CC BY
269
УДК 81'42; 801.7
Н.А. Азаренко
КОНЦЕПТ СТРАДАНИЕ КАК ОСНОВНОЙ РЕПРЕЗЕНТАНТ ТЕМЫ ДЕТСТВА В ТВОРЧЕСТВЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Статья посвящена анализу концепта СТРАДАНИЕ как основного репрезентанта смыслового наполнения темы детства в произведениях Достоевского, где многократно воспроизводится мотив невинно страдающего ребенка. По убеждению Достоевского, дети являются христоподоб-ными существами, и поэтому мотив отвержения и страдания детей, который в явном или при-кровенном виде содержится почти в каждом произведении Достоевского, можно рассматривать как постоянно присутствующую в атмосфере произведений писателя аллюзию на евангельский сюжет страдания Христа.
Ключевые слова: страдание, концепт, детство, невинность, Христос, Евангелие.
На современном этапе развития достоев-сковедения не подлежит сомнению утверждение о том, что человек в творчестве великого писателя всегда стремится к Богу, жаждет его Отеческой любви, заботы и покровительства. В связи с этим все действия в романах Достоевского так или иначе с необходимостью соотнесены с образом Иисуса Христа.
Известно, что огромную роль в формировании мировосприятия Достоевского сыграл эпизод из Священного Писания, повествующий о страданиях мученика Иова, а также история страдания Христа, которую он знал уже в раннем детстве. Впоследствии писатель Достоевский сформулировал глубоко христианскую мысль о том, что только страдание развивает сознание, и, без сомнения, росток этой аксиомы находится именно в христианском детстве писателя, в лоне «благочестивого русского семейства».
Известно также, что Евангелия стали духовной опорой для писателя в годы каторги, но глубокая любовь к описаниям страданий Христа в душе Достоевского была заложена именно в детстве. В 1873 году в журнале «Гражданин» (№ 50) Достоевский пишет: «Я происходил из семейства русского и благочестивого. Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства» [Шульц 1999: 126].
В контексте сказанного нельзя не согласиться с мнением тех исследователей творчества писателя, по утверждению которых одним из ведущих художественных приемов в творчестве Достоевского является христоцентрическая сакрализация персонажей. На наш взгляд, можно несколько уточнить предложенное определение и обозначить его как прием христологической ме-тафоризации персонажей и пространства, который основан на приближении художественных
образов и реалий к субъектам и фактам Священного Писания; а также более конкретно - на возможности уподобления земной жизни некоторых персонажей жизни Сына Божьего. Последнее возможно лишь через крайнее смирение, страдание и сострадание. В целом же, можно сказать, что образ Христа божественным светом освещает и пронизывает все пространство творчества писателя.
В творчестве Достоевского, выросшего с Христом, многократно воспроизводится образ страдающего ребенка, который, на наш взгляд, можно рассматривать как аллюзию на образ Бо-гомладенца Христа. Этот излюбленный образ Достоевского кочует из произведения в произведение, несколько видоизменяясь в проявлениях, но оставаясь незыблемым по сути.
Исследование творчества писателя показало, что концептуализация темы детства в произведениях писателя происходит в основном посредством концепта СТРАДАНИЕ. Как известно, основными и самыми непосредственными экс-пликаторами концепта являются единицы лексического уровня. Во всех произведениях Достоевского в качестве основных вербализаторов концепта СТРАДАНИЕ выступают глаголы «страдать» и «сострадать», а также их производные -существительные «страдание» и «сострадание», прилагательное «сострадательный» («Страдать -1. Испытывать физическую или нравственную боль; муку, мучение... [MAC: IV : 280]).
Помимо лексических средств репрезентации концептов, последние, как известно, объективируются также и более объемными - предикативными - языковыми единицами, являющимися базовыми в отражении событий и передаче представлений о мире создателя произведения. При этом можно согласиться с мнением тех исследователей, которые определяют синтаксический
концепт как «сложное ментальное динамическое образование, возникающее в результате логических операций и представляющее различные уровни концептуализации знаний о мире» [Фуре 2001: 162; Лазуткина 2004: 135].
Не подлежит сомнению тот факт, что лексический и синтаксический уровни взаимообусловлены и взаимопроницаемы [см. Чернухина 1984: 14]. Отбор языковых средств, особенно синтаксических, в художественном произведении подчиняется функционально-смысловым типам речи (ФСТР) повествование, описание и рассуждение, каждый из которых обладает своей собственной глубинно-семантической структурой [Будниченко 1982: 6]. Выбор того или иного функционально-смыслового типа речи «определяется характером содержательной информации, передаваемой им» [Валгина 2004: 67]. Некоторыми исследователями функционально-смысловые типы речи определяются как «сигналы» концепта автора [Кухаренко 1988: 141]. Связь ФСТР с композицией произведения является несомненной, в связи с чем оправданным представляется наименование В.В. Виноградовым ФСТР «композиционно-речевыми формами» [Виноградов 1980: 82].
Функционально-смысловой тип речи описание в художественном тексте направлен в первую очередь на вещный, предметный мир, окружающий человека. Описывается также микромир самого человека - его внешность, физическое и эмоциональное состояние, причем в литературных текстах обычным является сопряжение описаний макро- и микромира человека: описание внешнего мира действительности соотносится, как правило, с внутренним состоянием персонажа прозаического произведения [Бабенко 2000: 232]. Относительная объективность отличает функционально-смысловые типы речи описание и повествование от «авторских» контекстов типа «рассуждений», субъективность которых наиболее отчетливо позволяет выявить идиолектные черты создателя художественного произведения.
В контексте сказанного нельзя не согласиться с мнением тех ученых, которые считают предикативные языковые единицы базовыми в передаче мыслей о мире автора художественного произведения и, следовательно, максимально емкими объективаторами концептов.
Основным концептуализатором темы детства в творчестве Достоевского, как уже было сказано, является концепт СТРАДАНИЕ, который объективируется в произведениях писателя не только названными выше лексическими единица-
ми, но и разными функционально-смысловыми типами речи. Так, в романе «Бесы» автор использует все три функционально-смысловых типа речи, создавая образ страдающего ребенка, изображая смерть едва родившегося младенца Марьи Шатовой. Улица, на которой предстоит младенцу ненадолго явиться на свет, называется Богоявленской, что вполне соответствует мысли Достоевского о том, что дети не вполне земные создания, они ближе к Богу, чем любой взрослый человек, даже праведник.
В художественном мире Достоевского значимость идеи рождения ребенка настолько велика, что унижение этой рождающей женственности никогда не проходит безнаказанно для ее оскорбителей. Так, насильник Федор Павлович Карамазов в лице безгласной юродивой Лизаветы Смердящей (юродивые в творчестве Достоевского в духовном плане также принадлежат миру детства, так как они, подобно детям, верят механически, ни о чем не думая (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы») обидел саму народную почву, которая понимается Достоевским как православная вера. Как известно, Смердяков больше всего оскорбляется не тем фактом, что мать его юродивая, а тем, что она была очень маленького роста - два аршина с малыим» (около 143 см). Думается, что описание точного роста героини - роста ребенка, не свойственное в целом Достоевскому, говорит о близости ее наивно-детскому мировосприятию и народной почве, которой насильник причинил страдание, где посеял зло, которое взошло его же смертью.
Не случайным представляется также тот факт, что будущий убийца Смердяков входит в мир не по-христиански: он рождается на свет в бане, которая обычно символизирует собой антицерковь. Зачатый в грехе и вошедший в мир не по-православному, Смердяков закономерно отрицает все русское, в том числе народную веру в Христа, и в конечном итоге он оказывается отвергнутым самой жизнью.
Сходной мифологической символикой в народной культуре традиционно наделяется также болото и пруд. Как известно, не только в дохристианской, но и в православной традиции чистая проточная вода символизирует жизнь, в отличие от мутной стоячей воды болота или пруда, символизирующих болезнь или смерть («Болото - 1. Топкое место, часто со стоячей водой...» [MAC: I: 105]).
У Достоевского находим отражение данных представлений, в частности, в романе «Бесы». Так, сестра капитана Лебядкина, по ее словам,
своего «ребеночка в пруд снесла», совершив таким образом не просто убийство, а самое страшное из преступлений - покушение на жизнь хри-стоподобного существа, коим, по убеждению Достоевского, является ребенок. Остается неизвестным, было ли это преступление или оно плод больного сознания героини, но трагическая смерть неминуемо настигает и ее.
Функционально-смысловой тип речи повествование, использованный автором для передачи истории героини и объективирующий концепт СТРАДАНИЕ, вероятно, дает возможность читателю самому «увидеть» всю чудовищность даже самой возможности повествования о таком страшном преступлении, как убийство ребенка. Устами праведного старца Зосимы Достоевский говорит: Деток любите особенно, ибо они... безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»),
Следует заметить, что смерть оскорбителя ребенка у Достоевского не обязательно является физической смертью: грешник может гибнуть духовно. Причинивший страдание или смерть ребенку, он испытывает поистине нечеловеческие муки. Так, главный персонаж романа «Преступление и наказание» Родион Раскольников, покусившийся не только на жизнь юродивой Лизаветы, но и на жизнь ее еще не родившегося ребенка (согласно черновому варианту произведения), фактически убивает и себя тоже, так как он остается живым лишь физически, душа же его умирает вместе с убитым им ребенком. И воскреснуть она могла лишь с помощью любви другого существа с Богом в душе, другой «юродивой» - духовно чистой «святой грешницы» Сони, простившей и полюбившей великого грешника и давшей ему таким образом шанс к возрождению духовному и физическому.
Как известно, на Руси особо почитались юродивые, они являлись своего рода совестью народа, так как могли говорить правду всем без исключения. Обидеть юродивых, в близости к Богу подобных детям, значило совершить преступление против самого Бога, и, вводя в романы образы своих у-бог-их, Достоевский хотел продемонстрировать перевернутость современной ему действительности, где даже неприкасаемые юродивые оказываются беззащитными: Лизавету Смердящую из «Братьев Карамазовых» обесчещивают, а Лизавету Ивановну из «Преступления и наказания» убивают.
В рождественском рассказе «Мальчик у Христа на елке» основным является мотив стра-
дания отвергнутого ребенка, он играет важную сюжетообразующую роль. Можно сказать, что концепт СТРАДАНИЕ является центром, структурирующим элементом концептосферы произведения в целом, большинство лексических единиц репрезентируют если не ядерные, то периферийные области анализируемого концепта, так или иначе объективируют представление Достоевского об абсолютной недопустимости положения вещей, при котором допускается возможность страдания и смерти ребенка. Отвергая сироту, по мнению Достоевского, люди не принимают как бы самого Бо-гомладенца (дети - образ Христов (Достоевский Ф.М. «Преступление и наказание»), и ребенок страдает и в итоге умирает, замерзает насмерть в одиночестве в празднование дня рождения Того, Кто учил людей любить ближнего своего. И только Христос принимает в свои объятия невинную душу ребенка, которая, будучи безгрешной, прямо, без мытарств, получает Жизнь Вечную и вступает в непосредственный контакт с Богом. Многозначительным представляется тот факт, что наполненный страданиями короткий жизненный путь главного персонажа рассказа явно символизирует земной путь Самого Христа, то есть можно сказать, что ребенок в рассказе становится своеобразной идиолектной метафорой страдающего «Бого-младенца».
Мотив отвержения и страдания детей в явном или прикровенном виде имеется почти в каждом произведении писателя. Часто отверженные дети страдают за отцов, причем страдание это может быть как осознанным, так и находящемся за пределами сознания ребенка. Соня Мармеладова, принадлежащая в своей чистоте к миру детства, например, совершенно сознательно идет на страдание за грехи своего отца. При описании Сони мы обнаруживаем не только лексические, но и синтаксические объективаторы концепта СТРАДАНИЕ: производные глагола «страдать» вербализуются с помощью функционально-смыс-ловых типов речи повествование и рассуждение. С определенной долей уверенности можно предположить, что в основе таких сюжетных линий всегда лежит евангельский сюжет страдания Христа. Например, образ растерзанного собаками крестьянского мальчика в романе «Братья Карамазовы» являет собой явную аллюзию на евангельский мотив преследования волками невинно страдающего агнца.
В романе «Идиот» дети швейцарской деревни, вначале преследовавшие несчастную Мари, впоследствии явили пример той любви-со-
страдания, в которой завещал людям жить сам Христос и которой Бог любит людей (в библейских энциклопедиях находим следующие определения любви: «Бог есть любовь. Любовь - знак Божьего присутствия в жизни христианина» [Библ. энцик-лоп. 2002: 149]. «Любовь - 1) жалость, преобладающая в любви родительской; 2) благоговение, преобладающее в любви сыновней и вытекающей из нее религиозной» [Христианство 1993: 57].
«...Въ запоеЁдяхъ заключаются два вида любви... любовь къ Богу и любовь къ ближнему. Ближними нашими должно почитать всксъ, потому что eck - созданья единаго Бога и произошли отъ одного человека... Любить себя должно только для Бога, и частт для ближнихъ...» [Библейская энциклопедия 1990: 441]).
О бесконечной божьей сострадательной любви Достоевский говорит устами старца Зоси-мы; как известно, этих «положительно прекрасных героев» автор использует для высказывания важнейших своих мыслей: ...Греха такого нет и не может быть на всей земле, какого бы не простил господь воистину кающемуся. Да и совершить не может совсем такого греха великого человек, который бы истощил бесконечную божью любовь... Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хоты бы со грехом твоим и во грехе твоем любит... Любовью все покупается, все спасается... Любовь - такое бесценное сокровище, что на нее весь мир купить можешь, и не только свои, но и чужие грехи еще выкупишь... (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»),
О такой же бесконечной, чистой любви-сострадании повествуется в черновиках романа «Братья Карамазовы», где имеется запись, в которой юродивая Лизавета Смердящая обращается к Богу: «Пошли меня, смердящую, не в рай к тебе светлый, а в кромешную тьму, дабы и там, в огне и муке, кричала тебе: «Свет, свет еси и любы иной не имею»». Здесь мы видим самое высокое проявление христианской любви - любвш-страдания без надежды на загробное воздаяние. Можно сказать, что в данном случае имеет высшую точку реализации евангельский принцип - «возлюби врага своего»: «божий» человек хочет любовью и бесконечным страданием одолеть бесовство.
В романе «Идиот» христианская любовь в швейцарской деревне воцарилась под влиянием другого христоподобного юродивого - Льва Мышкина, который по своей сути принадлежит именно миру детей, а не миру взрослых, последние, впрочем, почувствовав детски-невинную
природу князя Мышкина, так и не смогли принять его в свой мир. И если Лев Мышкин однозначно христоподобен, то дети, окружавшие его, апосто-лоподобны. Вспомним, что и среди апостолов были такие, которые поначалу преследовали даже самого Христа (Савл, ставший Павлом).
В романе «Братья Карамазовы» также имеет место мотив преследования детьми и страдания мальчика Илюши, за которого вступается другой христоподобный герой - Алеша Карамазов, причем дети, собравшиеся вокруг Алеши Карамазова, также апостолоподобны. «Исследователи творчества Достоевского не раз говорили о том, что образ Алеши и двенадцати мальчиков у камня имеет отчетливую евангельскую основу в образе Христа и двенадцати апостолов... Финальная речь у камня своим первообразом имеет, с одной стороны, проповедь Христа после «Тайной вечери», на которой были произнесены слова: «Заповедь новую даю вам - да любите друг друга», а с другой -финал Евангелия от Матфея: отправление апостолов на проповедь, заповедь: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Свя-таго Духа» (Мф. 28: 19)» [Гачева 1999: 220].
Образ Алеши, маленького юродивого, есть результат амплификации духовного «юродства», свойственного всему творчеству Достоевского. Юродство праведного юноши внутреннего порядка, внешне этот персонаж отнюдь не похож на юродивого: он крепкий и румяный молодой человек. Этот образ - высшая точка, вершина, своеобразный итог реализации этой традиции у Достоевского, в произведениях которого происходит своего рода нарастание духовного «юродства», и «кульминационный» юродивый герой являет собой материализованную идею всемирного страдания - нравственной ответственности за всех, за все зло, царящее в мире. Семы «боление», «страдание» содержат не только однокоренные образования, но и большинство лексических единиц, использующихся Достоевским в контекстах всех трех функционально-смысловых типов речи для создания образа Алеши Карамазова. Не вызывает сомнений соотнесенность образа Алеши Карамазова с образом Христа в картине мира Достоевского: в романе обнаруживаются явные параллели в их поведении. Вспомним: инквизитор выносит смертный приговор - Христос молча целует своего палача, и поцелуй горит на его сердце. Этот безмолвный жест Христа переносится в настоящее время романной жизни: Алеша целует брата в непосредственном молчаливом сострадательном порыве. Таким образом, временные рамки расширяются за счет введения образа Христа и позво-
ляют сблизить два образа, демонстрирующие нам образцы любви, прощения и сострадания. Важно, что Алеша использует жест Христа в силу непосредственного движения сердца, наполненного жертвенной христианской любовью-страданием.
Дети у Достоевского в силу своей духовной близости Богу являются не только страдальцами, но и молитвенниками за взрослых («Молитвенник -2. (устар.) Тот, кто усердно молится Богу за себя и за других» [MAC: II: 290]): Поля за Раскольнико-ва в «Преступлении и наказании», Илюша за своего отца в «Братьях Карамазовых». По мнению писателя, их молитвы скорее могут «дойти до Бога». Достоевский вкладывает свои мысли об этом в уста святого старца Зосимы, который говорит пришедшей к нему женщине, похоронившей четырех сыновей, следующее: ...Однажды древний великий святой увидел во храме такую же, как ты, плачущую мать и тоже по младенце своем... которого тоже призвал господь. «Или не знаешь ты, - сказал ей святой, - сколь сии младенцы пред престолом божиим дерзновенны... ты, господи, даровал нам жизнь, говорят они богу, и только лишь мы узрели ее, как ты ее у нас и взял назад. И столь дерзновенно просят и спрашивают, что господь дает им немедленно ангельский чин...» Посему знай и ты, мать, что и твой младенец наверно теперь предстоит пред престолом господним, и радуется, и веселится, и о тебе бога молит... что сыночек твой - есть единый от ангелов божиих - оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слезы... господу богу указывает... и будут горькие слезы твои лишь слезами... сердечного очищения, от грехов спасающего (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»),
Молитвенниками за грехи в творчестве Достоевского являются не только физиологические дети, но и взрослые персонажи - «дети Божии» -духовно близкие детям физиологическим, которые обычно номинируются как юродивые.
Так, женщина, пришедшая к старцу Зосиме, который в рассказе о своей юности говорит о том, что, уверовав, он стал для всех «как будто юродивый», говорит ему: Милый ты наш, награди тебя бог, благодетель ты наш, молебщик ты за всех нас и за грехи наши... (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»),
На наш взгляд, глагол «молить» и его производные, а также предикативные единицы, их номинирующие, во всех случаях в творчестве Достоевского объективируют концепт СТРАДАНИЕ, так как последовательно содержат в своей семантической и (или) смысловой структуре сему
(смысл) страдание, связанную с евангельским сюжетом страдания Христа.
Достоевский постоянно указывает на тенденцию сближения в будущем детей и тех взрослых, которые очень близки к младенческому мироощущению и которые стремятся к святости, путь к которой лежит через страдание и сострадание. Именно это убеждение определило общение с детьми персонажей, сострадающих всем, кто их окружает, - князя Мышкина и Алеши Карамазова. Последний перенял традицию духовного наставничества от старца Зосимы, по поводу которого автор устами Алеши говорит: Он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и все будут святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышенных, ни униженных, а будут все как дети божии, и наступит настоящее царство Христово (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»),
В контексте сказанного можно утверждать, что физиологические дети и «дети Божии» в художественном мире Достоевского оказываются понятиями если не тождественными, то сближенными определенно на основании страдающего и сострадающего образа жизни. В понятие «дети Божии» входят те взрослые персонажи Достоевского, которые сострадательной праведностью («Праведный - строго соблюдающий правила религиозной морали; благочестивый» [MAC: III: 352]) и духовной чистотой близки к детям, причем и те и другие неминуемо страдают не столько из-за себя, сколько из-за других и для других, что обусловлено их христоподобной сущностью. Так, при описании чувств Сони Мармеладовой Достоевский постоянно использует производные глагола «страдать»: ... протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки... Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая, и ломая руки (Достоевский Ф.М «Преступление и наказание»).
Дети же физиологические для Достоевского -уже однозначно дети Божии. Большинство взрослых, к великому сожалению русского гения, отклонились от этого единственно правильного пути и должны приложить немалые нравственные усилия, чтобы иметь шанс вернуться в царство Божие, стать вновь «детьми Божиими», которыми они были при рождении.
В заключение следует заметить, что концепт СТРАДАНИЕ, имеющий полевое строение, в лексической ткани произведений Достоевского объективируют и другие языковые средства. В первую очередь, следует отметить лексемы с корнем «боль», представляющие ближнюю пери-
ферию полевого строения концепта СТРАДАНИЕ. В романе «Преступление и наказание», например, страдание Сони Мармеладовой выражают, помимо прочего, безлично-предикативное слово «больно» и существительное «боль»: Ах как теперь целый день вспоминать было больно! (о том, что она (Соня) не подарила Катерине Ивановне воротнички и нарукавнички) (Достоевский «Преступление и наказание»); Но он (Раскольников) понял вполне, до какой чудовищной боли истерзала ее (Соню), и уже давно, мысль о бесчестном и позорном ее положении (Достоевский Ф.М. «Преступление и наказание»).
Резюмируя сказанное, можно утверждать, что тема детства в целом и воспроизведение образов детей во всех без исключения произведениях Достоевского так или иначе связаны со страданиями «детей Божиих», то есть физиологических детей и взрослых персонажей, в духовном плане принадлежащих миру детства. Это, на наш взгляд, определяется явной аллюзией на образ страдающего Богомладенца Христа, что представляется вполне закономерным в контексте творчества христианского писателя.
Список литературы
Бабенко Л.Г., Васильев И.Е., Казарин Ю.В. Лингвистический анализ художественного текста: учеб. пособие для вузов. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2000.
Библейская энциклопедия (путеводитель по Библии). М.: «Рос. библ. об-во», 2002.
Библейская энциклопедия (труд и издание Архимандрита Никифора). Репринт, изд. М.: Тер-ра, 1990.
Будниченко Л.А. Формы субъективно-модальной оценки и функционально-смысловые типы речи: (По роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Л., 1982.
Волгина Н.С. Теория текста: учеб. пособие. М.: Логос, 2004.
Виноградов В.В. О языке художественной прозы: избр. тр. М.: Наука, 1980.
Гачева А. Новые материалы: к истории знакомства Ф.М. Достоевского с идеями Н.Ф. Федорова // Достоевский и мировая культура. Альманах № 13 / под ред. К.А. Степаняна. СПб., 1999.
Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому. Материалы, библиография и комментарии. М.: Пг.: Гиз, 1922.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 6. Л.: Наука, 1973.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 14. Л.: Наука, 1975.
Кухаренко В.А. Интерпретация текста: учеб. пособие для студентов пед. ин-тов. М.: Просвещение, 1988.
Лазуткина Е.М. Скрытый концепт обнаруживает синтаксические отношения // Русское слово в русском мире: сб. ст. М.: МГЛУ - Калуга: ИД «Эйдос», 2004.
Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1981-1984. (MAC).
Фуре ЛА. Специфика синтаксического концепта // Актуальные проблемы германского и общего языкознания: сб. ст. к юбилею проф. В.Д. Девкина. Тамбов: Изд-во 11У им. Г.Р. Державина, 2001.
Христианство: Энциклопедический словарь: в 3 т. Т. 1. М.: «Большая российская энциклопедия», 1993.
Чернухина И.Я. Элементы организации художественного прозаического текста. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1984.
Шульц Оскар фон. Светлый, жизнерадостный Достоевский. Курс лекций. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 1999.
N.A. Azarenko
THE CONCEPT SUFFERING AS THE MAIN REPRESENTATIVE OF THE CHILDHOOD THEME IN THE WORKS OF F.M. DOSTOEVSKY
The article is dedicated to the analysis of the concept «suffering» as the main representative of the childhood theme in Dostoevsky's works, where the motif of a guiltlessly suffering child is repeated over and over again. According to the writer, a child is a Christlike essence, thus the motif of reprobation and sorrow obviously or secretly traced in nearly every work of Dostoevsky can be regarded as the omnipresent (as far as the mood of the works is concerned) allusion to the gospel story of the Lord's suffering.
Key words: suffering, concept, childhood, guiltlessness, Christ, Gospel.
№2 (023) 20 Юг.
