.
9. Русский вестник. М., 1884. Т. 69.
10. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1998.
11. Дугин А.Г. Философия политики. М., 2004.
12. Ильин И. А. О монархии и республике // Вопросы философии. 1991. № 4.
* «Прежде всего то, что было осуждено эволюцией государственности Европы с XVIII в., вовсе не являлось действительной монархией. Не монархия в ней была упразднена или ограничена, а абсолютистский произвол, оказавшийся не способным служить организации усложнившихся социальных сил и охранять свободу личности. Но для суждения о будущем очень важно то обстоятельство, что и демократия оказалась весьма мало состоятельной для осуществления той потребности, которую не был способен удовлетворить низвергнутый абсолютизм» (Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1998).
