CC BY
195
КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА ИРАНА В РЕСПУБЛИКАХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ И ЮЖНОГО КАВКАЗА ПОСЛЕ 1991 ГОДА
Уильям ДЖОНСТОН
бакалавр в области средств массовой коммуникации и религии, магистр международных отношений, научный сотрудник Северо-Восточного университета (Бостон, США)
Многие специалисты по внешнеполитической стратегии считают, что центральным элементом всей внешнеполитической повестки дня Исламской Республики Иран является культурная политика. На самом же деле политика Тегерана в постсоветских государствах Центральной Азии и Южного Кавказа свидетельствует о значительно большей озабоченности не культурными аспектами, а проблемами безопасности и внешнеэкономическими вопросами1. Сегодня во внешней политике ИРИ преобладает не революционный исламизм и стремление экспортировать революцию, а прагматизм и соображения realpolitik. И у страны достаточно оснований, для того чтобы в своей внеш-
1 Cm.: Byman D. et al. Iran’s Security Policy in the Post-Revolutionary Era. Santa Monica, CA: RAND, 2001. P. 7.
ней политике руководствоваться не идеологией, а прагматизмом.
На формирование нынешних целей внешней политики Ирана во многом повлиял прежний опыт. Вскоре после исламской революции Тегеран пытался органично включить религиозную идеологию во внешнеполитическую практику. Аятолла Рухолла Хомейни постоянно подчеркивал необходимость такой внешней политики, которая включала бы мощную и последовательно акцентируемую культурную составляющую и в основе которой лежал бы революционный ислам как главный фактор, влияющий на все геополитические решения. Очевидно, что исламская революция действительно глубоко повлияла на формулирование этих целей. В частности, на ранних этапах своего существования ИРИ стремилась распространить исламскую революцию за пределы своих соб-
ственных границ в мусульманские страны Персидского залива2. Однако соседи Ирана по Заливу отнеслись к этой революции без энтузиазма. Более того, они усматривали в исламе «тегеранской выделки» смертельную угрозу для собственной безопасности. Именно эта угроза (в числе прочего) и подтолкнула Саддама Хусейна к развязыванию войны между Ираком и Ираном (1980—1988 гг.). Она тяжело отразилась на внутреннем положении Ирана, на способности его властей обеспечить своим гражданам уверенность в своей безопасности и экономическую стабильность. Под влиянием этого конфликта основные ориентиры Ирана на мировой арене серьезно сместились от исламской идеологии к собственно внешней политике с упором на геа1ро-1Шк и прагматизм. Страна оказалась в геополитической изоляции и лишилась какого бы то ни было влияния за пределами кругов, поддерживавших революционный ислам. В этих условиях экономические требования и потребности национальной безопасности заставляли Иран переориентировать свою внешнюю политику на иные цели. Таким образом, на момент распада Советского Союза (1991 г.) осуществление культурной политики Тегерана за рубежами страны уже не относилось к числу ее приоритетных задач в повестке дня на новой политической арене — в бывших южных республиках СССР.
При этом и сама обстановка в данных республиках не благоприятствовала экспорту исламской революции. Там под присмотром Центра ислам развивался совсем не так, как он развивался в Иране. Советские руководители отводили особую роль национализму и общей для всех советской культуре, которая естественным образом включала использование русского языка и культивируемый государством атеизм. Советская власть не стала полностью искоренять религию в Центральной Азии и на Южном Кавказе, но ислам служил там в основном не средством выражения религиозных чувств, а инстру-
2 См.: ІЬіа. Р. 8.
ментом формирования государственнонационалистического сознания.
Однако воздействие советского руководства на культуру этих республик не ограничивалось исламом, и вскоре после обретения независимости они стали вновь ощущать потребность в культурном влиянии. Если в Грузии и Армении на протяжении столетий, предшествовавших советской оккупации, национально-государственное сознание цвело пышным цветом, то в республиках Центральной Азии национализм только формировался под бдительным оком Верховного Совета в Москве. Поэтому именно эти республики легче всего впитывали ту версию национального сознания, которую поощряла советская власть. С обретением ими независимости пришел конец общему для всех данных республик советскому национальному сознанию, открылась дверь для культурного влияния таких стран, как Иран.
Итак, нежелание Ирана прибегать в своей культурной политике в постсоветских государствах Центральной Азии и Южного Кавказа к революционному исламу было обусловлено двумя историческими факторами: провалом предшествовавших попыток экспортировать исламскую революцию в страны Персидского залива и советским наследием — особым характером развития ислама в южных республиках СССР. То, что Иран не пытался насаждать революцию, — это и есть realpolitik в ее самом чистом виде. Сегодня Тегеран рассматривает распространение революционного ислама за пределами своих границ как потенциальный источник дестабилизации для самой ИРИ — и с точки зрения безопасности, и с точки зрения экономики. Кроме того, характер развития мусульманства в Советском Союзе заставляет бывшие советские республики Центральной Азии и Южного Кавказа относиться к революционному исламу с большой настороженностью. К тому же в своих внешнеполитических устремлениях Ирану приходится сообразовываться с внешнеполитическими требованиями России. Его сдержанность в вопросах экспорта исламской революции достаточно
наглядно проявилась в ситуации с Таджикистаном, где политическая обстановка больше всего благоприятствовала экспорту радикального ислама. ИРИ вполне могла бы поддержать исламистскую коалицию, находившуюся некоторое время у власти в РТ, но вместо этого предпочла поддерживать бывших коммунистов, пользовавшихся поддержкой РФ.
Набор инструментов культурной активности в зарубежных странах, которым располагает Тегеран, отнюдь не сводится к одному лишь революционному исламу и идеологии. В него включены и язык, и этническая идентичность, и не заходящие
слишком далеко попытки религиозного сближения. В стремлении расширить свое влияние Иран охотно пользуется всеми этими инструментами, прибегая к идее регионализма; вместо того чтобы поддерживать однополярный мир, в котором доминируют США, он добивается многополюсного мира, в котором и сам был бы одним из центров силы. Соответственно, он использует инструменты культурного влияния в странах Центральной Азии и Южного Кавказа, чтобы расширить возможности регионального сотрудничества и таким образом распространить свое геополитическое влияние.
Сбои исламской революции
Один из самых интересных аспектов исламской революции в Иране — это то, что она развивалась и не как чисто политическое движение, и не как исключительно культурное. Исламская революция была вызвана одновременно и политическим недовольством диктатурой шаха, и стремлением вернуться к не столь коррумпированному правлению, основанному на религиозных принципах, и обострением социальных проблем. Характерно, что иранские революционеры с самого начала рассматривали свое движение не как сугубо внутриполитическое, но как движение, к которому должны примкнуть мусульмане всего мира. В конце 1970-х и в начале 1980-х годов ИРИ активно занималась экспортом исламской революции, «поддерживая исламистские революционные группы в Ираке, Ливане, Бахрейне, Саудовской Аравии и Кувейте»3. Целью иранского правительства, среди прочего, было покончить с прогнившими, как ему казалось, правящими режимами мусульманских государств, позволившими в угоду стремлениям Запада и светским интересам оттеснить на задний план религиозные потребности мусульманского населения своих стран. По представлениям Тегерана, руководители мусульманских стран были виновны в моральном разложении власти, в связи с чем жители этих стран должны были обратиться за наставлением и руководством не к прогнившей власти, а к исламу. Говоря о глобальном характере исламской революции, аятолла Нури, профессор богословия в Тегеранском университете, писал в 1985 году: «Она [исламская революция] вырвалась на свет из самой глубины души мусульманских масс, которые на протяжении столетий угнетались империализмом и чей исламский характер жестоко подавлялся»4.
Экспорт исламской революции был движением низов, поддержанным иранской интеллигенцией, движением, призванным поднять мусульманские страны Персидского залива плечом к плечу с ИРИ на борьбу против государств Запада и коммунистов, у которых были свои интересы в регионе. Однако вопреки ожиданиям Ирана, соседние страны Залива встретили исламскую революцию без всякого энтузиазма. Многие из них даже увидели для себя угрозу в шиизме, преобладавшем в иранском исламе, к тому же — что еще важнее —
3 Byman D. et al. Op. cit. P. 8.
4 Ayatollah Allama Yahya Noori. Islamic Government and the Revolution in Iran. Glasgow: Royston Limited, 1985. P. 36.
опасность насильственного свержения своих режимов5. Таким образом, риторика экспорта исламской революции не только не помогала наладить прямые каналы связи и расширить влияние Тегерана в данных государствах, но способствовала его изоляции в Заливе и разжиганию конфликта Ирана со светским правительством соседнего Ирака.
Война с Ираком и изоляция от соседей по Персидскому заливу серьезно повлияли на культурные и религиозные аспекты внешней политики страны. Иран больше не мог позволить себе роскошь исходить в отношениях с соседними странами лишь из последовательно революционных лозунгов — пришлось искать более реалистичные подходы. Экономические проблемы и соображения безопасности выглядели более насущными, нежели заботы о распространении религии и революции, тем более что живое непосредственное переживание исламской революции уходило все дальше в прошлое6. Ко времени распада Советского Союза война с Ираком, закончившаяся всего за три года до того (в 1988-м), была куда свежее в памяти иранцев, чем исламская революция, свершившаяся в 1979 году. Тегеран стоял перед выбором: продолжать ли на Юге бывшего СССР ту же политику экспорта революционного исламизма, которую он пытался проводить в странах Персидского залива, или перейти к политике, опирающейся на прагматизм. И, выстраивая отношения с бывшими советскими республиками, Тегеран предпочел гораздо более осторожный подход, отказавшись от радикализма, который проявлял в отношениях с соседями по Заливу сразу после исламской революции.
Осторожность в культурной политике
Когда внешней политикой Ирана руководил Хомейни, в ней явно преобладали культурные мотивы, прежде всего религиозные. В период его правления нормой в разработке и реализации внешнеполитической линии было агрессивное, ничем не сдерживаемое использование религиозного фактора. Например, Ш. Хантер характеризует изменение в ориентации внешней политики Ирана при аятолле Хомейни как «усиление во внешней политике страны идеологических и универсалистских мотивов в противовес мотивам государствоцентрическим и националистическим», поскольку главной целью внешней политики страны было «распространение революционного ислама»7. После смерти аятоллы Хомейни внешняя политика Тегерана претерпела серьезные изменения, что легко видеть на примере отношений ИРИ с расположенными у ее северных границ бывшими республиками СССР: Иран демонстрировал в отношениях с ними известную осмотрительность, какой в первое десятилетие после исламской революции он отнюдь не проявлял в отношениях со своими соседями по Персидскому заливу.
Для подобной осмотрительности было немало причин, из которых самая важная — потребность в геополитической стабильности. Ирано-иракская война, разгоревшаяся уже через год после исламской революции, отчасти была спровоцирована именно той угрозой, которую Саддам Хусейн увидел в призывах Ирана установить в Ираке исламский режим. Война продолжалась восемь лет. Она нанесла серьезный ущерб экономике Ирана и существенно подорвала способность обеспечивать национальную безопасность страны. И когда выяснилось, что за экспорт исламской революции приходится платить утратой экономической и физической безопасности, возобладал взгляд, что экспорт революции на самом деле не ведет к формированию общей исламской зоны безопасности, объединяющей под
5 Cm.: Mesbahi M. Iran and Tajikistan. B kh.: Regional Power Rivalries in the New Eurasia: Russia, Turkey, and Iran / Ed. by A. Rubinstein and O. Smolansky. Armonk, New York: M.E. Sharpe, 1995. P 115.
6 Cm.: Byman D. et al. Op. cit. P. 9.
7 Hunter Sh. Iran after Khomeini. New York: Praeger, 1992. P. 106.
своей сенью различные государства и народы, а, напротив, служит катализатором конфликтов между Ираном и теми странами, которые он стремится охватить той самой исламской солидарностью8. Его революционное руководство, включая аятоллу Хомейни, поняло, что для обеспечения гарантий экономической стабильности и безопасности ИРИ придется изменить кое-какие аспекты своей революционной идеологии; в середине 1980-х годов по распоряжению Хомейни Иран установил дипломатические отношения со всеми странами, кроме Соединенных Штатов Америки, Израиля и государств Южной Африки9.
Сегодня архитекторы иранской дипломатии все дальше отходят от политики, характерной для ранней стадии исламской революции, и все больше настаивают на иной линии поведения, исходящей из необходимости поддерживать геополитическую стабильность. С этой точки зрения особенно существенно то, что в своих отношениях с бывшими советскими республиками Иран не акцентирует вопросы религии в той мере, в какой этого можно было ожидать от революционного исламского государства. Это тем более интересно, что по крайней мере в шести бывших советских республиках преобладающее большинство населения составляют мусульмане10, а жители одной из них, Азербайджана, — шииты-двунадесятники (иснаашариты), то есть приверженцы того же самого шиитского ислама, что господствует в Иране. Сдержанность, которую ИРИ демонстрирует в реализации культурных связей с бывшими советскими республиками, отражает важные изменения в революционной идеологии Тегерана. Отношения между ним и прежними советскими республиками сложны, и на них не могут не отражаться вопросы отношений Ирана с Россией и отношений РФ с бывшими советскими республиками. В том, что касается культурных связей, акценты во внешней политике Ирана сместились со строго религиозной направленности к светской культурной политике, в рамках которой акцентируются этнические и языковые связи. Таким образом, радикальный ислам перестает быть центральным пунктом культурных отношений.
Советское культурное наследие
Позиционирование Ирана в отношении культурной политики в бывших южных республиках СССР следует рассматривать в свете понимания характера культурных экспериментов, осуществлявшихся в этих республиках во времена советского правления. Придя к власти в России, большевики быстро поглотили территории прежней царской империи, провели на картах границы и назвали вновь созданные территории советскими социалистическими республиками. На протяжении своего долгого господства в Центральной Азии и на Южном Кавказе советский режим не прекращал массированного воздействия, стремясь изменить в этих советских социалистических республиках сами культурные основы формирования психологии. На изменение социальной и политической идентичности населения данных республик в огромной степени повлияла националистическая политика И. Сталина, который руководствовался принципом «разделяй и властвуй». Он произвольно проводил границы, не отражавшие этнический состав населения территорий, а затем пытался формировать в созданных республиках этническую идентичность, если она еще не успела сформироваться на данной территории империи к тому времени, как эту территорию поглотил Советский Союз11. Например, в Армении и Грузии существова-
8 См.: Byman D. et al. Op. cit. P. 8—9.
9 См.: Hunter Sh. Op. cit. P. 115.
10 Это Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан, Кыргызстан и Азербайджан.
11 Так, объединение нескольких этносов и создание общей узбекской национальности было порождением советского государства, и, в соответствии с планами Москвы, на территории их проживания была сформирована общая культурная идентичность.
ла определенная национальная идентичность, сформировавшаяся за столетия до установления российского и советского правления, и там Советам не было никакой нужды произвольно создавать нации и национальности. Задачей было сформировать в новых советских республиках чувство национальной общности, а затем заменить этот национализм идеей превосходящей всеобъемлющей советской идентичности. В. Ленин и И. Сталин сконструировали систему, в которой, как они полагали, национальное чувство могло развиваться лишь в виде советского государственного наднационализма. Это, в свою очередь, помогло бы советской (российской) власти утвердиться в регионе, обрести в нем силу и влияние, помогающие обслуживать ее собственные интересы12. Русский язык всячески насаждался как государственный язык СССР, и многие русские переехали в эти новые советские республики, чтобы обеспечить их народам правильное (социалистическое) руководство. С первых лет существования СССР насаждалась русская культура, началась русификация местного населения.
Другой аспект советского правления в республиках Центральной Азии и Южного Кавказа — переписывание их истории. В течение многих столетий, вплоть до российского завоевания в XIX веке, Центральная Азия и Южный Кавказ испытывали сильное влияние Персии. Бывали времена, когда эта империя простиралась от Персидского залива до Каспийского моря, до Египта и Аравийского полуострова, до границ Китая. Советское завоевание стерло эту главу культурных связей Центральной Азии и Южного Кавказа с Ираном. Стремясь создать отдельные национальные общности, Советы выбирали из общей культурной идентичности народов региона какие-то отдельные аспекты и приписывали каждый из них той или иной созданной ими республике. В связи с этим Ш. Хантер отмечает, что «наследие ираноязычных саманидов было закреплено за узбеками, а иранское культурное наследие — за таджиками», что отнюдь не сближало эти две группы в их общей связи с иранской культурой13. Этот исторический ревизионизм весьма помог Советам создавать национальную идентичность для республик Центральной Азии, не имевших твердой основы для ощущения «национальной государственности». Однако то, что служило для Советов удобным инструментом в формировании советской идентичности, в конечном счете привело к ликвидации Советского Союза, поскольку питало националистическую лихорадку, достигшую пика в 1991 году (год распада СССР).
Еще один аспект советского культурного наследия в Центральной Азии и на Южном Кавказе состоял в особенностях религиозной жизни. Идеологи СССР были горячо преданы атеизму, который в рамках советской культурной политики занял место христианства и ислама. И хотя в республиках Центральной Азии и Южного Кавказа атеизм так и не укоренился, возможность свободно исповедовать свою религию была для верующих сильно ограничена. Религиозные убеждения ушли в подполье, а влияние религиозных институтов было несопоставимо с возможностями советского аппарата.
Культура и национализм в бывших южных республиках СССР
Для республик Центральной Азии государственная независимость означала совсем не то, что для республик Южного Кавказа, где (особенно в Грузии и Армении) сложилась сильная институциализированная культурная самоидентификация. Разгоревшийся на закате Советского Союза конфликт между Азербайджаном и Арменией из-за прав на адми-
12 Cm.: Hunter Sh. Central Asia Since Independence. Westport, Connecticut: Praeger, 1996. P. 9.
13 Ibid. P. 10.
нистративное управление Нагорным Карабахом позже перерос в полномасштабную войну, которая еще дальше продвинула формирование государственного национализма в обоих государствах. А в Грузии, в свою очередь, началась гражданская война, так как власти республики стремились утвердить свой государственно-националистический контроль над Южной Осетией и Абхазией. Для этих стран независимость от СССР означала возможность распространить свою региональную автономию и власть на важные в культурном и историческом отношении территории. А вот для Центральной Азии независимость оказалась в значительной мере шоком. Например, Т. Атабаки отмечает, что советские республики Центральной Азии «создавались не как этнические, а как территориальные государства» и в значительной степени оставались таковыми и после получения неза-висимости14. В странах Центральной Азии националистические тенденции не были столь четкими, как на Южном Кавказе, и представления о гражданском обществе были там не слишком развиты. Поэтому идентификация с Советским Союзом во многом удовлетворяла потребность жителей Центральной Азии в источнике идентичности, с приходом же независимости они оказались лишены этой идентичности.
Последствия обретения суверенитета могут быть двоякими. Если получившие независимость народы еще до того обладали значительной идентичностью и сильной общей культурной традицией, то, получив независимость, они не станут искать новые источники идентичности. Вместо этого в попытках укрепить свою культурную идентичность и утвердить националистическую повестку дня они обратятся к историческим фигурам из национального пантеона. Если же только что получившие независимость народы не имеют сильной национальной идентичности, как это было с народами Центральной Азии, — им необходимо заново найти источник национализма. Одни, как Узбекистан и Туркменистан, могут искать такой источник в пересмотренной истории советского периода. Другие предпочтут идентичность культурную, чей источник лежит в более отдаленном прошлом. С точки зрения культурной политики Ирана эти последние страны, где нет сколько-нибудь значительного гражданского общества и прочной культурной идентичности, сформировавшейся еще до их завоевания Советским Союзом, окажутся в поисках своей национальной идентичности более открытыми для установления культурных связей с Ираном.
Ислам в Центральной Азии и на Южном Кавказе15
Хотя коммунизм и привился в Советском Союзе, полностью вытеснить религиозную идеологию он не смог. Например, в Российской Советской Федеративной Социалистической Республике не была полностью искоренена православная церковь, при том, что руководство СССР оказывало сильное давление на ее приверженцев и свободно исповедовать свою религию им было нелегко. Точно так же и в Азербайджане, и республиках Центральной Азии коммунистический режим не сумел полностью вытеснить ислам из культурной жизни и заменить его своей идеологией16.
В Центральную Азию в свое время занесли особую разновидность мусульманства — суннитский суфизм, для которого характерно мистическое понимание личного отношения
14 См.: Atabaki T. The Impediments to the Development of Civil Societies in Central Asia. В кн.: Post-Soviet Central Asia / Ed. by T. Atabaki and J. O’Kane. London: Tauris Academic Studies, 1999. P. 38.
15 Поскольку армяне и грузины в основном относят себя к христианам, для целей данной статьи рассуждения об исламе на Южном Кавказе ограничиваются лишь Азербайджаном: иранская культурная экспансия в Грузию и Армению не будет связана с исламом.
16 См.: Pahlevan T. Iran and Central Asia. В кн.: Post-Soviet Central Asia. P. 81—82.
человека к Богу17. Собственно, в данном регионе исламский характер культуры мог сохраняться и без посещения мечетей, да и вообще без наличия на местах традиционной инфраструктуры. И коммунизм там в конечном счете не вытеснил ислам как систему верований, направлявших повседневную жизнь человека и его поведение в обществе. В Центральной Азии воздействие коммунизма на ислам больше проявлялось в характере инфраструктуры мусульманских организаций, поскольку религиозные организации действовали под контролем КПСС18. Поэтому официальная религия выступала не как важнейший элемент духовной жизни, а скорее как фактор развития национальной идентичности19, и Коммунистическая партия видела в ней не угрозу своей власти, а лишь один из инструментов контроля.
А в Азербайджане, напротив, наиболее влиятельным был шиитский ислам, поскольку до того, как Азербайджан захватила Россия, а позже — Советский Союз, тот находился под сильнейшим влиянием Персидской империи. Это то же направление ислама, что преобладает в Иране, и история его полна примеров жизни под властью врагов. Шиитам (или «приверженцам Али») всегда приходилось в той или иной степени сталкиваться с противостоянием суннитов — представителей самого распространенного, господствующего направления в исламе. Шииты всегда учитывали этот фактор, и «такийя» — сокрытие своей истинной веры ради спасения собственной жизни или жизни семьи — давняя традиция и деяние, вполне приемлемое для приверженцев этой веры20.
По всем этим причинам коммунизм не покончил с исламом в Центральной Азии и на Южном Кавказе, хотя весьма существенно повлиял на его характер и форму. Коммунизм не представлял собой реальной альтернативы исламу как культурному ресурсу самоидентификации и как ориентиру в общественной жизни; однако он сумел видоизменить структуру ислама и повлиял на возможности для мусульман в Советском Союзе практиковать свою веру так, как они считали нужным. И ислам, который возник в новых независимых государствах Центральной Азии и в Азербайджане, не был тем же самым исламом, что в странах, где он мог развиваться под покровительством правящих режимов. В постсоветских республиках ислам развивался скорее как инструмент поддержки национализма («все туркмены — мусульмане») и культурный инструмент, задающий всем людям некоторые общие этические нормы и идеалы, что избавляет от необходимости детально регламентировать каждый аспект жизни. Другими словами, тот факт, что мусульманство вообще появилось на культурной почве нынешнего Азербайджана и республик Центральной Азии, говорит о его способности к самосохранению; а то, что он возродился именно в той форме, какую прежде вылепила для него партия коммунистов, свидетельствует о его практическом и светском назначении — как средства, которое ранее использовалось для укрепления коммунистического режима, поскольку способствовало формированию национально-государственной идентичности.
Почему южным республикам бывшего СССР не подходит революционный ислам
Когда бывшие советские республики обрели независимость, многие политологи предсказывали, что влияние Ирана в регионе будет расти в значительной степени бла-
17 См.: Walker E. Islam, Islamism, and Political Order in Central Asia // Journal of International Affairs, 2003, Vol. 56, No. 2. P. 23.
18 См.: Pahlevan T. Op. cit. P. 82.
19 См.: Atkin M. Tajikistan: Reform, Reaction, and Civil War. В кн.: New States, New Politics: Building the Post-Soviet Nations / Ed. by I. Bremmer and R. Taras. Cambridge: University of Cambridge Press, 1997. P. 618.
20 Об этом подробнее см.: Jafri S.H.M. The Origins and Early Development of Shi‘a Islam, Oxford: Oxford University Press, 2000.
годаря экспорту революционного ислама в страны Центральной Азии и в Азербайджан. Однако для укрепления культурных связей с этими странами ИРИ не стала прибегать к своей версии революционного ислама. Хотя религия, конечно же, играет определенную роль во внешней политике Ирана, для своих отношений со странами Центральной Азии и Южного Кавказа он выработал более «светскую» линию внешней политики21. Когда президента Туркменистана спросили об угрозе, которую таит возможность экспорта исламской революции из Ирана, он ответил, что «не видит ни экспортера, ни кого-то, кто мог бы такой экспорт использовать»22. Усилия Тегерана по укреплению культурных связей с государствами региона были сосредоточены не на пропаганде исламской революции в этих, по преимуществу, мусульманских странах, а на акцентировании их традиционных исторических связей с Ираном.
Можно отметить несколько важнейших причин, по которым руководство ИРИ воздерживается от насаждения радикального революционного ислама в странах Центральной Азии и Южного Кавказа. Главный фактор, сдерживающий экспорт исламской революции из Ирана в эти бывшие советские республики, — потребность Тегерана в политической и экономической стабильности в регионе23. Политическая стабильность необходима ИРИ из-за того, что на самой ее территории проживает множество этнических меньшинств, способных создать проблемы для руководства Тегерана24. У него уже есть крайне тягостный опыт конфликта с Багдадом, и теперь ИРИ ясно видит возможность других конфликтов прямо на своих границах или даже в пределах собственной территории. Как справедливо напоминают Д. Байман и его соавторы, в Иране «этнические меньшинства сосредоточены главным образом в пограничных областях и сохраняют связи с этническими группами или государствами по ту сторону границы»25. ИРИ — страна многонациональная и опасается, что для некоторых ее граждан этническая идентичность более значима, чем государственная. Главный источник беспокойства для Ирана — азербайджанское меньшинство на северо-западе страны, а также возможность его обособления и недовольства правлением Тегерана, которому оно может предпочесть получившего независимость северного соседа26. Если бы Иран стал проводить политику экспорта исламской революции, он, скорее всего, натолкнулся бы на противодействие со стороны руководства этих стран. К тому же они с большой долей вероятности попытались бы свести на нет способность Ирана к экспорту революционного ислама, мобилизуя против Тегерана этнические меньшинства. В интересах самого же Ирана во имя своей же собственной безопасности и поддержания стабильности в Центральной Азии и на Южном Кавказе — воздерживаться за рубежом от культурной политики, основанной на идее экспорта исламской революции.
Однако больше всего Тегеран нуждается в региональной стабильности из-за экономических последствий его войны с Багдадом. В ходе ирано-иракской войны ИРИ лишилась значительной части своей инфраструктуры, промышленности и трудовых ресурсов. В экономике страны царила разруха, а экономические отношения с другими странами оказались весьма слабы и не давали возможности получить материальные и финансовые ресурсы, необходимые для того, чтобы оправиться от понесенного ущерба. Поэтому во всем, что касается контактов со странами Центральной Азии и Южного Кавказа, усилия ИРИ имеют целью «улучшить двусторонние связи с соседями и своими торговыми парт-
21 Cm.: Peimani H. Regional Security and the Future of Central Asia: The Competition of Iran, Turkey, and Russia. Westport, Connecticut: Praeger, 1998. P. 32.
22 Hunter Sh. Iran’s Pragmatic Regional Policy // Journal of International Affairs, 2003, Vol. 56, No. 2. P. 140.
23 Cm.: Peimani H. Op. cit. P. 32.
24 Cm.: Byman D. et al. Op. cit. P. 78—79.
25 Ibid. P. 13.
26 Cm.: Winrow G. Azerbaijan and Iran. B kh.: Regional Power Rivalries in the New Eurasia: Russia, Turkey, and Iran. P. 102—103.
нерами, особенно избегать напряженности в отношениях или сводить ее к минимуму»27. Революционный ислам, безусловно, представляет собой точку роста напряженности и способен отрезать Иран от его потенциальных экономических партнеров. И в своей культурной политике он придает куда большее значение стабильности и облегчению доступа к экономическому сотрудничеству, чем экспорту исламской революции.
Еще одна причина, заставившая Иран отказаться от агрессивной поддержки революционного ислама в странах Центральной Азии и Южного Кавказа, — беспокойство и опасения, которые исламский радикализм вызывает в этих новых независимых государствах28. В некоторых республиках Центральной Азии прежнее советское господство, в том числе его жесткий контроль над религиозными группами и насаждение атеизма привели к активизации религиозных политических партий и движений. Многие из них носили преимущественно исламский характер, а некоторые прибегали к насилию в попытках достичь своих политических целей. Именно это происходит на российском Северном Кавказе, непосредственно на границах с Грузией, прежде всего в Чечне. В Афганистане (после вывода из него советских войск в 1989 г.) радикальный ислам привел к гражданской войне, которая закончилась только в 2000 году с установлением полного контроля со стороны движения «Талибан» над страной. Таким образом, радикальный ислам появился и у границ республик Южного Кавказа, и у границ стран Центральной Азии, и в обоих случаях привел к конфликтам. Беспокойство по поводу радикального ислама в регионе усиливается.
После падения советской империи Иран из-за происшедшей в нем ранее исламской революции часто рассматривали как главную базу исламского участия в политической борьбе в регионе. Но, как напоминают Д. Байман и его соавторы, война с Ираком и постоянные неудачи попыток ИРИ распространить исламскую революцию среди его соседей по Персидскому заливу научили Тегеран осторожности29. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы убедить своих соседей, особенно страны, в которых сильна исламская оппозиция30, что в его намерения отнюдь не входит экспорт исламской революции. Поскольку мотивы, побуждающие Иран к активной политике в регионе, носят, как уже отмечалось, в основном экономический характер, экспорт революции противоречил бы задачам тегеранской realpolitik. И хотя (с точки зрения революционной исламской риторики) Иран должен был бы поддерживать в шести прежних республиках Советского Союза их исламские партии и в сфере культурной политики, и в сфере безопасности, он вместо этого твердо придерживался политики неучастия в исламских движениях в регионе.
Другая причина для сдержанности в вопросах экспорта исламской революции в новые независимые государства Центральной Азии и Южного Кавказа связана с взаимоотношениями между Ираном и Россией. Москва — важнейший партнер Тегерана в регионе: помимо сотрудничества в вопросах торговли Россия для Ирана — главный источник импорта вооружений и технологий, а также самая мощная страна в регионе, так что намеренное провоцирование северного соседа могло бы сослужить дурную службу интересам безопасности Ирана. С точки зрения внешней политики Ирана в сфере культуры это означает, что он должен умерять свои стремления к укреплению культурных связей со странами Центральной Азии и Южного Кавказа таким образом, чтобы его интересы не сталкивались с интересами России31. Ведь ее войска, действующие, исходя из задач контролируемого Кремлем Содружества Независимых Государств (СНГ), до недавнего времени были дислоцированы почти во всех республиках Центральной Азии и Южного Кавказа, чтобы защищать территориальную целос-
27 Peimani H. Op. cit.
28 Ibidem.
29 См.: Byman D. et al. Op. cit. P. 8.
30 Таджикистан и Узбекистан.
31 См.: Chubin Sh. Iran’s National Security Policy: Intentions, Capabilities & Impact. Washington: Carnegie Endowment for International Peace, 1994. P. 7.
тность членов СНГ и оперативно реагировать на любую угрозу для России или СНГ. Исламская «угроза с юга» — один из тех вызовов, который РФ остро ощущает и на которую она готова реагировать32. Если бы в попытках расширить свое культурное влияние Иран намеревался экспортировать исламскую революцию на территорию своих новых северных соседей, то он вместо этого, скорее всего, столкнулся бы (в лучшем для него случае) с ростом напряженности в отношениях с Россией. Из-за экспорта революции в страны Центральной Азии и Южного Кавказа Тегеран лишился бы своего важнейшего торгового партнера и источника вооружений и технологии и превратил бы этого партнера в противника33. Требования realpolitik в отношениях с Москвой безусловно исключают экспорт исламской революции на территорию бывших южных республик СССР.
Ситуация в Таджикистане наглядно демонстрирует как неприятие радикального ислама бывшими советскими республиками, так и сдержанность Ирана в поддержке революционного ислама в регионе. После распада Советского Союза в РТ разгорелась борьба за политическую власть между ее прежним коммунистическим руководством и коалицией различных партий исламской ориентации. Эта коалиция была далека от революционного исламизма, как он обозначился в ходе иранской революции 1979 года, и способствовала продвижению одновременно и демократических реформ, и мусульманской морали34. Но все это не помешало бывшим коммунистам заклеймить коалицию как «радикальных исламистов» и утверждать, что последние будут использовать ту же тактику и установят такое же правление, что и иранцы в ходе исламской революции35. Относительно умеренные цели исламско-демократической коалиции воспринимались в регионе в свете политики и практики исламистов в соседнем Афганистане или в Чечне. Позже, когда политический конфликт между бывшими коммунистами и исламистами перерос в опустошившую Т аджикистан полномасштабную гражданскую войну, эта характеристика окончательно закрепилась.
Во время гражданской войны в Таджикистане ИРИ проявляла удивительную сдержанность, если учесть имевшиеся у нее возможности для экспорта исламской революции. Иран официально объявил, что не будет вмешиваться в гражданскую войну и у него нет никаких намерений экспортировать в эту республику исламскую революцию36. Более того, ИРИ даже продемонстрировала поддержку светским руководителям Таджикистана — бывшим коммунистам, когда те заняли столицу Таджикистана Душанбе, и направил в разоренную гражданской войной страну гуманитарную помощь37. К тому же Иран попытался выступить посредником между враждующими сторонами в деле мирного урегулирования в РТ. Тегеран явно стремился послать остальной части бывшего Юга СССР четкий сигнал относительно того, как он будет вести себя на бывших советских территориях в вопросе о политической роли ислама. Похоже, этот сигнал свидетельствует, что в данном случае исламский аспект для Ирана не так важен, как нормализация его отношений с бывшими республиками СССР, как их стабильность и работоспособная экономика, а также прочные экономические связи с данными постсоветскими странами.
Если не революционный ислам, то что?
Хотя революционный ислам — аспект иранской культуры, сильнее всего бросающийся в глаза, он далеко не единственный элемент культуры, способный выступить связу-
32 См.: Winrow G. Op. cit. P. 106.
33 См.: Peimani H. Op. cit. P. 57.
34 См.: Mesbahi M. Op. cit. P. 121
35 Ibidem.
36 См.: Peimani H. Op. cit. P. 32.
37 Ibidem.
ющим звеном между ИРИ и республиками бывшего Советского Союза. Сегодня на передний план внешнеполитической активности Тегерана в сфере культуры выдвигаются языковые и этнические аспекты, поскольку он стремится навести мосты для взаимопонимания и открыть себе пути для влияния на своих северных соседей. В Иране считают, что в странах Центральной Азии и Южного Кавказа существует долгая и богатая традиция влияния персидского языка и культуры, но годы советского господства прервали эти связи. С точки зрения требований realpolitik Ирану, чтобы накопить потенциал геополитического влияния, нужно начинать с восстановления культурных связей с данными республиками, разорванных после прихода советской власти. Но в культурной политике Тегерана за рубежом определенная роль отводится и религии, хотя и куда меньшая, чем требовали бы цели революционного ислама. В иранской внешней политике религия используется не в смысле какого-то экспорта революционного ислама, что было характерно для внешнеполитической стратегии первых дней ИРИ, а как еще один инструмент культурного сближения со странами Центральной Азии и с Азербайджаном.
Язык — ключевая форма самоидентификации в культурном пространстве, он может использоваться и как один из факторов формирования национализма. В ситуации со странами Центральной Азии и Южного Кавказа (т.е. после 1991 г.) языковые традиции помогают более мощным соседям устанавливать связи с этими прежними советскими республиками и воздействовать на их ориентацию. До образования СССР народы Центральной Азии и Азербайджана пользовались арабской письменностью, а их «административным и культурным языком» был персидский38. Однако в конечном счете советская власть ввела в республиках Центральной Азии кириллический алфавит как средство укрепления формируемого национализма (Н. Пимани обращает внимание на то, что для каждой из этих республик был создан свой уникальный набор кириллических знаков, чтобы дифференцировать нации39) и утверждения русского языка как фактического языка административного управления и официального наднационального советского языка.
Поэтому после распада СССР одной из целей политики Ирана является возрождение связи республик Центральной Азии с их иранскими культурными корнями. Для Ирана язык — краеугольный камень в строительстве этой связи. Единственная страна в регионе, где говорят на фарси, самом распространенном из языков Ирана, — Таджикистан40. Поэтому, хотя РТ не имеет общей границы с ИРИ, эта страна крайне важна для Ирана во всем, что касается культуры. Тегеран активно поддержал решение Душанбе о переходе с кириллицы на арабскую письменность, поскольку это делает письменные тексты равно понятными в обеих странах41. В результате такого перехода расширяются возможности Ирана в сфере образования и облегчается его сотрудничество с Таджикистаном. В частности, ИРИ предоставляет РТ школьные учебники и другие учебные пособия42, выделила стипендии ряду таджикских студентов, что позволяет им обучаться в иранских университетах. Кроме того, подобное сближение открыло путь к расширению обмена литературными трудами и к телевизионному вещанию из Ирана на Таджикистан.
Однако фактически все эти шаги следует рассматривать как попытку ИРИ добиться влияния в РТ с помощью культурных инструментов. Поддерживая более широкое использование фарси и арабской письменности, Иран получил возможность содействовать широкому признанию выдающихся произведений иранской литературы. Способствуя распространению арабской письменности, Тегеран, без сомнения, стремится также с помощью общего языка теснее связать таджиков с персами. Что особенно важно, содей-
38 См.: Peimani H. Op. cit. P. 45.
39 Ibidem.
40 См.: Mesbahi M. Op. cit. P. 119.
41 Ibid. P. 123.
42 См.: HerzigE. Iran and the Former Soviet South. London: Royal Institute of International Affairs, 1995. P. 51.
ствие продвижению арабской письменности было для него безопасным и ненавязчивым средством изменить идентичность жителей Таджикистана, побудить их идентифицировать себя не с русскими, использующими кириллицу, а с пользующимися арабской письменностью иранцами. При этом он мог просто прибегнуть к аргументу, что звучание таджикских слов легче передать на письме с помощью персидского алфавита, не ввязываясь в долгие дискуссии с русскими.
В своей внешней политике Иран использовал и религию, но она вопреки распространенным ожиданиям не носила форму революционного ислама. Хотя А. Рубинстейн и утверждает, что русских мало беспокоит распространение Ираном «иранской революции» в Центральной Азии и на Южном Кавказе43, на самом деле религиозные факторы, укрепляемые в регионе при содействии Тегерана, не имеют ничего общего с той исламской революцией, которая в 1979 году свергла шаха. Направление в регион иранских миссионеров и учителей, а также помощь в строительстве мечетей следует характеризовать не как распространение революционного ислама, а как противодействие мощному суннитскому присутствию в регионе, поддерживаемому такими странами, как Саудовская Аравия и Египет44. Использование Ираном религии — не стремление свергнуть местные правительства и распространить исламскую революцию, а просто попытка завоевать доверие в регионе и распространить на его страны свое влияние.
Регионализм и иранская культура
В своей внешней политике Иран выдвигает на передний план те культурные факторы, которые способны укрепить в Центральной Азии и на Южном Кавказе сознание региональной общности и восприятие ИРИ как регионального центра. Регионализм — инструмент, который Иран может использовать для переориентации народов бывшего Советского Союза к более четко оформившимся отношениям с ИРИ, ослабляя зависимость от России. Попытки Тегерана укрепить регионализм важны для него не только как средство избежать геополитической изоляции, но и в еще большей степени как средство повысить потенциал своего влияния и поднять авторитет страны как субъекта геополитики. Е. Херзиг признает значение культуры для развитии региональной политики, поскольку «в целом иранские концепции регионализма отводят большое место культуре как фактору самоопределения и основе для сотрудничества»45. Соответственно, в региональных организациях, пользующихся поддержкой Тегерана, культурное влияние — неотъемлемый элемент обоих этих инструментов укрепления регионального сотрудничества, да и важное основание для самого такого сотрудничества.
Для ИРИ осуществление ясной культурной политики — средство способствовать регионализации. На самом деле Иран боится не глобализации. Он стремится свести на нет лишь геополитическое доминирование Соединенных Штатов и однополярный характер мира46. В таком контексте становится яснее характер культурной политики Тегерана в отношении республик Центральной Азии и Южного Кавказа. Укрепляя взаимопонимание в сфере культуры и привязывая культурную идентичность народов этих республик к Ирану, ИРИ пытается обеспечить поддержку своего регионального статуса и потенциала и ограничить однополюсное влияние США во всем регионе.
43 См.: Rubinstein A. Moscow and Tehran. В кн.: Regional Power Rivalries in the New Eurasia: Russia, Turkey, and Iran. P. 52.
44 См.: Peimani H. Op. cit. P. 57—58.
45 Herzig E. Regionalism, Iran and Central Asia // International Affairs, 2004, Vol. 80, No. 3. P. 510.
46 Ibidem.
Так, в рамках самой важной для Ирана региональной структуры — Организации экономического сотрудничества — он не устает пропагандировать общность культурных ценностей, объединяющих членов данного образования. Хотя такие критики, как Т. Пахлеван, доказывают, что Организация совершенно неэффективна как экономическое формирование и представляет собой «всего лишь организационную структуру для минимально возможного сотрудничества на региональном уровне»47, ИРИ рассматривает ее не только с точки зрения экономической эффективности. Для Тегерана успешность этой структуры тесно связана с ее способностью объединять государства как в экономическом, так и в культурном плане, причем последнее в конечном счете способствует успеху первого48. Именно ИРИ постоянно подчеркивает исламский характер Организации и пытается использовать ее, чтобы государства-члены сотрудничали не только в сфере экономики, но и распространили взаимодействие на вопросы языка, культуры и религии49. Для Ирана данная структура служит инструментом, позволяющим ему продвинуть регионализацию, усилить собственное региональное влияние, вытесняя Соединенные Штаты и Россию. Используя такие факторы культуры, как религия, он стремится сплотить государства, входящие в Организацию экономического сотрудничества, и упрочить их отношения с Ираном.
3 а к л ю ч е н и е
На характер культурной политики Ирана в республиках Центральной Азии и Южного Кавказа весьма существенно повлияли прежний опыт его усилий экспортировать исламскую революцию, а также советское наследие в регионе. Неудача всех попыток экспорта исламской революции в страны Персидского залива сразу после свержения шаха в 1979 году стала для Тегерана сигналом, что его внешнюю политику необходимо переориентировать с подчинения культурным императивам в сторону большего прагматизма и принципов realpolitik. Из-за последствий господства советской структуры республики Центральной Азии особенно остро нуждались в культурном влиянии, но характер развития мусульманства в регионе заставлял их с подозрением относиться к любым разновидностям радикального ислама (особенно к шиитским).
Из нынешней внешнеполитической повестки дня ИРИ в регионе полностью исключено стремление к агрессивному экспорту радикального ислама в страны Центральной Азии и Южного Кавказа, потому что подобная политика противоречила бы прагматическому подходу. Как показал собственный опыт Тегерана в войне с Багдадом, революционный ислам способен дестабилизировать ситуацию в регионе, а интересы собственной безопасности Ирана, как и его экономические интересы, требуют региональной стабильности. Кроме того, советское наследие вынуждает бывшие южные республики СССР опасаться, что радикальный ислам подорвет их собственную специфическую национальную независимость и приведет к господству иностранных режимов. Наконец, отношения ИРИ с РФ слишком деликатны, чтобы Иран мог позволить себе не считаться в своей внешней политике с настроениями России. Ведь она — слишком важный торговый партнер и слишком серьезная региональная держава, так что Тегеран вряд ли позволит себе вызвать ее недовольство своими попытками добиться большего влияния в регионе.
В культурной политике в странах Центральной Азии и Южного Кавказа Иран стремится акцентировать свои языковые, этнические, религиозные связи с их народами и пытается укрепить собственные позиции как региональной державы. То, как он использует
47 Pahlevan T. Op. cit. P. 87.
48 См.: Herzig E. Iran and the Former Soviet South. P. 37.
49 Ibidem.
культурную составляющую политики в качестве инструмента регионализации, говорит о его прагматическом подходе к необходимости дать геополитический ответ на вызов американской однополярности. Цели нынешней внешней политики страны (в отличие от внешнеполитического подхода Тегерана в период сразу после исламской революции) не определяются лишь культурными факторами. Конечно, Иран использует их, но как инструмент, помогающий ему продвинуть регионализацию и вернуть республики Центральной Азии и Южного Кавказа в сферу своего влияния.
