CC BY
50
Н. Н. Старикова (Москва)
«Крещение у Савицы» Ф. Прешерна
как историческая поэма (к вопросу о жанровой специфике)
С исторической тематикой в значительной мере связана классика любой литературы, ибо исторический жанр — это своего рода индикатор состоятельности словесности, в равной степени близкий и интересный как писателям, так и читателям. Его становление тесно связано с формированием национального самосознания, которое у словенцев происходило, как известно, в эпоху романтизма. Самоутверждение нации, находящее выражение в осознании самобытности, «единственности» языковых, этнокультурных, исторических традиций, означало повышение внимания ко всему национально значимому: истории, фольклору, письменности. Поэтому исторический жанр этого периода можно рассматривать как один из наиболее специфических с точки зрения интерпретации национального прошлого. Ведущей линией для него служит воплощение идеи национального единения через прославление героических эпизодов национального прошлого и акцентирование внимания на ключевые этапы рождения нации. Особенность словенской литературы такова, что собственно исторический роман был заявлен в ней позже, чем во многих других славянских и неславянских литературах Европы: лишь в 1873 г. вышел в свет роман Й. Юрчича «Иван Эразм Татенбах» (хотя, согласно библиографии словенской исторической прозы, составленной профессором М. Хладником, историческая тематика уже в 40-50 гг. XIX в. была довольно широко представлена в новеллах и повестях Ф. Малавашича, В. Мандельца, Ф. Кочевара, Е. Должана, Ю. Врани-ча, П. Огринца, Й. Турнограйской, Я. Трдины, наконец, самого Юрчича) Следовательно, на словенской почве романный исторический жанр утвердил себя только спустя шестьдесят лет после выхода в свет первого исторического романа Европы «Уэверли» (1814) в исполнении В. Скотта и через полстолетия после апогея так называемой вальтер-скоттовской лихорадки, охватившей весь цивилизованный мир в середине 1820-х гг., когда произведениями «шотландского чародея» зачитывались Пушкин и Гоголь, Мицкевич и Байрон. Однако самой первой попыткой художественного обращения словенской словесности к теме национального прошлого все же можно считать поэму Ф. Прешерна «Крещение у Савицы» (1836), одно из самых ин-
384
Н. Н. Старикова
тересных и дискуссионных произведений поэта, сразу после опубликования вызвавшее множество разноречивых толкований и до сих пор остающееся объектом полемики. Поэма, предваряемая сонетом, посвященным другу и соратнику поэта М. Чопу (1797-1835), состоит из двух частей, отличающихся как по строфике (терцины и октавы), так и по ряду жанровых признаков: если первая часть — «Введение» представляет собой героико-эпическую песню, повествующую о трагическом поражении словенских язычников от войска христиан, то «Крещение» (вторая часть) — поэма с любовно-психологическим содержанием и философским подтекстом. Связующим звеном служит образ главного героя Чертомира, предводителя непокорных словенцев. Одновременно «Крещение у Савицы» — первый для словенской литературы опыт воплощения исторического сознания. Речь идет, 'конечно, о том историческом сознании, которое понимается как память о прошлом, его знание и переживание, а не как обозначение жизни общества в целом. Историческое прошлое начинает занимать соответствующее место в духовной жизни общества только на определенном этапе его эволюции, когда кроме устной традиции существуют и иные формы социальной памяти, такие как печатная книга. Формирование исторического сознания человека происходило и до сих пор происходит главным образом под влиянием художественного творчества. Историческое сознание включает в себя не только знание о прошлом, но и его эмоциональное переживание. Переживаешь обычно судьбу чего-то родного, поэтому понятие родины — важнейшая категория исторического сознания. Именно на героическом и трагическом прошлом родины сосредоточено внимание Прешерна, что само по себе является определяющим. В поисках достойного материала он обращается к двум историческим хроникам: «Слава Герцогства Край-на» (1681) Янеза Вайкарда Вальвазора и «Опыт истории Крайны» (1788) Антона Томажа Линхарта. Трагический сюжет борьбы каран-танского князя Чертомира против насильственной христианизации, проходившей на фоне возрастающего порабощения свободного народа, по нашему глубокому убеждению, привлек поэта не только по ряду субъективных причин, на которые в письме к Ф. Л. Челаковскому от 22 августа 1836 г. прямо указал сам поэт: «Мое новейшее произведение „Крещение у Савицы" прошу рассматривать как метрическую задачу, целью которой было получить расположение духовенства»2, но и как один из поворотных, принципиальных для понимания особенностей словенского национального характера эпизодов истории.
Первые попытки проповедовать христианство среди языческого населения Каринтии относятся к первой половине VII в., когда своеобразное зондирование предприняли по инициативе епископа Ко-
лумбана ирландские миссионеры. Карантанский князь Борут, перед лицом аварской угрозы признавший свою вассальную зависимость от баварцев, понимает стратегические и политические выгоды новой религии, и его сын и племянник проходят обряд крещения и получают христианское воспитание. Последний, князь Хотимир (лат. С'пей-шагиБ), проникся новой верой настолько, что ищет поддержку в Зальцбурге. Христианские священники начинают активно проповедовать новое вероучение, попутно вторгаясь и в экономическую сферу: вводят налог на церковную десятину, вызывая крайнее недовольство коренного населения. К тому же, языческие верования предков представлялись простым карантанцам значительно гуманнее, чем христианские. Все это привело к нескольким вооруженным восстаниям, в ходе которых незваные гости были изгнаньГсо словенских территорий. Особенно кровопролитным эти преследования христиан были между 769 и 772 гг. Усмирять непокорных решили руками их сородича карантанского князя Вальтунка (лат. УаШипш или Уа1-(Ыгшб), сына Хотимира, и отрядов уже христианизированных словенцев; и князь успешно справился со своей задачей: последняя крепость идолопоклонников была взята, и словенские язычники насильственно обращены в христианскую веру3. Очевидно, что этот эпизод древней истории привлек Прешерна своей значимостью, эпичностью и трагизмом. Религиозная распря становится по сути причиной братоубийства. Герой поэмы Чертомир борется с соплеменниками, уже принявшими христианство:
Шесть месяцев кровь поливала пашни, Словенца убивал словенец, — брат...
(Перевод М. Зенкевича4)
Впервые в художественном произведении речь идет о важнейшем вопросе, веками стоявшем перед словенцами, принужденными приспосабливаться к аппетитам более сильных соседей, о вопросе целесообразного выбора ради выживания, о проблеме конформизма ради самосохранения. У язычников Карантании два пути: или отказаться от веры отцов, или быть уничтоженными от рук своих же:
Вальхун, сын Кайтимара, бой кровавый За веру христианскую ведет. Дрох и Аврелий от его расправы
Погибли, и других погибель ждет. Струится кровь по Крайне, Коратани, И много воинов и воевод Гниют, сраженные на поле брани.
386
Я. Я. Старикова
Своих предков поэт показывает как храбрых воинов, которых «голод побеждает, а не меч», как «вольных в вере» сынов Славии, стремясь найти в героическом прошлом своих предков пример для современности. Он невольно поэтизирует образ древнего народа, и историческая дистанция служит здесь своеобразной линзой, укрупняющей масштаб происходящего и романтизирующей события.
Очевидно, что сама историческая дистанция возможна не ко всякому прошлому, а к тем его этапам или явлениям, которые обрели прочные очертания и могут оцениваться как в своих истоках, так и в последствиях. Что для художника прошлое, какое время можно называть историческим, а какое — современным? Определить это важно и потому, что уже век XIX (не говоря о XX и тем более XXI) необычайно насыщен кардинальными процессами и событиями, и уплотненный ритм исторических катаклизмов все стремительнее отодвигает в сознании людей явления, которые в другие эпохи казались бы живой современностью.
Для Прешерна в его настоящем, в его сейчас напластовалась, отложилась предшествующая история, и постижение этой стороны диалектической связи «прошлое — настоящее» оказалось чрезвычайно важным для понимания им историзма как составляющей художественно-эстетического сознания. В этом отношении для всего его поколения неоценимым оказался опыт позднеромантической констатации противоречивости истории, произошедший под воздействием Французской революции и стимулировавший анализ реальных отношений, которые изменили понимание связи «настоящее -прошлое», «сегодня — вчера», сделав ее диалектически более содержательной.
Принцип историзма, реализуемый в любом историческом произведении, будь ТТ) рассказ, роман или повесть *, означает изображение общественной и частной жизни людей в их определенности, детерминированности временем. Проблема историзма конкретизируется как проблема обобщения и наблюдения над человеком и его взаимоотношениями с обществом. То есть решающее значение здесь имеет подход автора к материалу прошлого, тип его организации, идейная и эстетическая установки. Существенно, что сам он изображаемую им действительность понимает как историческую, ставшую прошлым, следовательно, необходимым признаком становится наличие исторической дистанции, исторической перспективы, которая может, однако, соседствовать и с осмыслением событий с позиций сегодняшнего дня, в духе новейших достижений исторической науки.
* Прешерн называл поэму «Крещение у Савицы» повестью в стихах.
Появление европейского исторического романа, если исходить из того, что роман — в сравнении с эпосом — «открывает новую зону построения литературных образов, именно зону максимального контакта с настоящим (современностью) в его незавершенности» 5, видимо могло означать существенное изменение жанрового хронотопа: история и современность вступили в прямой контакт друг с другом, взаимно проникая и преобразовывая друг друга. Суть открытия В. Скотта состояла в том, что он сумел отделить историю от современности, сопоставить их и увидеть в истории не просто совокупность фактов, последовательность событий, но отрезок живой жизни, которая была столь же многогранна, насыщена страстями, как современность. Действие его романов происходит, как правило, в переломные моменты истории, когда конфликт между старым, традиционным, уходящим, с одной стороны, и новым, предвещающим будущее, с другой, достигает крайней степени остроты. Гражданские и религиозные войны, восстания, народные возмущения, заговоры, династические распри — вот тот материал, к которому обращался основоположник жанра, полагавший, что лишь «резкий контраст, вызванный сопротивлением старых нравов новым... порождает свет и тени, столь необходимые для создания яркого романа» 6. Но поскольку автор смотрит на столкновения враждующих сторон издалека, с позиций умеренного и просвещенного XIX в., различие между победителями и побежденными, между теми, кто защищает исторически правое и исторически неправое дело, стирается, и они оцениваются по их нравственным качествам или, говоря словами самого писателя, по «истинной ценности», а не по принадлежности к той или иной партии. Автор находится над схваткой.
Стремясь сохранить полную беспристрастность и увидеть исторический конфликт «двойным зрением», писатель всегда ставит в центр повествования так называемого «сквозного героя», который становится главным двигателем сюжета. Подобный герой обычно не связан ни с одной из враждующих сторон и в схватке религиозных, политических, национальных групп оказывается наивным простаком, не имеющим определенных убеждений. В отличие от других персонажей, он не закреплен за отдельным лагерем, но обладает большой подвижностью и свободно перемещается в пространстве романа, отмыкая запертые для других двери и проходя сквозь идеологические перегородки. Он смотрит на исторические события со стороны, с точки зрения «неангажированного» частного лица, и потому оценивает политиков как личностей, а не как общественных деятелей. В этом смысле «сквозной герой» замещает в повествовании самого автора, да и его оценочная позиция близка не к изобра-
жаемой эпохе, а к норме XIX в. — он честен, добропорядочен, благоразумен; он осуждает любые проявления фанатизма и жестокости; он олицетворяет тот компромиссный третий путь, который, по убеждению его автора, есть единственно верный путь исторического развития.
Особенностью романтической историографии стал открытый В. Скоттом «местный колорит» — декоративное изображение нравов, архаичных стилей поведения и мысли, быта, культурных ландшафтов и всевозможных антикварных предметов. Уже в первой четверти XIX в. историки поняли, что они не могут ограничиваться сухим рассказом о фактах, но должны расцвечивать их такими подробностями, которые составляют очарование эпохи, должны черпать материал из преданий, легенд, баллад и хроник и, рисуя общество во всем его многообразии, описывать самые характерные и живописные приметы эпохи.
Для Прешерна, который, как человек просвещенный, не мог не быть знакомым с творчеством В. Скотта (известно, что М. Чоп, высоко ценивший произведения шотландца, советовал поэту писать «кра-инские романы» по образцу вальтер-скоттовских7), ряд приемов воссоздания исторической перспективы, «придуманных» шотландским прозаиком, был очень привлекателен. Это и сам исторический подход, дающий пищу и материал для воплощения важнейших аспектов национальной идеи, и обращение к переломному моменту национальной истории, и внешняя по отношению к автору реальность, и исторически детерминированный (в первую очередь во «Введении») «сквозной герой», и романтическая любовь персонажей, разрушенная молохом истории, и, наконец, реальность места действия и тот самый вальтер-скоттовский «местный колорит». Для Прешерна историзм мышления и художественного воссоздания жизни уже означает изображение общественной жизни и индивидуального бытия людей в их определенности временем, при котором история понимается как динамический процесс, имеющий свои истоки и свое течение. При этом в изображаемой эпохе обнаруживаются ее важнейшие движения и борения, в драматических коллизиях преломляются ключевые исторические процессы и конфликты, а проблема историзма конкретизируется как проблема обобщения наблюдений над человеком и его отношением к обществу и, в частности, как проблема типизации.
Прешерн пытается показать характер исторически детерминированный — сам стимул непокорности и сопротивления Чертомира несет историческую нагрузку. После трагической гибели своих соплеменников-язычников и поражения от Вальхуна т. е. фактически по-
тери власти, общественного положения и уважения собственного народа, он терпит еще большее фиаско уже в личной жизни. Его последняя надежда — языческий жрец Старослав и его дочь Богомила, вождь рассчитывает на их помощь в борьбе с захватчиками. Весть о том, что возлюбленная, желая его спасти и свято веря в необходимость своей жертвы, приняла обряд крещения и постриг, сражает героя наповал.
Простодушный язычник Чертомир берет в руки оружие, чтобы защищаться потому, что не понимает жестокости и извращенного неистовства «богобоязненных» христиан, во имя Иисуса убивающих, калечащих, грабящих своих ближних, того, как в новой вере сочетаются жестокие и бесчеловечные средства и высокие цели, потоки крови и проповедь мира и любви:
Но вспомни про ужасные событья, Как меч разил и жалила стрела, Про беспощадное кровопролитье, — Все это — христиан твоих дела! Их бог любви — не дьяволу ль подобен, Не также ль кровожаден он и злобен?
За этим очевидно отношение самого поэта к несоответствию этических принципов христианства и методов их насаждения, которые у большинства первых читателей произведения и самого Прешерна явно ассоциируются с жестокой и авторитарной позицией словенской католической церкви.
Елейный ответ священника, крестившего Богомилу, сводится к стереотипной формулировке, что дело в несовершенстве человека, а бог тут не при чем:
И все мы, дети бога одного, Должны любить друг друга без изъятья. Так учит бог! А к ярости мечей Вальхун прибегнул в слепоте своей.
Дальнейшее поведение храброго и простодушного героя-язычника, смиренно принявшего по сути предательство Богомилы и с готовностью исполнившего наказ священника стать «апостолом правды божьей» для «спасения души» и сейчас вызывает недоумение некоторой своей нелогичностью:
Пришел он к патриарху в Аквилею, Покаялся в грехах свершенных зол И принял сан священный иерея,
К словенцам проповедовать пошел, И дальше нес он, жизни не жалея, К язычникам евангелья глагол.
До сих пор исследователи интерпретируют такой финал по-раз-ному. В качестве примера приведем хронологически самые «свежие» российские варианты. Т. И.Чепелевская видит в решении героя выполнение «миссии духовного пастыря своего, уже принявшего новую веру народа» 8, а М. И. Рыжова — любовное чувство: герой «ценит любовь Богомилы и не может сделать ее до конца дней несчастной» 9. Применительно к исследуемому жанровому аспекту произведения можно высказать еще одну гипотезу: финал поэмы решается Прешерном уже так сказать постисторически, с учетом многовековой приверженности народа католицизму. Поступок героя вполне может быть продиктован автору самой современной эпохой, являющейся продуктом христианской культуры, и той суммой прогрессивных факторов, прежде всего интегрированности в европейскую цивилизацию, которые принесло с собой христианство. Налицо определенная деромантизация героя (настоящий романтический герой после подобного двойного краха — в любви и в праведной борьбе -должен был как минимум покончить с собой), которая свидетельствует о предпосылках трансформации романтической поэмы в повествовательные жанры, о стыке романтических и реалистических тенденций.
Прешерн широко прибегает к конкретным словенским истори-ко-географическим реалиям, точно привязывая действие поэмы к таким уже ставшим символами национальным местам, как водопад Савица, гора Триглав, озера Блед и Бохинь, церковь девы Марии на острове Блейского озера:
Сверкнула над вершиною трехглавой Гигантского седого главаря Краинских гор и льется светлой лавой Гладь тихих вод бохиньских озаря.
Эта конкретизация природного ландшафта была отмечена одним из немногочисленных прижизненных критиков поэта, В. Рицци, который еще в 1847 г. писал о том, какой любовью к родным местам дышат в поэме пейзажи «малой» родины Прешерна10.
Встает там великанов снежных ряд. И богомольцы на поклон к Марии На этот остров в наши дни спешат.
Согласно последним археологическим исследованиям, проводившимся на острове озера Блед, деревянные остатки, найденные под фундаментом сохранившегося здания церкви девы Марии середины XVII в., могут быть датированы VIII-IX вв.
Прешерн первым взглянул на прошлое своего народа с на и зонально-возрожденческих позиций и, оценив здоровую тенденциозность исторического видения, поставил перед собой задачу привить словенскому читателю интерес к национальной истории, возможность ее интерпретации и соинтерпретации и даже предвидения национальной судьбы. Он вплотную подошел к важнейшему для словенского народа вопросу — об истоках национального характера, о национальной самобытности, увидев в героическом ..сюжете истории ключ к пониманию дня ему современного.
Примечания
1 См. Hladnik М. Slovenska zgodovinska povest v 19. Stoletju // XXX Seminar slovenskega jezika, literature in kulture. Ljubljana, 1994. S. 127-153.
2 Pisma slovenskih knjizevnikov o knjizevnosti. Ljubljana, 2001. S. 20.
3 Чуркина И. В. Роль церкви в формировании национального самосознания словенского народа // Роль религии в формировании южнославянских наций. Москва, 1999. С. 13.
4 Прешерн Ф. Избранное. М., 1948. В дальнейшем цитируется это же издание.
5 Бахтин М. М. Эпос и роман // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М„ 1978. С. 455.
6 Скотт В. Собрание сочинений. Л., 1960-1965. Т. ХШ. С. 9.
7 KosJ. Primerjalna zgodovina slovenske literature. Ljubljana, 2001. S.l 02.
8 Чепелевская Т. И. Словенская литература // История литератур западных и южных славян. М., 1997. Т. 2. С. 326.
9 Рыжова М. Франце Прешерн // France Preseren. Стихи. Pesmi. Клагенфурт; Вена; Любляна, 2001. С. 172.
10 Цит. по: MusióJ. Sodobniki о Dr. Francetu Preserenu. Ljubljana, 1989. С. 30.
