CC BY
18
■ ■ ■ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНОГО КАПИТАЛА НАСЕЛЕНИЯ В КОММУНИКАТИВНЫХ МОДЕЛЯХ И ДИСКУРСАХ НЕОЛИБЕРАЛЬНОЙ КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКИ
Автор: РОМАШКО Т.В.
РОМАШКО Татьяна Владимировна - старший преподаватель кафедры философской антропологии и общественных коммуникаций, институт философии человека РГПУ им. А.И. Герцена.
Адрес: 196047, Россия, Санкт-Петербург, улица Малая Посадская дом 26, аудитория 302.
Тел.: +7 911 944 80 63. E-mail: romashkotv@gmail.com
Аннотация. В начале 2000-х годов культурная политика Великобритании приобретает неолиберальный характер. Сегодня это устойчивый концепт, который базируется на постмодернистских направлениях культурологической научной мысли (постструктурализм и деконструктивизм). По сравнению с предшествующим периодом управления культурой 1970-1980-ых гг. («welfare state») это совершенно иная политика, обладающая своими характеристиками, свойствами, особенной структурой и функциями. Одной из ее функций является регенерация (наращивание) социокультурного капитала населения, который помогает субъекту стать автономным само-проектом, «фирмой» со своей репрезентацией, трансляцией и потреблением ценностей. Основным предметом рассмотрения в данном контексте являются понятия «социальный капитал» и «культурный капитал» в дискурсе культурных исследований, а также их роль в выходе на практическую реализацию британской культурной политики.
Анализ трудов Л. Альтюссера, С. Холла, Э. Лакло и Ш. Муфф и современных исследований культурной политики (Д. О'Брейн, Д. Освалл, Э. Бел-фор, Дж. Холден) позволил выявить основные взгляды и подходы, которыми сейчас оперируют неолиберальные культурные политики западно-европейскихстран.
Главный вывод автора заключается в том, что именно концепции культурных исследований помогли британцам осознать, что культура в узком понимании может быть не только инструментом самоутверждения эгалитарной группы, но культура «как всецелый образ жизни» («the whole way of life») является ресурсом социально-экономического процветания всего населения. Что отразилось в таких приоритетах неолиберальной культурной политики, как: инклюзивность, культурное разнообразие и развитие креативного потенциала человека с целью стабилизации его социально-экономического положения в ускользающем мире.
DOI 10.21453/2311-3065-2016-4-3-61-75
Ключевые слова: социокультурный капитал населения, неолиберальная культурная политика, дискурс, постмодернизм, деконструктивизм, критика эссенциализма, П. Бурдье Л. Альтюссер, С. Холл, Э. Лакло.
Концептуализация форм капитала: Т. Шульц и Г. Беккер
Первичное осмысление понятия «капитала» происходит в XVIII-XIX веке в трудах таких мыслителей, как А. Смит, К. Маркс, М. Вебер. В марксистской политэкономии экономический капитал имеет значение «самовозрастающей стоимости», обусловленной общественными взаимоотношениями капиталиста и рабочего. Позже понятие «капитал» концептуализируется в разных контекстах, приобретая формы в зависимости от той области, где он функционирует в качестве средства или способа достижения целей.
В 1970-ых годах американские исследователи Т. Шульц и Г Беккер вводят понятие «человеческий капитал» в научный дискурс [1]. Предложенная ими теория инвестиций в человеческий капитал определяла образование, здоровье и информацию как главные факторы улучшения качества подготовки индивида к профессиональному труду [2]. Данные исследования ставили цель обосновать необходимость государственных и коммерческих инвестиции в среднее и высшее образование, в улучшение условий труда и досуга населения. Это должно было привести к улучшению «производительности производственного процесса», соответственно, к повышению прибыли рабочего и организации, и, в конечном счете, — к улучшению общего уровня благосостояния страны. Очевидно, что человек и человеческий капитал в этом контексте рассматривались преимущественно в экономических категориях. Полученная прибыль предприятия или государства была мерой измерения человека и его потенциала.
Параллельно с этим, Г. Беккер развивал теорию социальных взаимодействий (а theory of social interactions). Ученый также предложил рассмотреть категорию «социального блага» в экономических показателях. В этом случае общественный доход (social income) является суммой всех доходов индивида и его социальной среды, где дополнительная выгода индивида извлекается из свойств других участников среды. Однако, экстраполяция концепции капитала семейных отношений на модель социального капитала населения, может осуществиться только в условиях высокого уровня доверия, взаимопомощи и согласия [3]. В итоге, вклад каждого актора в общее благосостояние местности возвращается к нему в виде дополнительных общественных благ, которые могут быть использованы в равной степени каждым членом этого сообщества.
Три формы капитала П. Бурдье
Далее, понятие «капитал» постепенно актуализируется в социокультурном поле. Французский социолог П. Бурдье интересовался тем, как воспроизводится общество, и каким путем доминирующие классы удерживают свои позиции и господство. С его точки зрения, это не может
быть объяснено только лишь экономическими факторами. Поэтому он вводит понятие «культурного капитала», которое позволяет рассмотреть процесс трансформации культурных знаний в экономический капитал. Атрибуты вкуса среднего класса и их культивация рассматриваются в качестве культурных означаемых (cultural signifiers). Они используются людьми для идентификации себя с теми, кто стоит выше на социальной лестнице, и для демонстрации различий с теми, кто стоит ниже [4]. Таким образом, культурный капитал, наряду с экономическим, является фактором изменения или фиксации социально-классовых отношений.
Выделив три основные формы капитала, П. Бурдье развивает идею о том, что при определенных условиях разные формы капитала имеют способность трансформации одной совокупности ценностно-значимых характеристик в другую. Это позволяет человеку совершить перемещение по социальной лестнице. Неотчуждаемый культурный капитал индивида, выраженный в знаниях, умениях и навыках, посредством его рабочей силы может трансформироваться в экономический капитал или заработную плату, эквивалентную квалификации труда. Тем самым, посредством институциональных практик того или иного общества создается и воспроизводится механизм перераспределения капиталов между индивидами, группами или классами. Экономический капитал, выраженный в материальных средствах или денежных единицах, «институционализируется в форме прав собственности» [5], что определяет положение субъекта в обществе, обуславливая возможности приобретения других форм капитала.
Однако совокупность культурных особенностей человека станет капиталом только в случае его ликвидности по сравнению с другими формами капитала. Например, один и тот же культурный капитал в разных условиях может иметь неоднозначную ценность, которая выражается в его способности к конвертации. Логично, что знание иностранных языков как обладание культурными средствами теоретически повышает перспективы человека при трудоустройстве. Однако, если этим человеком окажется иммигрант, знающий свой родной язык и язык местного сообщества, то это свойство не придаст ему конкурентоспособности по сравнению с резидентом данной местности, знающим только родной язык. Иными словами, индивид, обладающий меньшей квалификацией, но большим социальным капиталом в соответствии со специфической символической логикой общества, т.е. когда он является «своим» среди равных, может конкурировать с более компетентными, но проигрывающими в символическом плане. Таким образом, конвертация рабочей силы (культурный капитал) в деньги (экономический капитал), учитывает не только количественные и качественные показатели данных капиталов, но их ценность (признанность) в том или ином обществе, т.е. — символические характеристики культурного и социального капиталов. Иными словами, процесс трансформации культурного капитала
в экономический капитал всегда обусловлен символическим значением социального капитала индивида или группы.
Социальный капитал П. Бурдье определил как сумму ресурсов, фактических или виртуальных, возникающих у индивида или группы на основании обладания прочной сетью более или менее институционализированных отношений взаимного знакомства или признания [6]. Символический капитал он представлял в виде статуса или принадлежности к аристократическому классу, наделенному властью или авторитетом [5]. С одной стороны, социальный капитал объединяет участников группы, наделяя их некими преимуществом и потенциалом перед теми, кто не включен в данное сообщество. С другой стороны, символическое значение социального капитала — напротив — провоцирует эксклюзию в обществе, создавая условия неравных возможностей и прав индивидов или групп, по каким-либо признакам «исключенности» из доминантного социокультурного фона. «Разные классы и их фракции включены в собственно символическую борьбу за навязывание определения социального мира, в наибольшей мере отвечающего их интересам, причем поле идеологических взглядов воспроизводит в превращенной форме поле социальных позиций. Они могут вести эту борьбу либо напрямую, через символические конфликты каждодневной жизни, либо «по доверенности», через борьбу, в которую вступают специалисты символического производства (производители на полной ставке), чьей целью является монополия на легитимное символическое насилие» [7, с. 92].
В этом случае институциональные нормы и правила поведения титульной нации или доминантной группы (олигархии) относительно «ина-ковых» культурных или социальных групп могут стигматизировать их, закрепляя их положение в социальной иерархии в качестве маргинальных, «недостойных» или «недостаточно культурных» для реализации своих прав и свобод наравне с доминантной или властной группой. Таким образом, практики исключения выражаются в депривации от ресурсов, практиках изоляции социального субъекта, а также формировании мировоззрения, паттернов и предиспозиций самих исключенных субъектов. Например, в консервативных обществах женщине предписывается роль слабого пола. Попадая в поле символического насилия, она изначально ограничена в своих правах и возможностях по сравнению с мужчиной. Это устанавливает имплицитные социальные ограничения в выборе профессии, области деятельности, карьеры и статуса, а также формирует у женщины внутреннюю неуверенность в своих способностях, силах и возможностях, фиксируя четкие границы горизонта перспектив. Если Г. Беккер видел социальный капитал как материальную выгоду каждого индивида, полученную от «духовных скреп» социальных связей, то П. Бурдье использовал данную концепцию для объяснения социального неравенства.
Социальный капитал Дж. Коулмана
Позже подход американского социолога Дж. Коулмана расширил концепцию «социального капитала». Он понимался не только как хранилище ресурсов, создаваемое властными элитами (аристократией, титульной нацией или капиталистами), но как ценность объединения и включения для любых видов сообществ, включая бесправные и маргинальные группы. Дж. Коулман выделил три формы социального капитала — обязательства и ожидания, информационные каналы и социальные нормы [8]. Социальный капитал формируется посредством наличия социального контракта, социальных норм и обмена, высокого уровня доверия и признания каждого индивида свободным и рациональным. В этом случае, любая «своя» среда позволяет индивиду достигать поставленных целей с наименьшими затратами сил и ресурсов, пользуясь преимуществами дружелюбной обстановки (friendly environment). Именно эти идеи стали фундаментом концепций креативности, инклюзивности, свободы самовыражения и культурного разнообразия неолиберальных культурных политик западноевропейских стран в конце 1990-ых гг
Социокультурный капитал в постмодернистской критике: инклюзия и эксклюзия
Технологический прогресс и стремительное развитие радикальной демократии, экономические кризисы и трансформация социокультурного фона западной Европы последних двадцати лет потребовали переосмысления роли и значения символического капитала. Расовое, религиозное, этническое, гендерное разнообразие в среде «радикальной демократии» актуализирует вопросы символической самопрезентации и культурных идентичностей, а также их полей власти [9]. Вслед за М. Фуко, Г. Делезом, Ф. де Соссюром и Ж. Деррида британские культурные исследования, — предвестники неолиберальной культурной политики, — обращаются к анализу лингвистических структур, социальной солидарности и культурных различий. В рамках конструктивизма они противопоставляют мир материи, где существуют люди и вещи, и мир символических практик и процессов, посредством которых функционируют образы, значения и язык [10, с.14]. С. Холл акцентировал внимание, что «конструктивистский подход не отрицает существование материального мира. Но предполагает, что не материальный мир создает значения, а лингвистическая или какая-либо другая символическая система является тем инструментом, посредством которого мы обозначаем наши концепты. Значения создают социальные акторы, которые используют концептуальные системы своей культуры, языка и других репрезента-ционных систем для конструирования смыслов, для обозначения мира и передачи смыслов этого мира другим... Репрезентация это практика
или вид «работы», которая использует материальные объекты и вещи. Но значения зависят не от материального качества знака, а от его символической функции» [11, с. 25].
В 1960-1980-ых гг. идеи Р. Хоггарта, Р. Уильямся, С. Холла и Ч. Тейлора во многом определили критическое направление развития британских культурных исследований. Рассматривая коммуникацию как проблему культуры, в первую очередь, они анализировали расистские, тендерные, этнические и национальные аспекты британской культуры времен тэтчеризма [12]. Интеллектуалы ставили под сомнение идею создания «своей» среды посредством «унификации» культуры или нации. Их исследования продемонстрировали, что политика возвышения единых эталонных образцов культуры, как в империалистических странах, так и государствах всеобщего благосостояния (welfare state), влияет на рост социокультурной эксклюзии. Конструкт совершенного государства с идеальными жителями-гражданами задает эксклюзивную шкалу оценки идентичности, репрезентации или потребления, без учета культурного релятивизма глобализирующегося мира.
Доминирование одной нации над другой, образцов классической культуры над народной, прав одного этноса или пола над другим, воспринимается в эксклюзивном обществе как социальная реальность. Эта обыденность неприятия «другого» провоцирует не только депривацию от ресурсов и маргинализацию в мультикультурных регионах, но формирует распространенные практики исключения среди монокультурного населения. Чаще всего это происходит, когда устаревшие институты и традиции не успевают адаптироваться к новым трендам окружающей среды. Например, наклеивание ярлыков «тунеядец» и «обуза для общества» на высококвалифицированных специалистов фри-лансеров, с одной стороны, ограничивает креативный потенциал индивида, понижая его конкурентоспособность на рынке труда, с другой стороны, — тормозит развитие рыночной экономики знаний.
Фундамент создания «своей» среды С. Холл и Ч. Тейлор видят в доступной и открытой коммуникации. Она позволяет культурному разнообразию находить что-то общее и объединяющее посредством языка взаимопонимания — диалога или обсуждения [13]. Стремление к консенсусу и всеобщая терпимость к разнообразию значений и репрезентаций культур позволяют субъекту выйти из под власти символического насилия, о котором говорил П. Бурдье. Тем самым, поиск согласия происходит в среде открытого и непрерывного диалога бесконечного множества сторон, — дискурса (Э. Лакло и Ш. Муфф), или — борьбы (А. Грамши). Здесь стоит отметить, что концепция философии диалога, уходящая корнями в труды М. Бубера, вошла в культурные исследования посредством структуралистских работ Ж. Лакана, Ф. де Соссю-ра и Р. Якобсона. В 1980-1990-ых гг. она стала призмой, через которую
бирмингемские исследователи смотрели на социокультурную трансформацию пост-колониальных европейских стран [14].
С другой стороны, под влиянием идей А. Грамши и М. Фуко и Л. Аль-тюссера, британские исследования акцентировали особое внимание на феномене государственной власти. Роль «третьего» в коммуникационной модели Ж. Лакана «враг — я — друг» отводилась идеологическим аппаратам государства [10, с. 15]. В своем эссе Л. Альтюссер проиллюстрировал, как посредством господствующей идеологии государства происходит фиксация правил приличия, норм гражданского и профессионального создания или, иными словами, — правил установленного порядка бытия. Гегемония господствующего класса, миф, религия, мораль или, как их называет Л. Альтюссер, — идеологические аппараты государства, — олицетворяет собой авторитет «третьего» как некоего абсолютного основания для определения полюсов «друга» и «врага» на шкале ценностей «Я — субъекта».
«Механизм гарантии» Л. Альтюссера или «легитимация универсума» в понимании П. Бергера и Т. Лукмана олицетворяет собой социальную реальность как «неизбежно непризнанную реальность в самих формах этого признавания-узнавания» [15, с. 125]. Идеология, тем самым, воспринимается неосознанной реальностью при ее узнавании или признании, и может быть осмыслена критически только взглядом со стороны при ее не-узнавании или непризнании. С одной стороны, это свойство обеспечивает долгоиграющую устойчивость мировоззрения замкнутого или закрытого социума с фиксированными традициями, культурными институтами или каноном. С другой стороны, в условиях открытости современных систем коммуникаций и непрерывной изменчивости социокультурного фона это свойство идеологии может приводить к гегемонии дискурса или популизму [16]. Артикуляция идентичности как формы репрезентации или потребления в разных дискурсах (политическом, академическом, общественном, национальном, расовом, ген-дерном и т.п.) не изменяет ее сущности. Однако это определяет позицию в иерархии смыслов, закрепляя ее место в социальной структуре и системе распределения ресурсов [17].
Социокультурный капитал населения: деконструктивистский подход
В условиях радикальной демократии в дискурсе не может быть единой истины, фиксированной идентичности или каноничных понятий. Дискурс имеет открытую и непрерывную природу трансформации смыслов и их значений в зависимости от того, кто в него входит и, в каких условиях он развивается [16]. Мнения, суждения и отношения участников дискурса к данным явлениям наделяют их смыслом и значением, а не субстанци-
ональная природа вещей [17]. Если дискурсивная система является открытой, то это провоцирует нестабильность идентичности как субъекта этого дискурса, который имеет постоянную изменчивость в силу трансформации самого дискурса [18]. В этом случае идентичности свободного и равноправного общества не могут быть статичными и определенными раз и навсегда каким-либо репрессивным институтом (власти, семьи и т. д.). Соглашаясь с З. Баумом и Э. Лакло, Стюарт Холл не раз отмечал, что идентичность как дихотомия похожести-различения в эпоху постмодернизма не может быть унифицированной, она «становится все более фрагментированной, хрупкой; они никогда не едина, но всегда множественно сконструированная в разных, зачастую пересекающихся и антагонистических дискурсах, практиках и позициях» [19, с. 4]. Идентичность модернити — это непрерывный и динамичный процесс идентификации, посредством которого субъект формирует свое «Я» в определенный момент времени, чутко реагируя на вызовы окружающей среды.
Любая попытка определить идентичность предполагает применение силы. Распределение власти подразумевает определенные усилия по артикуляции элементов в дискурсивное множество и «намерение доминирования в поле дискурса» [18, с. 57]. Например, Э. Лакло и Ш. Муфф говорят об артикуляции в понятиях гегемонии. Гегемония — чисто дискурсивное стремление. Социум понимается как нечто, что формируется посредством артикуляции смыслов и дискурсивных ассоциаций. Гегемония становится возможной, так как все социальные взаимоотношения имеют предопределенный и предвзятый характер. Тем самым в условиях демократии не может быть фиксированной идентичности, завершенной или статичной, в силу того, что гегемония предполагает постоянное противоборство и противостояние — процесс борьбы (интересов, классов, приоритетов и т. д.). В этом контексте Д. Освалл замечает, что «антагонизм между классами и идентичностями не есть что-то, что каузально соотносится с биологическим, экономическим или культурным постоянствами, но является дискурсивным полем само по себе» [18, с. 57]. Класс, гендер, сексуальность, раса и этничность не имеют сущностной идентичности и значения. Злоупотребление властью предполагает попытку установить линию включенности и исключенности, сопоставить одну идентичность с другой, а также и отделить идентичности друг от друга и развести образ одного сообщества от другого.
Концептуальные поля разных идентичностей (белый или чернокожий, ускоглазый или с широким разрезом глаз, лесбиянка или гей, женщина или мужчина) не всегда имеют политический характер, но они могут быть таковыми, включаясь в политический контекст и выступая в качестве категорий подчинения, разграничения и принуждения в рамках артикуляции борьбы гегемонии и контргегемонии. Конкурентная борьба разных идеологий и их концептуальных полей является центральным вопросом
формулирования политического будущего в радикальной демократии. Зависимость каждой идеологии от временно-пространственной трансформации определяет временный порядок вещей демократии, открывая новые возможности для производства новых субъектных позиций, новых политических значений и новых связей в контексте созревания объединяющих идей для их политизации [18, с. 59].
Именно это социально-политическое измерение культуры как «всецелого образа жизни» стало основным предметом изучения культурных исследований. Научно-политический характер британских исследований 1970-1990-ых годов позволил им создать обширный фундамент для аргументации и критики в области культурной политики относительно власти, идентичности и разнообразия. Неизменное или абсолютное основание ценностей, которое определяет отношение «Я» к «Ты», помещая «Ты» на разные полюса дихотомии «друг — враг» или «свой — чужой», было поставлено под вопрос. Критика эссенциализма в социально-политическом пространстве исходила со стороны постмодернистских теорий. В конце 1990-ых годов эссенциализм, как доминирующая парадигма здравого смысла, постепенно вытесняется постструктуралистским и деконструктивистским подходами [19].
Приоритеты неолиберальной культурной политики Великобритании
Рассмотренные выше научно-политические дискурсы нашли свое отражение в новой политической программе «Новых Лейбористов» 1997 г Партия выдвинула концепцию креативного развития страны — «Креативная Великобритания» [20]. Концепция подразумевала переход от постиндустриальной экономики к экономике знаний посредством развития «тех отраслей экономики, которые берут свое начало в индивидуальном творчестве, мастерстве и таланте и, которые имеют потенциал для повышения благосостояния и создания рабочих мест путем создания и эксплуатации интеллектуальной собственности» [21]. Значительной частью политической программы стал проект «неолиберальной культурной политики» [22], который учитывал проблематичность соотношения субъекта и социума, необходимость развития мультикультурных и демократических политик для регенерации постиндустриальных территорий пост колониальной страны [9, с. 29].
Изначально неолиберальная политическая программа «Новых Левых» подразумевала переход от государственного управления к «управляемости» («доуегпте^а^у») при общественно-государственной финансовой поддержке [9, с. 29]. Предполагалось, что государственный, частный, коммерческий, профессиональный, общественный и академический сектора перейдут от традиционной модели «заказчик-исполнитель»
к партнерской модели взаимодействия. В этом контексте значимость участия и ответственность всех сторон в процессе конструирования и реализации той или иной политики повышаются. Что в практике может отразиться на постоянном перераспределении полей власти представителей разных классов в борьбе за свои права и интересы.
Впоследствии многие исследователи (Д. МакГуиган, Д. О'Брэйн, Э. Белфор, Т. Беннет, Дж. Холден) отмечали, что приоритеты неолиберальной культурной политики смещаются от эстетических к экономическим и социальным целям в рамках повышения конкурентоспособности и регенерации сообществ и региональных территорий [9, 23-25]. Свободный рынок и местные сообщества становятся основными факторами развития культурных политик и креативных территорий [26]. Неолиберальная культурная политика, в свою очередь, стала эффективным инструментом производства социокультурного капитала населения в руках самого населения. Конечно, непостоянство, гибкость и размытость смысловых границ основных понятий политики, таких как: «культура», «ценность», «креативность», «культурные индустрии», ставит под вопрос ее результативность [27, 28]. Однако деконструкти-вистский подход подразумевает, что именно эта неопределенность и неоднозначность создает благоприятные условия морфологического развития культуры локальных сообществ, населения регионов и местностей, коммерческого, профессионального и частного секторов, обладающих большой степенью автономности в создании и репрезентации своего текста культуры.
В этом контексте неолиберальная культурная политика становится гибким и демократичным механизмом самовоспроизводства, самоуправления («governance») и саморегулирования разнообразных культур и культурных форм противоборствующих сторон в открытой коммуникационной системе с целью нахождения возможного консенсуса совместного сосуществования и накопления, как частного, так и общественного блага. С одной стороны, ее инструментальные приоритеты понижают порог социокультурных и символических преград, а также коммуникационных барьеров культурного разнообразия [29, 30]. С другой стороны, - создают условия «дружественной среды» по отношению к «иному» или «другому» [31, 32]. Аудит и консалтинг культурной политики показывают, что институционализация «дружественной среды» отражается в практиках терпимости и доверия, открытости дискурса и полноты информации, непрерывности и доступности диалога, высокой инициативности и активности, а также признания каждого субъекта рациональным и свободным [27, 33-36]. Это позволяет дефрагментирован-ной, изменчивой и многоликой идентичности, существующей в формах производства, трансляции, выражения и потребления, стать доминантным драйвером развития креативной экономики.
Социокультурный капитал населения в дискурсе неолиберальной
культурной политики
За последние десять лет понятие «неолиберальная культурная политика» приобрело статус устойчивого концепта в исследованиях культурной политики, который базируется на таких постмодернистских подходах, как постструтктурализм, деконструктивизм и дискур-анализ. Это совершенно иная культурная политика, обладающая своими характеристиками, свойствами, особенной структурой и функциями. Одной из ее функций является регенерация (самовоспроизведение) социокультурного капитала населения, который помогает субъекту стать автономным само-проектом, «фирмой» со своей репрезентацией, трансляцией и потреблением ценностей [37]. Этот субъект становится не просто частью неолиберального экономического пространства, а главным драйвером развития экономики знаний или креативной экономики, где культура в широком ее понимании становится главным ресурсом для извлечения экономической прибыли. Данные концепции были зафиксированы в государственных документах развития 1998 г. «Креативная Великобритания», а далее они встречаются практически во всех стратегических планах развития регионов Шотландии и Англии. Именно характеристика «неолиберальная» является наиболее частным предметом аудита и дебатов исследований культурной политики (т.к. она имеет, как очевидно позитивные последствия, так и очень спорные).
Таким образом, мы можем предположить, что социокультурный капитал населения выражается в возможностях свободного производства новых идентичностей, смысловых и политических значений, а также новых связей с целью политизации объединяющих идей. Его воспроизводство и прирост возможен только в условиях терпимости к культурному разнообразию, открытости дискурсов, отсутствии страха «другого», высокой степени активности, инициативности и включенности каждого в коммуникационные процессы среды. Среда помогает субъекту адаптироваться к стремительно изменяющимся условиям «ускользающего мира» с минимальными затратами для себя и максимальными возможностями для культурных индустрий или креативной экономики. Иными словами, социокультурный капитал сообщества обуславливает конвертацию креативного потенциала человека в ликвидный культурный капитал или его интеллектуальную собственность. В этом контексте, неолиберальная культурная политика может быть осмыслена как некий механизм регенерации (самовоспроизводства или перерождения) социокультурного капитала населения, который позволяет найти согласие интересов автономных политических практик разнообразных культур, заинтересованных в общем экономическом процветании.
В заключении следует сказать, что в этой статье мы постарались описать предпосылки формирования главных взглядов и концепций, кото-
рыми сейчас оперирует неолиберальная культурная политика, но которые не обозначены в русскоязычных источниках. Мы позволили себе допустить, что у многих отечественных исследователей нет понимания предпосылок тех или иных политических действий Европейских культурных политик, а есть сомнения и страхи, такие как: страх популяризации культуры, коммерциализации культуры и искусства, страх нивелирования высоких ценностей и разрушения традиционных устоев, и т.п. На наш взгляд, именно научно-политические концепции культурных исследований помогли британцам осознать, что культура и искусство в узком понимании могут быть не только ресурсом самоутверждения эгалитарной группы, но культура «в ее широком понимании» может стать ресурсом социально-экономического процветания всего населения. Для развития этих перспектив в Европейском пространстве были обозначены такие главные приоритеты, как инклюзивность (физическая, культурная, социальная, экономическая), культурное разнообразие, а также развитие креативного потенциала человека и группы с целью стабилизации их социального и экономического положения в ускользающем мире.
■ ■ ■ CONCEPTUALIZATION OF SOCIOCULTURAL CAPITAL IN THE DISCURSIVE AND THE DISCOURSE OF NEOLIBERAL CULTURAL POLICY
Author: ROMASHKO T.V.
ROMASHKO Tatiana Vladimirovna, Senior Lecturer, Philosophical Anthropology and Social Communications Department, Herzen State Pedagogical University of Russia, St.Petersburg.
Address: 26, Malaya Posadskaya Street, office 302, St.Petersburg, 196047, Russia,
E-mail: romashkotv@gmail.com Abstract.
Over the last decades, in the British cultural policy there has been a notable shift towards the large-scale ideological project of neo-liberalism (J. McGuigan, 2010; D. O'Brbien, 2014). Neoliberalism is a stage in the transformation of capitalism which seeks to find new sources of value accumulation through seeking to transform the individual subject's relationship to itself as a sort of entrepreneurial asset. The concept 'neoliberal cultural policy' was used to categorize a political project beginning in the 1970s that aimed to extend the logic of the market to all areas of social life. Cultural policy follows that logic insofar as it shrinks state provision of culture and encourages subjects to see culture as a source of cultural, social and economic value that they themselves are responsible for, including
responsibility for themselves. Thus cultural policy comes out of the decline of state authority and capacity (the turn to 'governance') and the inability of capital to find new sources of value on the old industrial commodity production model. This paper focuses on the main theoretical approaches of L. Althusser, S. Hall and E. Laclau. The article attempts to assess deconstructionist's contribution to the reconceptualization of the sociocultural capital. Instead of offering a detailed exegesis, the paper analyses forms of capital, so crucial to G. Becker, P. Bourdieu and J. Coleman vision of economy and society, and provides the bridge to a discussion of the main priorities of neoliberal cultural policy, such as: inclusion, equality and creativity.
I argue that neoliberal cultural policy overly aims to emancipate the individual from the state intervention through regenerating the sociocultural capital of autonomous communities. The paper concludes that so-called «friendly environment» helps subject to be the self, to be an «individual firm» (W. Brown, 2016), which becomes the essential part of creative economy through representation, transmission and consumption.
Key words: sociocultural capital, neoliberal cultural policy, discourse, postmodernity, deconstructionism, critique of the essentialism, P. Bourdieu, L. Althusser, S. Hall, E. Laclau
References
1. Schultz T. Investment in Human Capital// American Economic Review. № 51 (March) — 1961. P. 1-17.
2. Becker G. S. Investment in human capital: effects on earnings// Human capital: A theoretical and Empirical analysis, with special reference to Education. N.Y: NBER, 1975. P. 13-44.
3. Becker G.S. A theory of social interactions// Center for economic analysis of human and social institutions. N.Y №42 — 1974. P.22-28.
4. Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. London: Routledge & Kegan Paul, 1984. 613 pp.
5. Burd'e P. Formy kapitala// Ekonomicheskaya sotsiologiya. № 6 (3) — 2005. P. 60-74. Perevod M.S. Dobryakovoi. Nauchnoe redaktirovanie — V.V. Radaev. // [Elektronnyi resurs] // Tsentr gumanitarnykh tekhnologii. — 2009.09.18. URL: http:// gtmarket.ru/laboratory/expertize/2009/2601
6. Bourdieu P., Wacquant L. J. D. An Invitation to Reflexive Sociology. Chicago: University of Chicago Press, 1992. 260 pp.
7. Burd'e P. Sotsiologiya sotsial'nogo prostranstva. M.: In-t eksperimental'noi sotsiologii; SPb.: Aleteiya, 2007. P. 87-96.
8. Coleman J. S. Social Capital in the Creation of Human Capital// American Journal of Sociology. Supplement: Organizations and Institutions: Sociological and Economic Approaches to the Analysis of Social Structure. № 94 — 1988. P. S95-S120.
9. O'Brbien D. Modernity, government and the social life of methods: defining the context for cultural policy // Cultural Policy: management, value and modernity in the creative industries. London: Taylor & Francis Group, 2014. P. 17-50.
10. Oswell D. Semiosis: from representation to translation // Culture and society. London.: SAGE Publication Ltd., 2006. P. 13-41.
11. Hall S. The work of representation// Representation: Cultural Representations and Signifying Practices. London: Sage Publication Ltd., 1997. P.25, 13-75.
kommyhmkoflornq - communicology
12. Hall S., Critcher C., Jefferson T., Clarke J., Roberts B. Policing the crisis. Mugging, the State and Law and Order. GB.: The Macmillan Press Ltd., 1978. 425 pp.
13. Hall S. Introduction // Representation: Cultural Representations and Signifying Practices. London, Sage Publication Ltd., 1997. P. 1-2.
14. McConnell B. Which cultural policy? Whose cultural policy? Players and practices in a Scottish context/ Thesis. 2009. P. 25.
15. Althusser L. Ideologiya i ideologicheskie apparaty gosudarstva// Neprikosnovennyi zapas. № 3(77) - 2011. P. 32-127.
16. Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Radical Democracy// Hegemony and Socialist Strategy Towards a Radical Democratic Politics. London: Verso, Second Edition, 2001. P. 149-195.
17. Hall S. Signification, Representation, Ideology: Althusser and the Post-Structuralist Debates// Critical Studies in Mass Communication. № 2 (Vol. 2) — 1985. P. 91-114.
18. Oswell D. Power: From Ideology to Government // Culture and Society: An Introduction to Cultural Studies. London: SAGE Publications Ltd, 2006. P. 41-73.
19. Hall S. Introduction. Who Needs Identity? // Cultural Identity / Ed. by S. Hall, P. du Gay. London, 1996. P. 4.
20. Labour Party. Create the Future: A Strategy for Cultural Policy// Arts and the Creative Economy. London: Labour Party, 1997. 26 pp.
21. Department for Culture, Media and Sport. Creative Industries Mapping Document. London: HMSO, 1998. URL: https://www.gov.uk/government/publications/creative-industries-mapping-documents-1998
22. Department for Culture, Media and Sport. A new cultural framework. London: DCMS, 1998. 16 pp.
23. Department for Culture, Media and Sport. Centres for social change: Museums, galleries and archives for all. Policy guidance on social inclusion for DCMS funded and local authority museums, galleries and archived in England. London: DCMS. 2000. 15 pp.
24. McGuigan J. Neoliberalism, Urban Regeneration and Cultural Policy // Cultural Analysis. London: SAGE Publications Ltd, 2010. P. 117-129.
25. Belfiore E. Auditing Culture: The Subsidized Cultural Sector in the New Public Management// International Journal of Cultural Policy. № 10 (2) — 2004. P. 183-202.
26. Stevenson D., McKay K., Rowe D. Tracing British cultural policy domains: contexts, collaborations and constituencies // International Journal of Cultural Policy. № 16 (2) — 2010. P. 159-172.
27. Belfiore E. «Impact», «value», and «bad economics»; Making sense of the problem of value in the arts and humanities// Arts & Humanities in Higher Education. № 14 (1) — 2015. P. 95-110.
28. Hesmondhalgh D., M. Nisbett, K. Oakley & Lee D. Were New Labour's cultural policies neo-liberal? // International Journal of Cultural Policy. № 21(1) — 2015. P. 97-114.
29. Mark O'Neill Museums, professionalism and democracy// Cultural Trends. №17 (4) — 2008. P. 289-307.
30. Munro E. «People just need to feel important, like someone is listening»: Recognising museums' community engagement programmes as spaces of care// Geoforum. № 48 — 2013. P. 54-62.
31. Munro E. Veil and the politics of community exhibiting// Cultural Geographies. № 20 (2) — 2013. P. 243-248.
32. O'Neill M. Essentialism, adaptation and justice: Towards a new epistemology of museums// Museum Management and Curatorship. № 21 (2) — 2006. P. 95-116.
33. O'Brien, D. Whose culture? Participation and consumption in contemporary life// Cultural policy: management, value and modernity in the creative Industries. London: Routledge, 2014. P. 50-70.
34. Bennett T., Silva, E. Cultural Capital and Inequality — Policy Issues and Contexts// Cultural Trends. № 15(2-3) — 2006. P. 87-106.
35. Holden J. Capturing Cultural Value: How Culture has Become a Tool of Government Policy. London: DEMOS, 2004. 65 pp.
36. Holden J., Baltà J. The Public Value of Culture: a literature review. EENC Paper, January 2012. 46 pp.
37. Brown W. Sacrificial Citizenship: Neoliberalism, Human Capital, and Austerity Politics// Constellations. № 23 (1) — 2016. P. 3-14.
