CC BY
564
УДК 303.001
В.И. Казакова КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ «PATH DEPENDENCE»
В СОВРЕМЕННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ НАУКЕ
НИЖЕГОРОДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМ. Р.Е. АЛЕКСЕЕВА
«Path dependence» (зависимость от предшествующего развития) — концепт, инициирующий расстановку новых онтологических акцентов в социальных науках. Его формирование происходит в период, когда социальные трансформации достигли невиданной ранее неопределенности с точки зрения отражения динамики этих изменений в общественных науках. В связи с этим любая социальная проблема, имеющая последним основанием проблему социального времени, в переходный период раскрывает себя с точки зрения историчности человека и общества. Для России с ее «непредсказуемым», подчас сознательно фальсифицируемым прошлым, path dependence наделена значительным семантическим и экспликативным потенциалом, открывающим новые возможности интеграции социальной памяти в единую целостность. Сравнительный анализ концептуализации path dependence в отечественной и западной традициях выявляет специфические черты противостояния времени, присущего различным культурам.
Ключевые слова: эффект колеи, зависимость от предшествующего развития, концептуализация, историчность, экзистенциальная онтология, социальное время, социальная теория, социальная методология.
Утверждение о том, что коммунизм можно преодолеть, только поняв его, можно считать одним из самых красивых заблуждений Мартина Хайдеггера. Понимание прошлого и расставание с прошлым — не связаны между собой неразрывно, и интерпретация времени как «возможного горизонта любой понятности бытия» остается вне пределов осмысления ушедшего. Растущая сложность настоящего, его многомерность и непредсказуемость вновь и вновь порождает платоновское замешательство, пробуждающее наше внимание к рефлексии прошлого [1]. Контуры социальных наук на рубеже XX-XXI столетий обрели четко выраженные историографические очертания, «укорененность во времени» стала постепенно главной проблемой перед лицом «текучей современности» и «перманентной транзиции» [2 -7]. В известной мере знание об обществе подвергается не меньшим «травмам изменений», нежели сам предмет исследований: мультипарадигмальность стала столь же привычной, как экономические кризисы и переходные периоды. Органические модели, уподобляющие общество миру живого, становятся постепенно приемлемыми и для социальных исследований, все более напоминающих «переплетающиеся циклы идей, проходящих стадии восхождения и упадка, конфликта и взаимного сближения» [8, с. 104], все более утверждающих свое стремление отказаться от теоретических исканий «big pictures» в пользу социальной жизни, «методологии субъективного реализма» [7]. Принимая точку зрения Ж. Бодрийяра о недолговечности социального, способного существовать очень недолгий промежуток времени [9], можно сказать, что на данном рубеже «исторический поворот» знания об обществе сопряжен с тем специфическим восприятием времени, которое присуще стадии исхода. Прошлое становится не горизонтом прояснения смысла, а, напротив, обоснованием его отсутствия. Сам вопрос о смысле стремительно стареет вместе со всем организованным, рациональным, обоснованным, логоцентричным [10]. Сослагательное наклонение истории, ещё недавно неприемлемое в рамках научного знания, обретает все большее наполнение, становясь залогом развития «нелинейного гуманистического воображения» [10]. Ретропрогнозирование» не рассматривается более как «гимнастика для ума»: сложность мира заставляет нас обращаться к неожиданной «несвободе» выбора, сделанного в прошлом - «рокового и в некотором смысле случайного» [11, с. 150].
Прошлое как иррациональный контекст современности, как «тиски истории», ограничивающие свободу выбора - новый поворот мысли о человеке и обществе. Не вписываемое в логический контекст развития и безразличное ко всему жизненному и неповторимому, прошлое, возможно, впервые вышло за пределы традиционных оппозиций дискретного и континуального, глобального и локального, фундаментального и повседневного. Сомнение в подлинности настоящего и в самой возможности будущего, постепенно наполняющее любое пространство размышлений о прошедшем, чрезвычайно далеко и от просветительского внимания к истории как школе человеческого опыта, и от романтического стремления к воссозданию культурных реалий и духовной атмосферы прежних эпох. Эти две традиции мысли, во многих отношениях диаметрально противоположные и взаимоотрицающие, до последнего времени составляли две основные парадигмы восприятия прошлого, которые можно кратко охарактеризовать как «сферу оптимизма» и «сферу сомнений», ориентированные соответственно на рационально-конструктивное отношение к истории и на её творчески-интуитивное постижение. Сформировавшись на рубеже XVIII-XIX веков, противостояние просветительской и романтической традиций воспроизводилось впоследствии в сциентистском и анти-сциентистском подходах к истории; его элементы отчётливо прослеживаются в неокантианских и постмодернистских тенденциях современной «историографической революции» [5]. Применительно к отечественной науке можно отметить несомненное доминирование просветительской традиции, связанной с позитивистскими ориентирами марксизма на разработку целостной картины, задающей единый контекст и ритм социального времени. Вместе с тем в постсоветский период мы наблюдаем стремление к отказу от жёстких априорных схем и линейных концепций, романтический поворот к «микроистории», фокусирующейся вокруг культурно-антропологических аспектов. Разнонаправленность рассмотренных традиций компенсируется единством их восприятия прошлого, в котором ищется опора последующего развития, прочно заложенный фундамент, на основе которого возможны дальнейшие построения. Новый взгляд на прошлое как на меру инертности настоящего сформировался в результате двух разнонаправленных концептуальных трансформаций, которые можно, тем не менее, рассматривать в контексте «встречного движения». Речь идёт об «историческом повороте» социальных наук и о «социальном повороте» истории, каждый из которых определённым образом заложил основы «path dependence», ставшей тематическим фоном значительного числа современных исследований.
Есть своеобразная ирония в том, что исходной точкой для формирования нового взгляда на социальное время, новой концепции со столь широким экспликативным потенциалом - послужило обсуждение вопроса частного и менее всего предвещающего выход на междисциплинарный или парадигмальный уровень. «Нелепая раскладка QWERTY» верхнего ряда клавиатуры печатающих устройств, устойчиво воспроизводящаяся вопреки всем рациональным соображениям и ставшая предметом небольшой работы П.А. Дэвида [12], рассматривалась самим её автором не более как иллюстрация или эпизод. Неэффективность повседневно используемого стандарта, гармонично вписавшаяся в социальную жизнь, довольно быстро обрела статус теоретического основания QWERTY-номики, инициировавшей, в свою очередь, внимание к «несостоявшейся экономической истории». Описанный П.А. Дэвидом эффект неприятия нового, вопреки заявлению самого автора, практически сразу перешёл в сферу онтологической постановки вопроса о том, «какая часть процессов в мире устроена подобным образом» [12, с. 139]. Неожиданность подобного поворота вызвана, скорее всего, тем, что связь между концептуальными подходами к изучению прошлого и происходящими в настоящее время глобальными общемировыми трансформациями остаётся недопонятой и неосознанной: «history matters» до недавнего времени едва ли можно было связать с масштабным цивилизационным контекстом. Ещё менее обращение к анализу прошлого опыта могло считаться целесообразным в разработке инновационно-преобразовательных проектов
— мегатренда современной российской экономики. «Path dependence» ярко обозначила эту зависимость, наглядно показав, что отсутствие сбалансированного подхода к изучению про-
шлого создаёт препятствия в реализации будущего. Концептуальные основания QWERTY-номики, в действительности весьма отвлечённые, интуитивные и абстрактные, стремительно эволюционировали от технологий к институтам, меняя объект исследований и расширяя сферу анализа подчас непредсказуемым образом. Вопрос «почему «плохие» технологии могут доминировать над «хорошими» довольно быстро сменился более широкой постановкой проблемы иррационального развития социальных институтов, а само словосочетание «path dependence» стало чётко ассоциироваться с постсоциалистическим развитием и российской модернизацией — то «догоняющей», то «запаздывающей». Это послужило одним из отправных моментов «исторического поворота» в социальных науках, обозначившегося, в частности, через распространение неоинституционализма. Основной акцент в данном течении делался на определяющей роли социальных установлений для членов общества. В центре внимания «новейшей экономической истории» — институциональная инерция, жёстко детерминирующая возможности выбора решениями и действиями, осуществлёнными ранее. Связанные с этим ограничения принятия решений и свободы действий, определяющие приоритеты и желания людей, являются неотъемлемой частью исторического контекста, наглядным примером воздействия прошлого на настоящее. «Историзация человеческого опыта» [6], вышедшая за узкие пределы исследования технологий и осуществляемая через изучение стабильных неэффективных институтов, инициировала сразу несколько уровней концептуализации path dependence, которые можно соотнести с различными сферами сопротивления инновациям, и, соответственно, с различными восприятиями социального времени как способами связать воедино процесс принятия решений. Всё это происходит, помимо прочего, на фоне неблагополучной ситуации с концептуально-методологическими основаниями социального знания, дефицита объяснительного потенциала и нежизнеспособности практических рекомендаций. В большинстве современных экономических, социологических, политологических теорий прежние классические основания сохраняют статус фундаментальных исследовательских ориентиров; постоянное усложнение и рост многообразия при этом служат объектом не изменения, но дополнения, не осмысления, но адаптации [13]. Понимание классического как универсального, а не частного, всё ещё остаётся доминирующим, и «колея» однажды избранного способа мышления становится труднопреодолимым барьером на пути нового и эффективного. Свойственное современности сомнение в самой возможности подлинного и в перспективах дальнейшего развития в равной мере распространяется и на общество, и на знание о нём - с учётом того, что наука также может быть рассмотрена как комплекс социальных установлений. Описываемая «path dependence» «институциональная ловушка» обозначается, таким образом, как ключевая проблема современного развития, представленная практически на всех уровнях социальной действительности.
Единым онтологическим основанием, позволяющим говорить о возможности какого-либо общего подхода к решению данного круга проблем, является вопрос социальной адаптации как «приспособления к чему-то объективно или субъективно новому» [14]. Сопротивление инновациям - составляющая биологического механизма выживания, присущего как отдельной личности, так и социальной группе. Динамика происходящих изменений в ряде аспектов давно превысила порог естественных человеческих возможностей, и зависимость от сделанного однажды выбора определяется также стремлением к достижению стабильности и целостности. Обозначенная английским исследователем Д. Пуффертом высокая ценность адаптации к определённой социальной практике [15], на которую часто ссылаются при обосновании перехода от рассмотрения технологий к анализу институтов, очевидно, может быть распространена и на многие другие сферы социальной действительности. Будучи экономистом, Пуфферт акцентирует, в первую очередь, внимание на дорогостоящих издержках отступления от неэффективного стандарта, вместе с тем, очевидно, что основополагающее значение здесь имеют психологические аспекты формирования и развития социальных систем.
С данной точки зрения зависимость от предшествующего развития может рассматриваться в контексте феноменологии границ, связанных с различением внешнего и внутреннего в социальных структурах [14]. Представление о необходимости изменений формируется в процессе осмысления проблем, решение которых невозможно в существующих условиях, в тоже время оно накладывается на определённую систему взглядов, касающуюся целесообразности функционирования систем и ресурсных перемещений [14]. Разработка адекватной модели социальной действительности, ориентированной на установление подвижного равновесия и интегральной целостности, с одной стороны, предполагает активную жизненную позицию и готовность к постоянным изменениям, с другой - механизм непрерывных адаптационных процессов. Это противоречие каждый раз возникает в ходе анализа «креативного» мышления, рассматриваемого как залог оптимального функционирования перед лицом самоорганизующихся социальных потоков. Ценностные ориентиры творческого труда странным образом переплетаются с признанием значимости повседневных практик, в то время как культ модернизационного и инновационного формируется на фоне ясно обозначившегося поворота к консерватизму. Конструктивное развитие той или иной сферы общественного бытия предполагает совокупную устойчивость социального пространства, обеспечение которой невозможно без феномена «социальной инерции». При этом последнюю следует рассматривать не столько как адаптивную дисфункцию, сколько как социально-психологический рефлективный механизм, устанавливающий гидденсовские «границы изменений и пределы случайного». Дефицит его осмысления особенно остро сказывается в современных российских условиях, где социальные инновации проектируются и осуществляются безотносительно к рассмотрению традиционных форм жизни общества и исторически сложившихся культурных ценностных ориентиров. Описанное ранее теоретико-методологическое противоречие в поиске концептуальных оснований конструктивной творческой деятельности тесным образом связано с изначальным темпоральным сдвигом российской цивилизации, обрекающим наше экономическое развитие на вечные проекты «догнать и перегнать». Присущее социальным системам свойство упорядочения воздействий внешней среды и сохранения целостности в условиях российских реалий отягчено предельно обострённым стремлением к разведению мысли и действия по разным уровням бытия, следствием чего является консервация интеллектуальной незрелости и бахтинский «кризис поступка». На этом фоне «инновационное» оказывается переполненным смыслом, в то время как «инерционное» - недопонятым и непродуманным.
«Зависимости от предшествующего развития» очень быстро стал сопутствовать отечественный национальный контекст, усиливающийся в течение последних двух десятилетий, когда постепенно стало очевидно, что пути конструктивного взаимодействия бывших социалистических стран с мировой системой не так просты и очевидны, как это казалось на первый взгляд. «Post-socialist», «Russian» — наиболее часто встречаемые атрибуты «path dependence» в зарубежных исследованиях [16-20]. Взгляд «изнутри» концентрируется скорее на экзистенциальных аспектах, отчасти инициированных поэтическим и не вполне оправданным переводом рассматриваемого понятия как «эффекта колеи» [4, 21-25]. Непредсказуемое российское прошлое, «невыносимость» бремени истории, приговор к общемировой культурной и экономической обособленности обрели новое наполнение на фоне традиционного постмодернистского мотива замены исторического прошлого на эффект реальности. В хозяйственно-преобразовательной сфере выбор неэффективного, во все времена составлявший одну из главных тенденций технического и экономического развития нашей страны, хорошо вписался в контекст зависимости от прошлого - иррациональной, дискретной и пространственно дифференцированной. Давление конъюнктурных обстоятельств, власть бюрократии, воспроизведение и усиление советских управленческих практик, видоизменённых форм социалистического способа хозяйствования — получили новые ракурсы исследования [4,22,23,26,27]. Общим и для отечественных, и для зарубежных исследований является то, что в «path dependence» был обнаружен значительный потенциал обоснования чрезвычайно
широкого круга насущных социальных проблем, как теоретического, так и прикладного уровней. «Предшествующее развитие» стало именем общей для России и Запада утраты событийности, связанной с отсутствием жизнеспособных альтернатив дальнейшего развития, и вместе с тем - именем дефицита действенности и конструктивности, «кризиса решения» [25]. Единое непонимание прошлого и единый способ переживания исторической длительности в условиях общей нестабильности существования обозначили тот тупик общемировой перспективы, в рамках которого особенно остро высветилось, что признание неэффективности одного пути развития вовсе не означает успеха его альтернативы [8]. В известной мере для западного мира это оказывается столь же неожиданным, как для нас ренессанс консерватизма на фоне культа модернизации. «Path dependence» наглядно показывает неэффективность принятых ранее решений - в условиях дефицита действенности в настоящем. Кризис «рационального выбора», также становящегося немаловажным объектом многих социальных исследований, обозначился в качестве главной проблемы не столько ценностных ориентиров принятия решений, сколько онтогносеологических оснований общественного развития. Для западного мышления этот поворот заключается в признании того, что социальный мир никогда не был рациональным - признании, сделанном не на уровне философских обобщений, где оно, несомненно, уже давно не является новым. Этот поворот был осуществлён в сфере экономических расчётов и социологических прогнозов, где вплоть до настоящего времени мотивы, интересы, предпочтения, ценности представлены в подавляющем большинстве случаев как нечто упорядочиваемое и просчитываемое. Сами понятия «эффективности - неэффективности» проблематизируются настолько, что может быть поставлен вопрос о самой целесообразности их применения. Классическая модель максимального/минимального значения целевой функции даже в первом приближении выходит за рамки допустимых теоретикоэмпирических противоречий. «Невидимая рука», направляющая к предустановленной гармонии общественного благосостояния, в не вовремя проступивших контурах обозначила совсем не такую картину, которая рисовалась бентамовским балансом удовольствий и страданий. Максимизация прибыли оттесняется на второй план перераспределением власти, объём используемых ресурсов не соответствует получаемому результату, постулируемая осведомлённость обо всех возможностях и путях дальнейшего развития оказывается некомпетентностью и безразличием, «свободное» предпринимательство оборачивается утрированной деятельностью монополий [28].
Интересно отметить, что «зависимость от предшествующего развития», несмотря на очевидную концептуальную сопряжённость с «рациональным выбором», нечасто анализируется в общем с ним контексте; в этом плане очевидна гораздо большая активность западных мыслителей по сравнению с отечественными. Немногочисленные исследования российских учёных касаются главным образом политической деятельности, стратегии взаимодействий народа и власти [29-31], в то время как западные затрагивают практически весь спектр социальных взаимодействий [32-34]. На наш взгляд, одной из причин этого может выступать асимметрия акторов выбора: теория рационального выбора в качестве таковых рассматривает индивидов, «path dependence» - социальные институты. Для нашей страны, где неизмеримо превышена степень принадлежности индивида обществу, где взаимодействие человека и государства носит гипертрофированно-личный характер, весь диапазон противоречий «рационального выбора» сконцентрирован в политической сфере, во взаимоотношениях с властью, стратифицирующей общество в обход собственности. Этим же обусловлено и то обстоятельство, что зависимость от предшествующего развития для постсоветской России также обозначилась в первую очередь в государственно-управленческой сфере и внешнеполитических ориентирах: «контуры новой русской власти самым мистическим образом повторяют очертания ещё не забытой советской системы» [28, с. 25].
Для западного мира, не отягощённого подобным социокультурным наследием, «path dependence» трансформирует не политические акценты, а, скорее, сами представления о рациональности. Постановка под сомнение идеи свободного рынка как концептуального основания экономического мышления находится, с одной стороны, в русле затянувшегося расставания с классическими концепциями, стремящимися свести социальную действительность к линейной простоте. Теоретическая модель зависимости от предшествующего развития согласуется с синергетическим видением социальных процессов, предполагающим чередование периодов стабильности, когда всё определяется стремлением к одному и тому же аттрактору, и точек бифуркации, в которых возникает возможность выбора качественно нового. В то же время «мир возрастающей отдачи» Б. Артура, где динамичное доминирует над статичным, а текучее над равновесным — мир возможностей и случайных событий — не может быть сведён целиком к очередному проявлению неклассического / постнеклассиче-ского [35]. «Path dependence» как комплекс идей, строго говоря, не блещет новизной, что подчёркивается практически всеми пилотными исследованиями данного феномена. В рамках экономической теории, например, тот же «эффект возрастающей отдачи» возводят едва ли не к Адаму Смиту, подчёркивая, тем не менее, что на протяжении долгого периода подобные явления игнорировались, либо расценивались как артефакты, не вписывающиеся в идиллию совершенной конкуренции [36, с.3]. «A world of process and pattern change» проявляет себя не как новая парадигма, пришедшая на смену старой, но как радикально иной способ бытия научного знания. Если применительно к естествознанию расставание с классицизмом можно вослед Эйнштейну трактовать как новый способ задавать вопросы, то для социального знания речь идёт о возможности отказа от самой их постановки. Жизнь и мысль, независимо друг от друга преодолевая пространство и время, пришли к своего рода форме взаимной несовместимости: «жизненное пространство начинает воплощать мысль в большей мере, нежели это психологически допустимо, его граница становится зеркалом, взгляд на который парализует действие» [37, с. 38]. Неэффективность жизненна, и как всё жизненное — неустранима и сложна. Выживание социальной системы возможно только при наличии в ней консервативных элементов, обеспечивающих системную интеграцию и взаимодействие, нормальное функционирование и устойчивость по отношению к окружающей среде. Неэффективность повседневна и, в отличие от всего рационально обоснованного, не является исключением из правила. Единообразие и определённость раз и навсегда принятых стандартов психологически преодолевает преобразовательный потенциал. Очевидность и привычность повседневных практик оказывается одним из немногих оставшихся в нашем арсенале оснований взятого «в скобки» социального мира. Неэффективность значима, и эта значимость проявляется через неожиданно проявившийся иррациональный контекст прошлого, воплощённый в «history matters». «Path dependence» поворачивает нас от традиции к инерции, подобно тому, как спутник, предназначенный для исследования космоса, заставляет нас лучше изучать землю.
Поставленной под сомнение здесь оказывается не столько теория или система взглядов, мировосприятие или парадигма, сколько сам способ мышления, столь стремительно и непоправимо сведённого к способу бытия социального времени. Хозяйственное развитие оказалось обусловленным не свободой выбора, а его ограничениями, не рациональностью и целесообразностью, а случайным и единовременным. Подобный «поворот» инициирует формирование ряда тенденций социальных исследований, сопутствующих концептуализации «path dependence» в различных сферах общественных наук.
В качестве первого такого теоретического «эффекта» можно обозначить резко возросшую актуальность исследования граничных состояний. «Path» — по сути своей означает ещё одно проявление «границы», в полной мере наделённой онтологическими атрибутами различения, идентификации, генерализации. Осознание нашей зависимости от неё может быть представлено как своего рода дегенерация, симптом современного кризиса, когда «гра-
ница приобретает самостоятельное значение, смещая в свою сторону наиболее важные смысловые акценты человеческой жизнедеятельности» [38, с. 16]. Вопросом о «рубеже», «границе» оборачивается и сама проблематика «решения», «рационального выбора» как репрезентативной характеристики социальной действительности [25]. Многочисленные коннотации «института» за сравнительно недолгий период ставшего одним из центральных понятий экономических, социологических, политологических исследований, в последние десятилетия сместились в сферу «норм», «правил игры», «моделей». Все они устанавливают пределы разрешённого и запрещённого, границы предписанного и допустимого, «рамочные» условия социальных действий, включая тот же «рациональный выбор». «Ограниченной» становится в значительной степени и сама рациональность («bounded rationality»), стремящаяся установить «меру», «предел» целесообразного использования информации в условиях стихийности общества риска. «Path dependence» отражает современную «рефлексию пограничья», пространственно-временного дисбаланса, проявляющегося на всех уровнях человеческого бы-тия-в-мире.
Вторым немаловажным направлением исследований в рассматриваемом контексте может быть обозначена концептуализация повседневности, тесным образом связанная с описанными ранее тенденциями «историзации» обществознания и «социального поворота» в исторической науке. Формирование «исторической экономики» происходит параллельно формированию «исторической социологии», сопровождающейся радикальным пересмотром теоретических основ, апелляцией к прошлому через посредство «социологического воображения». Зависимость обновляющегося общества от социокультурного бремени прошлого, диалектика прежних механизмов взаимодействий и передовых социальных технологий, разрушение старого и продвижение нового — наилучшим образом прослеживается на уровне повседневной жизни [39]. «History matters» — мировоззренческий поворот от истории как средоточия ценного опыта и опоры дальнейшего развития к истории как бремени запоздало осознаваемых ошибок — достаточно ярко отражён, например, в работах Б. Артура, сместивших основные акценты исследований с прав собственности на неформальные механизмы выбора, т. е. фактически — со строго научного понятийного аппарата экономической теории на психологические аспекты, связанные со спецификой человеческого поведения. Сходное с этим смещение исследовательской перспективы мы находим в знаменитой «Материальной цивилизации» Ф. Броделя, представившей мир обыденного в новом ракурсе осмысления.
Примечательно, что тезис «история имеет значение» который сразу стал сопутствовать концептуализации «path dependence», обрёл столь высокую степень актуальности именно в контексте прошлого, ограничивающего свободу выбора. Другим аспектом этой значимости выступила «несостоявшаяся экономическая история», исследования которой расцениваются как более умозрительные и вместе с тем более глубокие по смысловому диапазону [4]. «Мы живём не в лучшем из миров» — чисто экзистенциальный и, на наш взгляд, несколько поспешный вывод, предвосхищающий основание случайных и роковых обстоятельств. Речь идёт, скорее, о психологическом неприятии, экзистенциальном отторжении того, что «многие окружающие нас символы технического прогресса приобрели хорошо знакомый нам облик в результате случайных обстоятельств» [4, с. 38]. Тем не менее, воспроизведение в эпоху синергетики прежней дилеммы классического мышления, оставившей свой след в противостоянии мировосприятия Лейбница и Вольтера, само по себе весьма показательно. Институты мыслятся уже практически по образу и подобию механизмов, раз и навсегда приспособленных к точно предусмотренным заранее действиям - механизмов тем более совершенным, чем менее допускается творческое вмешательство человека. Используя метафору создателя теории органопроекций П.А. Флоренского, можно сказать, что мы снова постепенно приходим к обновлённой классической форме «самообожествления человеческого разума, образующего суть жизнепонимания» [40]. «Мир хорош - совсем как наши институты
- и потому сотворён Существом разумным» - всё явственнее просвечивает в контурах не-
классической апологетики устойчивых и упорядоченных образований, каковыми являются институты в обществе риска. Предшествующий путь развития оказывается во многом подобным технике, задуманной как рациональное приспособление, но начинающей в определённый момент раскрывать свою иррациональную сущность и проявлять себя как нечто внешнее и независимое от человека. Историчность - присущая любому обществу «укоренённость во времени», способность сохранять память о прошедшем состоянии — из наиболее очевидных социокультурных констант социальной системы трансформируется в одну из наиболее сложных и малопрозрачных для исследования категорий [7].
Исторический поворот в социальных науках, который может быть обозначен в качестве третьего существенного направления, сопутствующего концептуализации «path dependence», трактуется иногда как «возврат интереса к игнорировавшимся ресурсам» [7]. Главным из этих ресурсов, игнорирующимся не только на практическом уровне, но и в плане его осмысления, являются, на наш взгляд, факторы социальной инерции, контуры исследования которой ещё только намечаются в современном обществознании. Для нашей страны не-определённость в данном вопросе является одной из основных причин отсутствия целостных стратегий модернизации, прежде всего - в экономической сфере [41]. В рамках отечественных социальных исследований можно отметить лишь незначительное число работ, посвящённых теоретико-методологической разработке понятия «социальной инерции» [42-44]. Колоссальное число исследований ориентировано на изучение «активаторов» инновационных процессов, и ничтожно мало - на осмысление всего того, что ограничивает, сдерживает, замедляет. Конструируя возможности «долгосрочных перспектив» ускоряющегося экономического развития, мы практически никогда не принимаем во внимание, насколько наши стратегии развития предопределены отставанием от уровня «мировой технологической границы» [45]. Современные стратегии российской модернизации в большинстве своём игнорируют человеческий капитал и реальные ресурсы интеллектуалоёмких отраслей, забывая о «порогах» и «пределах» сырьевой экономики, не принимая в расчёт неэффективность технологических и институциональных заимствований как исторически преемственную перманентную проблему российской действительности.
Таким образом, свойственные российской культуре способы переживания исторической длительности задают довольно широкий диапазон различных экспликаций «эффекта колеи», в целом имеющих мало общего с западной интерпретацией «Russian path dependence». Хронотопические деформации нашего социального пространства - от непредсказуемого прошлого до темпорализации общественного идеала - демонстрируют различные пути «отмены истории» [46]. «Прорыв» к иному, мгновенное восхождение на новый уровень реальности, одновременно преодолевающий историческую длительность и деятельность -ожидание и труд - является главным лейтмотивом всех российских идеологий. Эту невозможность восприятия исторического становления можно считать «культурным кодом» России [46]. Мы плохо понимаем «предшествующее», продолжением которого являемся. Помимо этого, в России с её «непредсказуемым» прошлым, мы извечно теряемся в точке отсчёта, игнорируя сам вопрос о преемственности. Революционеры начала ХХ века столь же мало руководствовались осознанием своей органической связи с русским самодержавием, сколь реформаторы позднесоветского периода ориентировались на реально существующие в СССР элементы гражданского общества и демократии. Современные исследователи, подвергая критике несостоятельность и недомыслие постсоветских ценностных ориентиров, тем не менее, восстают против «убаюкивающей философии преимуществ эволюционного пути» [28, с.28]. Озадаченные настоятельной необходимостью создания нового, мы никогда не перестраиваем имеющееся, всякий раз пытаясь утвердить новую точку отсчёта. Новизна отражается в российском самосознании как революция, при этом процесс разрушения и воссоздания заново оказываются уделом немногих, большинство же, как правило, внезапно обнаруживает себя вытесненным на обочину. Современные проекты модернизации нацелены, скорее, на преодоление ригидности мысли, нежели непосредственно на материально-преобразователь-
ную составляющую; действенность и решительность пытается осуществить «поворот» к законосообразности и лояльности, а маргинализируемый в течение многих лет интеллектуализм вновь пытается обозначить сам факт своего существования.
Утверждение о том, что коммунизм можно преодолеть, только поняв его, можно считать одним из самых красивых заблуждений Мартина Хайдеггера. Расставание с прошлым — социокультурная константа той или иной общественной системы, каждая из которых представила свой самобытный вариант — компромисс, колонизация, революция, капитуляция [26, с. 136]. Понимание прошлого — возможно, наиболее остро переживаемый дефицит духовности глобализующегося мира, слабо осознаваемые контуры предшествующего пути развития всё чаще обращают нас к «скрупулёзному, доскональному переосмыслению всей текущей жизни с учётом признания своего исторического наследия» [28, с. 21]. В «path dependence» мы обнаруживаем новый взгляд на историчность человеческого существования, не вполне понятую, не додуманную до конца и, возможно, только подлежащую ещё будущим исследованиям. Экономические истоки данного концепта позволяют провести определённую параллель с марксистским учением, где гегелевская идея воплощающегося в истории объективного духа реализует себя через ступени самопознания материальной преобразовательной деятельности. В противовес прежним системам взглядов, ориентированным на «разумную» действительность, мы открываем новые проявления человеческой «несвободы», новые перспективы отрицания смысла.
Библиографический список
1. Хайдеггер, М. Бытие и время [Текст] / М. Хайдеггер — М.: Академический проект, 2011. — 460 с.
2. Антошкина, Е.А. Концептуализация проблемы времени в естественных и гуманитарных науках [Текст] / Е.А. Антошкина — дисс... канд. филос. наук — М., 2010 — 171 с.
3. Ефимов, А.А. Историчность как атрибут социальной жизни: философский анализ [Текст] / А.А. Ефимов — дисс... канд. филос. наук. — Волгоград, 2005. — 146 с.
4. Латов, Ю.В. Теория зависимости от предшествующего развития в контексте институциональной экономической истории [Текст] // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2005. Т.3. №3. С. 36-43.
5. Могильницкий, Б.Г. История на переломе. Некоторые тенденции развития современной исторической мысли [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.history.vuzlib.org/ book_o004 _page_5.html (Дата обращения 25.04.2013).
6. Тоштендаль, Р. Возвращение историзма? Неоинституционализм и исторический поворот в социальных науках [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://ecsocman.hse.ru/data/2012/ 11/20/1251380692/2.pdf (Дата обращения 01.09.2012).
7. Экзистенциальный поворот в современной социологии [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://hpsy.ru/public/x5007.htm (Дата обращения 01.09.2012).
8. Гребенников, В.Г. Ассоциации на пройденные темы [Текст] // Экономическая наука современной России. 1998. №1. С. 104-116.
9. Бодрийяр, Ж. В тени молчаливого большинства, или конец социального [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://lib.ru/FILOSOF/BODRIJAR/silent.txt (Дата обращения 01.09.2012).
10.Кравченко, С.А. Сложный социум: востребованность поворотов в социологии [Текст] // СоцИс. 2012. №5. С. 19-29.
11.Малкина, М.Ю. Эффект колеи в историческом развитии [Текст] // Журнал институциональных исследований. 2010. Т.2. №2. С. 148-156.
12. Дэвид, П. Клио и экономическая теория QWERTY [Текст] // Истоки: из опыта изучения экономики как структуры и как процесса - М.: изд. дом ГУ ВШЭ, 2007. Т.6. С. 139-150.
13. Кирдина, С.Г. Два механизма самоорганизации экономики: модельная и эмпирическая
верификация (научный доклад) [Текст] / С.Г. Кирдина, С.Ю. Малков - М.: ИЭ РАН, 2010. - 69 с.
14.Анохин, А.М. Социальная адаптация в контексте феномена границы [Текст] // Журнал социологии и социальной антропологии. 2006. №3. Т 9. С. 53-65.
15.Puffert, D.J. Path dependence, Network Form and Technological Change [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www-siepr.stanford.edu/conferences/Puffert.pdf (Дата обращения 01.09.2012).
16. Hedlund, S. Russian Path Dependence: A People with a Troubled History [Text] / S. Hedlund - London-New York: Routledge, 2005. - 394 p.
17.Central Eastern Europe and the CIS between post-socialist path-dependence, Europeanization and globalization [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://rapn.ru/in.php?part=4&gr=585&d=3850 &n=35&p=0&to= (Дата обращения 01.09.2012).
18. «Changing Europe»: преимущества междисциплинарности [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.hse.ru/news/recent/58639114.html (Дата обращения 01.09.2012).
19.Determinants of regional economic growth in the case of Estonia as a small country with post-socialist path dependence [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.mtk.ut.ee/515496 (Дата обращения 01.09.2012).
20.Kaufman, H.R. Path dependency theory: A tool to evaluate nation-state’s transformation from Soviet dependencies to market-oriented democratic republics Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.dslib.net/diss_en/?q=path-dependency-theory-a-tool-to-evaluate-nation-states-transforma-tion-from (Дата обращения 01.09.2012).
21.Нуреев, Р.М. Что такое path dependence и как её изучают российские экономисты [Текст] / Р.М. Нуреев, Ю.В. Латов // Общественные науки и современность. 2006. №2. С. 118-129.
22.Нуреев, Р.М. Россия и Европа: эффект колеи (опыт институционального анализа истории экономического развития) / / Р.М. Нуреев, Ю.В. Латов - Калининград: изд-во РГУ им. Канта, 2010. - 531 с.
23.Вольчик, В.В. Зависимость от траектории предшествующего развития и эволюция института собственности в России [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://ecsocman.hse.ru/text/ 16213414/ (Дата обращения 01.08.2012).
24.Радаев, В. Можно ли преодолеть зависимость от предшествующего развития? [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.strana-oz.ru/2007/2/mozhno-li-preodolet-zavisimost-ot-pred shestvuyushchego-razvitiya (Дата обращения 01.08.2012).
25.Казакова, В.И. Решение в обществе знания: опыт феноменологического анализа [Текст] // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. Серия «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии». 2010. №3. Т. 84. С. 102-113.
26.Никула, Й. Теория зависимости от траектории развития и постсоциалистический переход [Текст] // Мир России. 2005. №1. С. 135-143.
27.Ткач, А. Институциональные изменения и модернизация экономики Украины [Текст] / Nierowno-sci spoleczne a wzrost gospodarczy. Spojnocs spoleczno-ekonomiczna a modernizacja gospodarki. Zeszyt Nr 16. Rzeszow. 2010. S. 105-115.
28. Пастухов, В.Б. Затерянный мир. Русское общество и государство в межкультурном пространстве [Текст] // Общественные науки и современность. 2006. №2. С. 5-28.
29. Макарычев, А.С. Рациональный выбор и институциональное развитие. Нижегородский политический процесс в теории и на практике [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www. policy. hu/makarychev/rus7.htm (Дата обращения 01.08.2012).
30.Долгов, А.Ю. Проблема «2012» как вызов для российских политических институтов [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://politnauka-komi.narod.ru/pn2012_problem2012.pdf (Дата обращения 01.08.2012).
31. Институциональная политология: современный институционализм и политическая трансформация России [Текст] / под ред. С.В. Патрушева - М.: ИСП РАН, 2006 - 600 с.
32. Bednar, J. Culture, Institutional Performance and Path Dependence [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www-personal.umich.edu/~jbednar/WIP/ipd7.pdf (Дата обращения 01.08.2012).
33.Chapman, B. Leading you Down the Choice Paths: Persuasion and Collective Rationality [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.law.umn.edu/uploads/H7/3_/H73_LF78U0W-ToMlJqw81A/ Chapman-Abstract-Fall-08.pdf (Дата обращения 01.08.2012).
34.Hathaway, O.A. Path dependence in the Law: The Course and the Pattern of Legal Change in the Common Law System [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.law.yale.edu/documents/ pdfZpath_dependence_in_the_law.pdf (Дата обращения 01.08.2012).
35.Arthur, W.B. Increasing Returns and Path Dependence in the Economy [Текст] / W.B. Arthur -Michigan: The University of Michigan Press, 1994. - 201 p.
36. Essers, D.A. Review of Brian Arthur’s Increasing Returns and Path Dependence in the Economy: Applications in Economic Development [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.ua.ac.be/ main.aspx?c=dennis.essers (Дата обращения 01.09.2012).
37.Казакова, В.И. Жизненное пространство в современной России: переход и преодоление [Текст] // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. Серия «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии». 2009. №3 (78). С. 35-47.
38.Казакова, В.И. Рама как эстетический паратекст современности [Текст] // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. Серия «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии». 2010. №1 (81). С. 16-26.
39.Смирнова, Т.М. «Бывшие люди» в социальной структуре и повседневной жизни советского общества (1917-1936-е гг.) [Текст] / Т.М. Смирнова — автореферат дисс. ... доктора ист. наук — М.: Центр изучения новейшей истории России и политологии ИРИ РАН, 2010. — 46 с.
40.Флоренский, П.А. Органопроекция [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://evdemosfera. narod.ru/issl/kn_rk/organoprojekcija.html (Дата обращения 01.09.2012).
41.Журавский, М.Ю. Учёт фактора инерционности в прогнозировании социально-экономического образования /М.Ю. Журавский. Ю.А. Журавский [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://pozdnyakov.tut.su/Seminar/art99/a011299.html (Дата обращения 01.09.2012).
42.Матвеева. Н.А. Социальная инерция. К определению понятия [Текст] // СоцИС. 2004. №4. С. 15-
23.
43.Матвеева, Н.А. Инерция воспитания как социальная проблема [Электронный ресурс] // Режим
доступа: http://elib.altstu.ru/elib/disser/conferenc/2010/02/pdf/204matveeva.pdf (Дата обращения
01.09.2012).
44.Вольчик, В.В. Институциональная инерция и развитие российской системы образования [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://ecsocman.hse.ru/text/16214402.html (Дата обращения
01.09.2012).
45.Диденко, Д.В. Инновационное и догоняющее развитие: две стратегии модернизации российской интеллектуалоёмкой экономики [Текст] // Экономическая политика. 2011. №1. С. 158-169.
46. Горин, Д. Борьба с историческим временем как судьба идеологий в России [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://www.nlobooks.ru/sites/default/files/old/nlobooks.ru/rus/nz-online/619/1256/ 1272/index.html (Дата обращения 01.08.2012).
