CC BY
69
Стиль российского консервативного правового сознания второй половины XIX в. формировался в контексте преодоления дихотомии «реформа» - «контрреформа». В этом плане развитие консервативной политико-правовой мысли в указанный конкретно-исторический период являлось естественной защитной реакцией державного (государственного) мышления, общества в целом (отдельных интеллектуалов и государственно-правовых школ мысли, в частности) на слишком поспешные и предельно теоретизированные преобразования. Причем реконструкция сущности и содержания консервативного правосознания в этот период должна учитывать тот факт, что в различных политико-правовых идеях и программных положениях, во взглядах творцов «контрреформ» устойчивой доминантой являлась религиозная составляющая, поскольку она в значительной степени влияла на их мыследеятельность, интеллектуальную и политическую практику.
Русские консерваторы второй половины XIX в. были не только «охранителями» исконных политических и религиозных традиций, сложившегося государственно-правового уклада, но они также пытались найти компромисс (гармоничное совмещение) последних с происходящими в обществе изменениями, развновекторными и противоречивыми процессами развития социальной, политической, правовой и иной мыследеятельности. В то же время они были не готовы поступиться собственными идейными установками, аксиомами и принципами государственно-правового и духовно-нравственного развития общества, что порой придавало их позиции и действиям оттенок нетерпимости. Так, поиск компромисса, по мнению консерваторов этого периода, должен был вестись исключительно на «консервативном поле» (это обеспечивало, как считали они, стабильность государственно-правового развития, устойчивость отечественной политической и правовой систем при восприятии каких-либо заимствований и инноваций). Безусловно, «это, конечно, значительно уменьшало возможность прийти к какому-либо соглашению с оппонентами, но ведь и другие общественно-политические силы рубежа веков были настроены не менее жестко по отношению к своим политическим противникам» [9, с. 9].
Такая позиция консервативно-правовой мысли в основном была обусловлена тем, что либеральные реформы второй половины XIX в. (в период с 60 по 80-й г.), проведенные Александром II и скорректированные Александром III, не привели к гармонии между властью и народом, напротив, период «острых реформ» и «контрреформ» привел к радикальному разделению общественно-политических сил, отделению властно-управленческой элиты и народа, упадку системы управления (особенно взаимодействия центральных органов власти и местного самоуправления). Весьма симптоматичной представляется позиция А.Д. Пазухина, который отмечал, что «если в реформах прошлого царствования мы усматривали великое зло в том, что они разрушали сословную организацию, то задача настоящего должна состоять в восстановлении разрушенного» [6, с. 57]. В целом в этот период появляется огромный массив теоретико-практических публикаций, обосновывающих возврат к прошлым формам организации властных отношений, а особенно к устойчивым практикам взаимодействия власти и общества, их сближения и единения [10].
Выдающийся русский мыслитель второй половины XIX в. К.Н. Леонтьев обобщил эти устремления в консервативном тезисе того времени: необходимо срочное «сближение и единение власти с нардом». Причем такое сближение должно опираться прежде всего не столько на «слияние интересов, сколько на сходстве идей. Не нам надо учить народ, а самим у него учиться» [5, с. 360]. В свою очередь, К.Д. Кавелин задает общее теоретико-методологическое поле данного «консервативного поиска», а именно, что итогом всех преобразований (административных, экономических, духовно-культурных и т.п.) должна быть сформирована такая «организация, которая бы не разобщала народ и верховную власть, не создавала бы между ними противоречия и взаимных подозрений, а, напротив, сближала бы их и скрепляла это сближение единством интересов, стремлений и целей» [2, с. 986].
Консервативное правовое сознание однозначно связывало развитие российской государственности и, в частности, института верховной власти с двумя основными постулатами: во-первых, это религиозное мировоззрение и православное правосознание, а во-вторых - народоизбранность государственного устройства и верховной власти. Эти два момента, богоустановленность и народоизбранность, несмотря на различные сюжеты, направления, специфику программных положений, являлись ключевыми в различных правовых и политических учениях и доктринах. Так,
например, в неоднократно переиздаваемой в течение конца XIX - начала ХХ вв. книге Н. Любимова обосновывается, что начало всяких рассуждений о власти, государственном устройстве, программах политического реформирования верховной власти должно состоять в понимании основ формирования и развития отечественного государственно-правового и духовно-нравственного устройства. Таковой отправной точкой в понимании специфики Российского государства является тот момент, «...когда Россия пережила смутное время самозванцев, все выборные люди, собравшиеся в Москве, на Красной площади, для избрания Государя, добровольно, без малейших признаков насилия в един голос отозвались: "Михаил Федорович Романов будет царь государь". И весь народ присягнул новому избранному государю служить ему верою и правдою... И под сенью этой народом установленной и Богом благословленной власти, русское царство расширялось более всех земных царств [3, с. 13].
Именно это положение (о народном избрании формы Российского государства, а также присяги «новому избранному государю служить ему верою и правдою») позволяло приверженцам консервативного правосознания утверждать, что всякие политические новации и реформы, сформулированные узкой группой интеллектуалов или политической элитой, стоящей у власти, направленные на кардинальное реформирование государственно-правовой организации, по своей сути, являются нелегитимными и нелегальными, поскольку не учитывают волю народа, его исконные представления о сути национального государственного устройства. Не случайно Л.А. Тихомиров несколько позднее подытожил эти представления в следующей известной формулировке: «.политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создавал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношений начало этическое» [11, с. 388].
Однако, кроме этих аксиоматических постулатов, консервативное правовое сознание второй половины XIX в. старалось разрешить противоречия, связанные с отстранением верховной власти от народа. Вообще политические и общественные деятели, интеллектуальная элита, писатели и публицисты этого периода как консервативного, так либерального направлений мысли считали ключевой проблемой современности «окоченение», «окаменение» самодержавной власти. При этом решение данной проблемы и первыми, и вторыми связывалось с социально ориентированной политикой, обосновывалось, что учет интересов всех слоев общества и социальная защита низов есть политика высочайшего уровня. Таким образом, в этот период «наметились два подхода в решении проблемы сближения власти с народом: возвращение к этическим основам - консервативный. Поддержка социальной активности низов - либеральный» [12, с. 33].
Кроме того, в консервативном правосознании во второй половине XIX в. происходит «антропологический поворот» в исследовании института главы государства, государственно-правовой организации российского общества в целом. Если до этого времени в отечественной государственной (официальной) историко-правовой школе государственное устройство, устойчивость и сила верховной власти связывались с устойчивостью и силой безличных учреждений, развитием нормативных актов и юридической техники, то в указанный период происходит акцентуация не внешних, а внутренних факторов развития российской государственной власти. Так, в консервативных исследованиях особое место уделяется социально-психологическим аспектам развития отечественного властно-правового пространства, т.е. не универсально-христианским, рационалистическим, институционально-позитивистским аспектам функционирования института главы государства, а социальным, психологическим, ментальным условиям формирования и развития властных отношений в российском обществе.
Примечательно, и в этом своеобразие развития политико-правовой мысли второй половины XIX в., что данное обстоятельство не исключало признания большинством исследователей от либеральной до консервативной школ мысли некой общей, единой как для Запада, так и для России конечной цели эволюции государства, конкретных публично-правовых институтов власти. Причем даже в историко-правовых исследованиях авторы, «.сближавшие весь или большую часть пути к этой цели в российских и западноевропейских условиях (Е.В. Тарле, М.М. Ковалевский, Н.И. Павлов-Сильванский и др.), стремились достичь этого через единство не формальных правил, законов, а прежде всего естественных, неформализованных условий жизни народа и фактических
правоотношений, а также соотношения социальных сил, все более выступавших как необходимое подготовительное условие установления той или иной формы правления» [8, с. 14].
Поэтому антропологический поворот в исследовании верховной власти впервые в истории политической и правовой мысли обусловливает плюралистический подход к пониманию данного феномена, основанный на правокультурных и социально-психологических характеристиках, что позволило значительно расширить, обогатить и углубить имеющуюся к тому времени типологизацию и классификацию форм монархического правления и организации верховной власти в государстве. Причем такое понимание своеобразия национальной верховной власти (организации института главы государства) уже не несло в себе как средневековую византийскую универсальность, так и западноевропейский рационалистический абсолютизм. Оно представляло собой плюралистическую индивидуализацию национального образа верховной власти, а также «максимальное приспособление ее (верховной власти. - Авт.) к меняющейся социально-политической и экономической обстановке, индивидуализация отдельных ее проявлений и отдельных моментов ее активности» [8, с. 15].
Представители консервативно-правовой мысли утверждали, что анализ чисто правовых критериев функционирования государственных институтов, и прежде всего института верховной власти, препятствует пониманию его национальной уникальности, социального назначения и роли данного института в российском обществе. При этом чисто юридические критерии анализа институтов публичной власти радикально сближают последние с западным абсолютизмом, нивелируя национальную и правокультурную специфику функционирования последних.
Кроме того, другой аспект обозначенного «антропологического поворота» в анализе властно-правовых отношений инициировал (как отмечалось выше) теоретико-практический поиск путей сближения самодержавной власти и общества, что вело к гуманизации самодержавия, его социальной ответственности. Можно заключить, что в рассматриваемый период благодаря развитию консервативно-правовой мысли обозначенной ею проблематики и путей ее решения в отечественной интеллектуальной среде начинает формироваться модель социально ориентированной правовой политики государства. Справедливо в этом плане отмечает Б.В. Ананьич, что «...теория "народного самодержавия" как самобытная, присущая именно России государственная форма управления, окончательно получила официальное признание. В основе этой теории лежит мысль о единении царя с народом, а не с землей или земством, как учили братья Аксаковы, считавшие проявлением такого единения Земский собор» [1, с. 380]. Эта социальная ориентированность государственного устройства и высочайшей государственной правовой политики, по мнению другого известного историка, выражалась в том, что «.народный монархизм концентрировался в сакрализации государя, в царственном патернализме по отношению к социальным низам, отождествлении интересов монарха с интересами народа» [7, с. 199].
Причем этот «антропологический поворот» в консервативно-правовом сознании привел к формированию ряда оригинальных «охранительных программ». В качестве такой наиболее яркой и обоснованной программы во второй половине XIX в. может служить идея «охранительного социализма» К.Н. Леонтьева. Последний в качестве спасения Российского государства предлагал союз социализма с русским самодержавием: «Если социализм не как нигилистический бунт и бред всеотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ, имеет будущее, то в России создать и этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации, не может никто, кроме Монархического правительства» [4, с. 395].
В дальнейшем данный «антропологический поворот» в консервативно-правовых исследованиях и политических программах, а также идеи консерваторов-охранителей второй половины XIX в. послужили основой формирования ряда оригинальных, социально ориентированных консервативных учений ХХ в. - доктрины социальной монархии И.А. Ильина, И.Л. Солоневича, социального консерватизма Н.В. Устрялова и Ю.В. Ключникова, гарантийного государства Н.Н. Алексеева и др.
Литература
1. Ананьич Б.В. «Народное самодержавие» Александра III и Николая II // Власть и реформы. От самодержавия к советской России / Отв. ред. Б.В. Ананьич. СПб., 1996.
2. Кавелин К.Д. Собр. соч.: В 4 т. СПб., 1899-1990. Т. 2.
3. Любимов Н. Власть самодержавная по учению слова Божия. М., 1909.
4. Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянофильство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). М., 1996.
5. Леонтьев К.Н. Как надо понимать сближение с народом? // Византизм и славянство: Сб. статей. М., 2007.
6. Пазухин А.Д. Современное состояние России и сословный вопрос. СПб., 1886.
7. Побережников И.В. Монархизм в народной политической культуре России XVIII-XX вв.: Ежегодник историко-антропологических исследований. М., 2002.
8. Попов Д.Ф. Проблема российского абсолютизма. Верховная власть в русской дореволюционной историографии: Автореф. дис. ... канд. истор. наук. М., 1998.
9. Репников А.В. Консервативные концепции переустройства России. М., 2007.
10. Сергеевич В. Задача и метод государственных наук. М., 1871.
11. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992.
12. Тян В.В. Проблемы эволюции верховной самодержавной власти России (1860-е - 1917 гг.): Сб. науч. статей. М., 2007.
