CC BY
80
О. Н. Бушмакина
КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ В СТРУКТУРАХ ПАМЯТИ
По тому вниманию, которое оказывается в современности проблемам социальной памяти, она может быть названа «мемориальной эпохой». Как отмечает П. Нора, «мир затопила нахлынувшая волна вспоминания, прочно соединив верность прошлому - действительному или воображаемому - с чувством принадлежности, с коллективным сознанием и индивидуальным самосознанием, с памятью и идентичностью» [3]. Актуализация тематики социальной памяти связывается с исторической динамикой, последствия которой привели к необходимости роста исторического самосознания различных обществ, потребности в новой самоидентификации в условиях глобализации.
Возникновение дискурса памяти в социальных исследованиях связывают с представлением о коллективном сознании в работах Э. Дюркгейма. Он ввел в научный обиход понятия «коллективное сознание» (conscience collective) и «коллективные представления» (représentations collectives). Согласно Э. Дюркгейму, совокупность верований и чувств, общих для членов данного общества, образует определенную систему, обладающую собственным бытием - это и есть коллективное, или общее, сознание [2]. В каждом человеке, таким образом, есть два сознания - индивидуальное, основанное на личностных состояниях, и коллективное, свойственное целой социальной группе. Коллективное сознание не заимствуется человеком непосредственно из опыта, а привносится окружающей социальной средой. По мнению Э. Дюркгейма, «если детали или конкретные и частные формы ускользают от нас, то мы, по крайней мере, составляем себе самые общие и приблизительные представления о коллективном бытии в целом, и эти-то схематичные и общие представления и являются теми «предпонятиями», которыми мы пользуемся в обыденной жизни. Мы не можем, стало быть, и помыслить о том, чтобы усомниться в их существовании, так как замечаем последнее одновременно с нашим. Они существуют не только в нас, но, будучи продуктом повторных опытов, они от повторения и происходящей отсюда привычки получают известного рода влияние и авторитет. Мы чувствуем их сопротивление, когда стараемся освободиться от них. А мы не можем не считать реальным того, что нам сопротивляется. Все, следовательно, способствует тому, чтобы заставить нас видеть в них истинную социальную реальность» [2].
Вслед за Э. Дюркгеймом М. Хальбвакс выделял две формы памяти: индивидуальную и коллективную, уделяя особое внимание их взаимоотношению. С одной стороны, через индивидуальную память поддерживается уникальность индивида, фиксируется его отличие от других; с другой стороны, посредством коллективной памяти задается представление об индивиде как члене группы, в его не-различенности, общности с другими. «Эти две памяти часто проникают друг в друга; в частности, индивидуальная память может опереться на память коллективную, чтобы подтвердить или уточнить то или иное воспоминание или даже чтобы восполнить кое-какие пробелы, вновь погрузиться в нее, на короткое время слиться с ней. И, тем не менее, она идет по собственному пути, и весь этот внешний вклад постепенно усваивается и встраивается в нее. Коллективная память же оборачивается вокруг индивидуальных памятей, но не смешивается с ними. Она развивается по собственным законам, и даже если иногда в нее проникают и некоторые индивидуальные воспоминания, они видоизменяются, как только помещаются в целое, которое уже не является сознанием личности» [5].
Содержанием индивидуальной памяти является опыт непосредственно пережитого индивидом. Воспоминания, составляющие содержание коллективной памяти, в сознании индивида оказываются заимствованными из воспоминаний других. Согласно этому критерию, М. Хальбвакс различает внутреннюю, автобиографическую память индивида и внешнюю, коллективную, или историческую, память, которую иначе можно назвать социальной. «Первая использует вторую, поскольку, в конце концов, история нашей жизни является частью истории. Но вторая, естественно, шире первой. К тому же она представляет нам прошлое лишь в сокращенной и схематичной форме, в то время как память о нашей жизни представляет гораздо более непрерывную и густую картину» [Там же].
Историческая память не дается в опыте непосредственно пережитого индивидом, но ограничивается «воспроизведенными через века знаками, которые и есть все, что доходит до меня из этого прошлого» [Там же]. Социальная память образует подвижный непрерывный поток, в который вступает индивид с момента рождения, вряд ли вполне осознавая себя частицей этого движения. Внешний поток социальной памяти организован в структурах коллективного времени как «событий» на циферблате истории. «Выходит, что наши жизни расположены на поверхности обществ, они повторяют их движение и испытывают на себе последствия их сотрясений» [Там же].
Однако те или иные события осознаются как исторические значительно позже того времени, когда они произошли, задним числом. Они образуют как бы некую рамку или историческую канву, в границах которой протекает непосредственно переживаемая индивидуальная история. Несмотря на то, что историческая канва кажется внешней и безучастной к индивидуальной памяти, тем не менее, между ними существует более глубокая связь. «Если мир ... в том виде, который я нахожу в своих воспоминаниях, так естественно вписывается в те рамки, которые мне удается восстановить, изучая недавнее прошлое историческими методами, то происходит это потому, что этот мир и сформирован этими рамками» [Там же]. Взаимодействие индивидуальной и социальной памяти обнаруживается в том, что в рамках некоторой социальной группы индивид вольно или невольно включает в личные впечатления те оценки, которые задает группа, сравнивает события на основе коллективных представлений, входящих в социальную память.
В пределах реальности коллективной истории, заданной в структурах коллективного времени и коллективного пространства, индивид коммуницирует с группой, согласовывая собственные мысли с коллективными представлениями. «Чтобы прикоснуться к исторической реальности, ... ему необходимо выйти за пределы своего "я", усвоить точку зрения группы, увидеть, как тот или иной факт стал памятной датой потому, что проник в круг национальных забот, интересов и пристрастий» [Там же]. Индивид самоопределяется в процессе «входа-выхода» из индивидуальной памяти в коллективную, так что бессознательная непрерывность непосредственных переживаний структурируется, как бы накла-дываясь ретроверсивно на события коллективной памяти, которая заключает в себе базисную структуру исторической схемы. Другими словами, социальная память существует как пустая структурированная форма, которая наполняется содержанием индивидуальной памяти. В свою очередь, бессознательное содержание индивидуальной памяти обретает смысл в обращенном ретроверсивном времени исторического события, которое, как бы касаясь непосредственно пережитого, ставит «метку», выделяет индивидуальное переживание в ряду других, способствуя его запоминанию и сохранению в памяти индивида, образуя его личную историю. Иначе говоря, индивид всегда «мыслит вместе с другими» [Там же]. Это значит, что «коллективные рамки памяти не сводятся к датам, именам и формулам, а, напротив, представляют течения мысли и опыта, в которых мы находим наше прошлое только потому, что оно ими пропитано» [Там же].
Историческая связь устанавливается для каждого индивида через живые рассказы, персонифицированные фигурой конкретного рассказчика, «с объемностью и красочностью персонажа, находящегося в центре целой картины, структурирующего и сгущающего ее, именно в той мере, в которой она в каком-то роде насыщена всем, что он поведал нам о том или ином периоде и об обществе прошлого» [Там же]. Благодаря нарратору, возникает живое отношение между прошлым и будущим, минуя настоящее, которое образует разрыв между личной историей индивида и социальной историей на «отрезке времени между тем, что закончилось задолго до нашего рождения, и периодом, когда нашими мыслями овладевают современные интересы нации» [Там же]. Постепенная смена перспективы личной истории позволяет рефлексировать и обнаруживать в настоящем следы прошлого, которые никогда не утрачиваются окончательно, продолжая жить и проявляться на поверхности социальной жизни через множество вариантов существования традиции.
Однако само это прошлое оказывается не столько реконструированным, сколько сконструированным в настоящем еще до того, как ему был придан определенный смысл в течение непосредственной жизни индивида. Открывается пространство воображаемой истории. Оно формируется не только в коллективной памяти, но и в памяти индивидуальной, где реконструируются или конструируются события личной бессознательной истории на основании повторяющихся позднее событий или воспоминаний людей ближнего круга. Изменение позиции индивида или его точки зрения приводит к смене всей ретроспективы его личной истории и ее переосмыслению. Реконструкция событий коллективной памяти во многом определяется позицией рассказчика. Нет и не может быть двух одинаковых рассказов разных свидетелей одного и того же исторического события, как не может быть одной истории. А значит, различаются коллективная и историческая память. Индивидуальная память составляет внутреннее единство жизни индивида, достигну-
тое на основании коллективной памяти как того общего горизонта индивидуальных структурированных воспоминаний, который конструируются и восполняются при обращении к памяти других индивидов. Коллективная память как память группы носит как бы региональный характер. Историческая память охватывает такие события, которые оказываются значимыми для всей нации в целом.
Поскольку историческая значимость события проявляется ретроверсивно, постольку условием возникновения исторической памяти является временная дистанция, достаточная для того, чтобы исчезли непосредственные свидетели исторического факта. Историческая память задается исключительно в поле воображаемой истории конструированных и реконструированных событий. «История обычно начинается в тот момент, когда заканчивается традиция, когда затухает или распадается социальная память» [Там же]. Ее фиксируют не живые воспоминания свидетелей, но письменные тексты. Если коллективная память ограничивается пределами группы, сохраняющей непрерывный ход мысли, то «в случае истории возникает впечатление, что от одного периода к другому обновляется все: интересы, направление мысли, способы оценки людей и событий, а также традиции и перспективы на будущее» [Там же].
Идея разорванности истории становится насущной именно в «мемориальную эпоху», возникновение которой сопровождается устойчивым ощущением исчезновения традиций. Потеря устойчивости социальной жизни вызывает необходимость обращения к прошлому как тому, что утрачено навсегда и не существует в настоящем. «Вырвано с корнем все то, что еще сохранялось из пережитого в тепле традиций, в мутациях обычаев, в повторениях пришедшего от предков, под влиянием глубинного исторического чувства. Доступ к осознанию себя под знаком того, что завершилось навсегда, окончание чего-то изначального. О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет» [4. С. 17]. Итогом глобализации становится растворение «обществ-памятей», в результате - внутренняя деколонизации тех, кто обладал сильным капиталом коллективной памяти и слабым капиталом истории. Утрачивается социальная или коллективная память, прежде всего потому, что больше нет ее субъектов, носителей социальной памяти, которые гарантировали и осуществляли передачу ценностей, осуществляя переход от прошлого к будущему, выделяя в нем все то, что было достойно сохранения и передачи в будущее. Средства массовой информации существенно изменили традиционное историческое восприятие, основанное на коллективной памяти, и заменили его эфемерной фотографией актуального, нарушая тождество истории и памяти.
Традиционные структуры социальной общности, обеспеченные сложившимися еще в средневековье социальными институтами, окончательно утрачиваются и переходят из разряда фактических в структуры воображаемого. Всякая социальная модернизация сопровождается рекурсивным обращением к социальной памяти, реинтерпретацией прошлого. Крушение модели будущего, заданного тремя измерениями: реставрацией прошлого, прогрессом и революцией, -обострило внимание к прошлому, к утрачиваемой и требующей внимания традиции, накладывающей обязательство помнить. «Исчезновение исторического времени, направлявшегося революционной идеей, вернуло прошлому свободу, неопределенность, весомое присутствие в настоящем - как материальное, так и нематериальное» [3]. Ускорение истории и неопределенность будущего задают мир прошлого как «мир, который мы потеряли» («Theworldwehavelost»). Его
обретение возможно только в структурах реконструкции, где память конструируется, становится воображаемой историей, в которой узаконивается принцип множественности версий прошлого. Традиционная модель линейного развития, где прошлое всегда было связано с настоящим и через него - с будущим, нарушилась в условиях существования «мира без тормозов» (термин Э. Гидденса). Следствием разрыва между утраченным прошлым и неопределенным будущим стала автономизация настоящего, где прерывание нити времени активировало проблему идентификации в структурах истории, актуализируя представления о «коллективной памяти».
Если традиционно индивид имеет память, а общество - историю, то в «мемориальную эпоху» введение представления о коллективной памяти влечет пересмотр сложившегося контекста отношений между индивидом и обществом. Память индивида является условием его непрерывной идентичности с течением времени, определяя его Я как идентичность самосознания. Коллективная память необходимо провоцирует проблему коллективной или групповой социальной идентичности, самоопределяющейся в структурах общественного самосознания. Поскольку структуры памяти определяли индивидуальную идентичность, постольку структуры коллективной памяти обращают к представлениям о групповой идентичности, определяющей индивида извне. Социальная память и социальная идентичность отождествляются, становятся синонимами, обусловливая переход от дискурса исторического самосознания к структурам социального сознания, манифестированных социальных идентичностей, где на место национальных идентичностей заступают социальные идентичности, а «долг истории» замещается «долгом памяти».
Непрерывность социальной реальности прежде была конституирована непрерывностью динамических структур памяти, устанавливающих историческую идентичность как индивидов, так и народов, задавая существование жизненных смыслов в границах конструированных миров, субъективность которых не осознавалась, то есть была бессознательной. Историческая память растворялась в повседневности, передавалась в устной традиции, обычаях, обрядах и ритуалах, не требуя ни особой формы записи, ни специальных мест хранения. По мере того, как увеличивается дистанция между памятью и историей, то есть непосредственностью проживания и мышлением, непрерывность существования разрывается, а вместе с ней утрачивается идентичность субъекта памяти.
Целостность социального сохраняется только в формах обращенного времени, в структурах связного исторического знания. Пространство памяти становится локусным, структурированным специально организованными «местами». «Если бы мы сами продолжали населять нашу память, нам было бы незачем посвящать ей особые места. Они бы не существовали, потому что не было бы памяти, унесенной историей. Каждый жест, вплоть до повседневной жизни, был бы переживаем как религиозное повторение того, что существовало всегда, при полной идентичности действия и смысла. Как только появляется след, дистанция, медиация - мы более не в истинной памяти, но в истории» [4. С. 19]. История становится одной из социальных наук, превращаясь в знание общества о себе самом, а память оказывается ее объектом. Устанавливаются две формы памяти: непосредственная и косвенная. Первая существует как бессознательная, спонтанная, непрерывная, а вторая - как история-память, где «воспоминание полностью превратилось в свою собственную тщательную реконструкцию»
[Там же]. Основной заботой современности становится забота о памяти-истории, которая проявляется в бесконечном производстве архивов, в недифференцированном расширении мемориального поля, включающего в себя множество свидетельств и документов, не имеющих критериев отбора. Память-история трансформируется в процесс регистрации как способ массовидной материализации прошлой ментальности, превращаясь в память-протез. Утраченная целостность восполняется бесконечной архивацией, которая оборачивается попыткой вернуть исчезнувшую непосредственность памяти как невозможную аутентичность. «Это можно было бы назвать памятью-зеркалом, если бы зеркала отражали не наш собственный образ, а нечто другое, потому что то, что мы стремимся обнаружить, - это отличие, а в облике этого отличия - внезапный отблеск неуловимой идентичности. Это уже не происхождение, а дешифровка того, что мы есть, в свете того, чем мы не являемся больше» [Там же. С. 38].
Если поначалу место историка, помеченное принципом объективности исторического знания, полученного как бы в отсутствие самого историка, занимает архивариус как незаинтересованный регистратор существования, то позднее, после взрыва истории-памяти, где каждый был сам себе историком, историк возвращается как центральный персонаж, имеющий личную связь с предметом изучения. Это связано с признанием того, что «сам этот предмет всем в себе обязан субъективности историка, является его творением и его созданием» [Там же]. История наполняется субъективностью историка и обретает смысл только благодаря его точке зрения. Автоматизм архивариуса как регистрирующего механизма вытесняется пространством субъективности историка как рассказчика и персонажа рассказываемой им истории, которая обретает этот статус и проживается только в процессе наррации. Как отмечает Х. Вельцер, «прошлое еще отнюдь не прошло, оно продолжает жить на уровне чувств, на уровне самосознания, на уровне политических ориентаций, только не как история с ее фактичностью, а как продукт интерпретаций, наделяющих его смыслами. И главный смысл, вкладываемый в него людьми, зависит от того, какие требования предъявляет к ним современность. Поэтому в прошлом на самом деле меньше прошедшего, чем многим кажется» [1].
Итак, коллективные представления задают способы предпонимания социальной реальности, которая конструируется в структурах социальной памяти. Реальность существования самоочевидных предпосылок, определяющих способ представления бытия социальности в его целостности, проявляется в моменты их изменений, сопряженных с периодами социальных трансформаций, сопровождающихся переосмыслением сложившихся теоретических конструкций поля социальной реальности. История превращается в рассказ, который реконструируется в структурах социальной памяти, обнаруживая поливалентность смыслов и вариативность рассказывания, манифестирующего субъективность рассказчика как автора той или иной «истории». Социальная реальность разворачивается как поле бесконечных интерпретаций. Возникновение всякого нового рассказа как новой «истории» или новой интерпретации всегда манифестирует присутствие определенного исторического субъекта - как индивидуального, так и группового. Социальная память оказывается не столько репрезентацией исторических событий, сколько их реконструкцией, реинтерпретацией или, собственно, конструкцией самоопределяющейся субъективности. Коллективная память из сферы репрезентации вытесняется в сферу воображаемого, дискурсивного, сим-
волического. Интерпретативность коллективной памяти, с одной стороны, стимулирует возврат к прошлому, т.е. обнаруживает ее рекурсивный характер. С другой стороны, прошлое, которое всегда полагалось неизменным - как «то, что уже произошло, как оно произошло», становится динамичным, поливерсаль-ным и даже амбивалентным.
Литература
1. Вельцер, Х. История, память и современность прошлого. Память как арена политической борьбы // «Неприкосновенный запас». 2005. № 2-3 // http://magazines.russ.rU/nz/2005/2/vel3/html.
2. Дюркгейм, Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М., 1995. -filosof.historic.ru/books/item/fD0/s00/z0000689/st001.shtml.
3. Нора, П. Всемирное торжество памяти // «Неприкосновенный запас». 2005. № 2-3 // http://magazines.russ.rU/nz/2005/2/nora22/html.
4. Нора, П. Проблематика мест памяти / Нора П., Озуф М., Пюимеж Ж. де, Винок М. Франция-память. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. - С. 17-50.
5. Хальбвакс, М. Коллективная и историческая память // «Неприкосновенный запас». 2005. № 2-3 // http://magazines.russ.rU/nz/2005/2/ha2/html.
Bushmakina O. N. Building of social reality in memory structures
The article describes the problem of adequate reflection of social reality in the individual (autobiographic) and collective (external, historical, social) memory. The author investigates the mechanism of interaction and mutual influence of intrinsic memory and external memory and leads to the idea that social memory is dynamic.
